 |
Морская стекольная мастерская
|
|
|
|
Чтобы стекло считалось морским,
оно должно провести в море двадцать-тридцать лет
и достаточно отшлифоваться.
- Вам как всегда, моя дорогая?
Кафе на берегу моря и прямо у железнодорожной дороги – между путями и возможностями, сиди, тяни свою чашечку, смотри, как вдали золотятся купола монастыря на фоне тёмной, в пиках кипарисов, горы, любуйся морской гладью, слушай песню ветра, жди единственного проходящего поезда – гудок и звон рельсов, ожидай толчка в сердце, когда поймёшь – север или юг, запад или восток. Но пока внутри тишина, и можно никуда не спешить, следуя примеру местных жителей. Они долго сидят, разговаривают, не торопятся, как будто у них в запасе вся вечность. Не то, что у жителей больших, северных городов, вечности им отпущено мало, да и та постоянно куда-то вытекает, испаряется, расходуется не по назначению.
Кофе здесь подают в маленьких керамических стаканчиках, усаженных в подстаканники под серебро, инкрустированное рубинами и сапфирами, на минуту ощущаешь себя царственной особой, для которой – вся щедрость Востока. А на самом деле в кафе всё просто, по-домашнему, содержит его семья, муж лет шестидесяти, седой, приветливый, разговаривающий с каждым гостем, как со старым знакомым – а приезжают они сюда ненадолго, сначала белые, уставшие, но воодушевлённые морем, приглядываются с осторожностью ко всему здешнему – что за люди, что за еда, что за место такое? А уезжают тёмные, обласканные солнцем и морем, привычные и к теплу, и к песку в сандалиях, и к объятиям солёной воды, уезжают немного своими, впитав воздух и ветер этой земли, вдоволь напившись местного вина, отведав острых блюд, упаковав чемоданы банками со сладким вареньем из инжира, фруктовой водкой, лавровыми венками, словно победители, возвращающиеся с неведомой войны.
|
|
|
Жена хозяина моложе его лет на двадцать, худая, резковатая в движениях, чёрное каре, сквозь пряди волос – острые, будто у эльфа, уши. Часто улыбается и всегда говорит – именно тебе: "Мой хороший, моя дорогая". Неспешно накрывает на стол, готовит на кухоньке за ширмой, ждёт гостей. Ей приходят помогать дети-подростки: сын и дочь. Сын ходит неслышно, мягко, дочь похожа на мать, рубящие, порывистые жесты, угловатая походка.
Иногда здесь вовсе никого нет – хозяйка нальёт себе чашечку кофе и уходит посидеть поодаль, под навес, отдыхающие спят после обеда в съёмных комнатах, солнце жарит вовсю, и неустанное море на своём ткацком станке ткёт волну за волной.
На столе крошки, но нет птиц, чтобы их склевать – даже чайки здесь почему-то редкие гостьи, потом придёт хозяйская дочка и широким жестом протрёт поверхность стола, взмах головы, светлые волосы, собранные в хвост, прочертят в воздухе зигзаг.
Спит большая собака, похожая на сенбернара, может быть, далёкий предок как раз этой породы. Собака просыпается во время обедов, тихо встаёт и смотрит на отдыхающих. У неё добрые, печальные глаза, она будто стесняется своей немой просьбы. Получив объедки, аккуратно съедает, немного ждёт – а вдруг? и ложится спать.
"Туу, туу, туу", – гудит мощно локомотив, тянущий восемнадцать вагонов, "туу". Четырёхчасовой.
Если я уеду отсюда, будет четыре часа. Я уеду, а собака всё также будет спать, и не заметит моего отсутствия. И хозяйка скажет: "Вам как всегда, моя дорогая?". Скажет, но не мне. И море не остановит свой извечный набег, не замрёт ни одна волна. И сладкую ежевику, что поспевает вдоль железной дороги, будет рвать другая рука. Что же останется после меня?
- Эй, зачем идёшь по рельсам? Никогда не знаешь, когда поезд пройдёт! – хозяйка вскакивает, громко ругается, жестикулируя худой рукой.
|
|
|
Долговязая фигура замирает на насыпи, потом начинает спускаться по ступенькам, усыпанным гравием.
"Да, вот так приехал отдыхать, пошёл по железке и тебя задавил локомотив, сшиб, в лепёшку. И всё. Попил кофейку".
- А что, тут разве ходят поезда? Я думал, только пассажирский, два раза в день?
- Он думал! Ещё чего! Ходят товарные, ремонтные, пожарные. Какие только не ходят. О чём только думаешь?! Взрослый человек! – Хозяйка рубит рукой воздух и кажется, ещё чуть-чуть, она или раскромсает незнакомца на ровные куски или разложит для него, наконец, по полочкам, правила поведения на железной дороге.
- То есть можно отметить счастливое избавление от смерти? Отметить каким-нибудь вином и барашком?
Женщина смягчается:
- Можно и барашком. Выбирай, что хочешь, дорогой, всё есть – заказывай, разогрею, принесу!
Он погружается в меню, как в историческое исследование, делает заказ, потом оглядывает кафе в поисках места и вдруг натыкается на её взгляд. И уже поздно делать вид, что она интересуется только морем.
- Вы не составите мне компанию? Угостить вас чем-нибудь? Кофе? Лимонад?
- Нет, спасибо, не нужно.
- Жаль. Обед в одиночку – грустное зрелище. Или даже событие.
- Сочувствую. Но мне пора.
- Вы из-за меня? Не уходите, пожалуйста. А то еда точно не пойдёт впрок, сдобренная чувством вины, а не вина.
- Аргумент.
- Вы давно здесь? – он садится на скамью за столик рядом, и они оказываются сидящими через проход, словно зрители в театре, обсуждающие в антракте пьесу.
- Местное время так устроено, что уже на третий день кажется – давно. А потом – что прожил один длинный летний день.
- А я вот приехал только вчера. Пока странные ощущения. Как будто примеряешь одежду не твоего размера и не по сезону. Вот вы первый человек, с которым я познакомился.
- Вообще-то мы не знакомились.
- Да, согласен, похоже, принимаю желаемое за действительное. А если попробовать?
- Попробуйте лучше местную кухню.
- Смотрю, не собьёшь вас с пути истинного. Пишите путевые заметки? – он кивнул на блокнот. – Журналист? Стихи о море? Поэт?
- Просто человек. Дышу, пью кофе, становлюсь частью пейзажа. Всё лишнее убрано с глаз долой. Кто я? Может быть, уборщица туалетов в Макдональдсе. Учительница начальных классов. Менеджер по продажам. Могу быть кем угодно. Возможно, мать двоих детей. Или бездетна. Замужем? Одинока? В разводе? Надо всегда всё объяснять про себя. А если нет?
|
|
|
- Судя по разбросу ролей, актриса. Ваше лицо мне сразу показалось знакомым. Где-то я вас видел, только вспомнить не могу.
- Может быть, я умираю от неизлечимой болезни.
- Рак? Правда?
- А если и рак, то что можно сделать? Ничего. Те же слова. И немного жалости. Она скоро умрёт. Она не увидит этого солнца, неба, моря, облаков. Бедненькая. Отбросит, так сказать, свои ласты. Но я сказала, предположим. Точно также я могу быть здоровой. Тогда меня не следует излишне жалеть.
- Это игра что ли такая? Кто-то уезжает в Индию помедитировать, а кто-то – на берег моря побыть никем?
- Это не игра.
- Только счастливые люди так не делают, – и в голосе у него прозвучала металлическая нотка – как будто метнул дротик от дартс. Мстительно.
- А я и не утверждала, что счастлива. Всего доброго!
*
Она остановилась в небольшой семейной гостинице недалеко от моря. Двухэтажный дом с комнатами-номерами, массивная лестница, обрамлённая коваными перилами, ведущая наверх, внутренний дворик – виноград увивает перголу и гроздья свешиваются прямо в руку, столы и стулья для вечерних посиделок, утреннего чаепития.
Сама хозяйка – Ирена Кареновна начинает день неизменно с чашечки кофе. Приходят её соседки, такие же владелицы квартир и домов, дамы в годах, пьют бодрящий напиток, обсуждают жильцов: кто какой урон – материальный или моральный – нанёс. Говорят громко, давая волю эмоциям. После бесед неизменно оставляют блюдца с кофейной гущей. Всегда ли у них день складывается согласно гаданию? Кто знает.
Вокруг дома большой сад, полный мандариновых деревьев, лимонов, фейхоа, грецких орехов. Перезревший инжир валяется в траве, выставляя без стеснения ярко-красное мясистое нутро в окружении фиолетовой восковой кожуры. Мандарины ещё зреют, их сезон – осень.
Жильцы сменяют друг друга, чемоданы катятся туда-сюда, пляжные полотенца порхают с верёвки в чьи-то загорелые руки и обратно, купальники – каждый, словно сморщенная лягушачья шкурка, висят рядком, будто здесь переоделся отряд сказочных царевен. Летний отдых – это работа по жёсткому расписанию, как бы чего не упустить. Поездки в горы, на озёра, в пещеры, ботанический сад, на лошадях, на джипах, на пикник, строго отмерить, сколько солнца в день, сколько моря и фруктов – не продешевить. Ты помнишь, на какое число обратный билет? Ты купил подарки маме? Ты?
|
|
|
А может стоить всё отпустить?
*
В первый день она, по совету хозяйки, пошла на ближайший пляж. Туда стекались многочисленные отдыхающие из окрестных гостиниц и съёмных комнат. На пляже бегал щенок-подросток немецкой овчарки, совсем ещё глупый, он совал нос в сумки, лизал спящим лица, топтался на аккуратно расстеленных покрывалах, выпрашивал съестное. Несмотря на ошейник, чей – неизвестно, хозяин не объявлялся, многие звали его к себе, поглаживали, причмокивая и ведя разговоры. Будто он понимал.
Море было полно гальки – здоровые голыши обработаны почти до идеально гладкого состояния. Глядя на эти камни, вспоминались лица людей в столичном метро. В них тоже были видны следы работы моря. Только другого.
Потом среди публики пробежал волной шепоток, потянулись руки: "Смотри, смотри!" Далеко, за волнорезом, на солнце играли дельфины. А в воде, у самого берега – дети.
Подростки толпились на волнорезе, слушали музыку и театрально, с разбегу, прыгали с самого края. Звездой компании был Альбертик – высокий, стройный блондин, он ходил в чёрной шляпе с короткими полями и был обладателем плеера, откуда на весь пляж и неслись модные песни. "Корочи, Альбертик, по ходу дела поменяй музыку, я под другую прыгать буду!"
*
Лену она сначала услышала. Где-то внизу пронзительно, металлически, на одной ноте, отчитывал неизвестного женский голос. Через минут пять сменилась интонация, нота осталась прежней. И голос практически не замолкал.
Лена была невысокого роста, немного полноватая, с круглым, выдающимся вперёд животом. Расставив короткие крепкие ноги, она будто закреплялась на территории – попробуй сдвинь! и везде чувствовала себя уверенно. Подстриженные, слегка кудрявые волосы, курносый нос, голубые глаза с серым, прохладным оттенком – даже когда она улыбалась, глаза продолжали леденеть, а вот лицо часто было румяным от неведомого жара. Лет под сорок – и, наверное, Саша – поздний и долгожданный ребёнок.
Её мужа почти не было слышно, только изредка – фразы, тёплым, спокойным голосом. Круглое невыразительное лицо, выгоревшее от загара. Такое не запомнишь. Он был выше жены, спина всегда прямая, ходил бодрой, спешащей походкой, будто боялся чего-то не успеть.
|
|
|
А Сашу можно было назвать хорошеньким, красавчиком. Правильное, аккуратное лицо с ярко-голубыми, под цвет здешнего неба, глазами. Да ещё и такими ясными, чистыми. Цыплёнок, птенчик – хотя вроде и не худенький, справный, кожа, уже заласканная и морем, и солнцем. Болтун, строчит как из пулемёта, и почти ничего не понятно. Саша – во рту манная каша.
- Мы живём в Лизани.
- Лизань? А это где?
- Около Москвы.
- Деревня что ли?
- Никакая не делевня!
- Город? Лизань? – представились варианты: город, заполненный по самую макушку Лизами. Или любителями полизать что-нибудь сладкое.
- Да, большой! У нас поэт жил, Есенин!
- Ааа, Рязань!
- Ну ты сто, Лизань не знаес? Вот удивила!
- Саша, у вас в садике-то логопед есть?
- Нету, она уволилась.
- Понятно.
- Он вам не мешает? – Лена улыбалась, а серые глаза обдавали холодом. – Сааш, мешаешь же. Иди займись чем-нибудь.
- Нет-нет, всё хорошо. Оставайся!
- Саш, ты сильно не приставай тогда, – она оглядела их обоих и ушла в дом.
Он пожал плечами:
- А я и не плистаю. А у тебя есть телефон? А иглы там есть? Знаешь "Энгли бёдс"? Если холосо вести себя, то дадут поиглать в телефон. Или в плансет. У моего папы плансет. Клутой. Мозно мультики смотлеть. Целовек-паук там, знаес Целовека-паука? Ницего-то ты не знаес, полуцаецца! – он развёл руками.
- Давай лучше в прятки поиграем. Только далеко не убегай. А то мама потеряет и ещё станет ругаться.
- Да, она мозет.
- Я считаю! До двадцати. Успеешь? – но Саши уже и след простыл.
– Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, кто не спрятался, я не виновата.
*
- Саша, почему песок в моей сумке? Почему? Я же просила не сыпать! Не играть рядом. Вот ты всё портишь, весь отпуск мне всегда портишь! Знает, что не люблю этот песок и обязательно сыпет. На море не пойдёшь больше. Будешь тут сидеть. Мы с папой пойдём, а ты сиди. Один. Куда? Говорила, не таскать, говорила? Ну уляпался весь! Всё липкое теперь. Ну что за ребёнок, посмотрите на него! Ну просила же – аккуратно! Ну как так можно! Я вот сейчас пойду и тебя помою. Помою как следует, тогда будешь знать, что такое "кушать аккуратно".
- Мама, пусть папа, пусть папа помоет, позалуста!
- Папа ему! Да, папа, иди ты. А то я и поужинать нормально не могу из-за вас.
- Саш, ну что ж ты так. – Он нёс его в полотенце.
- Пап, я не хотел, я слуцайно, пап, – и маленькие ручки крепче обхватывали шею.
И потом, в сумерках, когда родители пили вечерний чай, он сел рядом с ней и тихо сказал:
- Знаес мой секлет? Я папу больше люблю. А мама очень стлогая.
*
Теперь она ходила на другой пляж, пустынный, между двумя волнорезами, с утра – никого. Только ближе к десяти приходила на пару часов пара с маленьким мальчиком, малышом-голышом. Он уже умел бегать, но был ещё в младенческих пухленьких складочках, кругленький, большеголовый. Мать брала его на руки и качалась на волнах, потом с ним играл в воде отец.
Малыш бегал с восторгом по берегу, по самой кромке волны, из-под ног летели брызги, мать смеялась, звала:
- Дима, Димочка, давай ко мне! – хотя была совсем рядом, но тянула руки, будто соскучилась.
Ближе к двенадцати появлялся крепкий жилистый старик. Тёмный, словно высушенная на солнце рыба, или обломок дерева, он степенно раздевался, заходил в воду, плыл до конца волнореза и обратно, потом стоял, смотрел на море, строил солнечные часы. Родители Димы собирались, уходили, старик присаживался на камень, сидел недвижный, сам похожий на каменное изваяние.
И ей нравилось это соседство – и детства, и старости, застывший миг между прошлым и будущим. Стоять по щиколотку в набегающей волне, искать кусочки стекла, гладкого, обкатанного, перебирать неспешно. Чувствовать связь со временем и морем.
*
Морское стекло – будто покрытое изморозью, туманное, кусочек цветного льда. Острые края его уже сглажены, год за годом – десятилетия – море ведёт свою работу, трудятся волны, солнце, камни, соль.
По-итальянски стекло – vetro, застывший ветер, ветер, разбившийся на куски, перемолотый морем, превращённый в драгоценный камень, сверкающий на солнце. Мастерская природы, не знающая отдыха.
Бутылки из-под вина, пива, рома, джина, масел, напитков, банки, фужеры, рюмки, пузырьки из-под микстур, таблеток, чернил, флаконы из-под духов, вазы и блюда, оконные стёкла, линзы очков, лобовые автомобилей и фары, иллюминаторы затонувших кораблей, глазницы маяков и останки навигационных огней. Всё, что обставляло человеческую жизнь и никогда более не понадобится, не соберётся в единое целое.
Цвет морского стекла зависит от его первоисточника. Зелёный, голубой, белый, коричневый, оливковый встречаются чаще всего. Реже оттенки зелёного – нефрит, зелёный лайм, зелёный лес, лёд, нежно-голубой.
Сиреневое, фиолетовое или розовато-фиолетовое морское стекло можно обнаружить в любой части мира, но довольно редко. Большая его часть была выпущена еще во время Первой Мировой войны. До войны бесцветное стекло делали по иным рецептурам. Из-за военных действий некоторые ингредиенты было трудно достать. Заменой им становились другие химические вещества, и получившееся стекло при длительном воздействии ультрафиолетовых лучей приобретало различные оттенки фиолетового.
Чёрные осколки – наследство бутылок толстого стекла восемнадцатого века. В них хранили джин, пиво и вино, а при изготовлении в сплав добавляли железо.
Жёлтое морское стекло попадается нечасто – бутылки из него производились в ограниченном количестве. Было время, когда в моду вошли жёлтые стеклянные сервизы, но их тоже было не так много. В девятнадцатом веке некоторые предметы искусства изготовлялись в жёлтом стекле, но всё-таки это был не слишком популярный цвет.
Оранжевое морское стекло – самое редкое из всех разновидностей. Оно почти не выпускалось, так как на него не было значительного спроса. В конце девятнадцатого века в Америке и Европе производилось декоративное стекло, которое называлось «амберина». Оно было скорее оранжевым с желтоватым оттенком, янтарно-золотым. Из него делали чаши, вазы и другие декоративные предметы, но в очень ограниченном количестве. Можно найти одно стекло на десять тысяч штук.
Красное морское стекло тоже весьма раритетное, но всё же его находят во многих местах по всему миру. Для его изготовления использовалось золото, именно поэтому оно очень дорогое. Различное количество золота давало разные оттенки красного, так что ярко-алое и тёмно-красное стекло весьма нечасто встречается в наши дни на пляжах. Красное морское стекло получается из задних фар автомобилей, сигнальных огней яхт, фонарей, светоотражателей и красного орнаментного стекла, изготовленного в конце девятнадцатого века, когда золото уже не использовалось.
Где он теперь, тот, что носил эти очки, душился этой водой? Писал чернилами из элегантной стеклянной баночки? А, может, сидел за рулём автомобиля, чей кусочек фары в её ладони, и теперь в ней отражается только солнце. Кто пил из этой бутылки? Когда? Поколение назад или больше? Выпил воду жизни, трах-бах, и всё вдребезги.
Что останется после меня?
Как свет звёзд, достигающий нас через миллионы лет, так и морское стекло – весточка из прошлого. Разрыв не преодолеть.
Морское стекло можно найти во всех уголках планеты, на пляжах России, США, северо-западе Англии, Мексики, Гавайи, Пуэрто-Рико, Новой Шотландии, Италии и южной Испании. Лучшее время для поисков стекла – весной, время большинства приливов и отливов, и в течение отлива воды после бури.
Волны естественным образом шлифуют острые края стекла и превращают стеклянные осколки в гладкие камни. Сочетание солнечных лучей и постоянного трения делают поверхность стекла заиндевелой, вытравленной или крапчатой, и такой вид присущ любому кусочку морского стекла по всему миру.
*
Красное. У неё никогда не было красного морского стекла – ни от разбившихся сигнальных огней, ни того, что с золотом. Сочной капли крови, стекающей по запястью в ладонь. Иногда кажется, что вот оно, то самое. Но нет, ещё можно собирать другие. Не столь редкие. Сладкий мармелад в копилку жизни. А острое красное оставим на потом, да, дорогая? Потерпим, подождём.
Из горсти камней она выбрала три ярко-зелёных и одно лазорево-ледяное, похожее на застывшую слезу.
*
- Доброе утро!
- Доброе. – Она взглянула на него исподлобья. Неужели?
- Как поживает госпожа Никто?
- Хорошо поживает.
- Я тут не знаю никого.
- А ты уверен, что меня знаешь?
- Ну хотя бы в лицо. Смогу отличить от сотни-другой отдыхающих.
Она невольно улыбнулась. Он кивнул на морские стёкла.
- Это археологические раскопки?
- Это дары моря.
- Красиво. Сразу видно, ты девушка с высокими эстетическими принципами. Не хочешь пойти выпить кофе? Вообще я предпочёл бы чего-нибудь съесть. Барашка на вертеле, чесночной похлёбки или пирога с сыром. С утра маковой росинки во рту не было. Я же один, и готовить мне некому. Позавчера вот сварил гречку и питаюсь ей уже пятый день.
- Точно пятый? И почему не завтракал? А гречка?
- Я думал, она ещё осталась, но там ничего. Сплошные утраченные иллюзии. Пришлось идти на берег, собирать мидии, тут я тебя и повстречал!
- Вот загибаешь!
- Как тут загнёшь. Смотрю – девушка что-то ищет, я и решил тоже поживиться, думаю, что-то вкусное, не иначе.
- Сейчас время обеда, там толпится народ.
- Ну и что? Сядем в уголке. Обещаю не задавать лишних вопросов и поделиться похлёбкой из ягнёнка.
- И не жалко ягнёнка?
- Возьмём форель.
На следующем отрезке пляжа, через волнорез, виднелся жёлтый шатёр кафе.
- Не сомневайся, идём!
За тёмными гладкими деревянными столами, с белыми парусами салфеток и маяками солонок-перечниц посередине, уже сидели зашедшие в гавань отдыхающие, семьи, компании, пары. Но дальний стол был и правда свободен.
- Еда сближает! – торжественно произнёс он, раскрывая меню.
- Особенно соль, – она повертела в руках металлический цилиндрик с белыми крупинками и вернула на место.
- В смысле?
- Съедаешь пуд соли и получаешь огромный экзистенциальный багаж.
- Ааа. А стол как алтарь, на котором преломляется хлеб насущный? И даже, если преломил его с врагом, он становится тебе другом?
- Возможно еда – это просто еда, и не стоит искать в ней подтекст.
- Контекст! Важен именно он, так что ты не путай.
Хозяйка принесла обжигающе горячий острый суп и сырный пирог.
- Что будете пить, молодые люди?
- Кофе? – он посмотрел на неё, – два кофе. И лимонад. На ваш выбор. Знаешь, я каждый день покупаю разный лимонад. У них богатый ассортимент.
- По-моему, обычный.
- Можно выбрать лимонад для вдохновения, или тихой грусти, нет, можно, конечно, и тихой радости, но я обычно не беру – радоваться надо громко и отчаянно. Есть даже со вкусом когнитивного диссонанса, пьёшь и глоток за глотком его испытываешь, но, на мой взгляд, он чересчур газированный и кислит. А всего должно быть в меру. Тебе бы я посоветовал начинать утро с оранжада. Он отлично бодрит. И после него хорошо ложится загар. Ходишь потом такой весь немного румяно-апельсиновый. Но ты выберешь что-нибудь мятное. Я тебя знаю.
- Я выберу бруснику.
- Забыл совсем, что девушки с севера всегда выбирают бруснику-грустнику.
- Ну, извини, что я не королева юмора. А ты всегда такой весёлый? Шутка на прибаутке?
- Я хочу показать тебе, что я безоружен. Блаженные безопасны для вашего здоровья.
- Ну-ну. Сначала человек шутит с тобой, а час спустя запихивает в багажник авто.
- Что, так всё и было?
- Нет, читала в одном романе. Выглядело убедительно.
- Ох, уж эти писатели! Да, я принимаю твою игру!
- Какую?
- Отринем социальные одежды, и выброшенные на берег моря словно младенцы, начнём всё сначала, абсолютно нагие, укрывшиеся по случаю местными фиговыми листами. Благо, фиги тут растут в изобилии. И что они туда кладут? – он поводил в супе ложкой, словно надеясь обнаружить клад.
Она пожала плечами:
- Перец чили.
- Подозреваю, что кайенский. Я как раз видел вчера дочку хозяйки, она вылезала из огромного "Порше Кайен", водитель остановился поодаль, на той тенистой улице за железной дорогой. Видно, чтоб мать не увидела. Думаешь, стоит ей рассказать?
- Он старше неё?
- Стёкла были затонированы. Помахала ему рукой. Сказала: "До встречи!"
- Она ведь ещё школьница!
- У них был вид воров, которые удачно что-то украли.
- Думаешь, надо ей открыть глаза на происходящее? – они вдвоём посмотрели в сторону хозяйки, та стояла за прилавком и была занята с покупателем.
- Ситуация довольно пикантная.
- Я бы сказала, деликатная.
Хозяйка вдруг поймала их пристальные взгляды и направилась прямо к ним. Они переглянулись.
- Ваш лимонад, молодые люди.
- Да-да, спасибо.
- Ты промолчал!
- Заметь, ты тоже!
Какое-то время они безмолвно цедили газировку.
- А ты уже бывал здесь?
- Когда-то в детстве, с родителями. Толком и не помню ничего: какой-то большой дом, сад, в траве валяются ягоды инжира, течёт сок, осы злые – не подходи! Пляж, галька впивается в ноги и вдруг – море щекочет за пятки. Такое смешное чувство. Когда захожу в воду, мне до сих пор кажется, что оно будто пёс, узнавший давнего знакомого, облизывает, кидается в ноги, зовёт поиграть. Тени от солнца на стене дома, входишь в них, и они отпечатываются на тебе.
Не помню даже название города, только ощущение тепла, бесконечного светлого дня, и мама даже как-то меньше ругалась, она строгая была, а папа учил меня плавать. И ещё мы играли с кем-то в прятки в саду...
- А я первый раз здесь. Когда я была маленькой, родители меня не брали на море, отправляли к бабушке в деревню. Нет, там было хорошо, даже лучше, чем дома. – Она вздохнула.
- Слушай, выливай ты свою бруснику, пока не поздно. А что ты делаешь завтра? Собираешь милостыню моря?
- Собираю.
- А перенести нельзя? Я хочу съездить в город. Скучно одному.
- Нет, не поеду. Я там уже нашла то, что можно было найти.
*
"Поздравляю! Когда стрелки в двенадцать сойдутся, Новый год повстречает страна, я хочу в этот час улыбнуться, с новым годом поздравить тебя". Пр-т Трапеции, 6, Карабулат Е.Г. от Юры. На открытке Дед Мороз ехал санях, запряжённых конём в яблоках, рядом сидел мальчонка – наверное, новый годик, в руках он держал красный флаг с белым голубем мира, на полозьях примостились зайчата, а на заднем фоне, среди звёзд, летела ракета. Художник Гиршберг, подписано к печати 9 сентября 1960 года. "Дорогие мама, Тамара, дядя Жёра и бабуля, поздравляю с Новым годом. желаю вам жить счастливо. Светлищевым и Карабулату". Памятник Ломоносову на фоне МГУ, в цветах сепии, подписан в печать 4 июня 1955 года.
Он вертелся на языке, этот вопрос: что с ними стало, с этими людьми? От которых в разрушенном доме остались лишь открытки более чем полувековой давности.
- Помнишь, раньше всегда писали среди прочего – и сам выводил детским почерком: "мирного неба", и тогда казалось, что мирное небо – это данность, что твои деды отвоевали его навсегда, что войны не может быть. А потом всё посыпалось. Оказалось, может быть и война, и теракты, и запредельная жестокость. И что люди никогда не перестанут убивать друг друга.
Война никогда не кончается, она отступает туда, откуда выплеснулась, как огненное варево – в людские сердца, и клокочет там, готовая по первому зову вновь всё сжечь без пощады.
*
Здешняя архитектура отражала всё изобилие, плодородие и пышность юга, всю мощь когда-то огромной страны. Роскошный сталинский ампир – чаши в виде цветов, пальм, виноградные гроздья, фрукты, здания непременно с колоннами.
Разглядывая увитые плющом заброшенные станции, на которых уже больше не остановится ни один поезд, огромные вокзалы, полуистерзанные, замершие, как мамонты, провалившиеся в момент жестокой охоты в вечную мерзлоту, дома – половина стоит с выбитыми окнами, щербинами от обстрела, а в другой – цветы, шторы, по-прежнему жизнь, не покидало ощущение, что ты бродишь по осколкам исчезнувшей цивилизации. Так ходят среди пирамид, по Колизею и Парфенону.
Всё это отжило свой век с другими людьми. Уже не было энергии и того возвышенного смысла, ради которого стоило восстанавливать разрушенное. Война снова могла начаться, каждую минуту. Виноград рос запросто под окнами, и не стоило заковывать его в дорогой камень. Отдыхающие прекрасно обходились без вокзалов, они любили природу. Новая цивилизация запечатлевала себя на фоне многочисленных пальм Ботанического сада и выцарапывала на стволиках в бамбуковой роще: "Здесь был Вася". Может быть, вездесущий Вася как раз и не менялся. Может быть, на нём и держался мир, а не на
каменной черепахе местного заповедника. Каждый старался взобраться на неё и сфотографироваться, смотритель одёргивал очередного любителя: "Мы мзды не берём, за державу обидно!" Жилистый загорелый паренёк в шортах запрыгивал черепахе на голову. "Ну, молодой человек! Не нарушайте!" Его красивая девушка смущённо и настойчиво делала выговор: "Вася, не нарушай! Не нарушай флору и фауну!"
Неподалёку у витой железной, на века, скамейке, была выбита секция и починит ли кто-нибудь – неизвестно.
*
Земля зализывает раны, и то, что брошено людьми, забирает себе, оплетает, живые хоронят мёртвых, и постепенно их забывают, и боль становится привычной, сливается с тонким звуком секундной стрелки и током собственной крови.
Мёртвые смотрят с неба и греют лица на солнышке, глядят на неведомых внуков, играющих среди травы, ощупывают раны и смиряются с тем, что ничего не вернуть...
Жизнь тоже залатывает бреши, поверх лакун и гробов, вьёт невидимые нити, и ткань бытия не рвётся, а дальше и дальше ткётся. Только если провести рукой, оцарапает где-то шов. Был человек, но с войны не пришёл.
*
- Смарите, чего покажу, – толстый отдыхающий, загорелый, в плавках и чёрной кепке, поманил их рукой – и родителей Димы, и кого-то ещё, бредущего по пляжу. – Мальцу поди интересно будет. Толстый ткнул рукой на приступ волнореза – там что-то лежало.
Димин отец, мельком глянув, отправил всех в обход, а мать закрыла малышу лицо ладонью. Прошли мимо, не поднимая глаз, не оглядываясь. Толстый разочарованно пожал плечами.
- А что это? – Она вдруг почувствовала, как по телу побежали мурашки.
- Дельфинёнок мёртвый, – бесцветным голосом ответил Димин отец, высокий крепкий парень и сильнее прижал к себе сынишку.
*
Сидеть допоздна во дворике, когда одни отдыхающие разбредаются по комнатам – отдыхать, смотреть телевизор, другие остаются здесь же, но говорят тише, голова к голове. В бокале вино или в кружке чай. Кот, свернувшийся на коленях. Трескучие цикады. Аромат инжирного варенья на весь дом, томная ягода на блюдечке в тёмном, тягучем, словно каштановый мёд, сиропе. Да, наверное, отдых на юге именно таков, это нескончаемая банка варенья из инжира. Сначала, как оса, барахтаешься, потом затягивает.
Никто тебя не знает, не трогает. Можно отделываться общими фразами. Она поднимается к себе, выглядывает в окно, ниже знакомый голос:
- Что это за отдых, я тебя спрашиваю? Дома готовишь, здесь готовишь, всё время у плиты или с ребёнком, на себя времени не остаётся. Приготовь, помой, убери. На пляж вышел – вернулся, приготовь, убери, постирай. Вот и день прошёл. А я тоже человек! Вот тебя ничего не касается, ни-че-го. Есть что покушать у ребёнка, нет. Чистая у него одежда, нет. Бегаешь туда-сюда целыми днями, а толку от тебя ноль!
Он пытался оправдываться и даже пару раз повысил голос. Потом она закрыла окно, но всё равно было слышно, как они препирались и она распиливала его, распиливала. И где только такому научилась? Может, у собственной матери?
Что заставляет этого мужчину жить с этой женщиной? Любовь? Одиночество? Как-то сошлись, поженились. Ребёнок. Ну да, в годах, надо устраивать как-то жизнь. А может, были молодыми. Она хороша в постели. Или напоминает ему мать – привычная модель, которую не хочется разрушать. Чужая семья – потёмки, только иногда оттуда как полыхнёт.
*
- А как тебя зовут?
- Вера.
- Вела?
Вела, вела и увела. Как одинокая ветла.
Тётка любила дурацкую приговорочку: "Верам и Раям далеко до рая", назвали бы хоть Вероникой, а что это Вера? Вот у меня была одна, – и она рассказывала про несчастливую Веру, потом про Раю, и говорила, что женщинам с этими именами не везёт. И сознание услужливо подсказывало историю соседки Раисы, которую муж бросил с двумя близнецами и она всю жизнь проработала санитаркой в больнице, кое-как перебиваясь, ставя детей на ноги.
- А у тебя есть мус?
- Мусс? Пенка для волос? А зачем тебе?
- Какая-такая пенка? Мус! Как ты не понимаес, мус – как мой папа!
- Ааа! Муж! Мужа нет. – Отлегло от сердца, ищи его, этот мусс, может, ещё придётся из него облака делать или поддельные сливки.
- И лебёнка нет? А где ты зывёс?
- Ни ребёнка, ни лебедёнка. Живу в большом городе. Из одного окна у меня виден лес, из другого – река.
- А у меня есть блат, но двоюлодный. Он в Волонезе. Мы к нему потом поедем. На две недели. А потом в Лизань. А плавать ты умеес? Я умею в зылете, но папа меня учит и без зылета. И на следующий год я научус навелное. Папа так говолит. Если плавать не умеес, на море остолознее будь, утонес есё. Так мус бы спас, а бес муза сто – ничего, – он развёл руки. – Какие-то мысли пробегали по его лицу, некоторые он успевал ловить и обличать в слова, обрушивая на собеседника, заставляя того, в свою очередь, морщить лоб от шифровок. – А это видис, масина моего папы! Мелседес. Клутая. Мой папа военный. Мама тозе военная, лаботает в части. И все мы в Лизани. Сюда, знаес, сколько ехали, два дня! Ты умеес иглать в супелгелоев? Супелгелои оцень клутые, у них есть супелспособности.
И они играли в супергероев, и Саша как Человек-Паук лез на небоскрёб, чтобы спасти принцессу от злодея, и опускался в море, чтобы достать затонувшую подлодку. В его распоряжении был и огненный дождь, и смерчи, он летал, круче Бэтмена и Супермена, и враги боялись его больше Россомахи.
*
Людьми в доме правил кот Персик – царственная особа персикового окраса. Его полагалось почитать, и он знал, что является тут хозяином, милостиво брал предложенную постояльцами еду, принимал ласку, вольготно возлежал на стульях. И даже Лена отдавала лучшие кусочки Персику, как будто надеясь приобщиться к его власти и влиянию.
Под ногами бегал пёстрый, бело-серо-рыжий котёнок, ещё двое приходи в гости. Совали мордочки в миски, вились под ногами. И всегда получали своё.
Однажды в темноте, у рукомойника, из кустов вынырнула огромная собачья голова с печальными глазами, сунулась в миску, облизала дно одним движением и исчезла.
В соседском саду паслась лошадь, и солнце вызолачивало её шерсть до огненно-рыжего. Прямо у шоссе гуляли коровы, за которыми никто не присматривал. Казалось, они живут своей самостоятельной жизнью, наравне с людьми. Внезапно что-то побуждало их переходить на другую сторону дороги, и машины, несущиеся на большой скорости, притормаживали, пропускали.
Одним вечером выяснилось, что сказочный конь принадлежит блондину в шляпе с пляжа, Альбертику. Тот картинно пронёсся галопом, на мгновение обернувшись с торжествующим видом. Не хватало ещё, чтобы он снял шляпу и погарцевал, но об этом она успела подумать, когда он уже удалялся под оглушительный цокот копыт по асфальту.
*
К вечеру в гостинице появились новые постояльцы – какая-то весёлая компания немолодых, но тех, что без возраста, мужчин и женщин. Она слышала их голоса сверху, в сумках гремели бутылки пива, шуршали вынимаемые пакеты с закуской.
- А я ему говорю такая...
- Ребята, где уголь?
- А кто нанизывает? Серёга?
- Девочки, надо нарезку по тарелкам и огурчики помыть.
- Нет, а я ему...
- Какой козёл!
- Наташка, неси бокалы. Нету? Ну где-нибудь там поищи! Это Вадик может из горла, а я не могу.
Запахло дымком, разожгли мангал.
- А салатик обязательно резать? Остаётся всегда салатик! Может, просто овощи к мясу?
- Соус, соус, не забудь, этот вкусный, который на рынке купили.
- Мы три банки купили, какой?
- Все ставь! И хлебушек деревенский, и сыр.
- Ой, плакала моя диета.
- Как будто ты сидишь на ней.
- Ничего, завтра поплаваю в море.
- Завтра? – звенели бутылки и кто-то смеялся. – Боюсь, что завтра не получится.
Они жарили мясо, пили пиво, делились впечатлениями от первого дня отдыха, строили планы. Потом приглашали к столу спустившихся к ужину других постояльцев, и скоро раздался голос Лены, что-то уверенно объясняющей.
Сумерки быстро превратились в густую синеву вечера, зажглись фонари, тут же налетела мошкара и мотыльки. Ещё тлели угли в мангале, и кто-то без энтузиазма предлагал положить в них запекаться картошку.
- Нет, всё-таки пиво тут не то. Вот из Турции везут – оно настоящее.
- И сигареты. Турецкие лучше раз в сто.
Ирена Кареновна постучала в дверь, нужно было идти ужинать.
- Саша, ты иди поиграй. Скучно тебе? Ну возьми планшет. Только руки помой. – Он было побежал в комнату за планшетом, но, увидев Веру, остановился:
- А мозно я с тобой?
- Можно, садись. Ты уже поел?
- Поел! А ты сколо уедес, Вела?
- Ещё побуду. Не скоро.
- На моле ходила сегодня?
- Ходила.
- И сто видела? Дельфинов видела? Вот мы с папой тлёх видели. Он<
|
|
|
