Кто контролирует настоящее?

 

На мои статьи дана критика «слева» – от Бориса Славина и от Ричарда Косолапова. Поругали они меня как типичные профессора истмата – любя и огорчаясь моей наивности (правда, Славин пригрозил, что вычеркнет меня из левых идеологов, а Косолапов объявил, что я уже «подорвался на заминированной теории»). Критика вышла политическая, а не по сути. Пусть читатель возьмет мои статьи, отметит на полях мои тезисы – они все ясны – и приложит к каждому контртезис моих критиков. Многие мои тезисы искажены, и от спора по ним авторы ушли (много и передержек). Благо, что авторы, хоть и туманно, выразили свое несогласие в главном и свои установки. Можно заострить, в сжатой форме, суть расхождений. Сначала по методологии.

Авторы считают, что кризиса теории в марксизме нет, а наши беды оттого, что от теории отклонялись. Запад же действует «буквально по Марксу», и вот смотри, как здорово живут – «построили хрущевский, то есть потребительский, „коммунизм“ для своих граждан».

Это неверно. США не живут по Марксу, если учитывать идеалы как часть учения Маркса. Просто дело в том, что марксизм – одна из теорий и идеологий индустриализма, то есть западного классового общества. Уже поэтому марксизм переживает кризис, так как исходит из устаревшей картины мира (бесконечность и неисчерпаемость ресурсов) и антиэкологичной концепции прогресса. Это – кризис фундаментальный.

Я утверждал, что марксизм, вскрывший «физиологию» западного рыночного общества, плохо описывал общество России. Подгонка нашей реальности под догмы марксизма, в чем сам Маркс не виноват, приводила к тяжелым травмам. Сегодня такая подгонка просто оставляет нас без теории. Ленин, как прагматик, подправил марксизм в России, а Сталин вообще исходил из здравого смысла. Он не видел опасности в том, что людям пудрили мозги «общепринятыми в обществоведении понятиями». Чаянов поставил под сомнение политэкономию в целом (и был прав), а ортодоксы марксизма поставили его к стенке. Жуя шелуху политэкономии, наши спецы даже не поняли, какой удар по хозяйству нанес Горбачев, разрешив обналичивание фиктивных безналичных денег. А ведь это «деньги – товар – деньги» – понятия марксизма. Славин и сегодня не велит подвергать эти понятия сомнению. Я подвергаю. Значит ли это, что я «с удивительным упорством стараюсь откусить у себя лучшую часть интеллекта – марксистско-ленинское учение»? Нисколько. Я даже худшие части откусывать не собираюсь – ни у себя, ни у Косолапова, ни, Боже упаси, у Славина.

Славин заменяет структурный анализ явлений делением на «плохих и хороших». Были хорошие «левые», «подлинные» революционеры. А были «леваки», «бесы» – они метали бомбы в чиновников и расказачивали моего деда. Так это – псевдореволюционеры, все очень просто, тут для Славина проблем нет. И это – понятия, которые нельзя трогать?

Славин утверждает, что «со времен Французской революции „левые“ всегда защищали интересы „низов, трудящихся“. Это неверно. „Левые“ всегда использовали борьбу „низов“, чтобы подорвать существующий строй („пролетариат борется – буржуазия крадется к власти“). Придя к власти, якобинцы отняли у крестьян общинные земли и передали буржуазии, а крестьянское недовольство потопили в крови. Те, кто поверил в „свободу, равенство и братство“ и стал требовать равенства социального, пошли на гильотину.

Интересы трудящихся «левым» были безразличны, это был брак по расчету. Может, якобинцы – «псевдореволюционеры»? А что мы видим сегодня? Именно «левые» обеспечили в Европе победу неолиберальной революции, демонтаж завоеваний «социального государства». Правым это не позволили бы сделать профсоюзы, а против своих профсоюзы бороться не смогли. Это факт, в котором никто на Западе не сомневается. С ним неразрывно связан другой факт: переход верхушки левых сил (вместе верхушкой КПСС) на сторону противника СССР в «холодной» войне. И это не импульсивный акт, он вытекает из левой философии, что прекрасно показано в книге творца еврокоммунизма Сантьяго Каррильо. Разве это – не удар по интересам трудящихся? И разве сегодня, когда все ясно, «левые» признали это своей трагической ошибкой? Ничего подобного. Что же, считать их «псевдолевыми», замаскированными правыми?

Значит ли это, как утверждает Славин, что Кара-Мурза очень хочет, чтобы современные социалисты и коммунисты превратились из «левых» в «правых»? Опять нет. Я писал, что само деление на «левых» и «правых» к нам пока что отношения не имеет и не надо на себя эту шапку натягивать – прирастет.

За сто лет после Маркса даже в жестких рамках истмата на Западе сильно развита теория классов и классовой борьбы. Знать ее полезно. Но мои критики и такого ревизионизма не допускают. А ведь классовое общество – продукт реформации, научной и промышленной революции. Классы «созданы» индустриальным обществом так же, как электричество (хотя молния существовала и при феодализме).

А у Косолапова в России начиная с XVII века были развиты классовые отношения. Откуда бы? А вот, Александр Суворов конвоировал Емельку Пугачева – разве не классовый конфликт? Суворов – князь, а Пугачев – борец за интересы трудового крестьянства, за установление колхозного строя на Яике (забудем, что рядился в царя). Этак, если на улице пьяный хулиган собьет с профессора очки, – тут и классовая борьба. Если хулиган оборван, а профессор в шляпе – справедливая борьба «низов». А если оборван профессор, а мордоворот упакован в фирменные джинсы, то это террор буржуазии против «левых» сил. С таким всесильным учением можно обойтись вообще без интеллекта – на все готов ответ. По Славину, когда шахтеры бастовали против Рыжкова, они были «правыми». А теперь, «как показали последние стачки шахтеров, массы прямо на глазах „левеют“.

Говоря коротко, мои оппоненты отрицают главный мой тезис: Россия (как и Китай, Япония, Индия) и в образе империи, и в образе СССР оставалась традиционным обществом в отличие от гражданского общества Запада. Если это принять, то мы привлекаем огромный запас знаний о традиционных обществах, и многое становится понятным и в нашей, и в западной действительности. Я бы даже сказал, что марксизм становится наконец понятным и очень полезным. Если мы это отрицаем, остаются только догмы марксизма и «тайны русской души» – при том, что противник владеет полным знанием. Мой тезис я излагаю шаг за шагом, уже в полусотне статей. С аргументами, экономя каждое слово. А в ответ никаких четких отрицаний и утверждений. Только угрозы: «Если за ним (то есть за мной) пойти, то придешь к сугубо „правому буржуазно-националистическому мировоззрении“. Свят, свят, свят!

По Славину, мысль об особой сути российской цивилизации (то есть о России именно как цивилизации, а не части Запада) логично приводит к «белому движению». Это ниоткуда не вытекает. Но этот пассаж нельзя понимать иначе, как отрицание Славиным видения России как цивилизации – и в этом вся суть спора. Славин поддерживает важный тезис евроцентризма: есть лишь одна цивилизация – Запад, а Россия просто отклонилась и отстала. Он согласен в этом с Гайдаром и Чубайсом и спорит с ними по мелочам – как разделить собственность. Но представление о России как особой цивилизации опирается на огромный научный материал и разделяется виднейшими учеными Запада (если уж русские философы все реакционеры). Эту тему Славин излагает туманно.

Почему же оппоненты отрицают главный тезис неявно? Почему не проходят по пути моих рассуждений, как полагается в споре, ради истины? Или они знают, что я прав, но выполняют политическую миссию, или не владеют материалом («они это не проходили»), или отрицают всю эту «общинную чушь» на уровне веры – других причин не придумать. Но что означает их методологическая установка сегодня для оппозиции? Считаю, что можно сделать такие выводы:

– Мои оппоненты дают совсем иную, нежели я, трактовку краха СССР. Я вижу поражение в «холодной войне», войне на уничтожение, хоть и нового типа. Это поражение связано с дефектами проекта, но не предопределено ими (важнее был «образ дефектов», преувеличенный и искаженный в общественном сознании). Причина краха – не экономический, а культурный кризис, переход на сторону противника значительной части элиты общества, особенно той ее части, которая владела рычагами тоталитарной власти (политический аппарат, деньги, СМИ).

Косолапов дает то же объяснение, что Горбачев: «В соревновании двух систем верх одержала одна из них буквально по Марксу – по высоте и динамике производительных сил». Это противоречит фактам и лишено логики: если есть война, нет соревнования, это две вещи, структурно несовместимые. Не случайно в двух статьях моих оппонентов нет вообще упоминания о «холодной войне» – важнейшем факторе жизни СССР. Славин говорит по сути то же, но с другого бока. Мол, Кара-Мурза превозносит Сталина за теорию «построения социализма в одной стране», а на деле, «как показал опыт России, социализм в одной стране построить не так-то просто». Вывод таков: советский проект социализма был в корне порочен, ибо противоречил марксизму (и троцкизму: «из ста лодок не построить одного парохода»). Как, мол, ни пыжились, а обогнать США «в динамике производительных сил» не смогли. Так что уничтожение СССР было объективно закономерным результатом.

И выглядит оправданной диверсия Горбачева и Яковлева, и они, как ни крути, оказываются «левыми» по формуле самого Славина: «Левое начало во все времена было антиподом реакции, консерватизма и соглашательства. Оно не случайно связано с идеалом революции, которую классики называли „праздником угнетенных“. Подставьте в эту формулу СССР. Сталин – реакционер, „уничтожил ленинскую гвардию“. Брежнев и Черненко – консерваторы и соглашатели. Горбачевская революция – „праздник угнетенных“. Попраздновали, очнулись в канаве, без кошелька и с подбитым глазом. И со всех сторон советы: не надо цепляться за этот общинный социализм, а надо переходить к нормальной классовой борьбе. Как в Бразилии.

В этом, я считаю, главная проблема, которая стоит перед оппозицией: сдать советский социализм и стать «левыми» в криминальном буржуазном государстве без всякой надежды на победу, но с материальной помощью Социнтерна и лично Клинтона – или сплотить еще бесклассовое советское общество («совков») против нового класса-этноса, против грабительского племени «новых русских». По этому вопросу я и мои оппоненты стоим на противоположных позициях.

Установки, что советский проект был «неправильным» и его уничтожение надо приветствовать, разделяют многие «левые» деятели Запада. Недавно я побывал в Мадриде на встрече «левых» интеллектуалов Европы. Выступает экономист из Сорбонны, троцкистка: «Мы, IV Интернационал (троцкисты), призывали к революции, которая разрушила бы СССР, эту империю номенклатуры. Нельзя поддерживать тех, кто защищает СССР. Главное сегодня – скорее демонтировать остатки советских социальных структур: бесплатное образование, здравоохранение, солидарность трудовых коллективов. Только тогда возникнут нормальная буржуазия и нормальный пролетариат. И этот пролетариат начнет правильную пролетарскую революцию».

Славин, «не являясь поклонником Троцкого», поет ему дифирамбы: мол, Троцкий не только автор теории перманентной революции, но и незаурядный нарком, автор нэпа, реализация его идей заложила предпосылки и т. д. (что Славин говорил бы, если бы был поклонником?). Мне укор: «Нельзя спустя 30 лет после насильственной смерти Троцкого продолжать интерпретировать его деятельность в рамках сталинской школы фальсификации истории». Ну где тут логика? Если смерть ненасильственная, то фальсифицируй на здоровье? Троцкий сегодня – это та дама из Сорбонны, это Карякин да Гайдар, перманентные революционеры. А вот как критикует Славин позицию Сергея Ковалева в связи с Чечней: «В оценке этой войны он не пошел дальше пацифизма». Мол, правильным путем шел товарищ, еще бы шаг-два. А суть совсем в ином: Ковалев активизировал бешеную кампанию русофобии во всем мире, он – сознательный провокатор, представивший эту войну как геноцид, совершаемый русскими против малого народа. При чем здесь сталинская школа фальсификации истории? Все перед глазами.

Троцкизм сегодня – крайне антисоветское течение, даже поражаешься их злобе и радости. И ведь «левые-левые», а откуда-то имеют деньги и на издание журналов, и на роскошные «круглые столы», и на съемки «исторических фильмов». Один из них, «Земля и воля», англо-испано-немецкий, прошел презентацию в Мадриде – с выходящими за разумные пределы восторгами в адрес фильма и Троцкого («единственного истинного большевика-революционера»). Речь о событиях 1 мая 1937 года в Барселоне, где троцкисты устроили восстание в тылу республиканцев. Произошли кровавые столкновения (виноват, само собой, Сталин, хотя надо бы задуматься, почему испанец Рамон Меркадер из Барселоны поехал после этого убивать Троцкого, жертвуя собой, почему то же пытался сделать, вернувшись с испанского фронта, художник Сикейрос). Как похоже: у нас воспевают Власова, там – троцкистское ополчение, в разгар войны ударившее в спину республиканской армии. Режиссер фильма Кен Лох выразился яснее, чем Славин: «Важно, чтобы история писалась нами, ибо тот, кто пишет историю, контролирует настоящее».

Я вижу, что та история, которую пишут Кен Лох и Славин, глубоко неверна, хотя канва вроде бы правдива. Она ведет нас в болото. Она неверно проводит линию фронта, сталкивает братьев. Она соблазнительно проста и романтична – «праздник угнетенных». Я по мере сил стараюсь отвести от этого соблазна. Он иссушит наши силы, а новые не подоспеют помочь России пережить смуту. Опасно добавлять сумятицу в умы, но, не сделав усилий, мы так с сумятицей и останемся.

1995

 

Железный занавес

 

Три года назад я втянулся в «Правде» и «Советской России» в тяжелую дискуссию о применимости привычных положений марксизма для объяснения той катастрофы, которую переживает Россия. Полемического задора во мне нет, но ускользнуть было нельзя. Теоретическая борьба – начало всего остального, и прояснить нам надо было многое.

Тот спор об истмате пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все те статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книги Л.Н.Гумилева о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура их истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход позволила бы использовать, а не только формационный.

Думаю, в принципе можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот «жесткий» истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт «послесталинской» эры – дело рук сусловской рати. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. А она заказывалась номенклатурой, которая уже была беременна Горбачевым и Ельциным. Но творческому развитию истмата у нас сумели поставить жесткий заслон, и это печально.

Как же нам вернуться к здравому смыслу, покуда ученые «ремонтируют» теорию? В Испании, на лекциях о России, я предлагал такой эксперимент: давайте на пару часов забудем идеологию, опишем советский строй в обыденных понятиях жизни обычного человека. Посмотрим, сколько он пил молока, в какой квартире жил, что читал и сколько раз ходил в театр, чем болел и чего боялся. Посмотрим, как все это изменялось со временем, из каких средств обеспечивалось. Все это вместе мы и назовем советским жизнеустройством, не пытаясь определить, было ли это социализмом или еще каким-то «измом». А потом сравним это жизнеустройство с другими образцами, которые реально есть в мире – США и Испании, Бразилии и Бангла Деш.

Как ни странно, эффект от такого простого приема бывал очень сильным. Все рассуждения об объективных законах, о «правильном и неправильном» отпадали сами собой, даже тема репрессий теряла смысл. Люди начинали сравнивать реальность в осязаемых понятиях. Например, у многих родителей на Западе очень силен страх, что дети станут наркоманами – и для них отсутствие наркомании при советском жизнеустройстве сразу перевешивало большое количество иных благ и свобод. Сама мысль, что ради таких призраков, как «многопартийность», стоит сломать такое жизнеустройство, кажется при этом чудовищной, любой шаг проверяется здравым смыслом: что именно он улучшит и какой ценой? Например, при таком взгляде стал бы никчемным спор, который мне пришлось вести со многими авторами и читателями: была ли в СССР эксплуатация рабочих? Ну, предположим, была. Вопрос-то в том, была ли она больше, чем при других типах жизнеустройства. И станет ли она меньше, если сломать советский строй и приватизировать промышленность?

К сожалению, разговора именно в таких понятиях нам вести не давали и не дают. Нам навязали разговор в чисто идеологических понятиях, даже о смысле которых непросто договориться: рынок, уравниловка, эксплуатация, тоталитаризм. После дискуссий об истмате, в которые пришлось влезть, меня «выдавили» из левой печати. Сейчас, слава богу, понемногу допускают в «Правду». Я был бы рад, если «выдавили» просто оттого, что надоел читателям. Боюсь, что дело не только в этом. В Испании я лекции о советском строе читаю, и идет полезный диалог. В России это практически невозможно – обществоведы оправились от испуга и заполнили все контрольные посты. Небольшие идеологические стычки между правыми и левыми в их среде дела не меняют.

Вот, уже два с лишним года в КПРФ работает школа помощников депутатов – готовятся молодые кадры для работы в политике. Через полгода стараний, действуя не вполне этично (через влиятельных знакомых), я получил приглашение прочесть там лекцию. Для меня было важно поговорить и узнать образ мысли этих людей. Взвешивая каждое слово, я вычистил из лекции все, что могло бы огорчить начальство. Сказал лишь о разрушении общего языка (системы понятий) и утрате чувства количественной меры как важной причине трудностей оппозиции. То есть, говорил не о политике, а о кризисе в культуре левых. Были там два преподавателя из руководства школы. Их реакцией была искренняя, открытая и глубокая враждебность. Хотя и с реверансами («Ах, это самая интересная лекция за два года»). Зачем мне в моем возрасте комплименты! Важна суть. Враждебность была выражена перед слушателями, для них это был важный знак, его же надо было как-нибудь объяснить.

Встает мой оппонент и дает такое объяснение: «Полезно было послушать умного антимарксиста». Я спрашиваю миролюбиво: «Какой же у вас есть прибор, чтобы отличить марксиста от антимарксиста? Для примера ответьте, кто из ваших руководителей в КПРФ марксист?». Он замахал руками – мол, какие там марксисты, чего с них требовать. Бедные наши ортодоксы, они как кучка правоверных в толпе еретиков.

Конечно, если бы мы уже вышли на хороший уровень свободы мысли, можно было бы ответить: марксист я или нет, не имеет значения. Не все знание человечества сосредоточено в марксизме, и давайте говорить по существу тех вопросов, которые поставлены в лекции. Но об этом пока и речи нет. Мое-то положение проще, назвать меня антимарксистом – это просто ругань, никакого реального смысла в этом нет. Проблема как раз в том, что этот профессор не имеет прибора, чтобы отличить марксиста от немарксиста – и в отношении лидеров КПРФ он ошибся бы точно так же, как и в отношении меня. А раз так, то все эти ярлыки, которые по какому-то праву эти люди приклеивают, фальшивы. И единственное, чего за эти годы они добились, это оттолкнуть от КПРФ множество образованных, мыслящих и преданных коммунизму людей.

Но и это полбеды. Они затруднили диалог КПРФ с молодежью. Их язык молодыми людьми просто не воспринимается – потому, что он не может верно выразить то, что мы сегодня переживаем. А между тем, насколько я мог судить по тем случаям, когда мне удавалось прочесть нормальную лекцию перед целым курсом факультета то в одном, то в другом вузе, сегодня нет для коммунистов более благодатной аудитории, чем студенческая. В массе своей они – страстные поборники главных устоев русской цивилизации и идеи справедливости. Только говорят на другом языке.

В дискуссии 1996-97 гг. я чуть не в каждой статье ставил вопрос: если ваш марксизм – «ядро научной теории общества», если у нас было такое множество специалистов, владевших этой теорией, то как же мы пришли к положению, когда генсек КПСС вынужден был признать: «Мы не знаем общества, в котором живем»? Ведь это – тяжелое признание, знак беды. Не можем же мы предположить, что ученые нарочно искажали знание, а вся верхушка КПСС, включая Андропова, была беспросветно глупа. Нет, убедительнее предположение, что плоха была именно теория, метод познания нашего общества. Строго говоря, пока на этот вопрос не ответят, вообще спорить не о чем. Ведь ту фразу Андропов сказал не для красного словца. Но что изменилось с тех пор? Выявили мы хотя бы самые грубые ошибки в понимании советского общества? Думаю, пока что похвалиться нечем. Мы даже не вскрыли истоки антисоветизма в верхушке КПСС.

Я спросил бы оппонентов: назовите мне современную книгу «нашего марксиста» с мыслями о фундаментальных вопросах бытия России, которую средний образованный юноша мог бы прочитать с интересом. Вряд ли назовут. Разве этот факт не поразителен? Вот уже год как я хожу на собрания РУСО, ищу общий язык. Мне нравятся эти честные люди. Но я с горечью прихожу к выводу, что они самого Маркса знают очень плохо, через учебник Келле и Ковальзона. Скажу о двух главных их слабостях.

Маркс дал блестящий анализ западного капитализма, вскрыв, как на ладони, механизм купли-продажи рабочей силы, производства стоимости и прибавочной стоимости, продажи товара как меновой стоимости на рынке и получения прибыли. Для объяснения этих скрытых явлений он прибегал к обильному и столь же блестящему сравнению с процессами, которые протекают в незападном, некапиталистическом («нерыночном») хозяйстве. Эти сравнения он давал в примечаниях мелким шрифтом, которые в «Капитале» занимают чуть ли не треть объема.

Что же читали и что выучили наши марксисты? Только крупный шрифт – как раз то, что говорится не о нас (не о России крестьянской и не о России советской). И совершенно не читали и не знают того, что написано именно о нас, «незападных» – в примечаниях. И когда этим товарищам буквально зачитываешь слова Маркса из этих примечаний, они тебя называют антимарксистом.

Вторая слабость – в плохом освоении социальной философии Маркса. Известно, что он, как и Ленин, не изложил ее в специальных трудах – не было времени. Она вкраплена в множество трудов, и ее надо кропотливо извлекать. Такой работы у нас не сделано, а чужих мы не читаем. Главное, Маркс лишь наметил учение о классах («класс в себе и класс для себя»). Его развивали уже в нашем веке марксисты (в основном, в Англии). Ведь долгое время дебатировался вопрос – а есть ли действительно классы, или это научная абстракция. Марксист Томпсон в книге «Формирование рабочего класса Англии» убедительно доказал, что классы – реальность. Но складываются они не просто вокруг отношения к собственности, а когда возникает и особая культура класса. А у рабочего класса она возникает очень медленно и только в борьбе. Так, в Англии, по оценке историка, лишь к концу XIX века рабочие отошли от крестьянской культуры борьбы. Книга замечательная, страсти и блеск шекспировские. Но – крамола! По этой книге выходит, что у нас рабочего класса нет, даже революцию делали «фабричные крестьяне». Да это видно и по литературе (Горький), и по дотошным дневникам Пришвина. Выходит, все развитие марксова учения о классах прошло мимо нас, а оно сегодня для нас необходимо. Ведь советский строй опорочили в глазах доверчивых людей, исходя из якобы классового подхода. Мол, номенклатура это класс, который эксплуатирует рабочих.

И еще один урок нам дает уже история. Все главные «обвинения» вульгарного марксизма против русской революции и советского строя были выдвинуты уже Каутским, а потом развиты Троцким. Затем подключились югослав Джилас, еврокоммунисты и наши демократы. Уже Ленину пришлось потратить много сил, чтобы отбить «обвинения от истмата». Но главная битва все же разыгралась между Троцким и Сталиным. И понять ее смысл для нас очень важно. Тут можно согласиться с профессором из Греции М.Матсасом: «Те, кто хочет, под влиянием перемен 1989–1991 годов, пройти мимо конфликта между Троцким и Сталиным, расценивая это как нечто принадлежащее музею большевистских древностей, смотрят не вперед, а назад».

Давайте же будем смотреть не назад, а вперед. Для этого надо вернуться к здравому смыслу и говорить не о «правильных формациях», а именно о том обществе, в котором живем – о России. А чтобы это стало возможно, надо бы нам не возрождать касту жрецов-обществоведов, которые оказались несостоятельны на исходе советского периода и мало чему научились после развала СССР.

1999

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: