Л. Крысин Современная литературная норма и ее кодификация

Под языковой нормой обычно понимают совокупность наиболее устойчивых, освященных традицией языковых средств и правил их употребления, принятых в данном обществе в данную эпоху. Норма противопоставлена системе, понимаемой как присущие тому или иному языку возможности выражения смыслов. Далеко не все из того, что "может" язык, что "разрешает" языковая система, принимается нормой. Например, система русского языка предусматривает образование форм 1-го лица ед. числа от всех глаголов, способных иметь личные формы; однако норма "не разрешает" образовывать форму 1-го лица от глаголов с так называемой дефектной парадигмой: победить, убедить (нельзя сказать или написать *победю, *побежду, *убедю, *убежду) - и "предписывает" обходиться описательными оборотами типа одержу, победу и т.п.

В лингвистике термин норма используется в двух смыслах - широком и узком. В широком смысле под нормой подразумевают традиционно и стихийно сложившиеся способы речи, отличающие данный языковой идиом от других языковых идиомов (в этом понимании норма близка к понятию узуса, т.е. общепринятых, устоявшихся способов использования данного языка). Так, можно говорить о норме применительно к территориальному диалекту: например, нормальным для северно-русских диалектов является оканье, а для южнорусских - аканье. В узком смысле норма - это результат целенаправленной кодификации языка. Такое понимание нормы неразрывно связано с понятием литературного языка, который иначе называют нормированным, или кодифицированным. Территориальный диалект, городское просторечие, социальные и профессиональные жаргоны не подвергаются кодификации, поэтому к ним неприменимо понятие нормы в узком смысле этого термина.

Литературная норма отличается рядом важных свойств: она едина и общеобязательна для всех говорящих на данном языке; она консервативна и направлена на сохранение средств и правил их использования, накопленных в данном обществе предшествующими поколениями. В то же время она не статична, а, во-первых, изменчива во времени и, во-вторых, предусматривает динамическое взаимодействие разных способов языкового выражения в зависимости от условий общения (последнее свойство нормы называют ее коммуникативной целесообразностью).

Единство и общеобязательность нормы проявляются в том, что представители разных социальных слоев и групп, составляющих данное общество, обязаны придерживаться традиционных способов языкового выражения, а также тех правил и предписаний, которые содержатся в грамматиках и словарях и являются результатом кодификации. Отклонение от языковой традиции, от словарных и грамматических правил и рекомендаций считается нарушением нормы и обычно отрицательно оценивается носителями данного литературного языка.

Норма сопряжена с понятием селекции, отбора. В своем развитии литературный язык черпает средства из других разновидностей национального языка - из диалектов, просторечия, жаргонов, но делает это чрезвычайно осторожно. И норма играет в этом процессе роль фильтра: она пропускает в литературное употребление все наиболее выразительное, коммуникативно-необходимое и задерживает, отсеивает все случайное, функционально излишнее. Эта селективная и, одновременно, охранительная функция нормы, ее консерватизм - несомненное благо для литературного языка, поскольку он служит связующим звеном между культурами разных поколений и разных социальных слоев общества.

Консервативность нормы обеспечивает понятность языка для представителей разных поколений.

"Нормой признается то, что было, и отчасти то, что есть, но отнюдь не то, что будет", - писал А. М. Пешковский и так объяснял это свойство и литературной нормы, и самого литературного языка: "Если бы литературное наречие изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения, много двух. Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консервативность литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы".

Однако, как уже было отмечено, консерватизм нормы не означает ее полной неподвижности во времени. Иное дело, что темп нормативных перемен медленнее, чем развитие данного национального языка в целом. Чем более развита литературная форма языка, чем лучше обслуживает она коммуникативные нужды общества, тем меньше она изменяется от поколения к поколению говорящих. И все же сравнение языка Пушкина и Достоевского да и более поздних писателей с русским языком конца XX в. обнаруживает различия, свидетельствующие об исторической изменчивости литературной нормы.

В пушкинские времена говорили: дóмы, кóрпусы, сейчас - домá, корпусá. Пушкинское "Восстань, пророк... " надо понимать в смысле " встань ", а совсем не в смысле " подними восстание ". В рассказе Ф. М. Достоевского "Хозяйка" читаем: Тут щекотливый Ярослав Ильич... вопросительным взглядом устремился на Мурина. Современный читатель догадывается, конечно, что речь здесь не о том, что герой Достоевского боялся щекотки: щекотливый употреблено в смысле, близком к значению слов деликатный, щепетильный, и применено к человеку, т.е. так, как ни один из носителей современного русского литературного языка его не употребит (обычно: щекотливый вопрос, щекотливое дело). Чехов говорил в телефон (об этом он сообщает в одном из своих писем), а мы - по телефону. А. Н. Толстой, почти наш современник, в одном из своих рассказов описывает действия героя, который " стал следить полет коршунов над лесом ". Сейчас сказали бы: " стал следить за полетом коршунов ".

Изменяться может нормативный статус не только отдельных слов, форм и конструкций, но и определенным образом взаимосвязанных образцов речи. Так произошло, например, со старомосковской произносительной нормой, которая ко второй половине XX в. была почти полностью вытеснена новым произношением, более близким к письменному облику слова: вместо бою[с], смеял[са], [шы]ги, [жыра], ве[р']х, че[т’]ве[р’]г, ти[хъ]й, стро[гъ]й, подда[къ]вать, сливо[шн]ое (масло) подавляющее большинство носителей русского литературного языка стало говорить бою[с’], смеял[с’а], [ша]ги, [жа]ра, ве[р]х, че[т]ве[р]г, ти[х’и]й, стро[г’и]й, подда[к’и]вать, сливо[чн]ое (масло) и т.д.

Источники обновления литературной нормы многообразны. Прежде всего, это звучащая речь. Она подвижна, текуча, в ней совсем не редкость то, что не одобряется официальной нормой, - необычное ударение, свежее словцо, которого нет в словарях, синтаксический оборот, не предусмотренный грамматикой. При неоднократном повторении многими людьми новшества могут проникать в литературный обиход и составлять конкуренцию фактам, освященным традицией. Так возникают варианты: рядом с вы прáвы появляется вы правы′; с формами конструкторы, цехи соседствуют конструкторá, цехá; традиционное обусловливать вытесняется новым обуславливать; жаргонные слова беспредел и тусовка мелькают в речи тех, кого общество привыкло считать образцовыми носителями литературной нормы.

Такого рода изменения в нормативном статусе слов, акцентных и произносительных форм, синтаксических конструкций фиксируются и изучаются лингвистами. В соответствующих словарях и нормативных справочниках подобные новшества снабжаются пометами - либо запретительными ("не рекомендуется", "неправильно", "недопустимо" и т. п.), либо ограничивающими их употребление своего рода рамками: таковы, например, пометы "разг.", "прост.", "жарг.", "спец." и под., которые характеризуют слово или какую-либо его форму, во-первых, как стилистически окрашенную и, во-вторых, как допустимую лишь в определенных условиях общения. Так, в юридическом документе - постановлении, законе, договоре - вряд ли кто отважится употребить жаргонные слова тусовка или беспредел, просторечные обрыдло (" надоело ") или (всего) навалом, но в непринужденном общении и носители литературного языка иногда прибегают к этим жаргонизмам.

Как видим, источником изменений в литературной норме могут служить жаргоны и городское просторечие. Питают литературный словарь и лексические элементы, заимствованные из территориальных диалектов и других языков. Так, в 20-30-е годы XX в. словарь русского литературного языка пополнился словами глухомань, новосел, затемно, морока, муторно, обеднять, отгул и др., которые пришли из диалектов; из просторечия заимствованы слова показуха, заправила, разбазаривать; широкое распространение форм именительного падежа множественного числа на -а(-я) (бункера, слесаря) объясняется влиянием на литературный язык профессионально-технической речи. Многочисленные лексические заимствования из других языков, главным образом из английского, расширяющие нормативный русский словарь в конце XX в., способствуют и тому, что под влиянием иноязычных образцов появляются структурно новые типы слов: киберпространство, бизнес-план (традиционными моделями в подобных случаях являются атрибутивное или генитивное словосочетания: кибернетическое пространство, план бизнеса), а также кальки - словосочетания типа горячая линия, теневой кабинет, этнические чистки, бархатная революция, мыльная опера, желтая пресса, утечка мозгов, отмывать деньги, шоковая терапия, промывание мозгов и т.п., словообразовательные кальки типа нефтедоллары, бритоголовые и нек. др.

В процессе обновления нормы решающее значение имеет не только распространенность того или иного новшества. А. Б. Шапиро как-то справедливо заметил: "Даже если девяносто процентов будут говорить докýмент, это не может стать литературной нормой". Однако в случае не столь ярких отличий нового языкового факта от традиционно используемой языковой единицы новое и старое могут длительное время сосуществовать в пределах литературной нормы.

Современные словари и справочники дают множество примеров вариативных произносительных и акцентных норм: твóрог - творóг, по срéдам - по средáм, рáкурс - ракýрс, стáртер - стартёр, було[шн]ая - було[чн]ая, [дэ]зодорант - [д’э]зодорант, пре[т’э]нзия - пре[тэ]нзия, [сэ]ссия - [с’э]ссия; о редком явлении надо говорить фенóмен (ударение феномéн не рекомендуется), а применительно к обладающему исключительными, редкими качествами человеку можно употреблять и ту и другую акцентную форму (в живой речи произношение этого слова с ударением на втором слоге, по-видимому, большая редкость) и т.п.

Постепенно один из вариантов вытесняет своего конкурента: например, ударение на первом слоге в слове творог и в дат. п. мн. числа слова среда (по средам) сейчас является статистически преобладающим, так же как и произношение було[чн]ая, как и акцентная форма рáкурс - по сравнению с ныне устаревшей (но до сравнительно недавнего времени единственно правильной) формой ракýрс.

В обновлении нормы, в ее изменении важна также социальная среда, в которой то или иное новшество получает распространение. Чем выше "общественный вес" той или иной социальной группы, ее престиж в обществе, тем легче инициируемые ею языковые новшества получают распространение в других группах носителей языка. Традиционно "законодателем мод" в области литературного произношения и словоупотребления считается интеллигенция, призванная быть основным носителем речевой культуры данного общества. Однако произносительные, грамматические и лексические образцы, принятые в элитарных социальных группах, не всегда имеют преимущество (с точки зрения вхождения в общий речевой оборот) перед образцами, привычными для остальных носителей языка. Например, известно, что слово двурушник вошло в литературный язык из нищенского арго (первоначально так называли нищего, который собирал милостыню двумя руками), животрепещущий - из речи торговцев рыбой, мелкотравчатый - из языка охотников, скоропалительный - из языка военных, топорный - из профессионального языка плотников (первоначально так говорили о плотничьей работе, в отличие от работы столярной, более тонкой и тщательной) и т.п.

Недавно разрешенная современными кодификаторами грамматической нормы форма род. п. мн. числа носок (ср.: несколько пар носок), наряду с традиционно-нормативной носков, - несомненная уступка просторечному узусу, из которого форма с нулевой флексией (носок), ранее оценивавшаяся как бесспорно неправильная, распространилась и в среду говорящих литературно. Влиянием просторечной и профессионально-технической среды объясняются и многие другие варианты, допускаемые современной русской литературной нормой: дóговор, дóговора, дóговоров (наряду с традиционными договóр, договóры, договóров), переговоры по разоружению (наряду с переговоры о разоружении), война на уничтожение (вместо традиционной конструкции война с целью уничтожения) и т.п.

Сосуществование в рамках единой нормы вариативных единиц обычно сопровождается процессом их смыслового, стилистического и функционального размежевания, что дает возможность гибко использовать допускаемые нормой языковые средства - в зависимости от целей и условий коммуникации (что и позволяет говорить о коммуникативной целесообразности нормы). Например, формы мн. числа существительного хлеб с ударением на основе: хлебы′ - обозначают печное изделие (Вынули из печи румяные хлебы), а формы с ударением на окончании: хлебá - злаки (урожай хлебов); можно сказать и рупоры радио, и рупора радио, но " только рупоры идей "; в бытовом диалоге можно сообщить о ком-либо, что он сейчас в отпуску, но в официальном документе носитель литературного языка обязан выразиться иначе: находясь в отпуске...; конструкции с кратким прилагательным в роли предикатива - типа Я не голоден; Этот процесс весьма трудоемок - сигнализируют о книжности речи (разговорной речи такие конструкции не свойственны), а конструкции с так называемым соположением глагольных форм (пойду посмотрю; сходи купи молока), напротив, служат яркой приметой разговорной речи.

Все многообразные и сложные отношения между различными "участками" литературной нормы, сосуществование и конкуренция вариантов языковых единиц, использование их в функциональных и жанровых разновидностях речи, социальные оценки фактов языка со стороны его носителей и многое другое, так или иначе связанное с понятием языковой нормы и с особенностями ее реализации в речи, - находится под пристальным вниманием лингвистов, занимающихся изучением литературного языка и его кодификацией. Те или иные изменения, вносимые в нормативные словари и справочники, конечно же, делаются с величайшей осторожностью, на основании большого фактического материала, свидетельствующего о распространенности данного явления (либо, напротив, о его угасании), о его соответствии закономерностям языкового развития, системным возможностям языка, о социальных и культурных слоях, в которых рождаются определенные языковые новшества, и т.д.

В связи с этим - один конкретный пример. Ведущаяся в Институте русского языка многолетняя исследовательская работа по кодификации русского литературного языка базируется на постоянно пополняемой картотеке, в которой фиксируются примеры использования слова классиками русской литературы и наиболее авторитетными носителями современного литературного языка. В кодификации произносительных норм важным подспорьем является и фонотека, хранящая записи речи тех, чье произношение было или до сих пор остается образцовым, наиболее близким к орфоэпической норме, - актеров, писателей, поэтов, лингвистов.

Владение нормой предполагает умение человека не только говорить правильно и отличать правильные в языковом отношении выражения от неправильных (например, "браковать" оборот *оказывать впечатление и избирать иной способ выражения того же смысла: производить впечатление; опознавать как не соответствующую норме конструкцию *Я не имею времени - вместо правильной У меня нет времени и т.п.), но и использовать языковые средства уместно - применительно к контексту и ситуации общения. Очевидно, например, что в деловом письме нельзя использовать слова загодя, мастак, норовить, насмарку, до зарезу и под., фразеологические единицы ни за понюшку (понюх) табаку, как пить дать, конструкции типа А он и выйди со своим дурацким предложением и т.п. Столь же очевидно, что в обыденном разговоре выглядят чудачеством канцелярские обороты за неимением таковых, вследствие отказа, по причине неизбрания и под. Намеренное же нарушение уместности нормы обычно делается с определенной целью - иронии, насмешки, языковой игры. В этом случае перед нами не ошибка, а речевой прием, свидетельствующий о свободе, с которой человек использует язык, сознательно (с целью пошутить, обыграть значение или форму слова, скаламбурить и т. д.) игнорируя нормативные установки. Одним из распространенных приемов языковой игры, шутки является стилистически контрастное использование разного рода расхожих штампов - газетных клише, оборотов какого-либо профессионального языка, канцеляризмов и т. п.: Каждый год он вел борьбу за урожай на этой неказистой грядке. (Из газетного очерка); По достижении пятидесяти лет я оставил большой секс и перешел на тренерскую работу. (Жванецкий).

Сознательное обыгрывание фразеологизмов, намеренное отклонение от их нормативного употребления - также один из приемов языковой игры: Он съел в этом деле не одну собаку; Они жили на широкую, но босую ногу; Между Сциллой и харизмой; Пиар во время чумы. (Примеры из современной печати).

Языковая норма - одна из составляющих национальной культуры. Поэтому разработка литературной нормы, ее кодификация, отражение нормализаторской деятельности лингвистов в грамматиках, словарях и справочниках важны не только для сохранения целостности, единства и правильности литературного языка, - они имеют и большое социально-культурное значение.