 |
Знак и жертва. Письмо как ритуал
|
|
|
|
Согласно современным антропологическим представлениям, связь письма с жертвоприношением - это не просто метафора, но факт, объясняющий происхождение культуры. Чем древнее орудие письма, тем более оно напоминает орудие битвы или жертвоприношения - меч, резец, нож, игла, стило. Писать - значит резать, колоть, пронзать, уязвлять. Хотя академическая история письма практически никогда не заглядывает дальше шумерской клинописи и египетских иероглифов, новейшая теория культуры связывает артикуляцию знака с древнейшим обрядом жертвоприношения. (21) Согласно этой теории, основы которой заложил французско-американский литературовед и антрополог Рене Жирар, жертва - первичный знак, выделившийся из среды природных объектов. Жертва - это часть природы, которая наделяется символическим значением и становится элементом культа, поскольку замещает собой членов человеческого сообщества. "Жертва... замещает собой всех членов сообщества, которые приносят ее. Жертвоприношение служит защите всего сообщества от его собственного насилия... Цель жертвоприношения - восстановить гармонию в сообществе, укрепить социальную ткань". (22)
Жертвоприношение - знаковый процесс, в котором насилие выступает уже не как природный акт, но как ритуальное действие, освящающее свой предмет в качестве невинной жертвы, принесенной во имя жертвователя. Вина одного замещается страданием и гибелью другого. Натуральные действия - кровопролитие, умерщвление, поедание - становятся культовыми означающими. По словам Жирара, "означающее есть жертва. Означаемое - все актуальные и потенциальные значения, которые сообщество возлагает на жертву и, через ее посредство, на все вещи." (23) Называя жертву "универсальным означающим", Жирар подчеркивает человеческую склонность "воспроизводить язык священного, замещая в ритуалах первичную жертву новыми жертвами, чтобы обеспечить поддержание чудотворного мира /достигнутого актом совместного жертвоприношения -М.Э./. Императив обряда неотделим от манипуляции знаками и их постоянного умножения, порождающего новые возможности дифференциации и обогащения культуры. /.../ Охваченные священным ужасом и желанием продолжить жизнь под знаком примирительной жертвы, люди пытаются воспроизвести и репрезентировать этот знак... Именно здесь мы впервые находим знаковую деятельность, которую при необходимости всегда можно определить как язык и письменность." (24)
|
|
|
Попытаемся, опираясь на вышеприведенные суждения, расчленить тот сложный знаковый комплекс, какой представляет жертва. Если жертвоприношение есть отношение замещающего и замещаемого, то очевидно, что означающим в этом комплексе будет безгрешность и чистота жертвы, а означаемым - греховность и нечистота, которая замещается жертвой и во имя которой она приносится.
1-ый уровень: чистое, невинное - нечистое, виновное
Но это лишь один, "субстанциальный", или вещественный аспект знакового комплекса: что замещается чем. Другой, "предикатный" аспект - это само действие замещения, посредством которого нечистое очищается, т.е. принимает на себя свойства замещающей жертвы (искупление), а чистое умерщвляется, т.е. принимает на себя свойства замещаемого греха (заклание).
2-ой уровень: заклание невинного - искупление виновного
Иными словами, чтобы замещение могло состояться, оно должно происходить не только между означающим и означаемым, но внутри того и другого. Означающее - это единство невинности и страдания, а означаемое - единство виновности и искупления. Знаковый комплекс жертвы включает в себя не только противоположность замещающего и замещаемого, чистого и нечистого, но и внутреннюю противоречивость каждого из этих двух элементов, перенесение свойств означающего и означаемого друг на друга.
|
|
|
2 уровень:
означающее: страдание и умерщвление невинного
означаемое: искупление и очищение виновного
Но именно потому, что первичный знак жертвоприношения включает внутреннее противоречие, он несет в себе условие собственной перестановки, переворачивания. Жертвенный способ очищения нечистого содержит в себе не только искупление греха (на 2-ом уровне знака), но и усугубление греха, поскольку жертвоприношение может восприниматься как грех и вина уже по отношению к самой жертве.
Есть два способа разрешить это противоречие на третьем уровне - условно говоря, (а) религиозный и (б) экологический:
3 (а) самопожертвование. Невинный сам приносит себя в жертву за чужие грехи. В этом случае с других снимается не только та вина, за которую принесена жертва, но и вина самого жертвоприношения, поскольку оно совершается по воле самой жертвы. Жертвователь и жертва совпадают в одном лице. На этом уровне знакового процесса рождается новое религиозное движение, где жертвоприношение заменяется самопожертвованием Спасителя, самозакланием Логоса и где именно поэтому жертва не только искупает чужие грехи, но и сама восстает из смерти. Означающее жертвоприношения само оказывается означаемым.
3 (б) обращение жертвы. Жертва и то, во имя чего она приносится, должны поменяться местами, чтобы восстановить нарушенное равновесие. Это не приводит к упразднению смысла предыдущей жертвы, но требует новой - встречной жертвы со стороны жертвователя уже ради искупления его вины перед первичной жертвой, восстановления ее чистоты и целости. На этом уровне знакового процесса рождается экологическое движение, вторичное очищение самой жертвы, снятие с нее скверны, искупление ее мук. Означающее меняется местами с означаемым, и жертвенный процесс развертывается в обратном направлении.
3-ий уровень: означающее*означаемое:
а) Спаситель приносит себя в жертву.
б) Жертва сама подлежит спасению.
В данной работе обсуждается именно экологическая трансформация обряда жертвоприношения, третий (б) уровень знакового комплекса, на котором означающее и означаемое опять меняются предикатами, так что искупительная жертва сама должна быть искуплена жертвователем, а ее чистота восстановлена в дальнейшем поступательном самоочищении культуры через очищение оскверненной и загрязненной природы. Замещающее и замещаемое меняются местами в экологическом обряде возмещения: природное вступает в область культурного как дважды культурное, как готовность культуры хранить и оберегать место не-культуры в самой себе. Это вторичное место природы в культуре, обращение жертвы и воздаяние ей со стороны жертвователя, и обозначено в данной работе как " ".
|
|
|
Внутренняя противоречивость первознака, который включает в себя и чистоту жертвы, и ее пронзенность и уязвленность, определяет природу письма, которое нерасторжимо связано с тем чистым пространством, в которое знак вторгается и чистоту которого нарушает. Бессмысленно определять первичность того или иного компонента: письменного начертания или его чистой среды, поскольку само первичное означающее - это пронзенная мечом непорочная жертва. Этот архетипический акт впоследствии на протяжении многих веков символически воспроизводится пером, проливающим чернила на чистую поверхность бумаги. Писание - это, по сути, древнейший ритуал, смысл которого нам неведом, но сакраментальная сила которого завораживает нас, обладает какой-то физической непреложностью. В какой-то мере этот древний ритуальный страх оживает в нашем психологическом комплексе - в ощущении растерянности и нерешительности перед чистым листом бумаги. С чего начать, каким знаком произвести надрез, "вспороть" или "расколоть" белизну? Как всякая целость и целина, чистый лист завораживает, упруго отталкивает от себя, создает вокруг себя защитное поле, причем защищает себя именно своей нетронутостью, "невинностью".
И дальше в работе пишущего постоянно возрождается и смывается призрак меча, крови, раны, заколотой жертвы. Отсюда частые уподобления пера оружию - кинжалу, штыку - в литературе нового времени. Кровопролитная жертва непорочного существа - это и есть первое из всех означающих, означаемое которого - очищение того, во имя кого или чего приносится жертва. Жертва должна быть чиста и беспорочна, ибо именно в обмене чистого на нечистое, в подстановке одного вместо другого и состоит знаковая сущность жертвы. "...За грех свой, которым согрешил, пусть представит из крупного скота тельца, без порока, Господу в жертву о грехе" (Левит, 4:3).
|
|
|
Связь знака с кровью и жертвоприношением повсюду наблюдается в библейском мире. Так, накануне исхода евреев из Египта, в пасхальную ночь, Господь повелевает: "И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь, и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую" (Исход, 12:13). Кровь на домах - знак того, что евреи уже принесли свою пасхальную жертву Богу, тогда как египтяне будут востребованы к кровавой жертве своих первенцев. Отныне евреям предписывается носить знак на своей руке в память о пасхальной ночи и о милости Божьей, которая заменила человеческую жертву животной. Точно так же и в Откровении Иоанна, накануне кончины мира, кладется печать на чело тех чистых и непорочных, что избраны Богом для спасения. Заповедано ангелам: "не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего" (Откровение, 7:3). Этот знак на руке или печать на челе суть свидетельства жертвы, уже принесенной праведниками и очистившей их. Бог минует своей карой тех, кто "запечатан" во плоти своей и, следовательно, уже записан в книгу жизни. Телесная печать и запись в книге - это как бы равноценные свидетельства того, что жертва принесена и принята Господом.
В современном христианском богослужении также очевидна взаимосвязь алтарного жертвоприношения с устным знаком - молитвой, которая соединяет жертву со словом и тем самым предназначает ее Всевышнему. То, что в новозаветных текстах Христос именуется логосом, указывает на древнюю связь жертвы и слова: слово - метка или печать на беспорочном, невинном первенце Божием, приносимом в жертву. (25)
Все эти примеры, которые можно множить и множить, подкрепляют концепцию знака как обрядового клейма на жертве (уже принесенной или подлежащей закланию). Знак был "живым" и составлял одно целое с носителем этого знака, как его уязвленность, "жало в плоть". Тем не менее, этот религиозный аспект происхождения письма остается не вполне ясным, поскольку археологические памятники, донесшие до нас первые письмена, сложены, конечно, из таких материалов, которые могли пережить тысячелетия, - камня или глины. Остается лишь гадать, насколько этот материал служил условной заменой телам людей или животных, которые были первыми реципиентами священных знаков, жертвами письма как знакообразующего обряда, связующего видимый и невидимый миры. Неудивительно, что первая подстановка - принесение невинного во искупление вины кого-то другого - сделала возможным долгий и до сих пор не прекращающийся всемирно-исторический процесс семиозиса, замены означаемого означающим, результатом чего стал целый мир опосредований, мир письмен. Вместо закалывания жертвы стало возможным лишь метить ее кровью, вместо пролития крови - оставлять след краски, вместо нанесения следа на живом теле - оставлять отметку на костях мертвецов, на слоновой кости, на кожаном свитке, делать тиснение на камне, на деревянной или восковой дощечке, на глиняной табличке, на металлической пластинке... В этой цепи подстановок возникли все новые, все более отвлеченные элементы письма, ведущие к перу, чернилам и бумаге - вместо меча, крови и кожи. "Наступает момент, когда первоначальная жертва будет обозначаться не новыми жертвами, а чем-то другим, самыми разными вещами..." (Рене Жирар). (26) Тем более характерно, что первые искусственные писчие материалы - папирус, пергамент, да, собственно, и бумага - изготовлялись из волокон растений и шкур животных, т.е. сохраняли связь с органикой начального письма "по живому".
|
|
|
Если поначалу нет различия между надрезом-раной и надрезом-знаком, между умерщвлением жертвы и ее символическим клеймением, то постепенно сама заместительная природа жертвы приводит ко все новым заместительным отношениям между раной и знаком, так что жертвоприношение все более переходит в знаковую деятельность и развертывается в многообразных системах письма. Знак - минимальная рана, сведенная к надрезу, штриху, линии, нанесенной на чистую жертвенную поверхность тела и тем самым делающая все менее нужным сам акт умерщвления.
В контексте такого представления о первописьме как сакраментальной пытке или форме ритуального испытания, " " обнаруживает свою жертвенную природу, как то бесконечное болевое пространство, куда вписываются раны и рубцы письмен. В соотнесении с пронзающим знаком, разящим орудием письма, " " - это интенция сплошной ранимости, нечто бесконечно страдательное, место означенной и освященной боли. Культура с самого начала не есть насилие над природой по законам природы, но есть культовое действие - жертвоприношение, которое возносит саму природу на высокую религиозно-нравственную ступень, придавая ей значение жертвы. Венец чистоты и просветленного страдальчества, возлагаемый на природу, - это творение культуры. Природа сама разрушает себя непрерывно и безжалостно, в круговороте естественного отбора и обмена веществ, культура же размыкает этот природный процесс саморазрушения и самовосстановления, присваивая себе роль деятеля-жреца и наделяя природу ролью жертвы. И. В. Гете замечает в своей афористической статье "Природа": "Она вечно творит и вечно разрушает... Она сама себя и награждает, и наказывает, и радует, и мучит. /.../ Она - само тщеславие, но не для нас - для нас она святыня". (27) Неверно представлять отношения культуры и природы как факт самой природы, как инстинкт хищничества, животное истребление и потребление живого, - это именно процесс жертвоприношения, в ходе которого сама природа обретает новое для нее значение святыни и наделяется свойствами безгрешности и непорочности.
Тем самым подготовляется следующая, экологическая стадия их взаимоотношений: попытка культуры обратить вспять значение жертвы, освятить дознаковую чистоту природы, хотя сама эта первоначальная чистота уже есть знак и приобретается только в культуре. В точке наивысшего напряжения между полюсами необходимого и невозможного и возникает " ", одновременно и знак чистоты и чистота от знака, знак очищения от знаковости, постоянно возобновляемая и неразрешимая апория экологического сознания. Писание, в своем глубинном драматизме, унаследованном от первознака, стремится оправдать принесенную жертву, снять себя с бумаги, воплотиться в чем-то другом, перенестись в мир вещей и действий, скрыть свою условность и виновность. Писание начинается со смятения перед чистым листом бумаги, который как бы отталкивает перо своей белизной, "невинностью" - и кончается попыткой ввести эту чистоту в сам текст, восстановить первичный объект жертвоприношения. Между этим началом и концом - усилия письма вовлечься в переустройство мира, превратить жертвоприношение в битву, отважно скрестить перо с мечом и тем сам оправдать происхождения пера от меча.
В итоге всех этих попыток стать не-письмом, письмо возвращается к тому, что всегда ему предстояло, к чистому полю, которое и становится последним знаком письма в его попытке преодолеть собственную знаковость. Пишущие выступают как жрецы некоего непонятного им ритуала, недостижимой целью которого является его обращение вспять, полное восстановление жертвы, ее искупление и прославление, стирание и заживление всех нанесенных ей ран. " " - внутренний предел письма, разрыв символической цепочки, в которую заново, оцепленное кавычками, вплетается место разрыва. Письмо не останавливается на знаке своего конца, но и " " не перестает следовать за письмом, оставляя за собой последнее слово именно там, где освобождается от кавычек.
Примечания
19. Его нельзя смешивать с так называемой "паралингвистикой", которая изучает экстралингвистические, внеязыковые факторы речевого поведения, такие, как мимику, жестикуляцию, громкость речи, паузы и т.д., все то, что не передается знаками письма. У паралингвистики есть свои вполне материальные объекты, которые, не закрепляясь в письме, тем не менее находят выражение в моторно-двигательной, акустической и прочих сферах. Но " " - это область внезнакового, окружающая текст, а вовсе не иноматериальность знаков, сопровождающих речь.
20. Ф.М.Достоевский, Полное собрание сочинений в 30 тт., Л., "Наука", 1976, т.14, с. 355. Весь роман, по этому изданию, состоит из 710 стр. Знаменательно, что глава с "белым местом" называется "В темноте". Чтобы обратить внимание на " " внутри текста и отличить его от регулярных пробелов, белое место порой заполняют точками - "зародышевыми" знаками.
21. Следует заметить, что в последнее время теории происхождения языка вообще редко рассматриваются в академических кругах: считается, что отсутствуют исторические факты, которые могли бы их удостоверять. Ниже излагается одна из немногих теорий, допущенных в научный обиход.
22. Rene Girard. Violence and the Sacred. Transl. by Patrick Gregory. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1977, p. 8.
23. Rene Girard. Things Hidden since the Foundation of the World. Research undertaken in collaboration with Jean-Michel Oughourlian and Guy Lefort; transl. by Stephen Bann and Michael Metteer. Stanford: Stanford University Press, 1987, p. 103. "Тело жертвы, таким образом, становится для Жирара объектом "первого неинстинктивного внимания", который превращается в священный объект, первое означающее и источник всякого означивания", - поясняет Эрик Ганс (Eric Gans. The End of Culture: Toward a Generative Anthropology. Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1985, p.13).).
24. Rene Girard. Things Hidden since the Foundation of the World, p. 103.
25. То, что знак имеет телесно-жертвенную природу, свидетельствуют древние обычаи многих народов. Так, Геродот сообщает о лидийцах и мидянах: "Скрепленные же клятвой договоры эти народы заключают так же, как и эллины, и, кроме того, слегка надрезают кожу на руке и слизывают друг у друга /выступившую/ кровь" (Геродот. История в 9 книгах, кн.1, 74. Л., "Наука", 1972, с.34). Надрезы - это как бы та часть договора, которая записывается на живом теле, и не просто дополнительная запись, но во многих случаях единственная письменная фиксация устного соглашения: клятва подтверждается готовностью принести себя в жертву во имя исполнения договора. Еще одна разновидность жертвоприношения - обряд инициации, который в книге Бруно Беттелхейма "Символические раны" рассматривается на материале жизни первобытных племен и современных подростковых сообществ. Знаком созревания становятся разнообразные надрезы, которые наносятся на половые органы, причем к числу таких "символических ран" относится и обрезание. (Bruno Bettelheim. Symbolic Wounds. Puberty Rites and the Envious Male. Glenso (Illinois): The Free Press, 1954). О том же пишет Уолтер Буркарт: "Многие племена в различных частях мира имеют или имели строгие обычаи, по которым, чтобы стать полноправным членом группы, индивид должен перенести некую процедуру, которая обычно исполняется на его теле во время обряда инициации: поломку зубов, перфорацию губ или носа, изощренные формы нанесения шрамов, и особенно обрезание или надрезывание гениталий" (Walter Burkert. Creation of the Sacred. Tracks of Biology in Early Religions. Cambridge (MA), London (England): Harvard University Press, 1996, p. 167.). В книге Дитмара Кампера "Знаки как раны" показано, что "самые ранние свидетельства сигнификации довольно ясно свидетельствуют о способности, которая редко встречается сегодня: способности чувствовать боль того материала, на который наносятся, в который вписываются знаки" (Dietmar Kamper. Zeichen als Narben. Gedanken zur "Materie" der Signifikation. Elementarzeichen--Idee and Konzeption. Berlin, Lucie Schauer, 1985, S.159). Валерий Савчук в своих эссе "Конфигурации пишущего тела" и "Строкочащее тело" проводит историко-генетическое отождествление знака и раны, письма и боли. "Ведь если знак - свежая или зарубцевавшаяся фигуративная рана, то ставить его - все одно, что печалить, ранить, присваивать, а читать его - реактивировать боль. /.../Невыносимая боль сплошного обозначения рождает тело, которое в акте письма (записывания, процарапывания знаков на всей поверхности архаически чувствующего тела...) с(за)писывает первознак и, тем самым, избывает его ужас" ("Комментарии" (Москва), # 3, 1994, сс. 214, 215).
26. Ibid., p. 103.
27. Иоганн Вольфганг Гете. Избранные сочинения по естествознанию. Перевод и комментарии И.И.Канаева. Изд. АН СССР, (серия "Классики науки"), М., 1957.
|
|
|
