Символическая продукция как инструмент господства.

Символические системы» как структурирующие структуры (искусство, религия, язык).

Неокантианская традиция (Гумбольдт, Кассирер или в американском варианте Сэпир — Уорф для языка) рассматривает различные символические универсумы: миф, язык, искусство, наука — как инструменты познания и конструирования мира предметов, как «символические формы», признавая — как отмечает Маркс в «Тезисах о Фейербахе» — «активную сторону» познания. В этом же ряду, но с более исторической интенцией, Панофски рассматривает перспективу как историческую форму, однако не доходит до того, чтобы последовательно реконструировать социальные условия ее создания.

Дюркгейм эксплицитно вписывается в кантианскую традицию. Во всяком случае, поскольку он был намерен дать «позитивный» и «эмпирический» ответ на вопрос о познании. Избегнув альтернативы между априоризмом и эмпиризмом, он закладывает фундамент социологии символических форм (Кассирер открыто признавал, что использовал концепт «символическая форма» как синоним «формы классификации»¹). Благодаря Дюркгейму формы классификации перестают быть универсальными (или трансцендентальными) формами и становятся (у Панофски в имплицитном виде) социальными формами, т. е. произвольными, соотносящимися с отдельными группами и социально детерминированными.²

В этой идеалистической традиции объективность мироощущения определяется согласием структурирующих субъективностей (sensus = consensus).

Символические системы» как структурированные структуры (нуждающиеся в структурном анализе).

Структурный анализ дает методологический инструмент, позволяющий реализовать неокантианскую амбицию зафиксировать специфическую логику каждой «символической формы». Предприняв, в согласии с намерением Шеллинга, собственно тавтегорическое прочтение (по противоположности с аллегорическим), которое рассматривает миф лишь в соотнесении с ним самим, структурный анализ имеет целью раскрыть структуру, имманентную каждому виду символической продукции. Но в отличие от неокантианской традиции, акцентирующей modus operandi, производительную активность сознания, структуралистская традиция отдает приоритет opus operatum, т. е. структурированным структурам. Это хорошо видно на примере представления о языке Соссюра, основателя этой традиции. В качестве структурированной структуры язык рассматривается главным образом как интеллигибельное условие речи, как структурированный медиум, который необходимо сконструировать для объяснения постоянства отношения между звуком и смыслом. (Через устанавливаемое им противопоставление иконологии и иконографии, являющееся точным эквивалентом оппозиции фонологии фонетике. Панофски и любой аспект его творчества, имеющего целью обнаружить глубинные структуры произведений искусства, располагается в границах этой традиции.)

Первичный синтез

Символические системы — средства познания/и коммуникации — могут осуществлять свою структурирующую власть лишь потому, что они структурированы. Символическая власть есть власть конструировать реальность, устанавливая гносеологический порядок: непосредственное мироощущение (и в особенности — чувство социального мира) предполагает то, что Дюркгейм называл логическим конформизмом, т. е. «гомогенным восприятием времени, пространства, числа, причины, что делает возможным согласие между умами». Заслугой Дюркгейма, а позже Радклифа-Брауна, который основывал «социальную солидарность» на общности символической системы, является эксплицитное указание на социальную функцию (в структурно-функциональном смысле) символизма, истинно политическую функцию, которая не редуцируется к функции коммуникации структуралистов.

Символы являются инструментами par excellence «социальной интеграции»: как инструменты познания и общения (ср. с дюркгеймовским анализом праздника), они делают возможным консенсус по поводу смысла социального мира, а «логическая» интеграция есть условие «моральной» интеграции.³

Символическая продукция как инструмент господства.

Марксистская традиция отдает приоритет политической функции «символических систем» в ущерб их логической структуре и гносеологической функции (хотя Энгельс и говорит о «систематическом выражении» по поводу права). Такой функционализм — ничего общего не имеющий со структурным функционализмом типа Дюркгейма или Радклифа-Брауна — обосновывает символическое производство путем его соотнесения с интересами господствующих классов. В противоположность мифу — коллективно присвоенному коллективному продукту — идеологии служат частным интересам, которые они пытаются представить как универсальные интересы, общие для всех групп. Господствующая культура вносит свой вклад как в действительную интеграцию господствующего класса (обеспечивая непосредственную коммуникацию между его членами и отличая его от всех других классов), так и в ложную интеграцию общества в целом, а следовательно, в де-мобилизацию (ложное сознание) подчиненных классов, а также в легитимацию установленного порядка с помощью установления различий (иерархий) и легитимацию этих различий. Господствующая культура производит этот идеологический эффект, маскируя функцию разделения под функцию коммуникации: культура объединяющая (медиум коммуникации) есть культура разделяющая (инструмент различения), которая легитимирует различия, вынуждая все другие культуры (обозначенные как субкультуры) определяться в зависимости от их дистанции от господствующей культуры.

Вторичный синтез

Вопреки всем формам «интеракционистского» заблуждения, заключающегося в редукции отношений силы к отношениям коммуникации, недостаточно отметить, что отношения коммуникации всегда являются в то же время отношениями власти, чьи форма и содержание зависят от материальной или символической власти, накопленной агентами или институтами, вовлеченными в отношения, которые, как в случае дара или потлача, помогают накопить символическую власть. Именно в качестве структурированных и структурирующих инструментов коммуникации и познания «символические системы» выполняют свою политическую функцию средства навязывания или легитимации господства (символического насилия), поддерживая своими силами отношения силы, которые их создают, и участвуя таким образом в том, что Вебер называл «приручением подвластных».

Разные классы и их фракции включены в собственно символическую борьбу за навязывание определения социального мира, в наибольшей мере отвечающего их интересам, причем поле идеологических взглядов воспроизводит в превращенной форме поле социальных позиций.⁴ Они могут вести эту борьбу либо напрямую, через символические конфликты каждодневной жизни, либо «по доверенности», через борьбу, в которую вступают специалисты символического производства (производители на полной ставке), чьей целью является монополия на легитимное символическое насилие (ср. с М. Вебером). Иначе говоря, власти навязывать (и даже вдалбливать) произвольные (но не признаваемые за таковые) средства познания и выражения (таксономия) социальной реальности. Поле символического производства есть микрокосм символической борьбы между классами: только служа собственным интересам во внутренней борьбе поля производства (и только в этой мере), производители служат интересам групп, внешних полю производства.

Господствующий класс есть место борьбы за иерархию принципов иерархии. Доминирующие фракции, чья власть покоится на экономическом капитале, стремятся внушить легитимность своего господства либо с помощью собственного символического производства, либо при посредстве консервативных идеологов, которые по-настоящему служат интересам господствующих только по «остаточному принципу» и которые всегда угрожают обернуть к своей пользе власть определять социальный мир, данную им через механизм делегирования. Подчиненные, доминируемые фракции господствующего класса (клерки или «интеллектуалы» и «художники», в зависимости от эпохи) всегда стремятся поместить на вершину иерархии принципов иерархии тот специфический капитал, владение которым обеспечивает их позицию.

4. Идеологические системы — средства господства, которые структурируют в силу того, что сами структурированы, — производятся специалистами в процессе и в целях борьбы за монополию легитимного идеологического производства; в них, благодаря посредничеству гомологии между полем идеологического производства и полем социальных классов, воспроизводится в неузнаваемом виде структура поля социальных классов.

«Символические системы» различаются главным образом по тому, произведены ли они и усвоены всей группой или, напротив, только корпусом специалистов, а точнее, относительно автономным полем производства и обращения. История преобразования мифа в религию (идеологию) неотделима от истории становления корпуса специализированных производителей религиозного дискурса и мифов, т. е. от развития разделения религиозного труда, который сам является одним из аспектов развития разделения общественного труда, а значит, и деления на классы, что приводит — помимо прочих последствий — к изъятию у светских лиц средств символического производства.⁵

Структура и наиболее специфические функции идеологий связаны с социальными условиями их производства и циркуляции, т. е. функциями, которые они выполняют, в первую очередь для специалистов, конкурирующих за монополию рассматриваемой компетенции (религиозной, артистической и т. п.), а во вторую очередь и при наличии излишков — для неспециалистов. Вспомнить, что идеологии всегда детерминированы дважды, что своими самыми специфическими характеристиками они обязаны не только выражаемым ими интересам классов или их фракций (функция социодицеи), но также специфическим интересам тех, кто их производит, и специфической логике поля производства (повсеместно преобразованной в идеологию «творчества» и «творца»), — значит дать себе в руки средство избежать грубой редукции идеологического производства к интересам обслуживаемых им классов (эффект «короткого замыкания», часто встречающийся у критиков-марксистов), не впадая при этом в идеалистическую иллюзию, состоящую в трактовке идеологических производств как самодостаточных и самопорождающихся тотальностей, подтверждаемых чистым и сугубо внутренним анализом (семиология).⁶

Собственно идеологическая функция поля идеологического производства выполняется почти автоматически на основе структурной гомологии между полем идеологического производства и полем борьбы классов. В силу гомологии двух полей борьба за специфические ставки автономного поля автоматически производит в эвфемизированных формах экономическую и политическую борьбу между классами. Благодаря соответствию между структурами выполняется собственно идеологическая функция господствующего.дискурса — структурированного и структурирующего медиума, стремящегося навязать восприятие установленного порядка как естественного (ортодоксия) посредством замаскированного внушения (а потому не замечаемого как таковое) систем классификации и ментальных структур, объективно подогнанных к социальным структурам. Тот факт, что соответствие устанавливается только между структурами, скрывает как от глаз самих производителей, так и от глаз непосвященных, что внутренние системы классификации воспроизводят в неузнаваемой форме таксономии непосредственно политические и что специфическая аксиоматика каждого специализированного поля есть преображенная форма (в согласии со специфическими законами поля) фундаментальных принципов разделения труда. (Например, система университетской классификации использует в неузнаваемом виде объективные деления социальной структуры и, в особенности, структуры разделения труда, теоретического или практического, конвертируя при этом социальные качества в природные свойства.) Собственно идеологическое следствие этого состоит во внушении политических систем классификации под легитимным видом философских, религиозных, юридических и прочих таксономии. Сила символических систем держится на том, что отношения силы выражаются и проявляются в них только в преобразованном и неузнаваемом виде отношений смысла (перенос).

Символическая власть как власть учреждать данность через высказывание, власть заставлять видеть и верить, утверждать или изменять видение мира и, тем самым, воздействие на мир, а значит, сам мир — это власть квазимагическая, которая благодаря эффекту мобилизации позволяет получить эквивалент того, что достигается силой (физической или экономической), но лишь при условии, что эта власть признана, т. е. не воспринимается как произвол. Все это означает, что символическая власть заключена не в «символических системах» в форме «illocutionary force», а определяется в процессе и посредством определенного отношения между теми, кто отправляет власть, и теми, кто ее на себе испытывает, т. е. самой структурой поля, где производится и воспроизводится вера. ⁷ Именно вера в легитимность слов и того, кто их произносит, вера в то, что производитель не принадлежит произведенным им словам, превращает власть слов и лозунгов во власть поддерживать или низвергать порядок.

Символическая власть есть превращенная, т. е. неузнаваемая, преображенная и легитимированная форма власти, подчиненная другим формам власти. Невозможно преодолеть альтернативу энергетических моделей, описывающих социальные отношения как силовые отношения, — кибернетическим моделям, превращающим их в отношения коммуникации, если мы не обратимся к анализу законов преобразования, управляющих трансмутацией разных видов капитала в символический капитал, способный приводить к реальным последствиям без видимых затрат энергии.⁸

Примечания

1 Cassirer E. The Myth of the State. — New Haven: Yale University Press, 1946. P. 16.

2 Обратимся к этимологическому смыслу katugoreisthai, о котором упоминает Хайдеггер, — «обвинить публично» — и, одновременно, к терминологии родства, наиболее ярким примером которой являются социальные категории (принятое обращение).

3 Неофеноменологическая традиция (А. Щютц, П. Бергер) и некоторые формы этнометодологии разделяют одни и те же предположения уже в силу того, что опускают вопрос о социальных условиях возможности доксического опыта мира (Гуссерль) и, в частности, — социального мира, т. е. опыта социального мира как чего-то само собой разумеющегося {taken for granted, как говорил Щютц).

4 Идеологические позиции господствующих представляют собой стратегии воспроизводства, направленные на укрепление — в классе и вне класса — веры в легитимность господства класса.

5 Существование поля специализированного производства есть условие рождения борьбы между ортодоксией и гетеродоксией, общим для которых является их отличие от доксы, т. е. от необсуждаемого.

6 Это значит также избежать этнологизма (проявляющегося, в частности, при анализе архаического мышления), который рассматривает идеологии как мифы, т. е. как недифференцированные продукты коллективного труда, и обходит молчанием то, чем они обязаны характеристикам поля производства (например, в греческой традиции, эзотерическая реинтерпретация мифических традиций).

7 Символы власти (одеяния, скипетр и т. п.) есть не что иное, как объективированный символический капитал; их действенность подчиняется тем же закономерностям.

8 Разрушение такой власти символического внушения, основанной на неузнанности, предполагает осознание произвола, т. е. обнаружение объективной истины и уничтожение веры. По мере разрушения ложных очевидностей ортодоксии, фиктивной реставрации доксы и нейтрализации власти к демобилизации гетеродоксический дискурс начинает проявлять символическую власть мобилизации и подрыва, способность актуализировать потенциальную власть подчиненных классов.

 

«Социальное пространство и генезис «классов»

Социальное пространство и генезис "классов"

Построение теории социального пространства предпо­лагает серию разрывов с марксистской теорией. Пер­вый разрыв — с тенденцией акцентировать субстанцию, то есть реальные группы, в попытке определить их по численности, членам, границам и т. п. в ущерб отноше­ниям, а также — с интеллектуалистской иллюзией, ко­торая приводит к тому, что теоретический, сконструи­рованный ученым класс рассматривается как реальный класс, как реально действующая группа людей. Далее, разрыв с экономизмом, который приводит к редукции. социального поля, как многомерного пространства, к одному лишь экономическому полю, к экономическим отношениям производства, тем самым устанавливая координаты социальной позиции. Наконец, следует порвать с объективизмом, идущим в паре с интеллекту­ализмом, ибо в конечном счете он приводит к игнори­рованию символической борьбы, местом которой явля­ются различные поля, а целью — сами представления о социальном мире и, в частности, об иерархии внутри каждого поля и между различными полями.

Социальное пространство

Прежде всего социология представляет собой соци­альную топологию. Так, можно изобразить социальный мир в форме многомерного пространства, построенно­го по принципам дифференциации и распределения, сформированным совокупностью действующих свойств в рассматриваемом социальном универсуме, т. е. свойств, способных придавать его владельцу силу и власть в этом универсуме. Агенты и группы агентов определяются, таким образом, по их относительным позициям в этом пространстве. Каждый из них разме­щен в позиции и в определенные классы близких друг. другу позиций (т. е. в определенной области данного пространства), и нельзя реально занимать две противо­положных области в пространстве, даже если мыслен­но это возможно. В той мере, в какой свойства, вы­бранные для построения пространства, являются активными его свойствами, можно описать это про­странство как поле сил, точнее как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и которые несводимы к намере­ниям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям.

Действующие свойства, взятые за принцип по­строения социального пространства, являются различ­ными видами власти или капиталов, которые имеют хождение в различных полях. Капитал, который может существовать в объективированном состоянии — в форме материального свойства или, как это бывает в случае культурного капитала, в его инкорпорированном состоянии, что может быть гарантировано юридически — представляет собой власть над полем (в данный мо­мент времени). Точнее, власть над продуктом, в кото­ром аккумулирован прошлый труд (в частности, власть над совокупностью средств производства), а заодно над механизмами, стремящимися утвердить производство определенной категории благ, и через это — власть над доходами и прибылью. Отдельные виды капитала, как козыри в игре, являются властью, которая определяет шансы на выигрыш в данном поле (действительно, каждому долю или субполю соответствует особый вид капитала, имеющий хождение в данном поле как власть или как ставка в игре). Например, объем культурного капитала (то же самое с соответствующими изменени­ями относится к экономическому капиталу) определяет совокупные шансы на получение выигрыша во всех играх, где задействован культурный капитал и где он участвует в определении позиции в социальном про­странстве (в той мере, в какой эта позиция зависит от успеха в культурном поле).

Таким образом, позиция данного агента в социальном пространстве может определяться по его позициям в различных полях, т. е. в распределении власти активизированной в каждом отдельном поле. Это, главным образом, экономический капитал в его разных видах, культурный капитал и социальный капитал, а так­же символический капитал, обычно называемый престижем, репутацией, именем и т.п. Именно в этой форме все другие виды капиталов воспринимаются и признаются как легитимные. Можно построить упро­щенную модель социального поля в его ансамбле, во­образив для каждого агента его позицию во всех воз­можных пространствах игры (понимая при этом, что если каждое поле и имеет собственную логику и собст­венную иерархию, то иерархия, установленная между различными видами капитала, и статистическая связь между имеющимися капиталовложениями устроены так, что экономическое поле стремится навязать свою структуру другим полям).

Социальное поле можно описать как такое мно­гомерное пространство позиций, в котором любая су­ществующая позиция может быть определена, исходя из многомерной системы координат, значения которых коррелируют с соответствующими различными пере­менными: таким образом, агенты в них распределяются в первом измерении — по общему объему капитала, которым они располагают, а во втором — по сочетани­ям своих капиталов, т. е. по относительному весу раз­личных видов капитала в общей совокупности собст­венности.

Форма, которую совокупность распределения различных видов капитала (инкорпорированного или материализованного) принимает в каждый момент вре­мени, в каждом поле, будучи средством присвоения объективированного продукта аккумулированного со­циального труда, определяет состояние отношений си­лы между агентами. Агенты в этом случае определяются объективно по их позиции в этих отношениях, институционализованной в устойчивых, признанных соци­ально или гарантированных юридически социальных статусах. Эта форма определяет наличную или потен­циальную власть в различных полях и доступность спе­цифических прибылей, которые она дает.

Знание позиции, занимаемой агентами в данном пространстве, содержит в себе информацию о внутрен­не присущих им свойствах (условие) или об относи­тельных их свойствах (позиция). Это особенно хорошо видно в случае лиц, занимающих промежуточные или средние позиции, которые, помимо средних или меди­анных значений своих свойств, обязаны некоторыми своими наиболее типичными характеристиками тому, что располагаются между двумя полюсами поля, в нейтральной точке пространства и балансируют между двумя крайними позициями.

Классы на бумаге

На базе знания пространства позиций можно вы­членить классы е логическом смысле этого слова, т. е. класс как совокупность агентов, занимающих сходную позицию, которые, будучи размещены в сходных условиях и подчинены сходным обусловленностям, имеют все шансы для обладания сходными диспозициями и интересами, и, следовательно, для выработки сходной практики и занятия сходных позиций. Этот класс на бумаге имеет теоретическое существование, такое же, как и у любой теории: будучи продуктом объяснитель­ной классификации, совершенно сходной с той, что существует в зоологии или ботанике, он позволяет объяснить и предвидеть практики и свойства классифицируемых, и, между прочим, поведение, ведущее к объе­динению в группу. Однако реально это не класс, это не настоящий класс в смысле группы, причем группы "мобилизованной", готовой к борьбе; со всей строго­стью можно сказать, что это лишь возможный класс, поскольку он есть совокупность, агентов, которые объ­ективно будут оказывать меньше сопротивления в слу­чае необходимости их "мобилизации", чем какая-либо другая совокупность агентов.

Так, в противовес номиналистскому релятивизму, уничтожающему социальные различия, сводя их к чисто теоретическим артефактам, следует утверждать существование объективного пространства, детерми­нирующего соответствия и несоответствия, меры близости и дистанции. В противовес реализму интеллигибельного (или овеществления понятий) следует утверждать, что классы, которые можно вычленить в социальном пространстве (например, в связи с потребностях в статистическом анализе, являющемся единственным средством обнаружить структуру социального пространства), не существуют как реальные группы, несмотря на то, что они объясняют вероятность своей организации в практические группы, семьи, ассоциа­ции и даже профсоюзные или политические "движения".

Что существует, так это пространство отношений, которое столь же реально, как географическое про­странство, перемещения внутри которого оплачивают­ся работой, усилиями и в особенности временем (идти снизу вверх — значит подниматься, карабкаться и не­сти на себе следы и отметины этих усилий). Дистанции здесь измеряются также временем (например, време­нем подъема или преобразования — конверсии). И ве­роятность мобилизации в организованные движения, с их аппаратом, официальными представителями и т. п. (что собственно и заставляет говорить о "классе") будет обратнопропорциональна удаленности в этом про­странстве.

Хотя вероятность объединить агентов в совокуп­ность, реально или номинально (посредством делеги­рования), тем больше, чем ближе они в социальном пространстве, чем более они принадлежат к классу, сконструированному более узко, и следовательно, бо­лее гомогенно, более тесное их сближение уже никогда не бывает необходимо, неизбежно (из-за эффектов не­посредственной конкуренции, которые ставят заслон), но и сближение наиболее удаленных тоже не всегда бывает невозможным. Так, если более вероятно мобилизовать в одной реальной группе только рабочих, чем рабочих и их работодателей, то тем не менее возможно, например, под угрозой международного кризиса, спро­воцировать их объединение на базе национальной идентификации (это так отчасти потому, что каждое социальное пространство национальностей в результа­те собственной истории имеет собственную структуру, допустим, в виде специфических расхождений в иерар­хии экономического поля).

Как бытие у Аристотеля, социальный мир может быть назван и построен различным образом: он может быть практически ощущаем, назван и построен по раз­личным принципам видения и деления (например, эт­нического деления); при этом следует учитывать, что объединения, которые базируются на структуре пространства, основанного на распределении капитала, имеют больше возможностей стать стабильными и прочными, а другие формы группировки будут всегда в опасности распада и оппозиции, что связано с дистан­цией в социальном пространстве. Когда мы говорим о социальном пространстве, то имеем в виду прежде все­го то, что нельзя объединять любого с любым, невзирая на глубинные различия, в особенности, на экономиче­ские и культурные различия. Однако, все это никогда полностью не исключает того, что можно организовать агентов по другим признакам деления: этническим, на­циональным и т. п., которые, заметим в скобках, всегда связаны с более глубинными принципами, т. к. этни­ческие объединения сами находятся в иерархизированном, по меньшей мере в общих чертах, социальном пространстве (например, в США их положение зависит от стажа иммиграции для всех, за исключением чер­ных).

Итак, вот первый разрыв с марксистской традицией: марксизм либо без долгих разговоров отождествляет класс сконструированный и класс реальный, т.е. вещи в логике и логику вещей, а ведь именно в этом«Маркс сам упрекал Гегеля; либо же противопоставляет "класс-в-себе", определяемый на основе ансамбля (дир­ективных условий, и "класс-для-себя", основанный на субъективных факторах, причем переход одного в дру­гое марксизм постоянно "знаменует" как настоящее онтологическое восхождение в логике либо тотальной) детерминизма, либо — напротив — полного волюнтаризма. В первом случае, переход оказывается логиче­ской, механической или органической необходимо­стью (трансформация пролетариата из "класса-в-себе" в "класс-для-себя" представлена как исход, неизбеж­ный во времени, по мере "созревания объективных ус­ловий"); в другом случае, он представлен как эффект "осознания", полученный в результате "познания" те­ории, осуществляемого под просвещенным руководст­вом партии. Во всяком случае, здесь ничего не говорится о таинственной алхимии, согласно которой "борюща­яся группа", коллектив личностей, исторических деяте­лей, имеющих собственные цели, внезапно появляется в определенных экономических условиях.

Посредством такого рода пропусков в рассужде­ниях избавляются от наиболее важных вопросов. Так, с одной стороны, исчезает сам вопрос о политическом, об истинных действиях агентов, которые во имя теоре­тического определения "класса" предписывают его членам цели, официально наиболее соответствующие их "объективным" интересам, т. е. интересам теорети­ческим, а также вопрос о работе, посредством которой им удается произвести, если и не мобилизованный класс, то веру в его существование, лежащую в основе авторитета его официальных выразителей. С другой стороны, исчезает вопрос об отношениях между клас­сификацией, произведенной ученым и претендующей на объективность (по аналогии с зоологом), и класси­фикацией, которую сами агенты производят беспре­рывно в их будничном существовании, с помощью чего они стремятся изменить свою позицию в объективной классификации или даже изменить сами принципы, согласно которым эта классификация осуществляется.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: