Железная пята «нового порядка»

Владислав Смирнов

«Ростов под тенью свастики»
ХОЛОДНАЯ ОСЕНЬ 1941-го

 

М. ВДОВИН. Всю зиму с 40-го на 41-й год шли учения ПВО. Прожектора чертили ночное небо. Прожектористы учились «ловить» самолеты. Вообще-то население к войне было подготовлено по линии ОСОВИАХИМа хорошо. Регу­лярно проводились учебные воздушные тревоги, люди ходили по тревоге в про­тивогазах, даже работали в них на про­изводстве. Заклеивали окна крест-на­крест. В апреле по городу прошел слух: над городом пролетал фашистский са­молет с зажженными бортовыми огня­ми, со свастикой на борту. Летел он на низкой высоте, покружил над Ростовом и ушел в сторону Азовского моря, от­куда и прилетел. Но официальных сооб­щений по этому поводу не было.

 

Е. КОМИССАРОВ. Война быстро приближалась к Ростову. Принес отец как-то с работы три противогаза - себе, маме и мне. А мне - 11 лет. В общем-то, штука интересная. Однажды напялил я его себе на голову. А снять не могу. В доме один, помочь некому. А тут в нем что-то заело. Дышать стало труд­но. Бегу на улицу. Размахиваю руками, привлекаю к себе внимание прохожих. Мычу что-то. Глаза уже на лоб лезут. Пацаны вокруг меня радостно пляшут: еще бы, такое зрелище! Для них это все - бесплатное кино. А у меня уже коленки подгибаются. Хорошо, какой-то взрослый сообразил, что тут уже не до смеха. Сорвал с меня этот дурацкий противогаз. Я стою, как рак, красный. Ртом воздух хватаю. Так я в последний раз надевал противогаз...

 

Л. ШАБАЛИНА. В 41-м мне было 12 лет. У матери еще трое: Саше - де­сять, Вере - четыре, Наде год и восемь месяцев. Несмотря на это, мама ходила рыть противотанковые рвы, за Чкалов-ским. Копали их в основном старики и подростки. Копали до поздней ночи. Туда и обратно - пешком. Трамваи не ходили. Позже мне один военный рас­сказал, что рвы эти не могли остановить танки. Подходит колонна, головной танк расстреливал ров в одном месте, осыпая землю, потом утюжил ее, делая съезд и въезд, и колонна двигалась дальше.

 

М. ВДОВИН. Перед первой оккупа­цией осенью 1941 года был организован городской комитет обороны. Его пред­седателем назначили Двинского - сек­ретаря обкома партии. И, начиная с 26 октября, стала выходить вместо газеты «Молот» газета «На защиту Ростова». С 1 января 1942 года вновь стал печатать­ся «Молот».

 

Е. КОМИССАРОВ. Город готовил­ся к налетам вражеской авиации. В подвалах оборудовали бомбоубежища, рыли щели. Как рвутся бомбы, мы ви­дели в кино. А вот как горят «зажи­галки», никто не знал. Местные власти организовали показательные тушения этих бомб - учебу населения. Выгля­дело это так. На какую-нибудь площадь приносили такую бомбу. Начиналось с того, что пожарники уговаривали тол­пу отойти. А люди, наоборот, старались подойти поближе, чтобы получше рас­смотреть это «чудо». Терпение у по­жарников кончалось, и они поджигали бомбу. Она начинала отчаянно плевать­ся искрами. И толпа разбегалась. Тогда дюжий пожарник в кожаном фартуке с огромными щипцами подкрадывался к ней. Поток искр горящего фосфора усиливался. Эти искры поджигали все, что могло гореть. Бомба вертелась, раз­брасывая искры фейерверком. И подой­ти к ней было не так-то просто. Но у нее было слабое место - мертвая зона, где не было искр. Вот в эту зону пожарник и должен был вскочить. И захватить бомбу клещами. А затем бросить в зара­нее подготовленную бочку с водой. Или засыпать ее песком.

 

Вообще-то эти бомбы имели умышлен­но малую пробивную силу, чтобы застре­вать на чердаках - в самых уязвимых для пожара частях домов. На чердаках во время воздушной тревоги дежурили люди с крепкими нервами. Когда бомба упадет, ее нужно побыстрее, пока она не разгорелась, схватить шипцами и сбросить на улицу.

 

Одно дело сидеть в бомбоубежище. Другое - стоять на крыше. И ждать, когда тебе на голову свалится «зажи­галка» или того хуже - фугасная бомба. У нас на чердаке стояли и бочка с во­дой, и ящик с песком. И были наготове клещи. Но Бог миловал. Не пришлось играть в эту «игру».

 

Как сейчас помню звуки воздушной тревоги. По радио напряженный голос диктора бесконечно повторяет: «Граж­ дане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И начинали противно гудеть заводские гудки. Плаксиво, коротко вскрикивать паровозы. За душу берет тоска. Внутренности опускаются куда-; то вниз. И губы невольно шепчут мо- 5 литву. |

 

А. АГАФОНОВ. Я жил тогда в доме-гиганте, он занимал целый квартал между Ворошиловским и Соколова по Красноармейской. Дом строили в 30-е годы, тогда была гигантомания. В этом доме было бомбоубежище. Сейчас в том подвале два магазина. До начала войны было много учений гражданской обо­роны. Но с началом воздушных тревог все пошло кувырком. Выяснилось - в доме 230 квартир да еще два общежи­тия - разве могло бомбоубежище вместить всех? Во время первой тревоги все ринулись туда. Люди пытались как-то поддержать дух друг друга, не тол­каться. Некоторые не верили, что это настоящий налет. И вот какой-то куль­тмассовик-затейник (он работал во Двор­це пионеров) вскочил на кучу ящиков и, вместо того, чтобы успокоить людей, хрипловатым истошным голосом закри­чал: «Граждане! Кончайте эти ненуж­ные разговоры - это настоящая война!» Началась паника, были сердечные при­ступы. Перед войной такого состояния у людей не было. Война как бы сразу все изменила.

 

М. ВДОВИН. В первый раз немец­кий одиночный самолет бомбил Ростов в конце июля 1941 года. Он прилетел со стороны Азовского моря, на низкой вы­соте, с горящими бортовыми огнями и сбросил несколько бомб: на южной гор­ловине станции, там сейчас находится путепровод на проспекте Стачки. Был разрушен двухэтажный дом. Практи­чески все его жильцы погибли. Сбросил бомбы и на мост, но промахнулся. Раз­вернулся и улетал.

 

А. КОТЛЯРОВА. До оккупации были бомбежки. Четвертого августа у меня родилась дочь, и я находилась в роддо­ме. Меня должны были забрать домой 14-го. Но муж, проводник на железной дороге, уезжал и настоял на том, чтобы меня выписали раньше, 12-го. А 13-го августа роддом разбомбили.

 

Это был один из первых налетов на Ростов. Позже город бомбили очень час­то. Мы скрывались в подвале. И один раз нас чуть не завалило. А моей кро­хотной девочке засыпало землей гла­за. Я ничего не могла сделать - она все время плакала. Я молила Бога: «Боже, возьми ее! Зачем ей мучаться!» Потом соседка мне посоветовала: промой ей глаза своим молоком. И все обошлось.

 

Н. ПЕТРОВКИНА. Немецкие само­леты при бомбежке летали очень низко. Особенно первое время - город был еще не защищен, чего им бояться. Говорят, в первых налетах участвовала одна жен­щина - так ее лицо было видно: бомбит и смеется. На станции разбомбили вагон с деньгами, и ветер носил бумажки по округе. Некоторые несли их мешками. То ли это немцы их подсунули, фаль­шивые, то ли наши не успели увезти, мы так и не узнали.

 

Б. САФОНОВ. Больше всего мы бо­ялись бомбежек - жуткое дело! Мать у меня работала на ДГТФ, там на складах мы и прятались. Небольшие жилые дома были ненадежными - пробивало все на­сквозь. Прятаться можно было только в крупных зданиях. Жертв после бом­бежек было очень много. Особенно пер­вое время - ведь город был практически не защищен. Стоит, скажем, очередь за продуктами, а немец налетает и бомбит. И на улицах в местах скопления людей валялись руки, ноги, головы.

 

В. ВИННИКОВА. Когда начались на­леты, отец с соседями вырыл в огороде окоп. Довольно большой. Шириной с метр, буквой «Т». И глубокий. А держа­ли мы в то время барана. Так вот этот баран - еще и самолетов не видно - он в окоп. Лучше всяких сигналов противо­воздушной обороны нас предупреждал. Правда, его потом трудно было оттуда вытаскивать. Самое страшное: ты сидишь в окопе, а самолеты подлетают. Все в тебе так и сожмется. Куда он летит? Дальше или к нам? А мы жили на самой окраине города, недалеко от ботанического сада. Рядом - железная дорога, и ее часто бом­били. Сидишь и слышишь: то там бомба взорвалась, то там... Иногда в этом окопе приходилось подолгу сидеть. Как в скле­пе. Брали туда коптилку, постель...

 

А другие соседи прятались в темном коридоре, будто он мог их спасти. Вооб­ще все старались держаться вместе. Во время бомбежек собирались группами. Как-то увереннее себя чувствовали, да и вдруг кому помощь будет необходима. Недалеко от нас жила маленькая девоч­ка, годика два с небольшим ей было. Только начала разговаривать. Люди бе­гут в погреб, а она подбегает и спраши­вает: «Кто последний?».

 

А. АГАФОНОВ. Многие эвакуиро­вались. И весь наш огромный двор был завален скарбом, который нельзя было увезти. Особенно много было книг - классиков марксизма-ленинизма и другой политической литературы... Мы, мальчишки, долго рылись в этих кипах, искали книжки с картинками. Среди этой книжной макулатуры мы нашли письмо. Прочитали его. Оно нас поразило. Письмо было из Москвы. Са­мое страшное: в нем писалось, что в Москве - паника, идет эвакуация. И адресату рекомендовали поскорее уез­жать из Ростова. Мы были воспитаны в духе патриотизма и не понимали, от­куда может быть паника, тем более в Москве. Но адрес-то был нашего дома и фамилия адресата - Каганович. Вот тут мы растерялись. На всякий случай (наверное, услышали эхо 37-го года) мы решили письмо это предать сожжению, чтобы никто ничего не знал. Много лет спустя я заинтересовался, был ли Ка­ганович в этом доме, и кто он такой. Да, действительно, в десятом подъезде, на втором этаже жил один из братьев Лазаря Кагановича.'Многие, живущие там сейчас, помнят эту семью. Она пос­ле эвакуации вернулась в Ростов, но жили Кагановичи уже в другом доме. Хотя кто-то из родственников этой се­мьи живет там до сих пор.

 

Р. ПЕТРЯКОВА. Ростов бомбили страшно. Особенно тяжелы были первые бомбежки в середине августа 41 года. Война только началась. Мы все дума­ли, что она быстро закончится. Фронт находился далеко. И на тебе - бомбы сыплются на город.

 

В 60-е годы на углу Буденновского и Московской достраивали здание, рыли котлованы под фундамент. Я тогда хо­дила и всем говорила: здесь будет много костей - здание разбомбили и накрыло людей.

 

Немецкие летчики куражились над нами: бросали с самолетов металличес­кие бочки с дырками. Стоял страшный вой, кровь от него леденела. А однаж­ды сбросили рельс на понтонный мост, который вел на Зеленый остров. Он до сих пор на берегу Дона торчит глубоко в земле.

 

М. ВДОВИН. С конца сентября 41-го начались разведывательные полеты не­мецкой авиации. Летали одиночные самолеты. С середины октября стали летать ночью. Прилетали одиночные бомбардировщики, сбрасывали груз и улетали. Днем бомбы не бросали, а просто летали, а ночью бомбили. Пер­вая более или менее крупная бомбеж­ка состоялась 11 октября. Штук восемь или девять «Хейнкелей-111» бомбили район вокзала, улицы Сиверса. Мы, мальчишки, уже хорошо знали немец­кие самолеты. О том, как опознавать вражеские самолеты, писала и газета «Молот». Они разошлись веером. Один из них спустился, пошел на низкой вы­соте и стал строчить из пулемета. Мой отец в то время работал на Лензаводе начальником котельной. А у них на крыше котельной стояли крупнока­либерные пулеметы. И наши стрелки этот «Хейнкель» подрезали. Он внача­ле развернулся, пошел было к Дону, потом потерял высоту и упал где-то за Гниловскои. Летчиков немецких взяли, и в газете «На защиту Ростова» были фотографии их и обломков самолета.

 

С. ЛЮБИМОВА. Мне уже 90. Я в Рос­тове с 28-го года. Наш дом - полубарак стоял на углу улицы Журавлева, за ны­нешней гостиницей «Интурист». А рядом в сквере были окопы. Когда муж уходил на фронт, говорил: «Прячься, где хо­чешь, только не лезь в окопы - их в пер­вую очередь бомбить и обстреливать бу­дут». И вот после налета самолетов в тех окопах было полно трупов. Когда наши ушли, мы стали их закапывать сами. Ни­куда не носили. Где лежали, там и яму рыли. Там на углу тумба для афиш стоя­ла. Под ней я сама закопала двух наших солдат. Документы тогда не брали. Вот они и считаются без вести пропавшими. Они там до сих пор лежат.

 

Е. КОМИССАРОВ. Отчетливо помню первое «крещение». Гуляя по улице, заметил, как засуетились прохожие. По­сматривают на небо. Вижу - летят! Мед­ленно летят клином девять тяжелых немецких бомбардировщиков. Обычно в это время все жмутся поближе к убе­жищам, щелям. Побежал и я к своему укрытию. Его соорудил во дворе отец. Это был настоящий блиндаж - окоп, накрытый досками и бревнами, засы­панный землей. Там мы держали запас еды, воды, свечей. На случай, если нас там завалит. Был там и запасной вы­ход. Он упирался в забор. Мы, как сус­лики, высунувшись из укрытия, через заборные щели могли наблюдать за тем, что происходит на улице. Потом, когда война вошла в город, мы оценили по до­стоинству наше сооружение.

 

Я был уже во дворе, когда услышал свист падающих бомб, вбежал в дом, чтобы предупредить родителей, и пер­вые бомбы начали рваться прямо у нас во дворе. Мы кинулись было к блиндажу, но - поздно. Рвануло так, что вышибло все стекла. Отдельные взрывы слились в сплошной грохот. Дом трясет. Пол под ногами ходуном ходит. Забились в угол, за шифоньер. Он валится на нас. Придерживаем его руками. Мама крес­тится. Абажур под потолком болтается. Штукатурка сыплется на головы. В раз­битые окна влетают комья земли, кам­ни. Вонища от дыма и газа. Ощущение какой-то тупой животной безнадежнос­ти. И мысль что-то вроде: «Скорее бы уж! Любой конец, но скорее!» Когда все кончилось, и мы выбрались на двор, ви­дим, что двора-то вообще и нет. Кругом валяются бревна. Полно свежевырытой земли. Забор лежит. На проводах доски качаются. Дымище и горелая вонь.

 

Чуть пришли в себя, стали разби­раться: почему это немец нас так бом­бил, что он тут за объект нашел? И сразу поняли: самолеты привлекала высоченная труба, торчащая совсем ря­дом с нашим домом. Принадлежала она маленькому литейному заводику. Мы всей улицей умоляли директора этой «трубы» убрать ее, дабы не привлекать такой мишенью внимание немецких са­молетов. Директор уперся: «Не могу, -говорит, - у меня с этой трубой техно­логический процесс связан». Мы: «Да черт с ним, с твоим процессом, жизнь людей дороже». Бомба разрешила наш спор. В очередную бомбежку трубу снес­ло взрывной волной.

 

В. ЛЕМЕШЕВ. Первая бомбежка за­стала меня в школе, учительница меня задержала, день был красивый, сол­нечный, было хорошо видно, как летят бомбы. Бомбили здание облисполкома, в котором находилось все управление городом. Я выскочил из школы как ошарашенный. Смотрю, на земле ле­жит женщина. Крови немного вытекло, а убитая. К ней подошли люди. Хорошо помню: одна бомба упала на Пушкинскую, другая на Горького - попадала в здание, стоящее на углу Соборного, тогда его звали «профессорский» дом. Спустя несколько часов после бомбеж­ки мы туда пошли. Там снесло целый угол и были видны обнаженные кварти­ры, свисали кровати, мебель...

 

Е. КОМИССАРОВ. Мы, пацаны, с немецкими самолетами разобрались. Скажем, если они летят чуть в сторону -лезем на крышу. Смотреть, куда бомбы падать будут - информируем взрослых. Но если самолеты летят курсом на тебя, стой спиной ко входу в щель. И смотри в оба! Так же, как немецкий летчик знает, когда надо нажать на гашетку, так и мы чувствовали тот момент, когда черные капельки, отделившись от самолета, по­летят вниз. Тут уж забивайся поглубже!

 

Наших самолетов в воздухе поч­ти не было. Один лишь раз мы виде­ли, как наш тупорылый истребитель, «ишачок», как их называли, ввязался в драку с немецкими самолетами. Ско­ро у него кончились патроны. Он вер­телся, стараясь оторваться от немцев. А те хладнокровно преследовали его. Ис­требитель подбили-таки, он задымился. Нам показалось, что он падает прямо на наш двор. Смотрим: из него что-то вы­валилось. Толька, сосед, кричит: «Вы­мпел летчик выбросил!» А это летчик с обгорелым парашютом из кабины выва­лился...

 

М. ВДОВИН. 26 октября примерно в три часа дня немец сыпанул целую кучу мелких бомб на район кожзавода, винзавода «Азервинтреста», дрожзаво-да. Главное, он разбил все корпуса же­лезнодорожной больницы. Это ж надо было догадаться: когда началась война, крыши всех корпусов больницы были выкрашены камуфляжной краской, а она сверху хорошо видна. На эту ми­шень и шли самолеты.

 

Е. КОМИССАРОВ. Война началась для меня, а мне было 11 лет, с приказа сдать приемники. Все почувствовали, что это серьезно и дружно потащили их на особые пункты. У нас был СИ-235 - простой ящик с квадратной дыр­кой посредине и двумя ручками. Мне нравилось крутить в приемнике руч­ку и слушать иностранную речь. Себя как-то умнее чувствуешь. Иной раз за­помню какое-нибудь слово, да и ввер­ну небрежно в разговоре с уличными приятелями.

 

Второй потерей была овчарка Рекс. Это был красивый крупный пес. Ее спе­циально обучали собачьим премудрос­тям в обществе «ОСОАВИАХИМ». Даже собачий паек получал наш Рекс. Его мобилизовали в армию. Как нам объяс­нили: «Ловить парашютистов». Немец­кая овчарка будет ловить немецких диверсантов! И гордость была за Рекса и жалко было терять хорошего друга.

 

Взамен дали выбракованную тощую ов­чарку по кличке Амур. Недолго жил у нас этот пес. Сдох в тот день, когда в город вошли немцы. Немецкая овчарка не пережила немецкого нашествия.

 

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Мы жили на окраине, в Красном городе-саде, на улице 2-ой Кольцевой, дом 125. Так что у меня взгляд «окраинного» че­ловека.

 

Город готовился к обороне. У нас три раза дома стояли стройбатовцы. Они рыли окопы и сооружали укрепления.

 

Их кормили обычно пшеничным супом, они его называли «суп-блон­динка». И говорили, что от него «киш­ки слипаются». С питанием тогда у нас еще было нормально. Мама приносила мешками огромных сазанов и запекала их в коробе.

 

Солдаты приходили под вечер уста­лые, замерзшие, и как они говорили «отогревали душу борщом». Был среди них огромный малограмотный парень Яша, с Урала. Грузин Шота учил меня играть на цимбалах. Были еще Костя, Ваня, Пантелей Карпович. Я у него спра­шивала: «Сколько людей в роте?» А он смеется: «В роте - зубы». Мы с ними подружились. Когда они уехали, мама с ними переписывалась. Почти все они погибли под Таганрогом. Ваня пропал без вести, Пантелей Карпович вернулся без ноги - он-то и рассказал о судьбе наших постояльцев.

 

Е. КОМИССАРОВ. Войну мы по-настоящему почувствовали, когда немецкие самолеты появились над городом. В подвалах домов срочно обо­рудовались бомбоубежища. Окна домов заклеивались полосками бумаг крест-накрест. Взрывной волной стекла дро­бились. Но не разлетались и не ранили людей.

 

Немецкие самолеты летели обычно гусиным клином, по девять штук. С севе­ра на юг. Бомбить батайский железно­дорожный узел. Город пока не трогали. Для нас, пацанов, это был волнующий воздушный спектакль. Конечно, под ложечкой сосало немного, но страха настоящего еще не было. Пока первая бомба не свалилась «на голову».

 

А как старались зенитки! Они сер­дито рявкали. Около самолетов беззвуч­но рвались как бы кусочки ваты. Но взрывы были почему-то позади самоле­тов. Наших истребителей в воздухе не было.

 

Когда стрельба- заканчивалась, по опыту все знали, что надо на какое-то время прятаться. В наступившей тиши­не вдруг возникал нудный, зудящий звук. Это возвращались осколки от зе­нитных снарядов. Слышно было, как они барабанили по крышам. Мы знали, когда можно было высовываться из укрытия и торопились собирать куски еще горячего рваного железа. Для нас, па­цанов, это была своего рода уличная ва­люта. Чем тяжелее осколок, тем больше он стоил. А потом их у всех набралось столько, что наступила «инфляция». В цене поднялись гильзы. Но это было тогда, когда война вошла в город.

 

В. ЛЕМЕШЕВ. Я родился и жил в доме, который находится с тыльной стороны нынешнего здания Думы. До войны там был облисполком, а район назывался Андреевским. Так что мы на­ходились в эпицентре событий. В этом здании работала администрация, все управление городом, все коммуника­ции - так что немцы бомбили его в пер­вую очередь. Но когда идет обстрел или бомбежка, это и у наших, и у немцев, много снарядов попадает не в цель, а рядом. И вот нам казалось, что все бом­бы летят в наш дом. Дома энергетиков были громадные и сколько в них попало бомб - не сосчитать. Но это были дорево­люционные строения, у них - глубокие подвалы, а к тому же там сделали мощ­ные подпорки от завалов. Но жертв все равно было много. Бомбили обычно но­чью, днем летчики меньше летали - бо­ялись, что их собьют.

 

Е. КОМИССАРОВ. Одна из бомб с полтонны весом как-то не так воткну­лась в землю. Вошла под углом. Повернулась. И почти вышла на поверхность. Но не разорвалась. И надо было ее обезвредить. А как? Нашелся бедовый милиционер. «Я ее расстреляю», - го­ворит. Участок этот огородили. Подко­пали бомбу так, что стал виден взрыва­тель. Часть ее корпуса засыпали разным мусором, землей. Обложили бревнами. Построили доморощенное сооружение. Чтобы осколки не разлетелись. Мили­ционер устроился невдалеке, напротив. Улегся в канавку и стал, из винтовки в бомбу стрелять. И, наконец, попал-таки. Рвануло. Да не так, как все пред­полагали. Из-за этого «инженерного» сооружения взрывная волна хлестнула в сторону милиционера. И куда-то унесла его. Жив он остался, но заикаться стал.

 

В. СВИРЬКОВ. Это было в ноябре 41 года. Части Красной Армии отступа­ли по Таганрогскому шоссе. Наш пост связи стоял на Каменке. Бойцы, прохо­дящие мимо, кричали нам: «Тикайте, сейчас здесь будут немцы. Танки идут!» Вот прошла последняя колонна, по все­му видно: потрепанная в боях. И все. А приказа отступать нам не было. Что делать? У меня пистолет, у бойцов три винтовки. И ни одной гранаты. Бросить пост? За невыполнение приказа - рас­стрел. И вот вдали уже слышен вроде бы гул - танки! А может, это нам и по­казалось - нервы были напряжены до предела! И наконец, мы получили приказ отойти. Я еще успел заскочить до­мой, попрощаться с родными.

 

Е. КОМИССАРОВ. Во время «смены властей» в городе началась грабиловка. Растаскивали все подряд. Народ добы­вал товар и продукт по-разному. Тянет мужик ящик с папиросами «Беломор­канал». Встречный кричит ему: «А там ребята «Казбек» нашли». Бросает му­жик свой «Беломор» и - за «Казбеком». Выше сортом товар.

 

Другой согнулся под тяжестью меш­ка с мукой. Белый весь. Мешок на пле­че. Тащит его, видно, издалека. Еле идет. Опустить на землю не решает­ся - не поднимешь потом. А идти даль­ше мочи нет. Наклоняется и отсыпает часть на землю. Шагов через полета от­сыпает вновь. И так далее. Идет, а по­зади остаются белые кучки...

 

На вокзале обнаружили цистерну с патокой. Все бы хорошо, но как ее взять. Народ галдит кругом решают эту проблему. Опускают в горловину на ве­ревке ведро. Ведро не тонет. И жизнь подсказывает решение. Сколачивают артель человек на десять. Выбирают мужика полегче. Хитро обвязывают его. И на веревке в полусогнутом состо­янии опускают внутрь. Там он и зависа­ет над поверхностью патоки, касаясь ее задницей и каблуками сапог. Опускают ведро. Он зачерпывает патоку. И ведро пошло наверх. Обслужил мужик свою артель - опускают другого. Все бы ни­чего, но зазевались мужики наверху. И окунули очередного добровольца глуб­же обычного. Патока - не вода - тря­сина. И вот у него в штанах и сапогах тягучая липкая масса. Напряглись му­жики, сильно тянуть боятся - веревка ненадежная. А мужика уже засосало по пояс. Орет он там благим матом! Не хочет «сладкой» смерти. Кругом гвалт«| и суета. Хорошо, нашлась холодная го­лова. Сбегал кто-то домой и притащил цепь. Это и спасло мужика. Идет бедо­лага домой. Тащит свои ведра. Весь в патоке. И наконец у него штаны слип­лись, снял он их. И рысью домой. Бо­сиком и в трусах. А ноябрь в тот год выдался страшно холодный...

 

Л. ГРИГОРЬЯН. Напротив нас как раз был продуктовый склад. И вот люди кинулись на него еще не изголодавши­еся, не доведенные до крайности и та­щили все подряд. Выкатывали бочки с маслом, с медом. Дрались, рассовывали по карманам ватников сливочное масло. Описывали мне еще и такую картину. Где-то недалеко были винные склады. Их тоже грабанули, а потом взорвали. И огромный поток вина струился к Дону. А нашим бухарикам хоть бы что: черпали кастрюлями, пили прямо из текущего потока, окунув губы в струю. Напивались и валялись пьяные. Может быть, кто-то и захлебнулся...

 

В. ЛЕМЕШЕВ. На месте нынешне­го здания энергетиков до войны стоя­ло одноэтажное здание, там находился магазин «Энергосбыт». И между ним и зданием облисполкома стояла баррика­да. Мощная такая, выложенная в не­сколько рядов кирпичей. А внутри на­бита цинковыми ящиками с патронами. Баррикада была выстроена бойницами в сторону Дона, а вход в нее был с Се­машко. Но ведь неизвестно, откуда мог появиться враг, -в какую сторону стре­лять. Ни одного выстрела из этих пат­ронов, что лежали внутри, произведено не было.

 

Таких баррикад в городе было по­строено много. Они фактически только перекрывали путь отступления наших войск.

 

Сначала вроде бы была подготовка к обороне. На Большой Садовой появил­ся артиллерийский дивизион на конной тяге. Бойцы сняли орудия, стали их расставлять, перемещать - прикидыва­ли, откуда лучше вести огонь. Ну, ду­маю, будет бойня. А потом они снялись и ушли.

 

Сильных, организованных боев со­противления в городе не было. Но от­дельные стычки местного значения про­исходили. Недалеко от места, где мы жили, стоял наш танк. У него, видимо, была разбита ходовая часть, и он врезал­ся в стену. А потом немцы его расстре­ляли - башня была пробита, насквозь.

 

Мы все пытались узнать, что случилось с танкистами, позже залезли в люк, но убитых там не было. Подбитые наши танки стояли и в других местах.

 

Э. БАРСУКОВ. У меня мама рабо­тала в милиции. С самых первых дней войны она пропадала на работе почти день и ночь.

 

Война двигалась к нам быстро. Мы в те дни перебрались жить к тетке Анне Алексеевне, в дом, который стоял неда­леко от того места, где сейчас находится кинотеатр «Буревестник». А там был радиокомитет - стратегический объект. Поэтому и бомбили это место особенно жестоко.

 

Перед вступлением немцев в город была полоса особенно ужасных налетов. Бомба упала прямо в толпу у горсада. Везли горы трупов.

 

Слышу как-то вечером шум на лест­нице: «Почему, сволочи, не тушите свет, нарушаете маскировку!». А это загорелся радиоцентр, а от него дом напротив, - сейчас там книжный мага­зин. Вообще город пылал, как факел.

 

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Не­мецкие самолеты пролетали через Крас­ный город-сад. На подлете звук отли­чался. Прятались мы в окопе, который отец вырыл в огороде. Первая бомбеж­ка: брат, а ему было шесть лет, глазенки вытаращил, рот открыт, бежит ко мне. И мы влетели в этот окоп. Хорошо было видно немецкие самолеты. Смотришь -от него капли отделяются. И тебе ка­жется, что ты притягиваешь эти капли. Страшное ощущение - они падают имен­но на тебя. Но немцы чаще пролетали мимо, они бомбили переправы на Дону. Бывало, спрятаться в окоп не успевали, тогда залезали под кровать. Считалось, что если крыша обрушится, то кроват­ная сетка спасет. Мама помещалась не вся под кроватью. У нее хватало сил еще и шутить: «Вот останусь без задней части!» За день-два перед вступлением немцев бомбежки прекратились.

 

А. КАРАПЕТЯН. Примерно за ме­сяц до вступления немцев в Ростов, во второй половине октября, в городе на­чалась паника. Наверное, это был отго­лосок паники в Москве. Прошел слух: немцы прорываются к Ростову. И все начальство покинуло город. Это продол­жалось дня два-три. И народ в этом без­властии стал грабить магазины. Люди разбивали двери, влезали в склады, они находились у входа в Нахичеванский рынок. Тащили все подряд. Другие, более разумные люди, старались это­му мешать. Появилась милиция. Ми­лиционеры стали угрожать оружием, стрелять в воздух. А один милиционер ранил женщину. А в это время мимо проезжали красноармейцы. Подошли несколько солдат и убили тут же этого милиционера. Вообще была страшная неразбериха, суматоха. Мы в это вре­мя с уроков убегали, вылезали из окон, кое-кто прыгал даже со второго этажа.

 

А у нас жили во дворе дед Ваня и ба­бушка Поля, старенькие, беззубые, где-то по восемьдесят им было. Они нам: ребята, давайте запасаться, тащите вино. А рядом был завод шампанских вин. Вино текло прямо по улице, можно было черпать. Принесли. Они: несите подсолнечное масло. С 23-й линии несут масло ведрами. Пошли гуртом. Смот­рим, там стоят большие емкости по 400 кубов. Люди карабкаются по лестнице, скользят, падают. Не было никакой ак­куратности, друг друга толкают, лезут все вперед. Каждый был сам за себя. Никто никому не помогал, а наоборот. Может, это люди такого сорта шли на грабиловку?

 

На 26-й линии был какой-то вин-трест, вино там из бочек вылили в под­вал. Мы прибежали, а кто-то кричит: «Там мужик в вине утоп!» Его столкну­ли туда пьяного. Все равно все продол­жают черпать.

 

М. ВДОВИН. Перед приходом немцев наши люди сделали большие запасы про­дуктов. В Ростове на складах было огром­ное количество всякой всячины. С кон­ца октября в магазины выбросили все: колбасы, окорока, муку, разные сыры, масло... У кого были деньги, все дела­ли запасы. Все распродать не смогли, мешки с сахаром в Дон бросали, вино выливали на землю. И все равно многое еще оставалось. Перед приходом немцев была знаменитая грабиловка. Мой дед взял тачку, поехал и привез два меш­ка соли. Больше, говорит, нам ничего не надо. И вот этой солью мы прожили всю войну, потому что она была тогда в колоссальной цене.

 

А. КАРАПЕТЯН. После рытья око­пов за городом стали на улицах строить баррикады. Перегораживали улицы так, чтобы машина не могла проехать прямо, она должна была поворачивать между двумя баррикадами, а проезд этот был очень узким. Предполагалось, что в это время ее очень удобно обстрелять. Бар­рикады были с амбразурой, там можно было устанавливать пулемет. Разбира­ли старые дома на кирпич и возводили эти баррикады.

 

А. АГАФОНОВ. Рядом с нашим до­мом находился полк связи. Мы туда с мальчишками нередко покапывали, как тогда говорили. Красноармейцы нас всегда приголубливали. Когда мы пришли на территорию полка после ухода наших, нашли там оружие: трех­линейки со штыками, каски, пулемет Дегтярева - пехотный. Оружие, кстати, мы хорошо знали, в школе изучали его без дураков. Проверили винтовки. Кла­ли каску и били бронебойными патрона­ми - пули ее пробивали. Нашли проти­вотанковые гранаты.

 

И вот там был забор, за ним нахо­дилось старое кладбище. Были скле­пы, строили крематорий, но в 37-м строительство прекратили. Ходили слу­хи, что это как-то связано с врагами на­рода. Так мы туда за забор и бросили гранату, которая благополучно взорва­лась. Затем мы, вытащив запалы, отнес­ли эти гранаты домой. Тол прекрасно го­рел, и мы им растапливали буржуйки.

 

Оружие мы спрятали, винтовки от­дельно, патроны отдельно. Думали, что они нам могут пригодиться. Больше все­го нас, конечно, интересовал пулемет.

 

Б. САФОНОВ. После ухода наших в городе началась настоящая грабиловка. Тащили все подряд со складов, магази­нов, баз. Мне повезло: на набережной, на складе, достал соли. И приволок сколько мог - килограммов 8-10. Мне было тогда 14 лет. Этой соли нам хвати­ло на всю оккупацию.

 

А. АГАФОНОВ. В дни «безвластья» люди стали выходить из подвалов. Всех волновал, конечно, хлеб насущный. И каждый старался запастись впрок. Ря­дом с нашим домом были два магазина: промтоварный и продовольственный. В полутемном зале продмага висел яркий плакат с красноармейцем: «Ни одной пяди родной земли не отдадим! Будем воевать на чужой территории!» Надо сказать, что промтоваров почти ника­ких не было, кроме пуговиц, иголок, подушек и перин. А, в продовольствен­ном кое-что оставалось. Были и трагико­мические моменты. В подвале того ма­газина обнаружили громадную, выше человеческого роста, бочку с вином. Мужики тащили его, как воду, чем могли. И когда бочка изрядно опустела, один мужик наклонился, чтобы зачер­пнуть цебаркой, но перевернулся и по­пал туда головой вниз. Одни ноги тор­чат. Он захлебнулся. И какова реакция людей? Его оттащили в сторону, вместо того, что попытаться откачать, спасти, продолжали черпать вино. Кстати, мне рассказывали, что когда взорвали завод шампанских вин, вино текло прямо по улице, вниз к Дону. И люди черпали прямо из этого ручья, пили, ложась на живот, и тут же валялись пьяные.

 

В продовольственном магазине жен­щины вымазывались патокой, а когда попадали в промтоварный, обвалива­лись в пуху подушек, перин. Нужно было посмотреть на этих «курочек»! Но тогда на это никто не обращал внима­ния - не до юмора было. Хотя один слу­чай был уж совсем неожиданным. Когда женщины «разбирали» детский мага­зин, туда вошел самый настоящий ми­лиционер, в форме, с наганом на боку.

 

Он выхватил свой револьвер и пару раз пальнул в воздух. И стал призывать к порядку. Бабы его окружили. Милици­онер оказался пьяным. А так как все ждали, что вот-вот появятся нем­цы, то сердобольные женщины разде­ли его, переодели в штатское и куда-то увели, чтобы спрятать.

 

А. АГАФОНОВ. Когда наши ушли, первым делом мы обследовали горящие дома. Недалеко от нас горел радиокоми­тет, его наши же и подожгли. А там в подвале лежали радиоприемники. Туда лазили мужики и доставали их. А там в подвале, в темноте разглядеть аппа­ратуру невозможно было. Они поднима­лись наверх, распарывали упаковку и смотрели: если приемник был низкого класса, пинали его ногой и лезли за другим. Потом горящее здание рухну­ло, вход завалило, несколько мужиков так и осталось в том подвале.

 

А. ГАВРИЛОВА. Работала я на за­воде железобетонных конструкций. У меня было шестеро детей. Двое в войну умерли. Когда немцы входили в Ростов, побежали мы на фабрику-кухню, может что-то из продуктов удалось бы достать. Побежала и я. А там две кирпичные баррикады на улице стояли. Сами же их и строили. Ко мне приходят раз в воскресенье: давай, выходи баррикады строить. Я отвечаю: «Посмотрите, сколько у меня детей, куда я пойду?». Старшая дочь: давай я за тебя отрабо­таю. Но один раз все-таки была - кир­пичи подносила.

 

Так вот, когда я прибежала на фаб­рику-кухню, на одной из баррикад стрельба - там какой-то наш красноар­меец оставался. Немец из-за одного угла стреляет, а он - из-за другого. Я между ними и оказалась. Немец мне кричит: «Вэг, матка, вэг!» Я поняла: он преду­преждает - уходи!

 

Мы жили тогда в бараках. Когда немцы в город вошли, и к нам в бара­ки заглядывали. Кричали жутко: пар­тизан, партизан! Мол, где партизаны? Какие партизаны, откуда нам знать? Мы, женщины, как овцы, сбились в кучу. Страх господен! А дети во дворе попрятались по туалетам. Поорали они и ушли. А позже наши бараки сгорели при бомбежке.

 

П. КЛИМОВА. Когда осенью 1941 го­да наши части оставили Ростов, немцы не сразу вошли в него. И вот над го­родом стояла зловещая тишина. Толь­ко собаки выли. А когда вой стихал, становилось еще страшнее. Словно он предвещал нам что-то ужасное. И по­жаров было много. А ночью город, ос­вещенный их огнями, выглядел просто жутким.

 

Л. ГРИГОРЬЯН. Первая оккупация была внезапной. Наша семья не успела эвакуироваться, и утром мы вышли на балкон. И увидели бегущего красноар­мейца, паренька, который снимал на бегу гимнастерку. Винтовку он тоже бро­сил через забор. Он был один, видимо, отставший. Он промчался по улице Горького, и буквально через пятнадцать минут появилась колонна немецких мо­тоциклистов. Их было не меньше 50. Все великолепно экипированы, в касках, с автоматами. Впечатление это произве­ло ужасное - несчастный, растерзанный красноармеец и эта механизированная, автоматизированная, мощная колонна. Было такое ощущение: приехали сверх-человеки, и что это - навсегда.

 

А. АГАФОНОВ. Впервые мы увиде­ли немцев на углу Красноармейской и Ворошиловского. Это была колонна мо­тоциклистов. Мотоциклист с автоматом наперевес сидел за рулем, а в люльке находился пулеметчик. Мы выпучили глаза. Мы стояли группой: Мишка Гу­щин, Ленька Закрыжевский и другие. Нам под четырнадцать подходило, уже

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: