О некоторых особенностях поля журналистики

Чтобы понять, каким образом поле журналистики способствует усилению «коммерческого» аспекта и ослаблению «некоммерческого» во всех других полях, поддержке производителей, наиболее подверженных соблазну со стороны экономических и политических властей, во вред тем, кто наиболее привержен принципам и ценностям своего «ремес­ла», — нужно обратить внимание как на то, что оно организовано согласно структуре, гомологичной другим полям, так и на то, что давление «коммерци­ализации» проявляется в нем с особенной силой.

Поле журналистики образовалось в XIX веке на основе оппозиции между газетами, предлагаю­щими прежде всего «новости» сенсационного ха­рактера и газетами, публикующими аналитичес­кие материалы и «комментарии», которые стре­мились подчеркнуть свое отличие от первых, громко провозглашая свою «объективность»2. Оно является местом проявления оппозиции меж­ду двумя логиками и способами легитимации: при­знания со стороны равных по отношению к тем, кто наиболее полно признает внутренние принци­пы и «ценности», и признания со стороны масс, материализующегося в виде числа читателей, слу­шателей или зрителей, а следовательно, в количе­стве продаж (bestsellers) и денежной прибыли; санкция со стороны плебисцита является в данном случае вердиктом рынка.

Как литературное и художественное поля, жур­налистское поле — это место, действующее соглас­но специфической, чисто культурной, логике, кото­рая навязывает себя журналистам через механизмы взаимного давления и контроля, оказываемого ими друг на друга, и соблюдение которой (нередко принимающее деонтологический характер) лежит в основе профессиональной чести и репутации. Кро­ме случаев «подхватывания» [материала другими журналистами], ценность и значение которых зави­сит от положения в поле тех, кто их делает, и тех, кто извлекает из этого пользу, существует очень не­большое количество относительно бесспорных по­зитивных санкций. Что же касается негативных санкций (например по отношению к тем, кто забы­вает цитировать свои источники), то их практичес­ки не бывает, поэтому существует тенденция цити­ровать журналистские источники, особенно, если речь идет о незначительных изданиях, только для того, чтобы снять с себя ответственность.

Но точно так же, как экономическое и полити­ческое поля, и в гораздо большей степени, чем по­ля научное, художественное, литературное и даже юридическое, журналистское поле постоянно подвергается испытанию вердиктом рынка, либо посредством прямой санкции со стороны клиен­тов, либо косвенной через механизм рейтинга (да­же если помощь государства может обеспечить некоторую независимость по отношению к непо­средственному давлению рынка). Журналисты тем более склонны принять «критерий рейтинга» по отношению к производству (стараться пода­вать «краткий» и «простой» материал) или оценке продукции и производителей («хорошо идущий», «проходной» материал), чем выше занимаемое ими положение (директор телеканала, главный ре­дактор газеты и т.д.) и чем непосредственнее зави­сит от рынка орган прессы, в котором они работа­ют (коммерческий телеканал или культурный). Молодые и не занимающие стабильного положе­ния журналисты, напротив, более склонны проти­вопоставлять принципы и ценности своей «про­фессии» более реалистичным и циничным требо­ваниям своих старших коллег.

В соответствии со специфической логикой поля, ориентирующегося на производство такого скоро­портящегося товара как новости, конкурентная борьба за потребителей приобретает форму конку­рентной борьбы за приоритет, т. е. за самые новые новости, т. е. за сенсацию — и это, естественно, тем сильнее, чем ближе к коммерческому полюсу нахо­дится орган прессы. Давление рынка оказывается исключительно через посредничество эффекта по­ля: в действительности большая часть этого сенса­ционного материала, считающегося козырем в борьбе за аудиторию, обречена на то, чтобы пройти мимо внимания зрителей или читателей, и будет за­мечена только конкурентами (журналисты — это единственные, кто читает все газеты...). Будучи вписанной в структуру и механизмы поля, конку­рентная борьба за приоритет привлекает и отдает предпочтение агентам, обладающим профессио­нальными диспозициями, склоняющими их прово­дить свою журналистскую практику под знаменем скорости (или спешки) и постоянного обновления. Эти диспозиции постоянно усиливаются времен­ным аспектом журналистской практики, которая, заставляя жить и мыслить одним днем и отдавать предпочтение информации в зависимости от ее ак­туальности, благоприятствует своего рода постоян­ной амнезии, являющейся изнаночной стороной восхваления всего нового, а также склонности судить о продукции и производителях, исходя из оп­позиции между «новым» и «устаревшим».

А вот еще один пример достаточно парадоксаль­ного эффекта поля, мало способствующего установ­лению как индивидуальной, так и коллективной, не­зависимости: конкурентная борьба заставляет дер­жать под постоянным наблюдением (которое в т.ч. может принять форму взаимного шпионажа) дея­тельность своих конкурентов с тем, чтобы восполь­зоваться их промахами, избежать таких же ошибок, снизить их успех, попытавшись воспользоваться предполагаемыми инструментами этого успеха: под­хватить темы специальных выпусков, рассказать о книгах, о которых «нельзя не упомянуть» потому, что их заметили другие, пригласить в студию того-то, «обработать» то или иное событие, о котором рассказали другие и даже переманить к себе того или иного журналиста, причем не столько из удо­вольствия иметь его у себя, сколько из желания по­мешать в этом конкурентам. Таким образом, в этой области, как и в других, конкуренция, вместо того, чтобы породить нечто оригинальное и отличное от других, стимулирует единообразие предложения. В этом можно легко убедиться, сравнив содержание крупных еженедельников, или массовых телекана­лов и радиостанций. Но последствие от действия этого очень мощного механизма — незаметное на­вязывание полю в целом инструментов распростра­нения, наиболее непосредственно связанных с рын­ком, например, телевидения. Оно способствует ориентации продукции в целом на сохранение су­ществующих ценностей, как об этом свидетельству­ет, например, тот факт, что периодические рейтинги, с помощью которых интеллектуалы-журналис­ты пытаются навязать другим свое видение поля (и в логике «оказания взаимных услуг» заручиться признанием себе подобных) помещают в один ряд авторов скоропортящейся культурной продукции, чей удел — продержаться с их помощью несколько недель в списке бестселлеров, и признанных авто­ров, являющихся одновременно «неоспоримыми величинами», свидетельствующими о хорошем вку­се тех, кто их выбирает, и авторами-классиками долгосрочных бестселлеров. Другими словами, хотя эффективность механизмов, действующих в жур­налистском поле, проявляется в результате деятель­ности отдельных индивидуумов, интенсивность и направленность этих механизмов, а также эффек­тов, которые они производят в других полях, опре­деляется характеризующей их структурой.

Эффект вмешательства

Власть журналистского поля усиливает во всех по­лях институции и агентов, располагающихся по­близости от полюса, наиболее подверженного вли­янию рынка и зависящего от количества [зрите­лей, читателей, продаж...]. Этот эффект проявляет­ся тем сильнее, чем сильнее структура подвергаю­щегося ему поля подчиняется этой логике и чем бо­лее производящее его журналистское поле, в своей структуре наиболее затронутое по сравнению с другими полями культурного производства, в тот или иной момент вынуждено подчиняться внешне­му давлению. В настоящее время мы становимся свидетелями тому, как внутренние санкции утра­чивают свою символическую силу, а «серьезные» журналисты и газеты понемногу теряют свой ха­рактер и вынуждены идти на уступки логике рын­ка и маркетинга, введенной коммерческим телеви­дением, и новому принципу легитимности, состоя­щему в признании в зависимости от числа читате­лей и «известности в прессе», способных стать для некоторых продуктов (культурных и даже полити­ческих) и «производителей», на первый взгляд, демократическим субститутом, специфических санкций, действующих внутри специализирован­ных полей. Некоторые попытки «анализа» телеви­дения обязаны своим успехом у журналистов, осо­бенно у тех из них, кто наиболее чувствителен к эффекту рейтинга, тому факту, что они придают демократическую легитимность логике коммер­ции, удовлетворяясь переложением в политичес­ких терминах (плебисцит) проблемы производства и распространения культурной продукции.

Таким образом, усиление власти журналист­ского поля, в свою очередь все более подчиняюще­гося прямому или косвенному господству коммер­ческой логики, может стать угрозой для независи­мости различных полей культурного производст­ва, усиливая внутри каждого из них позицию предприятий и агентов, наиболее склонных усту­пить соблазну получения прибыли «извне», по­скольку наименее богатых специфическим капи­талом (научным, литературным и т.д.) и наименее уверенных в получении специфической прибыли, предоставляемой полем либо в непосредственном будущем либо по истечении определенного срока.

Господство журналистского поля над другими полями культурного производства (в частности, в том, что касается философии и социальных наук) проявляется в основном в виде вмешательства про­изводителей культурной продукции, располагаю­щихся где-то между журналистским полем и специ­ализированными полями (литературным, философ­ским и т.д.). Воздействие, которое оказывают эти интеллектуалы-журналисты7, пользующиеся своей двойной принадлежностью для уклонения от спе­цифических требований этих универсумов и для того, чтобы пользоваться в каждом из них властью, более или менее достигнутой в другом поле, может привести к двум основным видам последствий. С одной стороны, оно может внедрить новые формы культурного производства, располагающиеся где-то между университетским эзотеризмом и журна­листским экзотеризмом, с другой — навязать, в ча­стности, через свои критические суждения такие принципы оценки культурных произведений, кото­рые, ратифицируя рыночные санкции со своим ка­жущимся интеллектуальным авторитетом и усили­вая непроизвольную склонность некоторых катего­рий потребителей к allodoxia, усиливают эффект рейтинга и списков бестселлеров на восприятие культурных произведений, а также, косвенно и спустя некоторое время, на их производство, на­правляя выбор (например, издателей) на более до­ступные и хорошо продающиеся произведения.

Они могут рассчитывать на поддержку тех, кто, приравнивая «объективность» к своего рода уме­нию жить в мире, согласии и эклектической нейт­ральности со всеми заинтересованными сторона­ми, принимают культурные произведения средне­го уровня за шедевры авангарда или отвергают ре­зультаты авангардного поиска (и не только в том, что касается искусства) во имя ценностей здравого смысла8. Эти последние в свою очередь могут рас­считывать на одобрение и сообщничество потреби­телей, которые, как и они, склонны к в силу своего удаления от «очага культурных ценностей» и заин­тересованного стремления скрыть от себя самих ограниченность своей способности к их присвое­нию — следуя логике self deception, хорошо иллюс­трируемой фразой, часто используемой читателя­ми научно-популярных журналов: «это научный журнал очень высокого уровня, доступный всем».

Таким образом могут оказаться в опасности, достижения, ставшие возможными благодаря не­зависимости поля и его способности сопротив­ляться светскому спросу, символом которого в на­стоящее время является рейтинг, и против которо­го выступали писатели прошлого века, восставая против идеи того, что искусство (можно то же са­мое сказать и о науке) может подчиняться вердик­ту всеобщего голосования. Против этой угрозы су­ществует две возможных стратегии, более или ме­нее часто встречающихся в зависимости от поля и степени его независимости: строго ограничить пространство поля и попытаться восстановить границы, поставленные под угрозу вмешательст­вом журналистского способа мышления и дейст­вия; либо попытаться выйти из башни слоновой кости (по примеру Золя), чтобы навязать вовне ценности, рожденные в этом затворничестве, и использовать все доступные как внутри специали­зированных полей, так и за их пределами, в том числе и в самом журналистском поле, средства с целью навязать внешнему миру достижения, став­шие возможными благодаря независимости.

Существуют экономические и культурные усло­вия доступа к просвещенному научному сужде­нию, поэтому нельзя ждать от всеобщего голосова­ния (или опроса общественного мнения) разреше­ния научных проблем (хотя иногда косвенным об­разом и неосознанно это происходит именно так), не разрушая этим самым сами условия научного производства, т. е. входной барьер, защищающий научное (или артистическое) сообщество от разру­шительного вмешательства внешних, а значит не соответствующих и неуместных, принципов про­изводства и оценки. Исходя из этого, не стоит при­ходить к выводу, что этот барьер является непре­одолимым в другом направлении и что совершенно невозможно действовать с целью демократическо­го перераспределения достижений, ставших воз­можными благодаря независимости. Но это возможно только при условии принятия во внимание того, что действие, направленное на распростране­ние самых редких достижений передовой науки и культуры, предполагает разрушение монополии на инструменты массового распространения этой информации (научного или культурного характе­ра), которым фактически обладает поле журна­листики. Необходим критический взгляд на пред­ставления о массовых ожиданиях, конструируе­мые коммерческой демагогией тех, кто обладает возможностью встать между производителями культурной продукции (среди которых в данном случае нужно учитывать политических деятелей) и массовым потребителем.

Дистанция, отделяющая профессиональных производителей (и их продукцию) от простых по­требителей (читателей, слушателей, зрителей, а также избирателей), основанием которой являет­ся независимость специализированных полей производства, является более или менее значи­тельной, более или менее труднопреодолимой и более или менее недопустимой с точки зрения де­мократических принципов в каждом конкретном поле. И вопреки видимости, она наблюдается и в области политики, противореча таким образом декларируемым ею принципам. Хотя агенты, во­влеченные в журналистское и политическое поля, находятся в состоянии конкуренции и постоянной борьбы друг с другом, а журналистское поле явля­ется в некотором роде включенным в политичес­кое поле, оказывая на него мощное воздействие, общим для этих двух полей является их прямая и сильная зависимость от власти рынка и плебисци­та. Вследствие этого влияние журналистского по­ля усиливает склонность агентов, вовлеченных в политическое поле, к подчинению ожиданиям и требованиям масс, иногда горячим и необдуман­ным и зачастую получающим в прессе выражение в виде мобилизующих требований.

Кроме тех случаев, когда пресса использует кри­тические возможности, предоставляемые ей собственной независимостью, она действует в том же направлении, что и опросы общественного мнения, с которыми в свою очередь ей приходится считать­ся. Хотя опрос общественного мнения может ис­пользоваться в т. ч. в качестве инструмента рацио­нальной демагогии, стремящегося усилить тенден­цию к замкнутости внутри самого себя в политиче­ском поле, с его помощью устанавливается прямая, неопосредованная связь с избирателями, ставя в положение вне игры всех индивидуальных или кол­лективных (например, партии или профсоюзы) агентов, обладающих социальным мандатом для выработки и предложения продуманных мнений. Он лишает всех располагающих подобным манда­том лидеров права претендовать (разделяемого в прошлом главными редакторами серьезных изда­ний) на монополию легитимного выражения «об­щественного мнения» и одновременно возможнос­ти работать над критической разработкой (иногда коллективного характера, как, например, на зако­нодательных собраниях) реальных или предполага­емых мнений тех, кто предоставил им этот мандат.

Вследствие чего постоянно возрастающее вли­яние журналистского поля, в свою очередь все бо­лее подчиняющегося давлению коммерческой ло­гики, на политическое поле, всегда склонное усту­пить соблазну демагогии (особенно, когда опрос общественного мнения позволяет придать ей ра­циональный характер), способствует ослаблению независимости политического поля и возможнос­ти, предоставленной представителям (политичес­ким и не только), прибегать к своей компетенции экспертов или авторитету хранителей общест­венных ценностей.

Как не упомянуть в завершение о положении юристов, которые ценой «набожного лицемерия» располагают возможностью поддерживать види­мость того, что в основе их вердиктов лежит не ус­тупка внешнему давлению, в частности, экономи­ческому, но высшие нормы, хранителями которых они являются? Юридическое поле в действительности не является тем, чем себя считает, т. е. прост­ранством, свободным от компромиссов с политиче­ской или экономической необходимостью. Но то, что ему удается заставить признать себя таковым, производит вполне реальный социальный эффект, в первую очередь, по отношению к тем, чья про­фессия — толковать право. Что же станет с юрис­тами, этим вполне искренним воплощением обще­ственного лицемерия, если всем станет известно, что вместо того, чтобы служить высшим и универ­сальным ценностям и истинам, они, как и все про­чие социальные агенты, подчиняются давлению, в частности, тому, которое оказывает на них, нару­шая процедуры и иерархии, экономическая необ­ходимость и соблазн успеха у журналистов?