 |
Примечания к «бесконечному тупику» 43 глава
|
|
|
|
Отец покупал бормотуху и, помню, радовался: «экономия». И через четыре года на пятый умер. (561) Умер как раз от болезни, которую вызывал этот суррогат. Отец был неглуп, но у него была русская мыслишка: «Раз продают, значит безопасно. Не будут же они…» – Будут. (573) В том-то и дело, папочка, что будут. И меня, и я попал – сексуальным денатуратом опоили. Это не есть люди.
Примечание к №509
«яхад алай йит'лахашу кол-сон'ай, алай ях'шебу раа ли…»
(Вл.Соловьёв)
Ылкырмн'ы чткрум орол, кынымны ы-р-р-р ктоп. Кэпэбэ курултай жонсорынг тыырд кылбансон. Карл марк'с алай й-йех-х чимбыртарлы утырдом казах. Урус секим башка кыркыркырлырдырлоп шебу. Кол– сон'ай ком-сом'-ол яхад хазар-каганат.
Примечание к №467
Мысль его дважды обернулась, совершила полный круг и всё. Сама по себе, вне своей динамики, она, как и все другие розановские мнения, значения не имеет. Круг. Стиль.
Всё-таки нельзя не признать. Кое в чём «Капитал» очень русская книга. Книга, этой своей русскостью русских и в правду заворожившая.
Сергей Булгаков писал о Марксе:
«Его гегельянство не идёт дальше словесной имитации своеобразному гегелевскому стилю, которая многим там импонирует, и нескольких совершенно случайных цитат из него… Прежде всего „под Гегеля“ написана – на страх начинающим читателям – глава о форме ценности в 1 томе „Капитала“. Но и сам Маркс признался впоследствии, что здесь он „кокетничал“ подражанием Гегелю, а мы ещё прибавим, что и совершенно напрасно он это делал. При скудной вообще идейной содержательности этой главы, в сущности лишней для изложения экономической системы „Капитала“, эта преднамеренная напыщенность скорее заставляет усомниться в литературном вкусе автора, нежели поверить на этом основании, что автор духовно близок к Гегелю или является серьёзным его знатоком».
|
|
|
Тут у Булгакова явное противоречие. «Преднамеренная напыщенность» показывает, что Маркс, наоборот, обладал определённым литературным вкусом, что ему и позволило стилизовать своё «творение» под совершенно неведомого Гегеля.
Далее Булгаков писал:
«Говорится … будто Маркса сближает с Гегелем пресловутый „диалектичес-кий метод“. Сам Маркс по этому поводу писал, что „мой диалектический метод в своём основании не только отличается от гегелевского, но составляет и прямую его противоположность“. Мы же держимся того мнения, что одно не имеет к другому просто никакого отношения, подобно тому, как градус на шкале термометра не „составляет полную противоположность“ градусу на географической карте, а просто не имеет с ним ничего общего, кроме имени. „Диалектический метод“ у Гегеля на самом деле есть диалектическое развитие понятия, то есть прежде всего вовсе не является методом в обычном смысле слова, или способом исследования или доказательства истин, но есть образ внутреннего самораскрытия понятия, самое бытие этого понятия, существующего в движении и движущегося в противоречиях. У Маркса же вовсе нет никакого особого диалектического метода, который он сам его у себя предполагает, притом иного, чем у Гегеля. Если же предположить, что он понимает его в смысле одного из логических методов, т. е. способа исследования, нахождения научных истин, то такого метода в распоряжении индуктивных, опытных наук вообще не существует. То, что Маркс ошибочно назвал у себя методом, на самом деле была лишь манера ИЗЛОЖЕНИЯ его выводов в форме диалектических противоречий, манера письма „под Гегеля“ … Особый „диа-лектический метод“ у Маркса есть во всяком случае чистое недоразумение…»
Но это недоразумение философское или логическое, но не филологическое, не стилистическое. У Шерлока Холмса был «дедуктивный метод». А почему, собственно, дедуктивный? Почему, например, не «индуктивный»? Но для поэтики детектива это совсем не важно. Писатель пишет по своему «детективному методу».
|
|
|
Русских очаровал, показался близким и понятным не философ-Маркс, а образ философа, столь элементарно и поэтому соблазнительно им создаваемый. Именно несоответствие между подлинной сущностью (нахватавшийся вершков дилетант) и образом Маркса (провидец, обладающий удивительным научным методом – магической тайной) и привлекло, конечно, неосознанно. То есть диалектика как кожаная обивка кресел в кабинете у дорогого адвоката или врача. Стиль. Стиль серьёзности, стиль УМА. Диалектика «по Марксу» наиболее соответствовала русской мечте «естественного и надёжного умничания». Даже – таящейся в последнем рязанском мужичке «хитрости». Какое же иное назначение у постоянно повторяющейся темы «диалектической спирали» в IV главе набоковского «Дара»?
«Из давно пробежавшего параграфа подберём концы строк … или нет, – вернёмся, пожалуй, ещё дальше назад, к „теме слёз“, начавшей своё обращение на первых страницах нашего таинственно вращающегося рассказа».
Или:
«Описав большой круг, вобрав многое, касавшееся отношения Чернышевского к разным отраслям познания, но все же ни на минуту не портя плавной кривой, мы теперь с новыми силами вернулись к его эстетике. Пора теперь подвести ей итог».
Или:
«Мотивы жизни Чернышевского теперь мне послушны, – темы я приручил, они привыкли к моему перу; с улыбкой даю им удалиться: развиваясь, они лишь описывают круг, как бумеранг, или сокол, чтобы затем снова вернуться к моей руке; и даже если иная уносится далеко, за горизонт моей страницы, я спокоен: она прилетит назад, как вот эта прилетела».
Но ведь это стилизация. Выдавание за преимущество как раз своих слабых сторон. Набоков и не мог писать прямо, без «таинственного вращения» текста. Приручение тем есть лишь мудрое смирение перед их неизбежным вращением в русском мозгу. Владимир Владимирович иронизировал над Чернышевским, который
«стал оперировать соблазнительной гегелевской триадой, давая такие примеры, как: газообразность мира – тезис, а мягкость мозга – синтез».
|
|
|
Но тут же, на этой же странице Набоков, «чтобы не было так скучно», перевёл цитату из сочинения Маркса СТИХАМИ и, сострив таким образом, лишь показал суть и своего собственного отношения к там называемой «диалектике».
Вообще, «диалектика» это форма стилизации свойственного для художника соединения несоединимого как имеющего интеллектуальное оправдание.
Примечание к №476
В Соловьёве явно кто-то наклёвывался.
У Е.Трубецкого на 294 странице II тома его фундаментального «Миросозерцания Вл.С.Соловьёва» есть ма-ахонькое, в три строчки, примечание:
«Нетрудно заметить, что эта книга антихриста (в „Трёх разговорах“ – О.) – поразительно схожая пародия на философские построения самого Соловьёва. Это план философии Соловьёва, но без Христа».
Крайне странно, что столь важная мысль вынесена Трубецким в примечание и, в сущности, потом заброшена, не продумана. А ведь подобная аналогия должна иметь для подлинного понимания Соловьёва характер ключевой. Как это?! Соловьёв под конец своей жизни чуть ли не впрямую обвиняет все свои предыдущие «построения» в вещи с точки зрения самого Трубецкого чудовищной. Настолько чудовищной, что тут уж ни о каком дальнейшем развитии подобной системы и речи быть не может. Такие «системы» надо посыпать хлорной известью. А тут примечание в три строчки. Да эти три строчки оба тома перевешивают, переворачивают. И зачем Соловьёву понадобилась такая пародия? Да и есть ли это только пародия?
Остановимся на её содержании. В «Трёх разговорах» Антихрист после встречи с дьяволом пишет книгу, которая «покажет в нём небывалую силу гения»:
«(Это) будет что-то всеобъемлющее и примиряющее все противоречия. Здесь соединятся благородная почтительность к древним преданиям и символам с широким и смелым радикализмом общественно-политических требований и указаний, неограниченная свобода мысли с глубочайшим пониманием мистического, безусловный индивидуализм с горячею преданностью общему благу, самый возвышенный идеализм руководящих начал с полною определённостью и жнзненностью практических решений. И всё это будет соединено и связано с таким гениальным художеством, что всякому одностороннему мыслителю или деятелю легко будет видеть и принять целое лишь под своим частным наличным углом зрения, ничем не жертвуя для самой истины, не возвышаясь для неё действительно над своим „я“, нисколько не отказываясь на деле от своей одностороннести, ни в чём не исправляя ошибочности своих взглядов и стремлений, ничем не восполняя их недостатков … Никто не будет возражать на эту книгу, она покажется каждому откровением всецелой правды … всякий скажет: „Вот оно, то самое, что нам нужно; вот идеал, который не есть утопия, вот замысел, который не есть химера“. И чудный писатель не только увлечёт всех, но он будет всякому приятен, так что исполнится слово Христово: „Я пришёл во имя Отца, и не принимаете меня, придёт другой во имя своё, – того примете“. Ведь для того, чтобы быть принятым, надо быть приятным. Правда, некоторые благочестивые люди, горячо восхваляя эту книгу, станут задавать только вопрос, почему в ней ни разу не упомянуто о Христе, но другие христиане возразят: „И слава Богу! – довольно уже в прошлые века всё священное было затаскано всякими непризнанными ревнителями, и теперь глубокорелигиозный писатель должен быть очень осторожен. И раз содержание книги проникнуто интуитивно-христианским духом деятельной любви и всеобъемлющего благоволения, то что же вам ещё“. И с этим все согласятся.»
|
|
|
Ассоциации тут у читателей, знакомых с основными идеями «философии всеединства», возникают совершенно однозначные. Соловьёв этого не мог не понимать.
Но в какой степени искренне его «покаяние»? Конечно, в очень незначительной. (Насколько вообще Соловьёв может быть искренним?) Тут всё то же истерическое подглядывание одним глазком сквозь дрожащее веко: кто бросится за водой, кто ласково склонится, обнажая грудь под глубоким вырезом. И всегда переигрывает из-за раздвоения амплуа – уж очень сильно веко-то дрожит.
И другое. В «Трёх разговорах» Соловьёв решил «под занавес» сыграть самого себя (592), переиграть самого себя. Вышло похоже, да не в ту сторону. Если Антихрист это пародия на Христа, как пишет Соловьёв, «"хищением», а не духовным подвигом добывающий себе достоинство Сына Божия», то, таким образом, пародирование Антихристом соловьёвской теософии ставит самого Соловьёва на место Христа. То есть, исходя из его же учения, на место Антихриста. Либо Антихрист в «Трёх разговорах» пародия на учение Соловьёва в смысле разоблачения соловьёвства, либо это пародия на Христа, и тогда опять же соловьёвство является пародией. Постановка себя в центр повествования как персонажа, как образа образа Соловьёва привела к его подозрительному оживлению и объяснению. «Три разговора» – единственное философское произведение Соловьёва, написанное в литературной и наполовину диалогической форме. И эта субъективация привела нашего философа к окончательному саморазоблачению. Нельзя без понимающей улыбки читать, как будущий Антихрист
|
|
|
«был ещё юн, но благодаря своей высокой гениальности к 33 годам широко прославился как великий мыслитель, писатель и общественный деятель (в др. месте „великий спиритуалист, аскет и филантроп“ – О.)».
А с другой стороны, по мере чтения улыбка начинает постепенно исчезать. Возникают чувства другие:
«Во всём, что писал и говорил „грядущий человек“, были признаки совершенно исключительного, напряжённого самолюбия и сомнения при отсутствии истинной простоты, прямоты и сердечности».
«В добро, Бога, Мессию он ВЕРИЛ, но ЛЮБИЛ он только ОДНОГО СЕБЯ. Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчётно предпочитал Ему себя».
Здесь уместно процитировать следующее место из одной рукописи Соловьёва:
«Учение Бёме и Сведенборга суть полное и высшее теософическое выражение старого христианства. Положительная философия Шеллинга есть первый зародыш, слабый и несовершенный, нового христианства или вселенской религии Вечного Завета.
Каббала и неоплатонизм.
Бёме и Сведенборг.
Шеллинг и я.
Неоплатонизм – Каббала – Закон (Ветхий Завет)
Бёме – Сведенборг – Евангелие (Новый Завет)
Шеллинг – я – Свобода (Вечный Завет)».
Христианство тут кончается на «я», на Соловьёве. (Антихрист из «Трёх разговоров» говорит: «Христос пришёл раньше меня, я явлюсь вторым; но ведь то, что в порядке времени является после, то по существу первее. Я прихожу последним в конце истории именно потому, что я совершенный, окончательный спаситель. Тот Христос – мой предтеча. Его призвание было – предварить и подготовить моё явление.»)
Набоков начинает гениальную «чернышевскую» главу «Дара» с описания внешности маленького Коли, бывшего очень красивым, скромным, ангелоподобным мальчиком. После этого Набоков пишет:
«Тут автор (альтер эго настоящего автора – О.) заметил, что в некоторых, уже сочинённых строках продолжается, помимо него, брожение, рост, набухание горошинки, – или, определённее: в той или иной точке намечается дальнейший путь данной темы … (Тема „ангельской ясности“) в дальнейшем развивается так: Христос умер за человечество, ибо любил человечество, которое я тоже люблю, за которое умру тоже. „Будь вторым Спасителем“, советует ему лучший друг, – и как он вспыхивает, робкий! слабый! … Но „Святой Дух“ надобно заменить „здравым Смыслом“. Ведь бедность порождает порок; ведь Христу следовало сперва каждого обуть и увенчать цветами, а уж потом проповедовать нравственность. Христос второй прежде всего покончит с нуждой вещественной (тут поможет изобретённая нами машина). (Чернышевский пытался изобрести вечный двигатель – О.) И странно сказать, но… что-то сбылось, – да, что– то как будто сбылось. Биографы размечают евангельскими вехами его тернистый путь (известно, что чем левее комментатор, тем питает большую слабость к выражениям вроде „Голгофа революции“). Страсти Чернышевского начались, когда он достиг Христова возраста. Вот, в роли Иуды, – Всеволод Костомаров; вот, в роли Петра – знаменитый поэт, уклонившийся от свидания с узником. Толстый Герцен, в Лондоне сидючи, именует позорный столб „товарищем Креста“. И в некрасовском стихотворении – опять о Распятии, о том, что Чернышевский послан был „рабам (царям) земли напомнить о Христе“. Наконец, когда он совсем умер, и тело его обмывали, одному из его близких эта худоба, эта крутизна рёбер, тёмная бледность кожи и длинные пальцы ног, смутно напомнили „Снятие с Креста“, Рембрандта, что ли. Но и на этом тема не кончается: есть ещё посмертное надругание, без коего никакая святая жизнь не совершенна. Так, серебряный венок с надписью на ленте „Апостолу правды от высших учебных заведений города Харькова“ был спустя пять лет выкраден из железной часовни, причём беспечный святотатец, разбив тёмно-красное стекло, нацарапал осколком на раме имя своё и дату».
А ведь и в Соловьёве «что-то как будто сбылось». Что такое его книги? – Бред. А что-то получилось, замысел получился. Да, не совсем, не так, как у Чернышевского даже, но всё же… И тут не только «стихия», как в первом случае, тут элемент субъективного выбора силён.
Соловьев принял православие, католичество, вступил в масонскую ложу. Ездил по Европе, стал там широко известен (первый из русских философов). Собственно говоря, основал русскую философию, придал ей определённое направление и окраску. Имидж. Что-то удалось. И он действовал по плану. Была, пускай и размытая, сверхзадача. Он чувствовал слабинку, и чувствовал правильно. В виварии есть репрезентативная крыса. Самая чуткая, самая вёрткая. На ней проверяют герметичность клеток. Следят не за тысячей других, а только за ней одной. Раз эта, предположим, №46, пропала, значит где-то дыра. Каждое утро не всех пересчитывают, а только смотрят, на месте ли №46. Соловьёв ПРОГОВАРИВАЛСЯ. Хотя и сам толком не знал, о чём.
Е. Трубецкой вспоминал о своём друге:
«Он неоднократно высказывал мысль, впоследствии выраженную в „Трёх разговорах“, что организация антихристова царства будет делом БРАТСТВА ФРАНКМАСОНОВ … В ответ на возражение друзей, что современные франкмасоны не годятся в предтечи антихристу вследствие своего крайнего и поверхностного рационализма, Соловьёв приводил известный текст Апокалипсиса о звере, выходящем из моря. – „…одна из голов его как бы смертельно ранена, но сия смертельная рана исцелела…“ По его толкованию, „рана“ означает изъян в умственном кругозоре современных отрицателей Христа, их органическую неспособность понять что-либо таинственное, мистическое. В наши дни „тайна беззакония“ не может совершиться, как раз благодаря этому НЕПОНИМА-НИЮ ТАЙНЫ: дело антихриста парализовано именно тем, что миросозерцание его последователей – одна сплошная РАНА, ДЫРА В ГОЛОВЕ. Но в конце веков эта рана исцелится; облечённый мистической силою антихрист будет магически действовать на человечество, и тогда только поклонится ему вся ЗЕМЛЯ, пленённая и околдованная его сверхъестественными чарами».
Собственно в этом и заключалась задача философии Соловьёва, соединяющего рационалистические бредни Огюста Конта с православной иконописью. Как писал Владимир Сергеевич в предисловии к «Критике отвлечённых начал»,
«Этим образуется система истинного знания, или свободной теософии, основанной на мистическом знании вещей божественных, которые она посредством рационального мышления связывает с эмпирическим познанием вещей природных, представляя таким образом всесторонний синтез теологии, рациональной философии и положительной науки».
Но не получилось. Соловьёв убежал из клетки через дыру собственной головы.
Отсюда и значение «Трёх разговоров». Всё-таки это и стыдливое раскаяние. Не случайно незадолго до смерти Соловьёв сказал, что
«с нарастанием жизненного опыта, безо всякой перемены в существе своих убеждений, я всё более и более сомневался в исполнимости и полезности тех внешних замыслов, которым были отданы мои так называемые „лучшие годы"“.
По сути это раскаяние. Почти раскаяние. Не покаяние – ибо всё это не открыто и ничто в Соловьёве до самой его смерти не изменилось и измениться не могло, так как само раскаяние, пародийное и косое, и должно было завершить программу. Скорее не покаяние, а духовное банкротство, опустошение. «Был, да весь вышел». Но Россия странная страна. Соловьёв именно из-за своей мёртвости, мёртвоголовости, оказался очень живым, слишком живым. (593) Из него энергия так и шла. До сего дня лучи соловьёвства дожигают что-то «под занавес».
Количественным символом банкротства Соловьёва, пустоты является постоянная неоконченность его вещей. (733) Может быть, только «Три разговора» и окончены. И то в предисловии сказано, что это «наглядная и общедоступная» популяризация некой новой метафизической системы, которая, конечно, так и не была создана.
Примечание к №494
Не только избивали и доводили до сумасшествия и самоубийства, а резали.
Сейчас уже трудно представить себе обстановку, царившую в стране. Вот из письма экзарха православной церкви в Грузии Павла:
«Негодяй мальчишка … уволенный из семинарии по прошению … убил … отца ректора, протоиерея Павла Ивановича Чудиецкого … самым зверским образом … негодяй вонзил кинжал сначала в пах, а потом в живот, и, перевернув кинжал, изрезал кишки, и когда смертельно раненный ректор закричал и побежал, он бросился за ним, поранил кинжалом руку жены ректора, старавшейся удержать злодея и взявшейся за кинжал, настиг вновь свою жертву и нанёс новую жестокую рану, в шею … Преступник 19-ти лет и очевидно подкуплен здешними коноводами социализма и грузинофильства, хорошо понявшими, что замечательно умный и энергичный ректор, начинавший с корнем вырывать зло из семинарии, – опаснейший их враг, и порешившим избавиться от него».
Дело здесь идёт не об одиночке-маньяке. Не-ет, тут определённая СРЕДА, определённая АТМОСФЕРА:
«Из учеников едва ли и половина возмущена преступлением, на многих лицах написано злорадство или совершенное безучастие. Грузинская интеллигенция всячески старается обелить негодяя-убийцу, придумывая самые нелепые оправдания злодеянию. Обвиняют покойного в грубости, в жестокости, к которой он по своему характеру был неспособен: русские наставники готовы были обвинять его в излишней мягкости, чуть не в потворстве ученикам».
(Протоиерей Павел ещё некоторое время сохранял сознание и перед смертью простил своего убийцу. На похоронах же присутствующие были поражены выражением его лица: «мирным, покойным, озаренным самою доброю улыбкою».)
«Русские наставники деморализованы; грузины-наставники смотрят зверями… Ученики с наглостью, с видом победителя-триумфатора, смотрят на русских наставников и страстно желают немедленных испытаний (экзаменов – О.), надеясь, что наставники не осмелятся оценивать слабые ответы их дурными баллами».
То есть это быт, естественное, не выходящее из ряда вон событие, вполне увязываемое в головах учеников с экзаменами и шпаргалками. Да, грузинский семинарист это марка!
Тут, конечно, можно сказать: ну да, факт жутчайший и характерный. Особенно если учесть, что произошло это в 1886 году, то есть когда, согласно официальной версии, царила тишь да гладь да божья благодать. «Спад», «застой революционного движения», «глухая реакция», «эпоха безвременья». Времечко однако было довольно боевое, интересное. Следует также учесть, что убийцу прикрыли и спасли от неминуемой виселицы. Но, даже учитывая все это, есть и зацепка: «Вот еще автор взял – Грузию. Это Азия, народ дикий. Да и во многом на национальной почве это. Нетипично».
Ладно. Вот другой пример: в 1878 году в Киеве студенты пустили камнем в ректора Матвеева, отчего тот вскоре скончался.
Экзарх Грузии писал цитируемое выше письмо обер-прокурору Святейшего синода Победоносцеву. В письме говорилось, что и самому автору угрожали убийством. В связи с этим там содержалась частная просьба:
«На случай насильственной смерти моей, прошу вас … узнать наиболее беспомощных моих родных и оказать им помощь… На Вас, а не на другого кого-либо в этом случае моя надежда».
Однако Победоносцеву в пору было устраивать СВОИХ родственников. Вот отрывок из письма уже самого Константина Петровича, которое он написал царю:
«Сегодня, часу в третьем, доложили мне, что пришёл какой-то молодой человек на костылях, называет себя учеником псковской духовной семинарии и желает меня видеть … Я вышел к посетителю на лестницу, отворил дверь и стал спрашивать, какая ему нужда до меня. А он, закричав диким голосом „вот он“, бросил с шумом свои костыли и бросился на меня с кулаками; в одном кулаке был у него раскрытый нож (небольшого размера, какие делаются со штопором)».
Ну, это уже, конечно, по-русски, послабей. На костылях, перочинным ножиком. Да и Константин Петрович не лыком шит, отскочил и дверь закрыл. Интересно, что подонку было 19 лет. (Посылали несовершеннолетних, так как можно было через блатарей-адвокатов спасти от смертной казни.) Впрочем, в Победоносцева и стреляли (Лаговский из самарского кружка).
Письмо адресовалось Александру III. Сыну убитого царя и отцу казнённого. А ему куда писать было? Господу Богу? Сказал однажды Победоносцеву:
«Что ожидает нас впереди? Так ОТЧАЯННО тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в Бога и в его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное, верю в Бога и верю, что настанут наконец счастливые дни и для нашей дорогой России».
(Раз уж речь зашла, ещё из письма Победоносцеву:
«Пусть меня ругают и после моей смерти будут ещё ругать, но, может быть, и наступит тот день, наконец, когда и добром помянут».)
И опять тут закавыка, опять можно сказать: «Это всё художество, „филология“. Это можно фактики-то отдельные выстроить. Не так было. Была группа мечтателей-бомбометателей, горстка, и они море зажечь хотели. И их перевешали. А чтобы иллюзия массовидности была, прицеплена Грузия. Но в середине-то всё же тихо было, в провинции-то русской. Люди и не знали, как и что. По газетам разве». Это важный момент переворачивания, и поэтому я всё же приведу ещё ряд примеров, хотя это стилистически не совсем верно, так как «Бесконечный тупик» вовсе не является историческим исследованием. Но тут очень важно, и я ещё приведу.
Вот обстановка в провинциальной русской гимназии. Из письма директора гимназии Д.Щеглова обер-прокурору, 1887 г.:
«В Новочеркасске, в течение 25 лет, директором был самый благоразумный человек, едва ли не в целой России, г. Робуш, еврей по происхождению, как говорят. Это было от начала пятидесятых до конца семидесятых годов, во всё время самого горячего прогресса. При нём открыто в классах преподавалось безбожие, он этого, как будто, не знал. В общей ученической квартире жили какие-то посторонние агитаторы, приносившие туда заграничные революционные издания, как „Вперёд“, „Набат“ и т. п. И этого он не видел, и даже преследовал учителя г. Полякова, который вскрыл это дело. О самом г. Робуше рассказывают чудовищные вещи: бывши учителем – секретно, за деньги лечил учеников от сифилиса (что совершенно верно, подтверждено следствием), женился на протеже наказного атамана, известного развратника Хомутова, открыто брал взятки и пр. И всё в гимназии было благополучно. И сам г. Робуш благоденствовал, хотя граф Д.А.Толстой, бывши на ревизии в Новочеркасске, разузнал кое-что, убедился в его плутнях, публично высказывал это; но скоро после этого сам должен был выйти в отставку в начале 1880 года. – Г. Робуш также в это время оставил службу в гимназии и получил место директора училища в том же городе. Преемник его получил инструкцию исправить гимназию, которая в этом очень нуждалась. Ученики пьянствовали, буянили, наводили страх на соседей, на городских дам и предавались либерализму … Но в квартиру его полетели камни, два раза в его окно стреляли, и через полтора года он был переведён в другой город. Следующий преемник г. Робуша продолжил исправление гимназии; в него опять полетели камни; не раз стёкла были у него выбиты; сам он был подвергнут побоям через нанятых казаков, и через полтора года был переведён в другой город».
(Обратите внимание на методы устрашения. Убивали десятки, сотни. Тысячи, десятки тысяч просто калечили, избивали, запугивали. Это общий уголовный фон, вполне сообразный, а вовсе не контрастирующий убийствам. Да и грань между терактом и элементарным хулиганством размыта, развёрнута десятком соподчинённых ступеней.)
«Третьим преемником г. Робуша был я … для меня камни и выстрелы найдены были недостаточными: мою квартиру взорвали; от взрыва треснула каменная стена, разбились стёкла … Жена моя после этого имела два последовательные выкидыша и около 10 месяцев лежала в постели. Приехал жандармский офицер и открыл, что взрыв произведён учениками под влиянием социально-революционной партии … В то же время близ Новочеркасска в каменноугольных копях пропало больше 100 патронов динамита и несколько пудов пороха. А жена моя, в это время, лежала в постели после выкидыша. Моё положение с пятью малолетними детьми было весьма тяжёлое. Я получал угрожающие письма, что моя квартира будет ещё взорвана уже не порохом, а динамитом».
Щеглов кинулся по инстанциям: помогите, что делается-то! Ему сделали пятый угол, объявили клеветником, уволили. А через год в Новочеркасске нашли склад террористов с динамитными патронами. А ещё через год поймали воспитанника Новочеркасской гимназии, покушавшегося на Александра III (соратник Александра Ульянова). Хулиганские действия Щеглова были вынуждены нейтрализовывать серьёзные люди:
«Упрёк в подозрительности сделан мне князем Волконским, после того, как сам он после взрыва приезжал делать ревизию в Новочеркасске … Его ревизия имела тот результат, что кроме меня ещё один директор Новочеркасской гимназии, мой предшественник, переведённый перед тем в другую гимназию, также должен был подать в отставку, а наш общий предшественник – г. Робуш, который в течение 25 лет развращал гимназию, – награжден орденом Анны 1-ой степени; награда чрезвычайно редкая для лиц, занимающих директорские места. Комментарии тут излишни».
Чудак устроился директором другой гимназии… в Одессе!!! Там с «ломовым» и церемониться не стали. По-европейски позвонили по телефону, а на другом конце провода начальник учебного округа понимающе прыснул в трубку.
А вот снова письмо самого Победоносцева. Александру III:
«В Воронеже у нас случилось печальное событие в семинарии … в 1879 году подложили порох в печку к инспектору и взорвали печь в его квартире … Теперь, 7 мая (1881 года – О.), произошёл новый взрыв. Взорвали печь в квартире ректора. По счастью, он не был дома, иначе был бы убит. Вслед за тем ночью появились внутри семинарии наклеенные печатные прокламации о том, что принято решение действовать энергически к уничтожению врагов … Оказалось в числе семинаристов до 10 человек опасных, которые ходили с револьверами. Начальство потеряло голову и не знает, что делать без помощи от властей. А местные власти стали уклоняться».
А вот снова Грузия. Победоносцев пишет царю:
«Получил телеграмму с известием из Озургета о новой выходке 18-летнего негодного ученика тамошнего духовного училища, исключённого за дурнее поведение. Он напал на смотрителя училища и избил его до крови палкою по голове».
Эти примеры можно продолжать до бесконечности. И ведь Победоносцев по роду деятельности имел дело преимущественно с духовными, то есть гораздо более спокойными и лояльными, учебными заведениями. В семинариях еще жить и жить. И в гимназиях ещё ничего. В случае чего попадёшь – ну, пряжками изобьют, и всё – дети. А вот в университетах … И тут, обратите внимание, всё про репрессии по отношению к преподавательскому составу, «начальству». А что же однокашники! Те перед нечаевыми на цырлах бегали, папиросы набивали.
|
|
|
