Политехнический институт и армия 4 глава

День зачисления в институт был самым счастливым днем в моей жизни. Представьте, что это означало в тот момент для меня – закомплексованного мальчишки, разбитого болезнями, не имеющего ни одного шанса получить высшее образование, и отдавшего абсолютно все силы достижению этой мечты! Учитывая мои страшные болезни мою борьбу за жизнь, поступление в институт для меня было великой победой, великим событием.

Впервые в жизни я стал чуть‑чуть гордиться собой. Человек, которому учителя поставили клеймо «дебил, идиот», все‑таки смог поступить в институт! Пусть не в самый престижный вуз, пусть не на самый престижный факультет, но для меня это была великая победа.

Я, честно говоря, не представлял, как я буду справляться с высшей математикой, с теоретической механикой – у меня не было реальной базы. Мое поступление было скорее большой удачей, чем закономерностью, основанной на знаниях.

Но к этому испытанию у меня неожиданно прибавилось еще одно. Не обращая никакого внимания на то, что я очень занят и болен, мой уважаемый тренер Никитин настоял на том, чтобы я снова начал заниматься спортом. Я пытался объяснить ему, что я уже труп, я пытался втолковать, что я никогда не смогу показать серьезных спортивных результатов. Но все было бесполезно. Более того, в этот момент он сказал мне важную мысль, которую я вспоминал потом на протяжении всей жизни: «Поверь мне, – сказал он, – тебе будет очень тяжело, ты будешь ездить на сборы, ты будешь тренироваться, тебе будет невероятно тяжело. Но именно эти годы ты будешь вспоминать потом как самые счастливые». Смысл этой фразы я понял только через десятилетия, когда уже стал руководителем, лидером, вел за собой людей.

Были периоды, когда моя команда выносила сверхнагрузки, сверхнапряжение. Но по прошествии времени все вспоминали потом это время как самые счастливые дни, недели в их жизни.

Почему? Ответ очень простой. Дело в том, что один из главных законов нашей жизни – закон совершенствования. Это один из главных законов вселенной. Каждое живое существо постоянно совершенствуется в борьбе за жизнь, в борьбе за выживание. Как утверждают ученые, эволюция человека насчитывает пять миллионов лет. И вот, представьте, пять миллионов лет борьбы, пять миллионов лет совершенствования, развития и роста. А когда происходит рост? В преодолении, в изменении, в открытии нового.

Почему мы с такой радостью вспоминаем институт, какие‑то трудные соревнования или события в жизни? Да потому, что именно в этот момент мы растем духовно, растет наша воля, растет наш опыт. Состояние роста для нас с вами генетически является главным смыслом жизни, поэтому в этот момент мы испытываем наибольшее удовольствие. Со временем усталость, слезы, пот и кровь забываются, остаются только воспоминания нашего роста, нашего развития.

И в то же время, может быть, вам это тоже удалось заметить, когда мы расслабляемся, когда мы довольствуемся своей жизнью, мы превращаемся в животных, мы начинаем деградировать. Несмотря на все удовольствия тихой спокойной жизни наша душа начинает опускать свои крылья, наша душа страдает. Потому что без испытаний, без трудностей, без закалки она начинает умирать, она становится слабой. Дальше идет цепная реакция: страдает душа, разрушается воля, слабеет наш интеллект. Вот почему вы часто можете увидеть богатых людей с очень грустными глазами. Да, они напыщенны, у них дорогие машины, костюмы, они сверкают и переливаются богатством, как надутые мыльные пузыри. Но когда поговоришь с ними, они очень часто начинают плакаться: какая тяжелая у них жизнь, их не радует ни дорогое шампанское, ни черная икра, ни дорогие машины. Почему? Да потому, что в этот момент страдает их душа.

Тогда, на первом курсе политехнического института, я получил большой жизненный урок. Чем трудней, тем лучше, тем мы становимся сильней, тем больше потом испытываем счастья и гордости.

Болезнь не выпускала меня из своих цепких пальцев, и поэтому мне приходилось тренироваться в прямом смысле слова на таблетках. Собираясь на сборы, я загружал полчемодана таблеток и спреев, чтобы убрать астматические спазмы, всевозможные полоскания, кучу шприцов, кучу таблеток, – моя спортивная сумка напоминала саквояж доктора. Но несмотря ни на что я уже не лежал пластом в своей одинокой комнате, не жил от укола к уколу. Я начал жить! Ко мне вернулась жизнь, ко мне вернулись какие‑то человеческие эмоции, и я стал адекватно воспринимать реальность.

Да, я болею, да, я разрушен болезнью и горем, но я живу…

Забегая вперед, скажу, что полностью от своих болезней я избавился только через годы. И здесь мне снова пришла на помощь природа. Однажды я поехал в деревню к бабушке, она жила тогда уже недалеко от Тольятти, в Федоровке. Стоял солнечный морозный день, в воздухе пахло крепким, бодрящим, каким‑то яблочным ароматом. За огородами на километры вдаль тянулась огромная ширь Волги. К тому времени я уже перепробовал множество методик оздоровления, от иглоукалывания до голодания, но ни одна из них не помогла мне стать по‑настоящему здоровым. Я решил сделать кардинальный шаг. Или я – или болезни.

Схватив огромный дедовский лом, я, как был в своем длинном городском пальто, по колено в снегу спустился к реке. Выдолбив в полуметровом льду достаточно широкую прорубь, я быстро скинул с себя всю одежду прямо на снег и прыгнул в ее темную глубину.

Огромная сила сдавила мое тело, я ослеп и оглох, меня просто не стало… Тысячи иголок вонзились в меня и распяли на ледяном кресте, я растворился в бездне. Затем меня словно выбросило вверх… Когда очнулся, я уже стоял на снегу и меня буквально захлестнула волна радости и ощущения грандиозной победы. Я победил, я смог это сделать!

С тех пор я обрел мощного союзника – природу. Скоро исполнится 20 лет, как я купаюсь в проруби и не болею абсолютно ничем. Мой личный опыт я положил в основу своей методики эффективного оздоровления, и она помогла избавиться от болезней уже тысячам людей.

Но все это произошло только спустя несколько лет. Пока же я выносил просто нечеловеческие нагрузки, пытаясь возвратиться к жизни. Приезжая со сборов, а сборы мне давались потом и кровью, я набрасывался на учебники, я набрасывался на чертежи.

Когда я находился в Тольятти и должен был ликвидировать отставание по многим предметам, мой сон сокращался до трех – трех с половиной часов. Глаза под утро практически уже не видели, потому что огромное количество вспомогательных чертежей необходимо было выполнять вручную – тогда еще не было ксероксов и компьютеров. Я чертил их целыми пачками. Иногда я просто валился с ног.

Вы, наверное, знаете из своего опыта: когда ты занят днями и ночами, перенапряжен, время летит мгновенно. Я даже не успел оглянуться, как пролетел целый год – первый курс.

И вот новый поворот судьбы – меня забирают в армию. Прощай, институт, прощайте, родители – я стал солдатом. Мне повезло, у меня как у спортсмена была возможность попасть в спортивный клуб ЦСКА. Но судьба распорядилась так, что я прослужил в ЦСКА только чуть больше половины срока, остальное время я провел в обычной военной части ракетных войск где‑то далеко в лесу под Казанью.

Армейский период моей жизни – это особая история. Я не знаю, что сейчас происходит в Российской армии, но могу точно сказать, что Советская армия напоминала мне тогда огромный сумасшедший дом, огромное сюрреалистическое действо глупости, злости, бессмыслицы и унижения. Присягу я принимал в Казанском артиллерийском училище и, к счастью, задержался там недолго, всего лишь десять дней, потом меня вызвали на спортивные сборы мои спасители‑тренеры. Слава советскому спорту! Но даже этих десяти дней мне хватило, чтобы полностью познакомиться с нравами, которые царили в армии. Постоянные драки, страшная дедовщина, варварское унижение человеческого достоинства. Не спорю, может быть, в армии так и должно быть. Армия состоит из людей, которые должны быть готовы выполнить абсолютно любой, даже самый абсурдный приказ. Но я‑то не хотел быть военным, и для меня подчиняться глупым приказам тупых и пьяных командиров было страшной болью и страшным испытанием.

Вместе со мной принимали присягу еще несколько спортсменов: кто‑то боксер, кто‑то легкоатлет, и каждый из них, как и я, молился, чтобы его как можно быстрее вызвали в спортивный армейский клуб. Мне повезло, я уехал уже через десять дней. Но мой товарищ Валера, биатлонист из Уфы, задержавшись на несколько месяцев, попал в психушку, потому что его свели с ума побои старослужащих. Мне повезло, я пришел из армии живым и здоровым, пусть и несколько потрепанным морально и духовно, но тело мое осталось целым. Многие ребята на моих глазах лишились здоровья: кто‑то заболел гепатитом, кто‑то менингитом, кого‑то избили и покалечили, кто‑то отморозил себе ноги, руки, – таких случаев в моей части среди моих друзей и знакомых было очень много.

Не буду утверждать, что вся Советская армия была такой, возможно, мне просто не повезло с местом службы. Но то, что я увидел в той части и что пережил, нельзя вспоминать без содрогания.

Первый год службы в ЦСКА вспоминается как год очень успешных выступлений. Мы стали выигрывать все подряд. Мы тренировались, как сумасшедшие, мы, как говорят спортсмены, рвали когти, чтобы еще раз в жизни не попасть в этот ад под названием «Советская армия».

Командование давало спортсменам поблажки, нас чаще отпускали домой, и, выезжая на тренировки в южные регионы, мы практически отдыхали, как на курорте. Этот отдых нас и сгубил. Почувствовав себя непобедимыми, мы расслабились, увлеклись девчонками, стали откровенно пропускать тренировки. Расплата пришла быстро.

Приехав в Ростов на первенство Вооруженных сил, мы все продули. И это была катастрофа! Самой жестокой мотивацией на победу в первенстве Вооруженных сил для спортсменов была отправка проигравших обратно в те части, из которых их призывали. Что посеешь, то и пожнешь. Рисковали, не тренировались, расслабились –теперь нужно держать ответ. Так, отслужив год в ЦСКА, я попал обратно в свой сумасшедший дивизион.

Нас обрядили «по высшему разряду»: кирзовые сапоги образца 1941 года, портянки, которые нужно наматывать на ноги, и совершенно идиотская форма. Когда я начал ее надевать, я просто был в шоке. И к тому же, ты должен был каждый день пришивать к этой форме белый воротничок. А я в жизни никогда ничего не пришивал! Да еще огромное количество всяких ненужных ритуалов, всяких традиций, которые, может быть, были нужны в армии лет сто‑двести назад, но сейчас это выглядело каким‑то дебилизмом, все это меня просто убивало.

Мне повезло в тот момент, потому что вместе со мной служили два моих друга. Александр Воробьев – кандидат в мастера спорта по штанге, удивительный парень, решительный, смелый. Он так же, как и я, примерно год отслужил в ЦСКА, и, подравшись с тренером, угодил в наш сумасшедший дивизион. В отличие от меня он был хулиганом, «авторитетом» на гражданке, и, конечно, в нашей части он был заводилой. О его характере говорили дни, которые он провел «на губе». Из года службы в нашем дивизионе 108 дней он просидел под арестом. Весельчак, балагур, он прекрасно играл на гитаре, и в бою был просто ураганом. Если начиналась драка, из добродушного обычного парня он превращался в жесточайшую боевую машину. Представьте удары штангиста, который к тому же имеет огромный опыт уличных боев. С нами была еще одна ударная сила – Александр Огольцов – кандидат в мастера спорта по боксу, парень, которого мы звали «кувалдой». Очень добродушный парень, но обладающий поистине нокаутирующим ударом.

В армии принято такое понятие, как землячество. Мы – три земляка из Тольятти. Комбат называл нас не иначе как «тольяттинская мафия». Мы держались друг за друга и готовы были броситься в самую страшную драку, лишь бы помочь своему земляку. Мы называли друг друга – «зема», сокращенное от «земляк». Про нас с Александром Соловьевым говорили в части: «Пошли в наряд два земы».

Вся глупость ситуации заключалась в том, что мы должны были драться. В нашей части было так: если ты дерешься и побеждаешь, то ты авторитетнейший человек, тебя уважают. Но ты можешь попасть на «губу», в дисбат или угодить под срок, потому что драки были по‑настоящему жестоки. Если тебя забили, запинали и ты сломался морально, то тебя называют – «человек морально опущенный», что сокращенно звучит как «чмо», и совершенно лишают права на человеческое достоинство, твоя жизнь превращается в кошмар. Подчеркиваю, так было в нашей части. В других частях, возможно, было по‑другому.

У нас не было выбора, мы дрались, мы сражались. Из‑за чего? Из‑за всяких пустяков. Это не имеет значения, потому что в первобытной среде, бытующей в армии, главную роль играет не разум, не культура, а твои инстинкты. Единственное, что останавливало, чтобы не убежать из части, это дисбат – еще больший ад. Поэтому мы и терпели.

Мне повезло, у нас была дружная команда. Мы были сильные, мы были дерзкие, пробивные ребята. Но даже в нашем, можно сказать, привилегированном положении армия казалась мне воплощением ада, страшным мучением.

Не забуду, каким наивным я приехал после года службы в ЦСКА в свою боевую часть. Эдаким романтиком, идеалистом. Когда на первый‑второй день службы я увидел жестокие нравы, царившие в части, избиения слабых солдат, я помню, с удивлением воскликнул: «Что за дела, ребят? Вы что, озверели, что ли! Вы же ведете себя, как сумасшедшие! Разве можно так поступать, вы же не звери, а люди!» На что умудренный опытом армейский воробей посмеялся и сказал: «Подожди, поживешь с месяц, и с тобой то же самое произойдет!»

Он был прав. Действительно, уже через месяц я перестал быть прежним человеком. Агрессия, злость, бессмысленная жестокость, драки… Я стал жить по законам звериного дивизиона, по законам бессмысленной, жестокой дедовщины – дерись или тебя затопчут. В нашем дивизионе было около двухсот человек, но явно вырисовывались две группы лидеров: мы – тольяттинцы и семь человек грузин. По темпераменту, по вспыльчивости я таких людей больше никогда не видел, это действительно были особенные ребята. Добрые, честные, открытые, готовые поделиться последним куском хлеба. Но как только дело касалось драки и кто‑то хотел их унизить или обидеть, здесь они мгновенно менялись и превращались в самых настоящих жестоких монстров.

Не забуду драку грузин с «дедами», которая вызвала у нас у всех просто хохот, и мы потом еще долго ее вспоминали. Самым авторитетным грузином был Гурген, невысокого роста парень с огромным носом. Все грузины его очень любили и уважали, он был очень добрым и старался не допускать остальных до драки. И вот когда началось очередное побоище, грузинам пришлось отстаивать свою честь и достоинство, что они сделали блестяще. Но тут произошел такой трагикомический случай. Бадр, высокий и красивый грузин, дрался с палкой в руках с каким‑то «дедом», другие грузины дрались со своими противниками, и вот Гурген, добродушный лидер, хотел остановить эту драку, подошел к Бадру сзади и сказал: «Бадр! Бадр, остановись!» Бадр в это время замахнулся своей огромной палкой и нечаянно ее концом ударил ему по носу. За доли секунды добродушный грузин превратился в самого свирепого воина. Он выхватил нож и побежал в самую гущу драки. Так как эта драка не касалась нас, мы просто стояли и угорали со смеху. Но, конечно, в таких случаях, как во время всех этих дурацких разборок, смешного было мало.

Когда дело подходит к дембелю, время тянется особенно медленно. Перед этим меня вызвали на спортивные сборы, и я выступил еще раз, за Приволжский округ. И вот уже впереди замаячила надежда на абсолютно свободную гражданскую жизнь. Дни тянулись как вечность… Ты не можешь спать, не можешь есть, ты просыпаешься в четыре утра, и бродишь как лунатик, и встречаешь таких же лунатиков, которые, как и ты, тоже считают минуты.

Дембель, демобилизация, в армии для многих тоже хороший экзамен. Несмотря на всю агрессию, на всю злость все становятся как одна единая семья, и при расставании с теми, кто жил порядочно и уважал других, проливается немало слез. Много объятий, очень много добрых слов, обмен адресами. Сцену прощания невозможно описать. Песни под гитару, тебя несут к машине на руках, и действительно у всех текут слезы. Но те негодяи, кто издевался нал молодыми, кто жил в части не «по понятиям», как правило, покидали свою часть втихаря, ночью. Они боялись, что их просто изобьют и разорвут всю их дембельскую форму.

Так как мы были спортсменами, мы не приняли полностью всю эту военную культуру. Мы не делали себе ни «дембельских» альбомов, ни красивой формы, но в армии на сей счет существует целая традиция. Неизвестно откуда берутся материалы: краски, пульверизаторы, фольга, фотографии, но дембельский альбом – это настоящее произведение народного творчества. То же можно сказать о дембельской форме. Это аксельбанты, украшения, при помощи каких‑то невероятных творческих ухищрений создающие из обычной военной формы нечто парадное, выдающееся, красивое.

Так вот, если человек был негодяем, подлецом, воришкой, с ним поступали просто. За день или уже за час до дембеля ему разрывали всю его красивую форму, разрывали альбом, и его многочисленные труды разлетались просто на клочки. Это было возмездие! Поэтому кто‑то, чтобы избежать такого позора, просыпался рано ночью и втихаря уходил из части. Наверное, оказавшись дома, он рассказывал, каким он был героем, как он унижал людей. Но он‑то и был настоящим «чмошником»!

Поразительно, ты считаешь каждую минуту до отъезда, но потом в момент прощания ты не хочешь уезжать из этой части, и тебе кажется, что ты прощаешься с самыми близкими людьми на свете. Удивительно, но именно в этом аду рождается настоящая мужская дружба, настоящее мужское товарищество.

Так как за три месяца до демобилизации у меня была возможность съездить домой, то я не преминул использовать эту возможность, чтобы устроиться на работу. Мне хотелось иметь какие‑то твердые маячки на горизонте будущей «гражданки», а тут судьба подбросила удивительный подарок.

Так получилось, что мой близкий друг и товарищ Олег Филиппов оставлял тренерскую работу на нашей спортивной гребной базе и уходил работать на завод. После него оставались спортивные группы, которые кому‑то нужно было взять в свои руки. Я пришел в детскую спортивную школу №5 к Владимиру Федоровичу Тростянскому – это один из лучших директоров спортивных школ в мире – и попросился на замену Филиппову. Это был добрый, красивый, мудрый человек. Он спросил у меня про трудовую книжку, но так как моя трудовая книжка лежала в политехническом институте, мне пришлось схитрить и сказать, что я ее потерял. Мне пошли навстречу, хотя и в нарушение трудового законодательства.

Удивительно, но факт: раньше в Советском Союзе ты мог работать только в одном месте и получать только одну зарплату. Государство делало все, чтобы у тебя не было возможности заработать больше денег. И когда я получил еще одну трудовую книжку и возможность работать, то был на десятом небе от радости.

Мы договорились, что как только я демобилизуюсь, то прямо на следующий день выхожу на работу, на нашу гребную базу. Мне, конечно, очень повезло. Несмотря на то что я был студентом первого курса, у меня уже была настоящая, взрослая работа. Будучи еще двадцатилетним мальчишкой, студентом я уже не сидел на шее у родителей и мог заняться тем, что мне очень нравилось. Это ли не удача?

Нужно отметить, что тогда мы взрослели намного медленней, чем наши дети. Мы были наивными, мы жили в очень простой системе ценностей социалистического общежития. У нас никогда не было большого выбора.

Я так любил тренерскую работу, что моему счастью не было предела. Я, наверное, действительно просто создан для того, чтобы обучать людей, преподавать. Мне доставляло и доставляет неимоверное счастье делиться с другими людьми знаниями, потому что я искренне верю, что знания – это самое ценное, что есть на земле. Часто мы приносим большой вред самим себе, не зная элементарных законов успеха, элементарных законов психологии.

Когда я сам себя спрашиваю, какой же самый счастливый период моей молодости, то, конечно, это моя тренерская работа и учеба на дневном факультете. В институте мне предложили должность комиссара зонального штаба студенческих отрядов. Сегодня студенты, к сожалению, не имеют такой обширной практики, которая была в наше время. Каждое лето практически все студенты нашего института разъезжались по строительным отрядам. Девчата работали проводниками, и этот отряд назывался «Экспресс». Кто‑то уезжал на Сахалин, кто‑то работал на стройке, кто‑то собирал в Молдавии виноград или в Крыму персики.

Обычно отряды представляли собой команду в 30‑40 человек. В каждом отряде был свой командир, свой комиссар, свой врач. Все отряды, которые работали на территории трех огромных районов – Ставропольского, Шехонского и Сызраньского, подчинялись нашему зональному штабу. С благословения вышестоящего моего руководителя Александра Фарманова мне выпала честь быть комиссаром студенческих отрядов.

Интереснейшая, увлекательнейшая работа. Мы были молодыми ребятами, а нам выдали ключи от служебного автомобиля, предоставили офис, разместили в гостинице, где мы жили все вместе. Иногда мы проезжали по тысяче километров, чтобы объехать отряды и наладить работу, но мы были молоды, мы не чувствовали усталости.

Но и этого мне казалось мало, энергия буквально бурлила в моем сердце. Я нашел себе еще одну работу – устроился бригадиром на кафедру теплофизики ко Льву Ароновичу Резнику, выдающемуся ученому. Работа была не пыльной, я организовывал ребят на самую простую физическую работу: перетащить станки, принести заготовки, что‑то сделать, что‑то сконструировать, и платили мне, соответственно, небольшие деньги – рублей 70 в месяц. Итого, я получал стипендию 40 рублей, зарплату зонального комиссара студенческого отряда 160 рублей, 70 рублей на кафедре, и еще мне удалось создать небольшую бригаду шабашников.

С бригадой мы ремонтировали школы. Наша мобильная команда начинала работать около десяти часов вечера. Закончив все дела в студенческом штабе, мы пулей неслись в эту школу, надевали робы, месили цемент, делали кирпичную кладку, выносили мусор, одним словом, занимались ремонтом. Заканчивали мы обычно часа в 2 ночи, уже под свет прожекторов, и там же, в школе, спали в спальных мешках.

Рано утром я просыпался, чистил зубы, умывался, принимал душ и бежал на спортивную базу, где в полседьмого утра у меня была первая тренировка. Ребята меня уже ждали, я прыгал в катер, и мы выходили на воду. Руководству спортивной школы я не мог объяснить, что тренировки такие ранние, потому что у меня есть еще две работы. Зато по утреннему холодку греблось гораздо резвее, чем под палящими полуденными лучами. А мои ребятишки видели в этом своеобразную романтику и приучались соблюдать режим.

Это был действительно самый счастливый период в моей жизни. Спим мало, работаем много, выполняем самые разные интересные работы, зарабатывая по тем временам огромные деньги. У меня в месяц получалось до четырехсот рублей. На фоне обычного студенческого безденежья я чувствовал себя каким‑то Крезом. Этот период стал для меня очень важной школой. В тренерской работе мне было все понятно. Перетаскивать на кафедре железо из угла в угол тоже много ума не надо, да и шабашка не требовала больших знаний. Кидай себе кирпичи, мешки и крась стены, а вот работа комиссара зонального штаба требовала от меня настоящего управленческого опыта, настоящего знания психологии людей и совершенно другого уровня ответственности. Работать комиссаром зонального штаба было крайне почетно и престижно. Много ребят мечтали добиться этого звания. Мне повезло больше, и, признаюсь, я полностью провалил всю работу, более того, меня чуть не выгнали из института.

Дело в том, что одна из главных задач комиссара зонального штаба – собирать деньги, взносы в обком комсомола. Каждый отряд должен был отработать бесплатно три дня и заработанные деньги перечислить на общие государственные нужды. Опытные комиссары выкручивали руки командирам отрядов и выбивали из них эти деньги еще до того, как отряды разъезжались в самом начале сезона. Я же, беспросветная наивность, полагался на хорошие дружеские отношения. Я искренне верил, что 36 командиров и комиссаров отрядов, работающих на нашей территории, выполнят обязательства и перечислят деньги вовремя. Я искренне считал, что по‑другому и быть не может, есть ответственность, есть долг, есть честь, есть слово. Поэтому все должно произойти само собой.

Но большинство командиров отрядов поступили совершенно по‑другому. Они не стали перечислять деньги, а просто разъехались в конце сезона по своим институтам, по своим республикам, по своим городам, и найти и выпытать из них деньги не представлялось никакой возможности.

И вот я стоял на ковре в обкоме комсомола, вдавив голову в плечи, и получал страшный, совершенно справедливый разнос. Я не выполнил задачи. Я много работал, много ездил, старался, делал все, что мог, но я доверился людям и испытал двойную боль. С одной стороны, за такое головотяпство меня грозили выгнать из института и сломать всю мою судьбу. С другой – мне было еще обиднее, потому что меня обманули свои же ребята. Те, с кем мы пили чай, с кем обнимались, клялись в вечной дружбе, просто цинично меня кинули. Они разъехались по своим городам, а весь ответ пришлось держать мне. Ох, если бы вернуться на три месяца назад, я бы, конечно, спуску никому не дал, не был бы таким наивным. Но, как говорится, если бы, да кабы, во рту выросли грибы…

Руководство студенческих отрядов меня помиловало, не стало выгонять из института, но я получил хороший урок на всю жизнь: доверяй, но проверяй.

 

ТРЕНЕРСКАЯ ЛЮБИМАЯ РАБОТА

 

Первая моя работа в жизни была, наверное, самой увлекательной, интересной и, может быть, именно она определила всю мою дальнейшую судьбу. Студент, мальчишка, только вчера отслуживший в армии, сегодня я был уже тренером по гребле, уважаемым человеком, кумиром малышей, влюбленно наблюдающих за мной из‑под навеса лодочной станции.

Я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Я мог передавать свой опыт и знания маленьким гребцам, открывающим для себя мир спорта. У меня была возможность учить их думать «по‑взрослому» – оттачивать технику, овладевать стратегией, тактикой, умением ставить цели. Мы вместе с ними мечтали о великих Олимпийских играх. Уже тогда я проводил свои первые совещания по планированию спортивного календаря, по анализу наших достижений и успехов. Практически на каждой тренировке я отрабатывал ораторское искусство, искусство мотивировать людей, пусть это и были всего лишь 10‑12‑летние ребятишки. Тем было сложнее и интереснее.

Вы только вдумайтесь, что такое гребля на байдарках. Это невероятный, нечеловеческий труд, на посторонний взгляд, не имеющий никакого смысла. Это самоистязание до полного предела ваших человеческих возможностей. Каждая тренировка по гребле, настоящая тренировка, – это борьба. С тяжелой вязкой водой, с ветром и снегом в лицо, с болью в мышцах, с собственной немощью. Это борьба прежде всего с самим собой. И представьте, какие слова нужно находить тренерам, чтобы обычного мальчишку, который в наш компьютерный век не очень‑то жалует физическую нагрузку, научить преодолевать самого себя! Сколько эмоций, сколько сил нужно вложить в каждого пацана, чтобы сделать из него спортсмена! Это бесценный опыт, который пригодился мне потом в жизни, но это и бесценные часы счастья, которые я испытал вместе со своими мальчишками.

Когда мы заканчивали тренировку, мы вместе купались, играли в воде в догонялки. Крики, визг, фонтан брызг в лицо… Иногда я брал катер и катал мальчишек на водных лыжах. Видели бы вы, как гордо, выпятив грудь, они ехали за нашим стареньким катером, представляя себя суперменами, голливудскими звездами! Мы вместе с ребятами ходили в походы. В наше время мы могли себе это позволить, не беспокоясь за нашу безопасность. Мы уходили в самые глухие места, где жили в палатках, тренировались, жили, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. Никому и в голову не приходило, что может быть какая‑то опасность или агрессия от бандитов, наркоманов или уголовников.

Это было удивительное время! Мы не думали о деньгах, их просто в Советском Союзе не было. Но мы были счастливы! Я уверен, что большинство людей старшего поколения вспоминают свою молодость и жизнь в Советском Союзе как действительно счастливые годы. И не только потому, что мы были молоды, а молодость всегда приятно вспомнить. Дело не в этом. Жили по‑другому. С одной стороны, высокие понятия – долг, честь, дружба были не пустым звуком. С другой – намного гуманнее относились к старикам и детям. А учительская, преподавательская работа пользовалась огромным уважением.

У меня всегда была тяга к наставничеству. Я сам был еще подростком, хотя и уже опытным спортсменом, но уже тогда старался помогать новичкам, ребятам, которые жили в моем подъезде, дворе или вместе занимались у одного тренера. Я вечно собирал их вокруг себя, будил утром на зарядку, на пробежки, мы придумывали вместе упражнения, совершенствовались по вечерам на нашей спортивной площадке. Без всякой выгоды, без всякого смысла. Я делал это с огромным удовольствием, потому что, по всей видимости, это заложено во мне от природы – отдавать людям опыт и знания.

После восьмого класса я мечтал поступить в педагогическое училище на спортивное отделение, после десятого класса готовился поступить на тренерский факультет института физкультуры, но судьба отвела от меня эту возможность.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: