 |
Перевод общественно-политической литературы
|
|
|
|
Тексты общественно-политического содержания, как и другие научные тексты, включают в том или ином количестве специальные термины, которые требуют от переводчика точности, однозначности в передаче. Но общественно-политической литературе и, в первую очередь, трудам классиков марксизма-ленинизма присуща агитационно-пропагандистская направленность, страстность тона, полемичность, и специфика стиля заключается здесь в слиянии, с одной стороны, элементов научной речи и, с другой — различных средств эмоциональности и образности (как лексических, так и грамматических).
Высокое совершенство литературной формы трудов классиков марксизма-ленинизма, стилистическое мастерство, с которым они написаны - общепризнаны. Известны и собственные высказывания Маркса и Энгельса о том важном значении, которое они придавали стилю, и их отдельные замечания по стилистическим вопросам.
В цитированной уже выше (с. 105) статье Энгельса «Как не следует переводить Маркса» — именно в связи с задачами перевода -дана краткая, но глубокая характеристика индивидуального стиля Маркса, в значительной мере применимая вообще к трудам классиков марксизма-ленинизма, связанным общими чертами стиля. К характеристике, данной Энгельсом, сейчас необходимо вернуться.
Энгельс, перечислив ряд особенностей стиля Маркса, в заключение говорит: «Маркс принадлежит к числу тех современных авторов, которые обладают наиболее энергичным и сжатым стилем»1. Сила, как черта стиля Маркса, связана с острой идейно-политической направленностью содержания: у автора, при всей его подлинной объективности и сдержанности ученого, страстное отношение к своей теме. Этим определяется своеобразие общего тона в трудах Маркса, как и в трудах Энгельса и Ленина (в разных типах их произведений — и в специальных научных работах, и в публицистических статьях, и в ораторских выступлениях), впечатляющая убедительность доводов и острота полемических мест. Эта черта находит свое выражение и в характере их пафоса и их иронии.
|
|
|
Сжатость, как другая основная черта стиля, отмеченная в определении Энгельса, означает наиболее экономное выражение содержания, часто (как, например, в «Капитале») весьма сложного. В связи с этой чертой должны быть поставлены большая простота и ясность словарных средств, чрезвычайно сдержанное и всегда выразительное использование переносных значений слова, отсутствие усложняющих терминов академического типа, а в области синтаксиса - четкость построения фразы, абзаца, цепи абзацев. Частным, по характерным проявлениям как силы, так и сжатости стиля, следует признать не редкие в трудах классиков марксизма-ленинизма параллелизмы и повторения особенно важных по смыслу слов, словосочетаний, предложений, которые наиболее экономно и эффективно выделяют соответствующую мысль, а иногда играют и эмоционально выразительную роль. В трудах классиков марксизма-ленинизма всегда сохраняется равновесие между степенью сложности темы и характером языковых средств, приближающих содержание (с учетом его сложности) к читателю.
Характеризуя особенности, сочетание которых создает стиль Маркса, Энгельс говорит:
«Маркс свободно пользуется выражениями из повседневной жизни и идиомами провинциальных диалектов; он создает новые слова, он заимствует свои примеры из всех областей науки, а свои ссылки - из литератур целой дюжины языков; чтобы понимать его, нужно в совершенстве владеть немецким языком, разговорным так же, как и литературным, и кроме того знать кое-что и о немецкой жизни»1.
|
|
|
Энгельс этими словами подчеркивает богатство и разнообразие словарных и фразеологических средств, используемых Марксом, широту стилистического диапазона, включающего элементы и разговорной речи, и провинциальных диалектов, и неологизмы (преимущественно в терминологии). Указание же на наличие элементов разговорного языка в стиле Маркса может быть отнесено не только к словарю, но и к грамматической его стороне — к синтаксису.
Энгельс в своей характеристике затрагивает и такое явление стиля, как широкое использование в иллюстративных целях разнообразного материала из разных областей науки и литературных цитат, литературных и исторических образов.
Роль этих стилистических средств в трудах классиков марксизма-ленинизма в целом ряде случаев совпадает с той, какуюонииграют в художественной литературе. Когда говорится о словесном построении образа в литературе, следует иметь в виду не только лексико-семантическую его сторону, т. е. не только вещественное содержание слова или изменение его прямого значения, которое происходит в контексте: столь же важным моментом в создании образа являются и синтаксические средства, связывающие слова в контексте, где и реализуется значение того или иного слова — прямое или переносное.
Использование синтаксиса в художественной литературе с его использованием в литературе общественно-политической и публицистической роднит та роль, которую он играет как средство выражения эмоционального содержания, вкладываемого в текст. Это особенно сказывается в моменты усиления обличительного пафоса — там, где возникает необходимость в особом подчеркивании смысла и в четкости членения. Всякого рода параллелизмы, повторения отдельных слов или словосочетаний, наряду с функцией логического членения и построения, особенно существенной в научном языке, несут в общественно-политической литературе и функцию эмоциональную. Сравним, например, в начале XXIV главы «Капитала» параллелизм при противопоставлений бедности и богатства, — параллелизм, содержащий повторение начального слова при ироническом противопоставлении «легенды о богословском грехопадении» и истории экономического грехопадения:
|
|
|
„Diese ursprüngliche Akkumulation spielt in der politischen Ökonomie ungefähr dieselbe Rolle wie der Sündenfall in der Theologie. Adam biß in den Apfel und damit kam über das Menschengeschlecht die Sünde. Ihr Ursprung wird erklärt indem er als Anekdote der Vergangenheit erzählt wird. In einer längst verflossenen Zeit gab es auf der einen Seite eine fleißige, intelligente und vor aliem sparsame Elite und auf der andren faulenzende, ihr alles, und mehr, verjubelnde Lumpen. Die Legende vom theologischen Sündenfall erzählt uns alierdings, wie der Mensch dazu verdammt worden sei, sein Brot im Schweiß seines Angesichts zu essen; die Historic vom ökonomischen Sündenfall aber enthüllt uns, wieso es Leute gibt, die das keineswegs nötig haben"1.
Таким образом, синтаксические средства языка наряду с лексическими играют в составе общественно-политического научного текста экспрессивную роль, не только оформляя выражение понятий, но и содействуя смысловому или также и эмоциональному выделению известных компонентов. Самая последовательность, в которой развертывается предложение как синтаксическое единство, находится в соответствии с развертыванием мысли. Вот, например, следующий абзац в начале 1 главы «Манифеста Коммунистической партии», где характерно параллельно построенное перечисление противоположных социальных категорий и повторение слова „Kampf" («борьба»):
„Freier und Sklave, Patrizier und Plebejer, Baron und Leibeigener, Zunfthbürger und Gesell, kurz, Unterdrücker und Unterdrückte standen in stetem Gegensatz zueinander, führten einen ununterbrochenen, bald versteckten, bald offenen Kampf, einen Kampf, der jedesmal mit einer revolutionaren Umgestaltung der ganzen Geselischaft endete oder mit dem gemeinsamen Untergang der kämpfenden Klassen"2.
Правда, в таких языках, где, как в немецком, широко распространена и развита так называемая «рамочная конструкция», достигается особая теснота всей словесной группы в целом, словно требующей одновременного восприятия всех ее элементов с нарушением временной последовательности. Однако в таких образцах немецкой общественно-политической научной речи, как проза Маркса и Энгельса, синтаксическая последовательность в целом всегда соответствует последовательности развертываемых понятий, иногда и с отступлением от «рамочной конструкции», как в конце последнего примера. Блестящей иллюстрацией этой черты является, в частности, и речь Энгельса на могиле Маркса, где даже очень обширные предложения дают постепенное и строго последовательное развитие мысли с помощью слов и словосочетаний, которые примыкают одно к другому в соответствии с последовательностью понятий, а «рамочное» построение используется лишь как средство обобщения и связи между словами, близкими по смысловой роли в предложении. Так строится формулировка идеи исторического материализма, даваемая здесь Энгельсом:
|
|
|
„Wie Darwin das Gesetz der Entwicklung der organischen Natur, so entdeckte Marx das Entwicklungsgesetz der menschlichen Geschichte, die bisher unter ideologischen Überwucherungen verdeckte einfache Tatsache, daß die Menschen vor alien Dingen zuerst essen, trinken, wohnen und sich kleiden müssen, ehe sie Politik, Wissenschaft, Kunst, Religion usw. treiben können; daß also die Production der unmittelbaren materiellen Lebensmittel und damit diejedesmalige ökonomische Entwicklungsstufe eines Volkes oder eines Zeitabschnitts die Grundlage bildet, aus der sich die Staatseinrichtungen, die Rechtsanschauungen, die Kunst und selbst die religiösen Vorstellungen der betreffenden Menschen entwickelt haben und aus der sie daher auch erklärt werden müssen - nicht, wie bisher geschehen, umgekehrt"1.
Характером и ролью стилистических средств, используемых в общественно-политической литературе, обусловливаются и задачи ее перевода, и направление анализа существующих ее переводов. Своеобразие основной задачи заключается именно в воспроизведении не только всего смыслового содержания и, в частности, словесных средств, играющих терминологическую роль, но и экспрессивной стороны подлинника. При анализе возможных решений этой задачи и при оценке переводов необходимо руководствоваться указаниями, сделанными Энгельсом в статье «Как не следует переводить Маркса»2, где он в одинаковой степени уделяет внимание и вопросам терминологии, и стилистическим требованиям подлинника. Другими словами, Энгельс рассматривает задачу перевода Маркса как задачу перевода и научного, и художественного. Указания Энгельса и весь ход его анализа перевода тем важнее помнить, что признание высочайших литературных достоинств трудов классиков марксизма-ленинизма никак не должно заслонять важности их научного содержания и значения терминологических элементов их стиля. Научно-терминологическая сторона изложения и его образные, эмоциональные, композиционные моменты образуют в трудах Маркса, Энгельса и Ленина единое целое, в котором существенны и равноправны оба эти начала.
В качестве примера этой особенности может быть приведен следующий отрывок из предисловия Маркса к «Критике политической экономии», где содержатся основные обобщающие определения главных понятий из области общественных наук:
„In der gesellschaftlichen Produktion ihres Lebens gehen die Menschen bestimmte, notwendige, von ihrem Willen unabhängige Verhältnisse ein, Pro-duktionsverhältnisse, die einer bestimmten Entwicklungsstufe ihrer materiellen Produktivkräfte entsprechen. Die Gesamtheit dieser Produktionsverhältnisse bildet die ökonomische Struktur der Gesellschaft, die reale Basis, woraufsich einjuristischer and politischer Überbau erhebt, und welcher bestimmte gesellschaftliche Bewußtseinsformen entsprechen"1.
|
|
|
С одной стороны, как видим, речь насыщена здесь словами, выражающими определенные научные понятия; некоторые из них представляют собой специальные термины. В целом текст не имеет сугубо терминологической окраски, и большинство терминов (общефилософских: „Bewußtseinsformen" — «формы сознания» или социально-экономических: „Produktivkräfte" — «производительные силы», „Produktionsmittel" — «средства производства», „Gesellschaft" — «общество», „Basis" — «базис», „Überbau" — «надстройка») так или иначе связаны или совпадают (хотя бы в отдельных элементах) со словами, общеупотребительными в языке.
Некоторые из этих терминов имеют и образную основу, как, например, важнейшие термины марксистского обществоведения «базис» и «надстройка» („Basis", „Überbau"). Как видим, эта основа сохраняется и в русском переводе.
С другой стороны, помимо слов-терминов, выражающих с большей или меньшей степенью образности точно определенные научные понятия, образы играют в дальнейшем тексте местами существенную роль, как таковые (т. е. вне связи с терминологической функцией того или иного слова). Ср. дальше в этом тексте:
„Aus Eiltwicklungsformen der Produktionskräfte schlagen diese Verhältnisse in Fessein derselben um.'Es tritt daim eine Epoche sozialer Revolution ein. Mit der Veränderung der ökonomischen Grondlage wälzt sich der ganze ungeheure Überbau langsamer oder rascher urn"1.
Сравним с оригиналом русский перевод первого предложения:
«Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы»2.
Последние слова, употребленные в составе научного текста и для выражения определенного обществоведческого понятия, сохраняют образность, заданную подлинником. В дальнейшем, т. е. в переводе следующего предложения, эта образность ослабляется, так как передача образной основы слова пошла бы уже в разрез с его ролью в контексте:
«Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»3.
Характерно, что последнее предложение грамматически перестроено в переводе, вещественный смысл сказуемого подлинника получает соответствие в подлежащем в русском тексте, но богатая образность немецкого глагола заменяется терминологическим содержанием русских слов.
Разумеется, при переводе такого текста каждое слово, формально даже не являющееся термином, предполагает самое бережное и внимательное отношение со стороны переводчика, чтобы содержание его было исчерпано до конца и чтобы дан был точный смысловой перевод. Образное слово постоянно требует здесь терминологически точного раскрытия, в известных условиях даже предполагающего сохранение именно его образного характера (например, „Überbau" — «надстройка»), а в других случаях, наоборот, требующего отступления (например, „wälzt sich um" — «переворот»). При этом часто даже не возникает сколько-нибудь резкого конфликта или противоречия, между требованиями терминологической точности, с одной стороны, и задачей воспроизведения образных элементов и синтаксической композиции, с другой.
Между задачами перевода общественно-политической и художественной литературы есть много точек соприкосновения именно в связи с той ролью, которую и здесь, и там играет конкретный образ, непосредственно основанный на использовании языковых категорий. Художественная литература, как искусство, ставит особые творческие задачи переводчику, но и литература общественно-политическая часто заставляет решать такие же переводческие задачи, т. е. наряду с точным воспроизведением терминологии требует также воссоздания индивидуально-стилистического своеобразия.
Примером блестящего решения такой задачи, роднящей перевод общественно-политического текста с переводом художественным, может служить изданный под редакцией В. И. Ленина перевод «Гражданской войны во Франции» К. Маркса (2-е изд. Одесса, 1905). Ленин, как редактор этого издания, имел дело с текстом перевода, вышедшим тоже в 1905 году в Одессе в издательстве «Буревестник», и учитывал старый перевод этого труда Маркса, вышедший в 1871 г.1, в ряде случаев отдавая предпочтение его вариантам перед вариантами нового перевода. Мастерство Ленина как редактора перевода проявляется и в выборе варианта из существующих двух текстов, и в замене их новыми в тех случаях, когда оба перевода не удовлетворяют его. Богатство русского языка в отношении словарно-семантических оттенков и его стилистическая гибкость обусловливают здесь возможность большой точности как терминологической, так и общесемантической — при условии синтаксических перегруппировок и изменения частей речи в некоторых местах. Для иллюстрации приводится один отрывок — с преобладанием социально-политических терминов и формулировок (не лишенных, однако, и метафоричности) и другой — резко публицистический, полемический, обличительный.
Первый пример — из III главы «Воззвания Генерального Совета Международного Общества Рабочих по поводу гражданской войны во Франции 1871 года»:
| „Die zentralisierte Staatsmacht, mit ihren allgegenwärtigen Organen-stehende Armee, Polizei, Bürokratie, Geistlichkeit, Richterstand, Organe, geschaffen nach dem Plan einer systematischenund hierarchischen Teilung der Arbeit - stammt her aus den Zeiten der absoluten Monarchic, wo sie der entstehenden Bourgeoisgesellschaft als eine mächtige Waffe in ihren Kämpfen gegen den Feudalismus diente. Dennoch blieb ihre Entwicklung gehemmt durch allerhand mittelalterlichen Schutt, grundherrliche und Adelsvorrechte, Lokalprivilegien, städtische und Zunftmonopole und Provinzialverfassungen. Der riesige Besen der französischen Revolution des 18. Jahrhunderts fegte alle-diese Trümmer vergangner Zeiten weg, und reinigte so gleichzeitig den gesellschaftlichen Boden von den letzten Hindemissen, die dem Überbau des modemen Staatsgebäudes im Wege gestanden"1. | «Центральная Государственная власть со своими вездесущими органами, основанными на принципе систематического и иерархического разделения труда: регулярной армией, полицией, бюрократией, духовенством и судьями, — существует со времен абсолютной монархии, когда она служила сильным оружием нарождавшемуся буржуазному обществу в борьбе его с феодализмом. Но поместные и дворянские прерогативы, местные привилегии, городские и цеховые монополии и провинциальные уложения - весь этот средневековый хлам задерживал ее развитие. Исполинское помело французской революции 18-го столетия смело весь отживший сор давно минувших веков и очистило, таким образом, общественную почву от последних помех для сооружения здания современного государства»2. |
Во всем отрывке перевода бросается в глаза чрезвычайная точность в передаче терминов, в выборе русского синонима для воспроизведения термина многозначного (как „Verfassungen" в сочетании „Provinzialverfassungen", где обычный перевод словом «конституция» неприемлем), в воспроизведении тропов („der risige Besen der französischen Revolution" — «исполинское помело французской революции») и в соблюдении стилистической окраски отдельных слов, причем последняя даже слегка усилена („allerhand mittelalterlichen Schutt" " «весь этот средневековый хлам»; „diese Trümmer" — «весь... сор»). Существительное „Überbau" в конце последнего предложения не имеет по контексту терминологического значения известной обществоведческой категории («надстройка») и служит здесь для сравнения государства со зданием. Отсюда принятый Лениным перевод: «сооружение».
Последний пример показывает, что в переводах трудов классиков марксизма-ленинизма и при анализе их необходимо дифференцированно подходить к одному и тому же слову в разных условиях контекста, где оно может иметь то терминологическое, то образно-переносное значение.
Теперь несколько предложений из другого отрывка «Гражданской войны во Франции», представляющего собой уничтожающую характеристику Тьера (I гл. «Воззвания Генерального Совета Международного Общества Рабочих...»):
| „Thiers, diese Zwergmißgeburt, hat die französische Bourgeoisie mehr als ein halbes Jahrhundert lang bezaubert, weil er der vollendetste geistige Ausdruck ihrer eigenen Klassenverderbtheit ist. Ehe er Staatsmann wurde, hatte er schon seine Stärke im Lügen als Geschichtsschreiber dargetan. Die Chronik seines öffentlichen Lebens ist die Geschichte der Ünglucke Frankreichs. Verbündet, vor 1830, mit den Republikanem, erhaschte er unter Louis Philippe eine Ministerstelle, indem er seinen Protektor Laffitte verriet. Beim König schmeichelte er sich ein durch Anhetzung von Pöbelexzessen gegen die Geistlichkeit, während deren die Kirche Saint-Germain 1'Auxerrois und der erzbischöfliche Palast geplündert wurden, und durch sein Benehmen gegen die Herzegin von Berry, bei der er zu gleicher Zeit den Ministerspion und den Gefangnisgeburtshelfer spielte... ...Trotz seiner heuchlerischen Predigten von „notwendigen Freiheiten" und seines persönlichen Ärgers gegen Louis Bonaparte, der ihn gebraucht und den Parlamentarismus hinausgeworfen hatte - und außerhalb der künstlichen Atmosphäre des Parlamentarismus schrumpft das Männlein, wie es wohl weiß, zu einem Nichts zusammen - trotz alledem hatte Thiers seine Hand in alien Infamien des zweiten Kaiserreichs, von der Besetzung Roms durсh französische Truppen bis zum Kriege gegen Preußen, zu dem er aufhetzte durch seine heftigen Ausfälle gegen die deutsche Einheit - nicht als Deckmantel für den preußischen Despotismus, sondem als Eingriff in das ererbte Anrecht Frankreichs auf die deutsche Uneinigkeit. Während seine Zwergsarme gem im Angesicht Europas das Schwert des ersten Napoleon umherschwangen, dessen historischer Schuhputzer er geworden war, gipfelte seine auswärtige Politik stets in der äußersten Erniedrigung Frankreichs, von der Londoner Konvention von 1841 bis zur Pariser Kapitulation von 1871 und zum jetzigen Bürgerkrieg, worin er, mit hoher obrigkeitlicher Eriaubnis Bismarcks, die Gefangenen von Sedan und Metz gegen Paris hetzte"1. | «Тьер, этот карлик-чудовище, в течение более чем полустолетия очаровывал французскую буржуазию, потому что он представлял из себя самое совершенное идейное выражение ее классовой испорченности. Когда он был еще не государственным человеком, а простым историком, он доказал уже свое искусство лжи. История его общественной деятельности есть история бедствий Франции. Будучи до 1830 г. другом республиканцев, он получил при Луи Филиппе министерский портфель в награду за измену своему покровителю, Лафитту. К королю он подольстился подстрекательством черни против духовенства, - подстрекательством, которое привело к разграблению церкви С.-Жермен Локсерруа и дворца архиепископа, - и отношениями своими к герцогине Беррийской, которой он служил министром-шпионом и тюремщиком-акушером... Тьер забыл лицемерные речи о необходимых свободах, свою личную ненависть к Луи Бонапарту, который надругался над ним и выкинул за борт парламентаризм, - (вне искусственной атмосферы парламентаризма этот человек превращается в ничто, и он это хорошо знает) - забыв все это, Тьер принимал участие во всех позорных делах Второй Империи - от занятия Рима французскими войсками до войны с Пруссией; он содействовал этой войне, разжигая страсти своими неистовыми нападками на единство Германии, в котором он видел не маску для прусского деспотизма, а покушение на наследственное право Франции на разъединенность Германии. На словах этот урод всегда выступал во имя традиций Наполеона I. Наполеоновским мечом махал он перед всей Европой. В своих исторических трудах он только и делал, что чистил сапоги Наполеона. На деле, его внешняя политика всегда, начиная от лондонской конвенции 1841 г. до капитуляции Парижа 1871 г., приводила к полнейшему унижению Франции и, наконец, довела до гражданской войны, во время которой он с высочайшего соизволения Бисмарка натравил на Париж пленных Седана и Меца»1. |
Переведенные отрывки дают возможность судить о методе редактуры Ленина при передаче публицистического текста. Перевод и здесь весьма точен, но в отношении отдельных стилистических деталей допущены известные отступления: здесь, с одной стороны, и некоторое усиление образности (например, «карлик-чудовище» для „Zwergmißgeburt" — вместо более буквальной передачи «карлик-урод» или «карлик-выродок», что было бы, в сущности, плеоназмом), и замена значения (например, «надругался» для „hat ihn gebraucht" — вместо словарно-точного «использовал его» или «воспользовался им» — сочетание, которое потребовало бы расширения контекста, ввода дополнений и заставило бы жертвовать краткостью) и, с другой стороны, известное ослабление, приглушение стилистических оттенков (например, «получил» для „erhascht" вместо «схватил»).
Эти изменения обусловлены фразеологическими или просто смысловыми требованиями контекста, где более дословный перевод был бы или мало понятен (например, «использовал» для „hat gebraucht") или являлся бы плеоназмом («карлик-выродок»), или, наконец, противоречил бы русской норме словоупотребления в политическом тексте (ср. невозможность такого сочетания, как «схватил министерский портфель»1).
Такие же причины заставляют идти в переводе и на более существенные, но тоже оправданные жертвы, как, например, отказ от воспроизведения яркого смыслового контраста в следующем предложении: „...gipfelte seine auswärtige Politik stets in der äußersten Emiedrigung Frankreichs". Вариант более близкий в словарном и образном отношении (например, «его внешняя политика всегда увенчивалась полнейшим унижением Франции» или «вершиной его внешней политики всегда оказывалось полнейшее унижение Франции») в какой-то степени был бы менее естествен, чем принятый в тексте перевод, отклонялся бы от фразеологической нормы русского политического текста.
Фразеологические требования контекста сочетаются с требованиями, исходящими от более широкого единства - целой цепи предложений с их смысловым, образным и эмоциональным содержанием. Это единство обусловливает возможность замены отдельных слов (например, «Тьер забыл свои... речи» вместо «Несмотря на свои... речи... Тьер» при немецком „Trotz seiner...Predigten"). Естественно, что при этом изменяются и синтаксические отношения слов. Первое предложение второго отрывка, начинающегося словами „Trotz seiner heuchlerischen Predigten" - довольно сложный, однако, нормальный для немецкого языка период. В переводе он расчленен на два предложения, и это, безусловно, помогает легче воспринять его содержание, избегнуть громоздкости, которая несомненно получилась бы при воспроизведении его как единства. Кстати сказать, такая разбивка тем более оправдана, что в самом немецком предложении здесь нет тенденции к усилению связи между отдельными членами, к сжиманию их с помощью «рамочной конструкции». Таким образом, разбивка как бы продолжает линию, намеченную уже в подлиннике.
Следующее сложноподчиненное предложение подлинника, завершающее приведенный отрывок, в переводе разбито на четыре предложения, из которых последнее по содержанию соответствует главному предложению оригинала, а первые три служат переводом начальных придаточных2. Расчленение синтаксического единства вызывается, очевидно, условиями разной сочетаемости слов: образ Тьера-карлика, размахивающего мечом Наполеона перед всей Европой и чистящего его сапоги в своих исторических трудах, дан по-немецки в очень компактной формуле, все же естественной для немецкого языка, но в переводе, видимо, требующей некоторой внутренней расшифровки. Перевод и дает эту расшифровку. Вместе с тем русские предложения, соответствующие первым двум придаточным оригинала, оказываются и грамматически перестроенными, и содержат, естественно, лексические замены. Второе предложение построено аналогично первому, но не вполне параллельно, так как содержит инверсию, которой подчеркивается его образный характер. Грамматическая перестройка этого предложения сравнительно с подлинником закономерна по стилистическим условиям русского языка. Третье предложение дает также замену грамматических категорий и вводит несколько слов, которых в немецком тексте нет — добавление, вызванное необходимостью в более пространной расшифровке образа. Затем в одном распространенном предложении дается перевод главного предложения оригинала. Всей этой разбивкой, изменениями в частях речи и лексическими заменами достигается соответствие подлиннику по функции, т. е. делается легко доступным читателю содержание образов подлинника, сохраненных, но распространенных и расшифрованных в переводе: выбрана нормальная в условиях русского языка стилистическая форма и соблюдено — в последовательности самостоятельных предложений — нарастание тех отталкивающих черт, из которых складывается характеристика Тьера.
Все это — пример того, как разрешается задача перевода публицистического материала, в данном случае — одного из классических памятников марксистской литературы.
|
|
|
