Из книги «Толкование сноведений», сборник произведений, Эксмо-Пресс 2000

Толкование сновидений

Зигмунд Фрейд

Из книги «Толкование сноведений», сборник произведений, Эксмо-Пресс 2000

 

ВВЕДЕНИЕ

Делая попытку толкования сновидений, я не переступаю, на мой взгляд, замкнутого круга невропатологических интересов. Сновидение в психологическом анализе служит первым звеном в ряду анормальных психических феноменов, из которых дальнейшие — истерические фо­бии, навязчивые мысли и бредовые идеи — должны интересовать врача по практическим соображениям. На такое практическое значение сно­видение — как мы увидим — претендовать не может. Но тем значитель­нее его теоретическая ценность в качестве парадигмы. Кто не умеет объяснить себе возникновение сновидений, тот напрасно будет ста­раться понять различного рода фобии, навязчивые мысли, бредовые идеи и их терапевтическое значение.

Эта тесная взаимозависимость, которой обязана своей важностью разбираемая нами тема, является, однако, причиной и недостатков предлагаемой работы. Пробелы, имеющиеся в последнем в столь обиль­ном количестве, соответствуют стольким же точкам соприкосновения, в которых проблема возникновения сновидений входит в более общие проблемы психопатологии, которые не освещаются тут и которым будут посвящены дальнейшие исследования, сколько это позволят время и силы.

Своеобразие материала, с которым приходилось оперировать мне для толкования сновидений, чрезвычайно затрудняло мою работу. Из изложения само собой будет ясно, почему все сновидения, описанные в литературе или собранные от неизвестных лиц, совершенно непри­годны для моих целей. У меня был только выбор между собственными сновидениями и сновидениями моих пациентов, пользующихся психо­аналитическим лечением. Использование последних затруднялось, кроме того, тем, что эти сновидения осложнялись привхождением нев­ротических элементов. С сообщением же собственных сновидений была неразрывно связана необходимость раскрывать перед чужим взо­ром больше интимных подробностей моей личной жизни, чем мне бы хотелось и чем вообще должен открывать их автор — не поэт, а естест­воиспытатель. Это было неприятно, но неизбежно. И я примирился с этим, лишь бы не отказываться вообще от аргументации своих психо­логических выводов. Я не мог, конечно, противостоять искушению при помощи различного рода сокращений и пропусков скрывать наиболее интимные подробности; но это всегда служило во вред данному приме­ру как доказательному аргументу. Я могу надеяться только, что читате­ли моей книги поймут мое затруднительное положение и будут ко мне снисходительны и, далее, что все лица, которые так или иначе затраги­ваются в этих сновидениях, не откажутся предоставить по крайней мере этой сфере полную свободу мысли.

 

Предисловие ko Второму изданию

Тем, что со дня выхода моей книги еще не прошло десяти лет, а уже появилась потребность во втором ее издании, я обязан отнюдь не инте­ресу специалистов, к которым обращался я во введении. Мои колле­ги — психиатры — не дали себе труда разделаться с тем первоначаль­ным недоумением, которое должно было вызвать в них мое новое по­нимание сновидений, а философы, привыкшие смотреть на проблему сновидения как на добавление к вопросам сознания, не поняли, оче­видно, что именно отсюда можно извлечь кое-что, ведущее к коренно­му преобразованию всех наших психологических теорий. Отношение научной критики могло только подтвердить мое ожидание, что участью моей книги будет упорное замалчивание ее.

Первое издание моей книги не могло быть разобрано полностью и той небольшой кучкой смелых сторонников, которые следуют за мной по пути врачебного применения психоанализа и которые по моему примеру толкуют сновидения, чтобы использовать это затем при лече­нии невротиков. Ввиду этого я считаю себя обязанным выразить благо­дарность тем широким кругам интеллигентных и любознательных лиц, сочувствие которых и вызвало предложение спустя девять лет взяться снова за мой нелегкий и во многих отношениях капитальный труд.

С удовлетворением могу я сказать, что исправлять и изменять мне пришлось очень немногое. Я включил только кое-где новый материал, добавил несколько замечаний, вытекавших из моих продолжительных наблюдений, и местами кое-что переработал. Все существенное же о сновидении и его толковании, а также и вытекающие из последнего общие психологические принципы остались без изменения. Все это — по крайней мере, субъективно — выдержало испытание временем. Кто знаком с моими другими работами (об этиологии и механизме психо­неврозов), тот знает, что я никогда не выдавал неготового и неполного за полное и готовое и всегда старался изменять свои утверждения, ког­да они переставали соответствовать моим убеждениям. В сфере же тол­кования сновидений я остался на своей первоначальной точке зрения. За долгие годы своей работы над проблемой неврозов я неоднократно колебался и менял свои взгляды. Только в своем «толковании сновиде­ний» я всегда находил твердую точку опоры. И многочисленные мои научные противники обнаруживают большую чуткость, избегая столк­новения со мной на почве проблемы сновидения.

Материал моей книги, эти в большинстве своем уже обесцененные давностью сновидения, на примере которых я объясняю принципы толкования сновидений, также оказались при пересмотре не нуждаю­щимися в какой-либо переработке. Для меня лично эта книга имеет еще другое субъективное значение, которое я сумел понять лишь по ее

окончании. Она оказалась отрывком моего самоанализа — реакцией на смерть моего отца, на крупнейшее событие и тягчайшую утрату в жиз­ни человека. Поняв это, я счел невозможным уничтожить черты этого воздействия. Для читателя же совершенно безразлично, на каком мате­риале учится он оценивать и толковать сновидения.

Там, где необходимое замечание не укладывалось в логическую связь с прежним изложением, я заключал его в квадратные скобки.

Берхтесгаден, лето 1908 г.

Предисловие k третьему изданию

В то время как между первым и вторым изданиями этой книги про­шло девять лет, потребность в третьем ощутилась немногим более чем через год. Я вполне вправе радоваться такой перемене. Но если прежде пренебрежение моим трудом со стороны его читателей я не считал до­казательством его негодности, то теперь пробудившийся к нему инте­рес не доказывает еще его положительных качеств.

Прогресс научной мысли не оставил в стороне и «толкования сно­видений». Когда в 1899 году я писал эту книгу, сексуальной теории еще не было, а анализ сложных форм психоневрозов только еще зарождал­ся. Толкование сновидений должно было стать вспомогательным сред­ством для осуществления анализа неврозов. Углубившееся изучение последних само, в свою очередь, стало оказывать влияние на толкова­ние сновидений. Учение о последнем пошло по пути, который недоста­точно определенно был выражен в первом издании этой книги. Благо­даря собственному опыту и работам В. Штекеля и других я научился правильнее оценивать объем и значение символики в сновидении (или, вернее, в бессознательном мышлении). И таким образом в течение этих лет скопилось многое, требовавшее особого внимания к себе. Я попы­тался использовать все это, прибегнув к помощи примечаний и вставок в тексте. Если добавления эти угрожают местами переступить рамки изложения или если не везде удалось поднять первоначальный текст до Уровня наших нынешних взглядов, то к этим недостаткам своей книги я прошу снисхождения; они являются лишь следствиями и результата­ми быстрого темпа развития нашего знания.

Я решаюсь, кроме того, сказать заранее, по каким другим путям от­клонятся последующие издания «Толкования сновидений», — если окажется в них потребность. Они должны будут приблизиться более к богатому материалу поэзии, мифа, языка и народного быта, с другой же • стороны, коснутся более подробно, чем теперь, отношения сновидений к неврозам и психическим расстройствам.

Господин Отто Ранк оказал мне весьма ценные услуги при подборе материала, и я выражаю ему и другим глубокую благодарность за их указания.

Вена, весна 1911 г.

 

НАУЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО ВОПРОСУ О СНОВИДЕНИЯХ'

В дальнейшем изложении я постараюсь привести доказательство того, что существует психологическая техника, которая позволяет тол­ковать сновидения и что при применении этого метода любое сновиде­ние оказывается осмысленным психическим феноменом, которое может быть в соответствующем месте включено в душевную деятель­ность бодрствования. Я попытаюсь далее выяснить те процессы, кото­рые обусловливают странность и непонятность сновидения, и вывести на основании их заключение относительно природы психических сил, из сотрудничества или соперничества которых образуется сновидение. Но на этом пункте изложение мое и закончится, так как далее пробле­ма сновидения переходит в более обширную проблему, разрешение ко­торой нуждается в другом материале.

Своему изложению я предпосылаю обзор работ других авторов, а также и современного положения проблемы сновидения в науке; делаю я это потому, что в дальнейшем буду иметь мало поводов возвращаться к этому. Научное понимание сновидения, несмотря на тысячелетние попытки, ушло вперед очень мало. В этом так единодушны все авторы, что излишне выслушивать по этому поводу их отдельные голоса. В со­чинениях, список которых я прилагаю в конце своей книги, имеется много ценных замечаний и интересного материала для нашей темы, но там нет ничего, или почти ничего, что касалось бы самой сущности сновидения и разрешало бы его тайну. Еще меньше перешло, понятно, в понимание интеллигентных читателей-неспециалистов.

Первое сочинение, в котором сновидение рассматривается как объект психологии, принадлежит, по-видимому, Аристотелю («О сно­видениях и толковании их»). Аристотель заявляет, что сновидение дья­вольского, а не божественного происхождения; это раскрывает, одна­ко, его глубокий смысл. Ему знакомы различные типы сновидений, он знает, например, что сновидение превращает мелкие раздражения, на­ступающие во время сна, в крупные (кажется, будто идешь через огонь

До 1900 года.

и горишь, когда на самом деле происходит лишь незначительное согре­вание той или другой части тела), и выводит отсюда заключение, что сновидение может обнаружить перед врачом первые, незаметные при­знаки начинающегося изменения в теле. Более подробно изучить труд Аристотеля я не мог ввиду отсутствия необходимой подготовки.

Древние до Аристотеля считали сновидение, как известно, не про­дуктом грезящей души, а внушением со стороны Божества: мы уже видим у них оба противоположных направления, имеющиеся налицо во всех исследованиях сна и сновидения. Они отличают истинные и ценные сновидения, ниспосланные спящему для предостережения или для предсказания будущего, от тщеславных, обманчивых и ничтожных, целью которых было смутить спящего или ввергнуть его в гибель. Это донаучное понимание сновидений вполне гармонировало с общим ми­ровоззрением древних, которое проецировало в качестве реальности во внешний мир только то, что имело реальность в душевной жизни. Оно принимало во внимание, кроме того, впечатление, которое получало мышление наутро от оставшегося воспоминания о сновидении, так как в этом воспоминании сновидение противостоит остальному психичес­кому содержанию как нечто чуждое, происходящее словно из иного мира. Было бы ошибочно, однако, предполагать, что учение о сверхъ­естественном происхождении сновидения не имеет сторонников и в настоящее время; не говоря уже обо всех поэтических и мистических писателях, которые изо всех сил стараются наполнять каким-нибудь содержанием остатки столь обширной в прежнее время сферы сверхъ­естественного, покуда она не завоевывается естественнонаучным ис­следованием: очень часто встречаются чрезвычайно развитые, далекие от всяких подозрений люди, которые пытаются обосновать свою рели­гиозную веру в существование и во вмешательство сверхчеловеческих духовных сил именно необъяснимостью явлений сна (Гаффнер'³²'). Понимание сновидений некоторыми философскими системами, на­пример шеллингианцами, представляет собою очевидный отзвук твердо­го убеждения древних в божественном происхождении сновидений.

Писать историю научного изучения проблемы сновидения тем более трудно, что в этом изучении, как ни ценно оно в некоторых своих частях, нельзя заметить прогресса в определенном направлении. Дело никогда не доходило до возведения фундамента из прочно обоснован­ных результатов, на котором последующий исследователь мог бы про­должить свою постройку. Каждый новый автор принимается за изуче­ние проблемы сызнова. Если бы я стал рассматривать авторов в хроно­логическом порядке и про каждого из них сообщать, какого он был воззрения на проблему сновидения, мне пришлось бы, наверное, отка­заться от составления общего наглядного обзора современного состоя­ния проблемы сновидения. Я предпочел поэтому связать изложение с сущностью разбираемых вопросов, а не с авторами, и постараюсь при

каждой проблеме указывать, какой материал имеется в литературе для ее разрешения.

Так как, однако, мне не удалось осилить всю чрезвычайно разбро­санную и разностороннюю литературу вопроса, то я прошу читателей удовлетвориться сознанием, что я не упустил ни одного существенного факта, ни одной значительной точки зрения.

До недавнего времени большинство авторов считали необходимым рассматривать сон и сновидение вместе, а обычно присоединяли сюда еще и изучение аналогичных состояний, соприкасающихся с психопа­тологией, и сноподобных явлений (каковы, например, галлюцинации, видения и т.п.). В противоположность этому и в более поздних работах обнаруживается стремление суживать по возможности тему и исследо­вать какой-нибудь один только вопрос из области сновидений. В этой перемене я вижу выражение того взгляда, что в таких темных вещах по­нимания можно достичь лишь целым рядом детальных исследований. Я и предлагаю здесь не что иное, как такое детальное исследование специально психологического характера. У меня нет оснований занять­ся проблемою сна, так как это уже почти чисто физиологическая про­блема, хотя и в характеристике сна должно быть налицо изменение ус­ловий функционирования душевного аппарата. Я опускаю поэтому и литературу по вопросу о сне.

Научный интерес к проблеме сновидения сводится к следующим отдельным вопросам, отчасти скрещивающимся друг с другом.

а) Отношение сновидения k бодрствованию

Наивное суждение пробуждающегося человека предполагает, что сновидение, если и не происходит из другого мира, то, во всяком слу­чае, переносит его самого в этот чуждый мир. Старый физиолог Бур-дах' ' °' ', которому мы обязаны добросовестным и остроумным опи­санием явлений сновидения, выразил это убеждение в довольно часто цитируемом положении: «...жизнь дня с ее треволнениями и пережива­ниями, с радостями и горестями никогда не воспроизводится в снови­дении; последнее стремится скорее вырвать нас из этой жизни. Даже когда вся наша душа преисполнена одной мыслью, когда острая боль разрывает наше сердце или когда какая-либо цель поглощает целиком весь наш разум, — даже тогда сновидение оживляет нечто совершенно своеобразное, или же берет для своих комбинаций только отдельные элементы действительности, или же, наконец, входит в тон нашего на­строения и символизирует действительность».

В аналогичном смысле высказывается и Л. Штрюмпель'⁶⁶' в своем справедливо прославившемся исследовании природы и возникновения сновидений: «Кто грезит, тот уносится из мира бодрствующего созна-

ния...»: «В сновидении совершенно исчезает память относительно строго упорядоченного содержания бодрствующего сознания и его нормальных функций...»: «Почти полное отделение души в сновидении от осмысленного содержания и течения бодрствования».

Подавляющее большинство авторов придерживается, однако, про­тивоположного мнения относительно взаимоотношения сновидения и бодрствования. Так, Гаффнер'³²' ^с' "Ь «Прежде всего сновидение слу­жит продолжением бодрствования. Наши сновидения находятся всегда в связи с представлениями, имевшими место незадолго до того в созна­нии. Такое наблюдение найдет всегда нить, которой сновидение связа­но с переживаниями предшествующего дня». Вейгандт'⁷⁵' прямо про­тиворечит вышеупомянутому утверждению Бурдаха: «Очень часто, по-видимому, в огромном большинстве сновидений можно наблюдать, что они возвращают нас в повседневную жизнь, а вовсе не вырывают из нее». Мори'⁴⁸! говорит в своей лаконической формуле: «Nous revons de се que nous avons vu, dit, desire ou fait»¹. Иессен'³⁶' в своей психологии, появившейся в 1855 г., высказывается более подробно: «Более или менее содержание сна всегда определяется индивидуальностью, воз­растом, полом, общественным положением, умственным развитием, привычным образом жизни и фактами всей предшествующей жизни».

Древние никогда не представляли себе иначе взаимозависимости сновидения и жизни. Я цитирую по Радештоху'⁵⁴' ^стр' '"': «Когда Ксеркс перед походом на греков не послушался добрых советов, а пос­ледовал воздействию постоянных сновидений, старый толкователь снов, перс Артабан, сказал ему очень метко, что сновидения в боль­шинстве случаев содержат то, о чем думает человек во время бодрство­вания».

В стихотворении Лукреция «De rerum natura» («О природе вещей») есть одно место (IV, 962):

«Et quo quisque fere Studio devinctus adhaeret, aut quibus in rebus mul-tum sumus ante morati atque in ea ratione fuit contenta magis mens, in som-nis eadem plerumque videmur obire; causidici causas agere et componere leges, induperatores pugnare ac proelia obire»² и т.д.

(ФР-).

Нам снится то, что мы видели, о чем говорили, чего желали и что делали

Если же кто-нибудь занят каким-либо делом прилежно,

Иль отдавалися мы чему-нибудь долгое время,

И увлекало наш ум постоянно занятие это,

То и во сне представляется нам, что мы делаем то же:

Стряпчий службы ведет, составляет условия сделок,

Военачальник идет на войну и в сраженья вступает...

(лат., перевод Петровского Ф.А.)

Цицерон, «De divinatione, II» («О дивинации»), говорит то же, что потом Мори:

«Maximeque reliquiae earum rerum moventur in animis et agitantur, de quibus vigilantes aut cogitavimus aut egimus»¹.

Противоречие обоих этих воззрений относительно взаимоотноше­ния сновидения и бодрствования, по-видимому, действительно нераз­рывно. Здесь уместно вспомнить о Ф. Гильдебрандте'³⁵', который пола­гает, что своеобразные особенности сновидения вообще нельзя описать иначе, как посредством «целого ряда контрастов, которые переходят часто в противоречия». «Первый из этих контрастов образует, с одной стороны, полная отделенность и замкнутость сновидения от действи­тельной, реальной жизни и, с другой стороны, постоянное соприкос­новение их друг с другом, постоянная их взаимозависимость. Сновиде­ние есть нечто строго отделенное от действительности, пережитой во время бодрствования, — так сказать, герметически замкнутое бытие, отрезанное от действительной жизни непроходимой пропастью. Оно отрывает нас от действительности, убивает в нас нормальное воспоми­нание о ней, переносит нас в другой мир, в другую среду, не имеющую решительно ничего общего с действительностью...» Гильдебрандт гово­рит далее, что во сне все бытие наше словно исчезает за «невидимой дверью». Во сне едешь, например, на остров Святой Елены и приво­зишь живущему там Наполеону превосходный, дорогой мозельвейн. Экс-император встречает очень любезно. Чувствуешь положительно жалость, когда пробуждение разрушает интересную иллюзию. Но начи­наешь сравнивать сновидение с действительностью. Виноторговцем ты никогда не был и быть не хотел. Морского путешествия не совершал и, во всяком случае, никогда не отправился бы на Святую Елену. К Напо­леону вообще не питаешь никакой симпатии, а скорее врожденную патриотическую ненависть. И вдобавок тебя не было еще на свете, когда на острове умер Наполеон. Думать о какой-либо личной привя­занности нет никаких оснований. Все сновидение представляется в виде какого-то чуждого феномена.

«А все же, — продолжает Гильдебрандт, — мнимое противоречие вполне правдиво и правильно. На мой взгляд, эта замкнутость и обо­собленность идет рука об руку с наитеснейшей связью и общностью. Мы можем сказать даже: что бы ни представляло собою сновидение, оно берет свой материал из действительности и из духовной жизни, ра­зыгрывающейся на фоне этой действительности. Что бы оно ни делало с ним, оно никогда не отделится от реального мира и его самые комич-

И все это по большей части происходит в душе как следы того, о чем мы в бодрствующем состоянии думали или что делали (лат., перевод Рижского М.И.).

ные и странные формы должны будут всегда черпать свой материал из того, что либо стояло перед нашими глазами в действительной жизни, или же уже заняло так или иначе место в нашем бодрствующем мышле­нии, короче говоря, из того, что мы пережили внешне или внутренне».

б) Материал сновидения. Память 0 сновидении

То, что весь материал, образующий содержание сновидения, так или иначе происходит от реальных переживаний и во сне лишь воспро­изводится, вспоминается, — это, по крайней мере, должно быть при­знано бесспорнейшим фактом. Но было бы ошибочно полагать, что такая взаимозависимость содержания сновидения с бодрствующим со­стоянием без всякого труда может быть констатирована поверхност­ным исследованием. Ее приходится отыскивать очень долго, и в целом ряде случаев она остается вообще скрытой. Причина этого заключается в целом ряде особенностей, которые обнаруживает память в сновиде­нии и которые хотя и всегда отмечались, однако не нашли еще себе удовлетворительного объяснения. Между тем, безусловно, стоит труда подробнее остановиться на них.

Прежде всего бросается в глаза то, что в содержании сновидения имеется материал, за которым по пробуждении человек отрицает при­надлежность к своему кругу знаний и переживаний. Он вспоминает, что это снилось ему, но не помнит, что когда-либо пережил это. Он ос­тается затем в неизвестности, из какого источника черпало сновиде­ние; им овладевает искушение уверовать в самостоятельную творчес­кую способность сновидения; но неожиданно, иногда спустя долгое время, новое переживание переносит мнимо утерянное воспоминание на более раннее переживание и находит тем самым источник сновиде­ния. Приходится сознаваться тогда, что в сновидении человек знал и вспомнил нечто, чего не помнил в бодрствующем состоянии.

Особенно характерный пример такого рода рассказывает Дель-беф!¹⁶' из собственного опыта. Ему приснился двор его дома, покры­тый снегом; под снегом он нашел двух полузамерзших ящериц. Любя животных, он поднял их, согрел и отнес их в нору возле стены. Туда же положил он несколько листьев папоротника, который они, как он знал, очень любили. Во сне он знал название растения: Asplenium ruta mu-ralis. Сновидение продолжалось и, к удивлению Дельбефа, показало ему двух новых зверьков, растянувшихся на остатках папоротника. Он поднял глаза на дорогу, увидел пятую, шестую ящерицу, и скоро вся Дорога была усеяна ящерицами, которые направлялись все в ту же нору возле стены.

Действительные познания Дельбефа включали в себя очень мало

0-1

латинских ботанических терминов: asplenium он совсем не знал. Но к превеликому своему удивлению убедился, что действительно имеется такой папоротник. Его настоящее название — asplenium ruta muraria: сновидение несколько исказило его. О случайном совпадении думать было трудно, и для Дельбефа так и осталось загадочным, откуда взял он во сне этот термин.

Приснилось ему все это в 1862 году; шестнадцать лет спустя фило­соф, будучи в гостях у одного своего друга, увидел у него небольшой альбом с засушенными цветами, какие продаются в Швейцарии турис­там. В нем пробуждается вдруг воспоминание, он открывает альбом, находит в нем asplenium и в подписи под цветком узнает свой собствен­ный почерк. Все стало сразу понятным. Сестра его друга в 1860 г. — за два года до сновидения с ящерицами — посетила во время своего сва­дебного путешествия Дельбефа. У нее был с собой купленный для брата гербарий, и Дельбеф из любезности подписал под диктовку специалис­та-ботаника латинское название под каждым растением.

Случайность, раскрывшая тайну сновидения, дала Дельбефу воз­можность найти объяснение и другой части этого же сновидения. Од­нажды, в 1877 году, в руки к нему попал старый том иллюстрированно­го журнала, в котором он увидел картинку, изображавшую все шествие ящериц, виденное им во сне в 1862 году. Журнал относился к 1861 году, и Дельбеф вспомнил, что он был в то время его подписчиком.

То, что сновидение имеет в своем распоряжении воспоминания, недоступные бодрствованию, представляет собою настолько замеча­тельный и в теоретическом отношении настолько важный факт, что я хотел бы подчеркнуть его сообщением еще и других «гипермнестичес­ких» сновидений. Мори'⁴⁸' сообщает, что у него некоторое время вер­телось на языке слово «Муссидан». Он знал, что это — название фран­цузского города, но подробностей об этом городе не знал никаких. Од­нажды ночью ему приснился разговор с каким-то человеком, который сказал ему, что он из Муссидана. И на его вопрос, где этот город, отве­тил: Муссидан — окружной город в департаменте Дордон. Проснув­шись, Мори не придал никакого значения справке, полученной во сне. Учебник географии показал ему, однако, что она была совершенно справедлива. Этот случай доказывает превосходство познания сновиде­ния, но не выясняет забытого источника их.

Иессен'³⁶' сообщает аналогичное сновидение из более ранней эпо­хи: «Сюда относится, между прочим, сновидение старшего Скалигера, который написал оду в честь знаменитых мужей в Вероне и которому явился во сне человек, назвавшийся Бруниолусом и пожаловавшийся на то, что он был позабыт. Хотя Скалигер и не вспомнил, чтобы когда-нибудь слышал о нем, он все же включил его в свою оду, и лишь впос-

со

 

ледствии его сын узнал в Вероне, что некогда в ней прославился из­вестный критик Бруниолус».

В своем, к сожалению, недоступном для меня труде «Proceedings of the Society for psychical research» Миер приводит целую коллекцию таких гипермнестических сновидений. На мой взгляд, каждый, интере­сующийся сновидениями, должен будет признать самым заурядным яв­лением, что сновидение дает доказательство познаний и воспомина­ний, которыми, по-видимому, не обладает субъект во время бодрство­вания. В психоаналитических работах с невротиками, о которых я сообщу ниже, я почти каждый день имею случай разъяснять пациентам на основании их сновидений, что они превосходно знают различного рода цитаты, циничные выражения и т.п. и что пользуются ими во сне, хотя в бодрствующем состоянии они ими забываются. Я приведу здесь еще один невинный случай гипермнезии сновидения, так как мне уда­лось чрезвычайно легко найти источники, из которых проистекают знания, проявлявшиеся в сновидении.

Пациент признался, что он, будучи в кофейне, потребовал себе «контужувки». Рассказав мне об этом, он заявил, что не знает, что это означает. Я ответил, что контужувка — польская водка: он не придумал названия во сне — оно известно уже давно по плакатам и объявлениям. Сначала пациент мне не поверил. Но несколько дней спустя после того, как он осуществил свой сон в кофейне, он заметил название на плакатах, висевших на улице, по которой он, по крайней мере два раза в день, проходил уже несколько месяцев.

[На собственных сновидениях я убедился, насколько исследование происхождения отдельных элементов сновидения зависит от всевоз­можных случайностей. Так, в течение нескольких лет перед изданием этой книги меня преследовало изображение чрезвычайно простой ко­локольни, которую, как мне казалось, я никогда в действительности не видел. Однажды, проезжая по железной дороге, на маленькой станции между Зальцбургом и Рейхенгаллем, я увидел деревенскую колокольню и тотчас же узнал ее. Это было во второй половине 90-х годов, а в пер­вый раз я проезжал тут в 1886 году. В последующие годы, когда я уже специально занялся изучением сновидений, одна довольно странная картина не давала мне буквально покоя. Я видел во сне, всегда налево от себя, темное помещение, в котором красовалось несколько причуд­ливых каменных фигур. Проблеск воспоминания, в котором я был, од­нако, совсем не уверен, говорил мне, что это вход в винный погребок. Мне, однако, не удалось разъяснить, ни что означает это сновидение, ни откуда оно проистекает. В 1907 году я случайно приехал в Падую, в которой, к моему великому сожалению, не бывал с 1895 года. Мое пер­вое посещение прекрасного университетского города было неудачным: мне не удалось повидать фресок Джиотто; отправившись туда, я по до-

RQ

роге узнал, что церковь, в которой имеются эти фрески, заперта, и по­вернул обратно. Посетив Падую во второй раз, двенадцать лет спустя, я решил вознаградить себя за потерянное и первым делом отправился в церковь. На улице, ведущей туда, по левой стороне, по всей вероятнос­ти на том месте, где в 1895 году я повернул обратно, я увидел помеще­ние, которое столь часто видел во сне, с теми же самыми каменными фигурами. Это в действительности был вход в маленький ресторан.]

Одним из источников, из которых сновидение черпает материал для репродукции, отчасти таким, которое не вспоминается в бодрству­ющем состоянии и никогда не используется, служат детские годы. Я приведу лишь некоторых авторов, заметивших это и утверждавших:

Гильдебрандт'³⁵'^с- -³Ь «Несомненно то, что сновидение иногда с изумительной репродуцирующей силою воспроизводит перед нами от­дельные и даже забытые факты прошлого».

Штрюмпель'⁶⁶' ^с- ¹⁰': «Еще более странно, когда замечаешь, как сновидение черпает в полной неприкосновенности, в первоначальной свежести образы отдельных лиц, вещей и местностей из глубочайших наслоений, отложенных временем на ранних переживаниях юности. Это ограничивается не только впечатлениями, вызвавшими при своем возникновении живое сознание или связанными с высокими психи­ческими ценностями и возвращающимися впоследствии в сновидении в качестве воспоминания, которому радуется пробудившееся сознание. Глубина памяти в сновидении обнимает собою также и те образы, ве­щи, лица, местности и переживания раннего периода, которые либо вызвали лишь незначительное сознание, либо не обладали никакой психической ценностью, либо же утратили как то, так и другое. Поэто­му как в сновидении, так по пробуждении они представляются совер­шенно новыми и незнакомыми — до тех пор, пока не открывается их раннее происхождение».

Фолькельт'⁷²'^стр- ' ¹⁹1; «Особенно замечателен тот факт, что во сне часто воспроизводятся воспоминания детства и юности... То, о чем мы давно уже больше не думаем, то, что для нас давно уже потеряло вся­кую ценность, — обо всем этом сновидение неминуемо напоминает нам».

Господство сновидения над материалом детства дает повод к воз­никновению интересных гипермнестических сновидений, из которых я опять-таки приведу несколько примеров.

Мори'⁴⁸' ^с- ⁹²1 рассказывает, что он часто ездил ребенком из своего родного города Мо в соседний Трильпор, где его отец заведовал по­стройкой моста. Однажды ночью сновидение переносит его в Трильпор и заставляет играть на улицах города. К нему приближается человек в какой-то форме. Мори спрашивает, как его зовут; он называется: его зовут С..., он сторож моста. По пробуждении Мори, сомневающийся в

1СТИННОСТИ воспоминания, спрашивает старую служанку, жившую у •шх в доме с самого детства, не помнит ли она человека, носившего

акую фамилию. Конечно, гласит ее ответ, это был сторож моста, кото­рый в то время строил его отец.

Такой же доказательный пример истинности воспроизводимого в сновидении воспоминания детства дает Мори со слов некоего господи-ia Ф., проводившего детство в Монбризоне. Человек этот, спустя двад­цать пять лет после отъезда оттуда, решил вновь посетить родину и ста­рых друзей своей семьи, которых он до сих пор не видал. Ночью нака­нуне своего отъезда ему приснилось, что он достиг цели путешествия и неподалеку от Монбризона встретил незнакомого ему с виду господи-

a, сказавшего ему, что он господин Т., друг его отца. Спящий помнил, что действительно знал ребенком человека с такой фамилией, но давно не мог уже припомнить его внешности. Прибыв спустя несколько дней в Монбризон, он действительно находит местность, виденную им во сне, и встречает человека, в котором узнает господина Т. Человек этот значительно старше на вид, чем господин Ф. видел его во сне.

Я могу здесь привести еще одно собственное сновидение, в кото­ром впечатление, всплывшее в памяти, было замещено известным от­ношением. Я увидел во сне лицо, от которого во сне же узнал, что он врач в моем родном местечке. Лица его я хорошенько не разглядел, но оно смешалось с представлением об одном из моих гимназических учи­телей, с которым я и теперь еще иногда встречаюсь. Какое отношение связывало обоих этих лиц, я не мог себе объяснить и проснулся. Осве­домившись, однако, у своей матери о враче первых лет моего детства, я узнал, что он слеп на один глаз, — между тем так же слеп и гимназичес­кий учитель, личность которого слилась с личностью врача. Прошло тридцать восемь лет с тех пор, как я не видел этого врача, и, насколько помнится, никогда не думал о нем, хотя шрам на шее до сих пор мог бы напомнить мне о его медицинской помощи.

Кажется, будто следовало бы создать противовес чрезвычайной ро­ли воспоминаний детства в сновидениях, так как многие авторы ут­верждают, что в большинстве сновидений можно найти элементы самого раннего периода. Роберт'⁵⁵' ^с- ⁴⁶' говорит даже: «В общем нор­мальное сновидение охватывает собою лишь впечатления последних дней». Мы увидим, однако, что построенная Робертом теория сновиде­ния настоятельно требует такого отодвигания позднейших и выдвига­ния ранних впечатлений. Факт же, утверждаемый Робертом, действи­тельно справедлив — как мне кажется на основании моих собственных наблюдений. Американец Нельсон'⁵⁰' полагает, что сновидения наибо­лее часто используют впечатления предпоследнего и предпредпослед-него дня, как будто впечатления последнего дня недостаточно еще при­туплены.

R/t

RR

Некоторые авторы, не сомневающиеся в тесной связи содержания сновидения с бодрствованием, обратили внимание на то, что впечатле­ния, интенсивно владеющие бодрствующим мышлением, лишь в том случае воспроизводятся в сновидении, когда мышление дня до некото­рой степени успело отодвинуть их на задний план. Так, например, близ­кий умерший снится не в первое время после его смерти, когда еще скорбь по нему наполняет существо оставшихся в живых (Делаж'¹⁵'). Между тем одна из последних наблюдательниц, мисс Галлам, собрала примеры»и противоположного свойства и стоит и в этом отношении на точке зрения психической индивидуальности.

Третьей и наиболее непонятной особенностью памяти в сновиде­нии является выбор воспроизводимого материала: сновидение исполь­зует не как в бодрствующем состоянии лишь наиболее выдающееся, а, наоборот, также и самое безразличное и ничтожное. Я цитирую по этому поводу тех авторов, которые наиболее резко подчеркнули свое удивление по этому поводу.

Гильдебрандт^⁵' ^с- ^П1; «Самое удивительное то, что сновидение обычно заимствует свои элементы не из крупных и существенных фак­тов, не из важных и побудительных интересов прошедшего дня, а из второстепенных явлений, так сказать, из ничтожных обломков недавно пережитого или же, наоборот, далекого прошлого. Потрясающий слу­чай смерти в семье, под впечатлением которого мы засыпаем, как бы погашается в нашей памяти, пока первый момент бодрствования не возвращает его в наше сознание с удвоенной силою. Напротив того, бо­родавка на лбу встреченного нами незнакомца, о котором мы забыли тотчас же, как только прошли мимо него, играет

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: