Часть 2. Переходная экономика. Инфляция в условиях транзитивной экономики.

Экономическая реформа в России, как и в других постсоциалистических странах, судьбы переходной экономики привлекли вполне объяснимое внимание широкого круга западных экономистов, представляющих различные теоретические школы и направления. В их работах анализ путей и проблем, успехов и неудач российских экономических реформ последнего десятилетия дан с различных, подчас противоположных теоретических позиций, а оценки и рекомендации нередко носят противоречивый характер. Трудно найти компонент реформы или сферу реформируемой экономики России, которые не являлись бы объектом критики со стороны тех или иных ведущих западных экономистов, не подвергающих сомнению ценности рыночной экономики.

Однако если на первоначальном этапе переходного периода их взгляды на процесс и перспективы трансформации колебались от положительных и оптимистичных до резко отрицательных, а недостатки зачастую оправдывались трудностями и непоследовательностью проведения реформы, то впоследствии количество критических оценок, включая признание ошибочности многих позиций самих западных специалистов, стало явно преобладать, а их характер углубился. Как заметил профессор Техасского университета Джеймс К. Гэлбрейт, “экономисты США, высказывавшиеся относительно российских проблем, далеко не во всем были правы. Сейчас то время, когда нужны правильные исторические оценки”.

Круг вопросов, обсуждавшихся западными специалистами, чрезвычайно широк, как широк и спектр проблем, связанных с экономикой переходного периода. Не только практический, но и теоретический интерес к рассматриваемым проблемам определяется в том числе и тем, что знакомство с анализом российской экономической реформы в определенной мере может служить иллюстрацией многообразия теоретических представлений современной экономической науки и их эволюции. Предпринимая попытку представления этих оценок, мы, естественно, рассмотрим лишь основные моменты, более подробно остановившись на проблемах, которые лауреат Нобелевской премии К.Эрроу выделил как главные – факторы времени и роли государственного регулирования.

Достаточно четко расхождение теоретических позиций представителей неоклассической школы, в основном придерживавшихся положительных оценок, и экономистов других направлений, которые в целом более склонны к критическому подходу, проявилось в анализе различных аспектов реформы, прежде всего ее методов, воплотившихся в “шоковой терапии”. Так, если часть зарубежных экспертов обращали внимание прежде всего на проблемы макроэкономического дисбаланса и монетаристские рецепты их преодоления, то другую группу экономистов объединяет резко отрицательное отношение к радикально-либеральному пути рыночной трансформации в России и его результатам. Очевидно, что различия в оценках имеют и более глубокую причину – они коренятся в трактовке целей и содержания реформ и процессов экономической трансформации. При сравнении позиций различных экономистов этот вопрос естественным образом возникает одним из первых.

Французский экономист М.Буайе следующим образом проанализировал особенности подходов к экономическим реформам в транзитивной экономике приверженцев неоклассической теории и сторонников регулирования.

1. Неоклассики считают главной целью экономической политики сокращение денежной массы и дефицита госбюджета, тогда как сторонники регулирования рассматривают это сокращение как необходимое, но недостаточное условие оздоровления экономики, предлагая обращать особое внимание на то, чтобы создание новых форм организации не тормозилось ростом безработицы и экономическим спадом (рецессией).

2. Сторонники неоклассической теории рассматривают рынок как главный (если не единственный) способ координации различных форм деятельности, выступая за минимизацию участия государства в экономике и за скорейшее и полное разрушение “социалистических” форм организации. Сторонники регулирования указывают на многочисленные недостатки рынка, которые должны компенсироваться с помощью политики государства и предлагают перестраивать некоторые прежние координирующие институты, а не уничтожать их полностью.

3. Стратегия перехода к рыночной экономике, по мнению неоклассиков, должна быть направлена прежде всего на стабилизацию денежной системы и внедрение рыночных инноваций, поскольку рынок априори играет конструктивную роль. Сторонники регулирования предлагают в первую очередь создать институты, стимулирующие производство, инновации и новые правила игры.

4. Сторонники неоклассической теории полагают, что процесс реформ может считаться завершенным только тогда, когда структура экономики реформируемых стран будет подобна структуре наиболее развитых стран Запада. По их мнению, на это потребуется не более десяти лет, а успех реформ будет зависеть от того, насколько последовательно реформаторы будут следовать советам западных экономистов. Сторонники регулирования считают, что для этого потребуется не менее двух-трех десятилетий, при этом каждая страна может идти особым путем, выбор которого будет определяться историческим наследием и стратегическими целями. Результатом преобразований может стать смешанная экономика, модели которой могут различаться.

Согласно весьма распространенной точке зрения сущность реформы сводится к преобразованию централизованной плановой экономики в рыночную с помощью известной “триады”: либерализация, макроэкономическая стабилизация и приватизация. Именно эта программа, предложенная западными экономистами и международными кредитными организациями (“Вашингтонский консенсус”), явившаяся, по определению самих американских специалистов, крайней формой неолиберализма, была взята на вооружение правительством Е.Гайдара. Этой модели придерживается, например, ведущий представитель неоклассической школы П.Самуэльсон в последнем издании известного учебника, написанного совместно с В.Нордхаусом. По его схеме элементами трансформации в рыночную экономику являются либерализация цен, ведущая к установлению “свободного определения цен спросом и предложением”, жесткие бюджетные ограничения с целью установления финансовой ответственности предприятий, приватизация, необходимая для принятия экономических решений частными хозяйствующими субъектами. Таким образом, суть реформы фактически сводится к тактическим, или даже инструментальным целям стимулирования экономического роста, выработанным международными финансовыми организациями для стран с развивающимися рынками.

Следует отметить, что именно вокруг этой “триады” развернулась широкая и, подчас, весьма острая дискуссия. Эти задачи, решение которых, по мнению неоклассиков, составляют суть преобразований, по крайней мере на их первом этапе, получившем название “шоковой терапии”, представителями других направлений рассматриваются скорее как необходимый, но не достаточный перечень условий проведения глубоких преобразований, или как средства формирования институциональной системы, адекватной провозглашаемой экономической системе.

“Шоковая терапия” и оценка ее результатов стали своеобразным водоразделом в позициях экономистов. Среди тех, кто поддерживал необходимость “шоковой терапии” в транзитивной экономике, выделяется профессор Гарвардского университета Дж.Сакс, выполнявший функции советника российского правительства (а до этого – правительства Польши). В качестве аргументов он приводил нестабильность политического режима и необходимость быстрых преобразований. Оценивая условия и трудности проведения реформы, Дж.Сакс и Д.Липтон, преподаватель Центра У.Уилсона, считали, что опасность экономическим реформам в России несут “всеобщий беспорядок, контратака коммунистов и безразличие Запада”. В более поздних работах к этому списку добавились ссылки на рентоориентированное поведение, укоренившиеся интересы и трудности их преодоления.

Подчеркивалась и опасность инфляции для процесса перехода к рыночной экономике. Оценивая деятельность правительства Е.Гайдара, Дж.Сакс и Д.Липтон отмечали, что в России было начато осуществление радикальной программы приватизации, либерализированы цены и предприняты фундаментальные правовые реформы. Одновременно отмечалось, что гиперинфляция, которая, по их мнению, имела исключительно монетарные корни и могла “превратить этот переход из упорядоченного процесса в опасный хаос”, поставила все это под угрозу. Для ликвидации угрозы гиперинфляции предлагались меры монетаристского характера, прежде всего прекращение субсидирования неэффективных предприятий, сокращение бюджетных расходов. Несмотря на постоянный “рукопашный бой” с противниками, отмечает Дж.Сакс, реформаторы чрезвычайно многого добились. Положительными результатами он считает конвертируемость рубля, ослабление системы государственного регулирования и контроля. Приватизация (имелся в виду ее первый этап) создала основу для формирования нового среднего класса и класса предпринимателей, а также для реальной структурной перестройки многих предприятий. Рынок начал работать, хотя и находится в зачаточном состоянии. Дефициты в большей мере устранены. Удалось предотвратить гиперинфляцию. В целом, общее направление реформ было выбрано правильно и при поддержке Запада у России были хорошие перспективы развития капитализма и демократии.

Первый заместитель исполнительного директора МВФ С.Фишер и сотрудник исследовательского отдела МВФ Р.Сахай, проводя сравнения переходных процессов в различных странах, приходят к выводу, что главные факторы успешности реформ – быстрота и последовательность в их осуществлении. По их мнению, резкое сокращение доходов госбюджета и вынужденное урезание расходов “подорвали способность властей проводить реформы”. Причем именно пример России показывает, что сочетание стойкого бюджетного дефицита и медленных структурных реформ делает невозможной устойчивую стабилизацию. Зато отмечаются успехи в снижении инфляции. При этом специалисты МВФ утверждают, что в первоначальном плане реформ присутствовал ряд важных элементов, в том числе правовая реформа, которые не были реализованы. Также предполагалось, что процессы институциональных реформ и реструктуризации предприятий займут значительно больший период времени.

Другая группа экономистов оценивают идею и методы, а также и результаты “шоковой терапии” весьма негативно, многие реформаторские меры, считавшиеся успешно реализованными, рассматриваются ими как ошибки и просчеты, вызвавшие отрицательные последствия и замедление реформ. Прежде всего это относится к спонтанной либерализации цен и мерам монетарной политики, направленной на подавление инфляции. Характерным является высказывание лауреата Нобелевской премии Дж.Тобина, который прямо указывает, что “профессиональные западные советники по вопросам управления переходом посткоммунистических государств к рыночному капитализму – экономисты, финансисты, руководители бизнеса, политики – способствовали появлению ложных ожиданий....Советы давались в одном направлении: демонтируйте инструменты коммунистического контроля и регулирования, приватизируйте предприятия, стабилизируйте финансы, уберите с дороги правительства и наблюдайте, как рыночная экономика вырастет из пепла. Оказалось, что все не так просто”.

Дж.Тобин отмечал, что финансовая стабилизация, на которой настаивали иностранные советники, на практике означает балансирование государственных бюджетов, ограничение кредитов государственного банка и денежной эмиссии, дерегулирование финансовых сделок и стабилизацию валюты. “Все это, конечно, необходимо для предотвращения или прекращения гиперинфляции. Однако опасной ошибкой является вера в то, что монетарная стабильность представляет собой достаточное условие для оживления производства, перестройки промышленности и достижения необходимой реаллокации ресурсов”.

По мнению ряда американских специалистов, политика переходного периода, проводившаяся в жизнь в странах бывшего СССР и Восточной Европы, в каждой из них имеет свои особенности, но в целом она не соответствовала уже достигнутому ими достаточно высокому уровню индустриального развития и, в то же время, олигополистической структуре мирового рынка 90-х годов. Конкретно это выразилось в том, что “шоковая терапия” была чрезмерно инфляционной, вызвала стагнацию или коллапс производства, деиндустриализацию значительной части региона.

Касаясь проблемы инфляции и ее влияния на экономический рост, бывший вице-президент и до января 2000 г. главный экономист Всемирного банка Дж.Стиглиц и сотрудник Института экономического развития при Всемирном банке Д.Эллерман отмечают, что ее сокращение до уровня ниже 20% если и дает, то очень незначительный выигрыш в производительности и экономическом росте, в то время как издержки таких действий весьма велики. Так, чрезмерное ужесточение кредитно- денежной политики послужило одной из причин увеличения неплатежей и бартерного обмена, который может оказаться еще более разрушительным для ценовой системы, чем инфляция. Специалисты Всемирного банка обращают внимание на тот факт, что в странах Центральной и Восточной Европы с наиболее высокими темпами роста были отнюдь не самые низкие показатели инфляции. Таким образом, спад частично связывается с антиинфляционной, а в России и с валютной политикой. Завышенный валютный курс поддерживался ростовщическими процентными ставками, которые заблокировали инвестиции и предпринимательскую активность. Как и многие другие авторы, Дж.Стиг-лиц и Д.Эллерман связывают подъем последнего времени (в частности, в импортозамещающих отраслях) с девальвацией 1998 г.

В целом ряде работ “монетаристская догма”, согласно которой увеличение денежной массы всегда ведет к инфляции, и рекомендации МВФ были подвергнуты критике. Профессор Массачусетского университета (США) Д.Котц положительно оценил наметившиеся в 1998 г. тенденции к погашению задолженности по заработной плате и пенсиям, а также по платежам поставщикам, и возможность финансирования этих расходов за счет увеличения денежной массы, что, по его мнению, должно привести к росту выпуска товаров. Он отмечал, что основа антикризисной программы состоит, по существу, в отказе от российского неолиберального эксперимента, результатом которого явились многолетнее падение государственных расходов и такое значительное ограничение денежной массы и кредита, что половина всех сделок осуществляется с помощью бартера.

Многие специалисты предупреждали, что стратегия “шоковой терапии” чревата массовой безработицей и депрессией совокупного спроса, что будет оказывать дестимулирующее воздействие на потенциальных предпринимателей и инвесторов. При этом, в условиях, когда отсутствуют позитивные программы обеспечения занятости высвобождаемых работников, они продолжают использоваться и оплачиваться в устаревших и непроизводительных видах деятельности.

По мнению профессора экономики и политологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (США) М.Интрилигейтора, “шоковая терапия” как попытка России совершить переход к рыночной экономике потерпела “шокирующий провал”. Анализируя ее отдельные элементы – стабилизацию, либерализацию, приватизацию (подход СЛП), он отмечает, что они дали результаты, сильно отличающиеся от тех, на которые рассчитывали инициаторы этой политики.

Макроэкономическая стабилизация не только не стабилизировала экономику, но привела к сочетанию спада промышленного производства и инфляции, обесценения рубля и долларизации экономики. Инфляция уничтожила сбережения и не дала возможности подняться среднему классу. Среди других последствий – истощение инвестиций с вытекающей отсюда эрозией основного капитала и “бегством” накоплений, намного превышающим по своим объемам помощь, полученную Россией от Запада. Либерализация цен привела к тому, что в российской действительности цены вопреки теории устанавливаются не столько рынками, сколько монополиями, мафиозными группировками и коррумпированными чиновниками. Такая либерализация при отсутствии эффективной приватизации и конкуренции ведет не к эффективному производству, а к созданию условий для обогащения лиц, находящихся у власти. Приватизация, в результате которой новыми собственниками оказались бывшие менеджеры госпредприятий, обусловила появление частных монополий с соответствующим монополистическим поведением и стремлением новых собственников к получению личных краткосрочных выгод даже за счет ликвидации активов. Урок, который следует извлечь из российской приватизации: проведение последней без должного правового регулирования и действенной юридической системы создает стимулы не к росту эффективности, а к криминализации экономики. К этому мнению в той или иной степени присоединяются большое число аналитиков.

Профессор Гарвардского университета М.Голдман, стоящий на более умеренных позициях и признающий, что радикальные реформаторы сделали достаточно много для перестройки правовой системы, адаптировав ее к рыночным условиям, отмечает, что они не вняли “предупреждениям бывших советологов относительно того, что шоковая терапия срабатывает должным образом лишь в том случае, когда страна располагает эффективной инфраструктурой и рыночными институтами, включая конкуренцию, механизм банкротства, гражданский кодекс и суды, антимонопольное законодательство”. Они, по его мнению, не совсем ясно представляли, что принятие новых законов отнюдь не означало их обязательного исполнения. На это, как и на освоение новых правил бизнеса, новых норм поведения, изменение культуры предпринимательства требовалось время. Поэтому “шоковая терапия”, введенная сразу после падения существовавшего строя, обрекалась на неудачу, по крайней мере, отмечает профессор Университета Джорджа Вашингтона (США) П.Реддавей, она была преждевременной. Однако последователи философии “шоковой терапии” и лежащей в ее основе теории рационального выбора, которая игнорирует культурные и исторические факторы как не относящиеся к делу, этого не учли. Критики указывали, что либерализация, проводимая до демонополизации и приватизации, неизбежно ведет к опасному перераспределению доходов, что отрицательно сказывается на объеме и структуре совокупного потребительского спроса, вызывает снижение спроса на отечественную продукцию, а также отрицательно влияет на объем сбережений. Все это усиливает депрессию и затрудняет рыночные реформы.

Проблема заключается в том, что “шокотерапия” разрушила институты социалистической экономики, но не создала институтов экономики рыночной. Возникший вакуум заполнили институты, являющиеся в значительной степени криминальными. М.Интрилигейтор видит выход в альтернативном “подходе ИКП”: институты, конкуренция, правительство. Его эффективность подтверждается опытом Китая, который пошел не столько по пути приватизации госпредприятий, сколько поощрения создания новых частных предприятий.

Американский, в прошлом советский, экономист И.Бирман считает, что при анализе экономических реформ наибольшую трудность представляет оценка степени их результативности, поскольку не выработаны ее критерии, наиболее важным из которых он считает формирование основ капиталистической экономики. Однако российские реформаторы, по его мнению, придают большее значение финансовой стабилизации, темпам инфляции и т.п. Эти критерии важны, но не могут служить главными индикаторами успеха реформ. Более существенны результаты приватизации, скорость проведения реформ, динамика жизненного уровня основной массы населения, а также такие дополнительные показатели, как увеличение численности среднего класса, рост внутреннего производства, масштабы монополизации, внешняя задолженность и т.д.

И.Бирман выделяет следующие “драматические ошибки” монетарной и финансовой политики правительства Е.Гайдара:

- сокращение бюджетных расходов, которое привело к уменьшению количества денег в обращении, кризису неплатежей, ухудшению положения населения, росту доходов мафиозной экономики;

- ограничение сферы государственного управления предприятиями, которые продолжали оставаться в собственности государства;

- “ликвидация” сбережений населения, которая вызвала резкий скачок цен и от которой пострадали миллионы людей. Профессор Новой школы социальных исследований (США)

Л.Тэйлор, рассматривая итоги первых лет переходного периода, критикует “господствующую ортодоксию”, отмечая, что лежащий в ее основе принцип, отвергающий вмешательство государства в рыночные процессы и провозглашающий энергичное осуществление внутренней и внешнеторговой либерализации, не находит исторического подтверждения. Ни одной экономике не удалось достичь в таком режиме устойчивого роста производства. По его мнению, разумное государственное вмешательство в рыночные процессы – начиная с проблем макроэкономического управления и кончая политикой роста – в переходный период абсолютно необходимо. “Максимум, достижимый на основе ортодоксальной политики, – подготовка почвы для лучшего функционирования экономики путем избавления от крайне деформированной системы цен и подталкивания правительства к фискальной честности. Но этого недостаточно для подавления инфляции или обеспечения роста производства при справедливом распределении доходов”.

Развернутый анализ “шоковой терапии” содержится в докладе группы американских экономистов, а также в работах Дж.Стиглица и многих других.

Дж.Стиглиц видит главные недостатки подхода, воплощенного в “Вашингтонском консенсусе”, в использовании ограниченного набора инструментов (включающего макроэкономическую стабилизацию, либерализацию торговли и приватизацию) для достижения относительно узкой цели – экономического роста, в его недостаточности и отсутствии комплексности, игнорировании таких факторов, как наличие надежных финансовых рынков и действенное финансовое регулирование; политика, направленная на поддержание конкуренции; меры по стимулированию передачи технологии и усилению “прозрачности” рынков и многие другие. Если экономика не конкурентоспособна, отмечает Дж.Стиглиц, выигрыш от либерализации и приватизации будет растрачен из-за рентоориентированного поведения, а не направлен на создание общественного богатства. Если государственные инвестиции в человеческий капитал и передачу технологий окажутся недостаточными, рынок не сможет восполнить их нехватку. Дж.Стиглиц отстаивает позицию, согласно которой макроэкономическая политика не должна сводиться к одностороннему упору на ограничение инфляции и бюджетного дефицита. По его мнению, “нельзя путать средства и цели; главное – формирование соответствующей системы регулирования, а не финансовая либерализация”. Более того, экономические результаты обусловлены не столько проводимой экономической политикой, сколько качеством институциональной системы. “Именно институты определяют ту среду, в которой функционируют рынки”.

Исследование, проведенное Всемирным банком, также показало, что успехи экономического роста связаны не только с макроэкономической стабилизацией или приватизацией. Необходимы, в частности, надежная финансовая система, в создании и поддержании которой велика роль государства, эффективное распределение финансовых ресурсов, эффективная инвестиционная и конкурентная политика и многое другое.

Оценивая итоги политики макроэкономической стабилизации, специалисты сходятся в том, что нельзя сводить ее исключительно к поддержанию относительного финансового равновесия с помощью контроля над денежным предложением, балансирования государственного бюджета преимущественно за счет сокращения его расходов, сдерживания инфляции. Лауреат Нобелевской премии Л.Клейн считает обязательными критериями стабилизации также высокий уровень занятости, стабильно высокие темпы роста на уровне не менее 5% в год, справедливое распределение доходов и собственности, обеспечение населения основными видами социальных услуг. Что касается борьбы с инфляцией, то, по мнению Л.Тэйлора, ее нельзя отрывать от мер по обеспечению роста производства. Это мнение, отличное от шаблонного, по его выражению, подхода, разделяется большинством авторов. При этом стратегия роста должна основываться на развитии внутреннего рынка, использовании национальных ресурсов и национального спроса. Исторический опыт свидетельствует о том, что даже страны с открытой экономикой, где были созданы условия для сбережений, инвестиций, освоения новых технологий и роста в частном секторе, не отдали эти процессы на откуп нерегулируемому рыночному режиму.

Профессор Гарвардского университета (США) и Коллегиум Будапешт (Венгрия) Я.Корнаи, подвергший определенной переоценке свои первоначальные взгляды на проблемы макроэкономической стабилизации, признает, что слишком много внимания уделялось тому, чего можно достичь быстро, реализуя “пакет” радикальных мер, и слишком мало – тому, как укрепить достигнутое и обеспечить долговременное улучшение. Говоря о неустойчивости макроэкономической ситуации в России и других странах с переходной экономикой, он подчеркивает: чтобы рост был устойчивым, необходима глубокая, всеобъемлющая программа институциональных реформ. Легко улучшить состояние бюджета, повысив ставки налогов, но для длительного улучшения ситуации требуются радикальная налоговая реформа, расширение базы налогообложения, работоспособная система сбора налогов, а также реформа государственных расходов. Относительно легко объявить национальную валюту конвертируемой, но намного труднее организовать эффективную систему международных расчетов, наладить тесные связи между отечественной и международной банковскими системами и гарантировать соблюдение международных платежных соглашений. Проблема заключается не в темпах и не в степени радикальности реформ и даже не в выборе главного направления. В России, отмечает Я.Корнаи, не было создано институциональной системы для поддержания и укрепления макроэкономического равновесия. “Институциональные реформы можно проводить лишь шаг за шагом, сериями больших и малых блоков”. Эти аспекты анализа получили развитие в работах экономистов применительно ко всему комплексу проблем переходной экономики в концепциях “градуализма” и “инкрементализма”.

Многие аналитики обращают внимание на тот факт, что “шоковая терапия” фактически была осуществлена за счет основной массы общества, в ущерб его благосостоянию. Об этом свидетельствуют такие явления, не укрывшиеся от внимания западных исследователей, как падение реальной заработной платы и уровня жизни, сокращение средней продолжительности жизни и др. М.Интрилигейтор, например, отмечает, что снижения уровня инфляции в России удалось добиться большей частью за счет невыплаты заработной платы. По его мнению, экономический упадок в России может привести к социальной и политической нестабильности и даже возвращению своего рода авторитарного управления.

Все это в конечном итоге отразилось и на самих реформах. Как отмечают американские эксперты, важнейшая черта экономики переходного периода состояла в снижении реальной заработной платы, одним из последствий которого стало резкое и длительное падение экономической активности. Оно оказалось намного серьезнее, чем предсказывали экономисты, и не могло быть объяснено лишь крушением командной системы. За счет массированного перераспределения доходов, вызванного либерализацией цен и инфляцией, возникли динамичные изменения совокупного спроса, которых не предвидели реформаторы. Вместе с сокращением реальных доходов внутренний спрос упал до неожиданно низкого уровня. “Ирония судьбы заключалась в том, что в результате падения реальных доходов предприятия лишились рынков для своей продукции. Соответственно, совокупный внутренний продукт упал значительно ниже потенциального предложения... Полученное в итоге сочетание инфляции (вызванной как ростом издержек, так и ростом заработной платы) и падения производства означает, что стагнация в ее крайней форме, очевидно, сохранится, тогда как комплексные производственные связи, созданные на протяжении десятилетий планового хозяйства, продолжают разрушаться”.

Профессор Университета штата Мичиган Т.Вайскопф, осуждая “шоковую терапию”, подчеркивал, что экономическая стратегия должна включать такой процесс либерализации и стабилизации, который не допускает падения спроса на отечественную продукцию и ограничивает усиление неравенства в покупательных способностях различных слоев населения.

От западных наблюдателей с самого начала не укрылся упрощенный подход к проблемам и условиям становления, функцио- нирования и регулирования рыночной экономики. Некоторые из них предупреждали, что проведение такого подхода в жизнь может навсегда свести постсоциалистические страны, переживающие переходный период, к положению слаборазвитой периферии мирового хозяйства и вызвать острые социальные конфликты. “Предпринимательство может принять форму вымогательства с использованием угрозы насилия. Увы, кажется, именно такой тип капитализма процветает в России”, – отмечает Дж.Тобин. Даже умеренные оппоненты проводимой стратегии и тактики реформ отмечают, что “в Россию пришел грубый, необузданный” вариант капитализма, который “без введения какого-либо контроля и сдерживания в виде конкуренции и государственного регулирования отнюдь не лучше старой централизованной плановой системы”.

В соответствующих оценках и определениях нет недостатка. Американские специалисты Э.Эмсден, М.Интрилигейтор, Р.Макинтайр и Л.Тэйлор подчеркивают, что “рыночный фундаментализм”, взятый на вооружение архитекторами трансформации, однозначно рассматривавшими наследие социализма как чистый пассив и отвергавшими его целиком по идеологическим соображениям, имел результатом примитивный капиталистический эксперимент из времен XVIII в. Но в современных условиях конкуренции и технического прогресса эта модель свободного рынка просто не соответствует подобным задачам. “По историческим меркам то, что они пытались сконструировать, уже устарело. Выбор в качестве модели крайней, примитивной формы рыночной экономики так и не заложил фундамент для перехода к современной капиталистической экономике”.

Подобную оценку разделяет и даже еще более обостряет другой американский экономист, профессор Колумбийского университета Р.Эриксон, который определяет постсоветскую экономическую систему как “индустриальный феодализм”, напоминающий экономические отношения в средневековой Западной Европе на новой технологической базе (дезинтеграция государства, обособленность хозяйств и регионов, фрагментарная структура рынков, неопределенность прав собственности, роль личностных связей и др.). Она унаследовала многие политические, социальные и экономические характеристики советской системы и представляется как ее своеобразный мутант, результат ее естественной реакции на радикальную реформу, направленную на создание основ современной рыночной экономики. Такая система неэффективна с точки зрения экономического роста и может потребоваться значительно больше времени, чем ожидалось, для создания институтов современной рыночной экономики.

В особенно резкой форме сходную точку зрения выразил бельгийский экономист Ж.Нажельс, который еще в 1991 г. употребил термин “дикий капитализм” применительно к той экономической ситуации, которую наблюдал в транзитивных странах. “Дикий капитализм” характеризуется абсолютным доверием к законам рыночной экономики в ее чистом виде, когда любое государственное вмешательство рассматривается как нарушение саморегулирующихся рыночных механизмов. Негативные социальные последствия рыночного регулирования считаются той ценой, которую, якобы, следует платить за повышение эффективности экономики. Если отмена государственных субсидий вызовет рост цен, то, по мнению сторонников “чистого” рынка, это уменьшит объем спроса и приведет к восстановлению равновесия, а крах слабых предприятий только оздоровит экономику. Такова в общих чертах, по мнению Ж.Нажельса, экономическая доктрина “дикого капитализма”, который ведет к усилению различий в доходах, порождает серьезные социальные и региональные диспропорции.

Л.Клейн отмечает, что в самой теоретической постановке вопроса архитекторами рыночных реформ, отвергавшей в переходный период все элементы социализма, “понятиям социального равенства, справедливости при распределении богатства отводится второстепенная роль”. Эту же мысль развивает П.Реддавей. Крупномасштабная приватизация, пишет он, была осуществлена методами, которые, если не в теории, то на практике, игнорировали социальную справедливость. В результате значительная часть активов по дешевке была приобретена директорами бывших государственных предприятий, а также предпринимателями, вышедшими из теневой экономики и имевшими тесные связи с коррумпированной верхушкой. Особенно важными оказались события 1995 г., когда с помощью схемы кредитов под залог акций финансовым олигархам была дана возможность присвоить важнейшие государственные активы при минимальных или нулевых затратах.

Между тем Л.Клейн обращает внимание на важность социального аспекта для конечного результата. Быстрое возникновение крайне неравномерного распределения доходов и имущества, сопряженное с ускоренной приватизацией и введением рыночного механизма, “нежелательно, поскольку для нормального функционирования системы как в период перехода, так и после него необходимо сотрудничество совместно работающих людей. Примечательной чертой успешно развивающихся стран Азии является достижение ими показателей относительно справедливого распределения доходов и имущества”.

Добавим, что такая ситуация чревата и другими весьма далеко идущими последствиями, а именно подрывом человеческого капитала, его бегством из наукоемких отраслей, составляющих потенциал будущего развития экономики страны, и даже из нее самой, о чем убедительно говорят М.Интрилигейтор и его соавторы. Неизбежно возникает вопрос, каковы же результаты десятилетнего реформирования. Фактически единственным положительным моментом “шоковой терапии” признается то, что она обеспечила невозможность возврата к старой экономической системе. В то же время успешная реализация тех инструментальных задач, которые составляли сущность трансформации согласно концепции “Вашингтонского консенсуса” и радикальных реформаторов (снижение инфляции, ликвидация бюджетного дефицита, полная либерализация внутренней и внешней торговли, осуществление массовой приватизации, даже с учетом наметившегося в 2000 г. экономического роста), является лучшим доказательством их ограниченности. Согласно Дж.Стиглицу, набор необходимых инструментов и целей развития значительно шире того, что предлагалось “Вашингтонским консенсусом”. Целями развития являются повышение уровня жизни, в том числе улучшение систем здравоохранения и образования, сохранение природных ресурсов и окружающей среды, развитие демократии и участия в процессе принятия решений. Если выразить сущность реформы другой триадой: “рыночная экономика – эффективность – экономический рост”, то оценки, естественно, будут другими.

Профессор А.Ослунд (Фонд Карнеги за международный мир), ставший одним из соавторов и защитников программы радикальных реформ, придерживается точки зрения, что, учитывая демократизацию государства, ликвидацию государственной собственности и бюрократической координации, распределение ресурсов на основе рыночных принципов, монетизацию экономики и ужесточение бюджетных ограничений, российская экономика уже стала рыночной. Однако в этом вопросе мнения экономистов коренным образом расходятся. Те аргументы и критерии, которые используются одними экономистами для доказатель

123	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: