 |
Как люди относятся к приему LSD?
|
|
|
|
Как ни странно, вопрос эмоционального отношения человека к наркотику, который он пробует или систематически принимает, почти не интересовал ученых. Предполагалось, по-видимому, что если кто-то принимает наркотик, то это ему нравится.
Но так ли обстоит дело в действительности?
С самого начала 80-х годов автора очень интересовал отечественный психоделический опыт. При сопоставлении большинства переживаний «психонавтов» от опыта приема LSD выяснилось, что лица, так или иначе сталкивавшиеся с галлюциногенами, делятся на две большие группы.
Пациенты, входившие в первую из них, характеризовали свое пребывание в измененном состоянии сознания как безусловно приятное. Вот примеры характерных высказываний.
«…Больше не существует меня и моих проблем. Больше не нужно ни о чем думать. Тебя как будто затягивает в воронку нового, необычного мира… Это высшая радость, какую только может испытать человек».
, «Я целиком отдалась потоку текущих через меня картин… Это невыразимое чувство не имеет никакого отношения к суете и пошлости окружающего. Когда принимаешь мескалин, ты больше не принадлежишь себе, ты — часть чего-то удивительного и иного».
«Я не могу этого объяснить, но через 30 секунд после укола тебя как бы больше нет. Нет границ, которые бы сдавливали и сжимали тебя со всех сторон… Ты — в растворении, ты выплеснут в какой-то поток — это ощущение и есть самое приятное в приеме LSD… Все остальное может пугать. Но чувство растворенности… Это как вселенский оргазм, только вместо спермы вылетаешь из себя ты сам».
«Я не знаю, как у других, но меня сами глюки скорее пугают, чем радуют, и все же при этом ты вроде бы и не действуешь сама, потому что тебя ведет какая-то посторонняя сила. Все решено за меня, и все предопределено. Когда ты в потоке, не нужно думать, — все, что произойдет, все равно произойдет. Моя воля и мои попытки трепыхаться в этой жизни просто больше не нужны. У мира, в который ты попадаешь, свои законы, и к ним я не имею никакого отношения. Это и есть удовольствие — не иметь отношения. Не знаю, кто как, а я ем грибы именно ради этого ощущения».
|
|
|
По статистике (127 отчетов), подобные ощущения назовут приятными около 80 % (92 человека).
А вот что говорят остальные.
«Для меня это не кайф, далеко нет. Это скорее самый любопытный психологический эксперимент на свете. Первое ощущение — не то что неприятное — отвратительное; кажется, что кто-то или что-то пытается против твоей воли пробраться куда-то в самое интимное, что у тебя есть. Какие-то лапы трогают тебя за мозг… изнутри. Б-р-р-р-р… Какая-то сила хочет тебя изменить, и ты ничего не можешь с этим поделать…»
«Для того чтобы «трип» стал приятным, ты должен научиться отдавать себя незнакомой воле. Ты как бы исследуешь это, ты теряешь право на сопротивление, и потому это жутко болезненно. Я прекратил опыты, потому что понял, что отдаться этой чужой воле для меня самое непереносимое, что только может быть в жизни».
«Не могу объяснить… Когда мне было 17, меня довольно некрасиво изнасиловали. Так вот, LSD так же отличается от медитации, как изнасилование от секса с любимым мужчиной… Лезет кто-то с липкими пальцами тебе в душу, а ты, не можешь сопротивляться».
«Нет, это неприятно. Интересно, конечно, но неприятно. Неприятно то, что ты не в состоянии управлять собой. Не знаю, как это правильно называется, но можно сказать, что интересно кому-то другому, не мне, поскольку моей личности во всем этом как бы и нет. Ты как бы видишь сны инопланетянина. Они не теплые, не холодные, они просто чужие. Лучше уж видеть собственные».
|
|
|
И наконец, из отчета пациента — кандидата психологических наук:
«Я, наверно, слишком люблю себя. Мне нравятся мои мысли, задачи, которые я перед собой ставлю. Мой собственный интеллектуальный процесс. Я несколько раз принимал LSD, пытаясь представить и почувствовать себя на месте хиппи. Для себя я понял достаточно, но не смог понять только одного: каким образом эти переживания могут приносить удовольствие? LSD размывает личность, я теряю себя в этих пространствах — а я себе нравлюсь».
Особенность этих высказываний в следующем: первая группа воспринимает ощущение потери индивидуальности в ходе LSD-сеанса как нечто исключительно приятное; вторая же — как крайне неприятное.
Для одной категории людей ощущение того, что их сознанием управляет какая-то неведомая сила, связано с наслаждением; для другой — такое ощущение влечет за собой страх и отвращение.
Видимо, все зависит от степени ощущения своего собственного «Я». Если для одних собственная индивидуальность есть величайшая ценность, то для других — тяжкое бремя. Первые, даже внутри LSD-переживания, хотят остаться самими собой, вторые испытывают потребность в растворении, исчезновении своей личности внутри наркотического переживания.
Именно поэтому, вероятно; Бодлер ощущал гашишевые галлюцинации как кошмар, угрожающий личности, а очень многие люди из его богемного окружения те же самые ощущения описывали как удовольствие. Возможно, по той же причине в золотой фонд человеческой культуры попал именно Бодлер, а поэты и художники его круга, продолжавшие прием марихуаны, канули в неизвестность.
LSD И ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
Большинство людей обладает постоянным ощущением своего присутствия в мире в качестве отдельной самостоятельной и абсолютно реальной единицы. Чувствовать себя отдельным элементом мироздания человеку позволяет ощущение границ самого себя, которыми являются тело и возможности его органов чувств.
Такой человек воспринимает мир и других людей как в равной мере реальных и имеющих право на самостоятельное существование.
Но существует и другая категория людей. Это люди, имеющие очень слабое чувство собственной отдельности. Они предпочитают ощущать себя как часть некоей общности: семьи, дружеского коллектива, профессиональной группы и т. д. Они обычно теряются при попытке принять самостоятельное решение, выразить собственное мнение или даже просто рассказать врачу о себе самом. Такая личность испытывает постоянное чувство неуверенности во всем, даже в том, что его «Я» составляет некоторое единство со своим собственным телом.
|
|
|
Мы сейчас говорим о двух экзистенциальных вариантах бытия в мире.
В первом случае бытие личности покоится на надежном осознании реальности; человек воспринимает себя как реальную сущность, находящуюся в непрерывном развитии.
Во втором случае — картина обратная: человек находится в перманентной тревоге, так как его неуверенность в факте существования себя самого как отдельной, значимой единицы перерастает в гнетущее ощущение зыбкости, эфемерности не только собственного «Я», но и окружающего мира. Он не способен воспринимать свои мысли и ощущения как неразрывное целое.
Человека, условно причисленного к первой категории, английский психиатр Р. Лэнг назвал «онтологически уверенной» личностью. Под словом «онтология», означающим в философии тип познания, в данном контексте понимается наличие у человека необходимой для познания окружающего мира точки отсчета, которой является ощущение самого себя как единого целого.
Личность, у которой такая «точка отсчета» ослаблена или отсутствует, Лэнг называет «онтологически неуверенной».
Для «онтологически неуверенной» (неуверенной в себе, в своем праве на существование) личности всегда характерны две противоречащие друг другу базовые психологические особенности:
С одной стороны, она будет испытывать постоянную потребность в своем «метапрограммировании» со стороны окружающих людей. Эта потребность будет связана с тем, что личность не в состоянии выработать собственную стратегию взаимодействия с жизненной реальностью. Такой человек попытается перенять как модель особенности поведения других людей. Она будет присваивать себе чужое поведение как некую «компьютерную программу» по управлению самим собой.
|
|
|
Но с другой стороны, такое «метапрограммирование» будет сопровождаться страхом оказаться поглощенным другим индивидом.
В итоге в человеке соседствуют как бы две личности, претендующие на одно и то же тело. Одна (защитная) — состоит из внешних программ, присвоенных от окружающих. Другая (воспринимающаяся как «истинное Я») — глубоко спрятана и постоянно испытывает страх быть поглощенной другими людьми. Такое состояние психики, по Лэнгу, — основа личности больного шизофренией.
Интересующихся проблематикой «онтологической неуверенности» мы отсылаем как к самой книге Р. Лэнга «Расколотое Я», так и к знаменитой книге Ж.П. Сартра «Бытие и ничто», особенно к впечатляющей третьей части ее. Да и все творчество Франца Кафки можно свести к изображению переживаний личности с тотальной онтологической неуверенностью.
В 1984 году автору довелось столкнуться со следующим случаем. Компания молодых «хиппующих» интеллектуалов уговорила в подпитии некоего родственника, слесаря одного из московских заводов, сделать себе инъекцию LSD. 54-летний мужчина получил дозу порядка 80 миллиграммов наркотика и испытал сравнительно часто встречающееся переживание «сотовой» Вселенной.
В видении он оказался заключенным внутри полупрозрачной ячейки, сквозь которую видны были миллиарды таких же — с просвечивающимися человеческими телами. Субстанция ячеек «питалась» человеческой плотью, высасывая что-то из организма грезящего. Где-то на периферии угадывалось еще нечто, что невольному наркоману представлялось в виде гигантской, покрытой иглами, стальной руки, вызывавшей ужас.
Слесаря привели на прием спустя два месяца после эксперимента. Он жаловался на то, что боится сойти с ума, так как все окружающее теперь кажется ему зыбким и нереальным. Любой неожиданный звук или яркий свет вызывали страх. Пациент осознавал — да, он боится, что его снова «столкнут» обратно в тот страшный мир, управляемый гигантской рукой.
Он боялся засыпать — вдруг во сне видения вернутся?
Взрослый человек, находящийся под действием наркотика, испытывает подобный же страх растворения в чем-то, абсолютно несовместимом с привычным опытом и мировоззрением. Это тот самый, знакомый нам по главе о парадоксах псевдогаллюциногенов, страх засыпания (безумия или столкновения с женским началом мира, хтоничес-кими силами, «дионисическим» хаосом).
Приводя случаи нашего пациента как пример совершенно особой формы нестабильности «Я»-ощущения, отметим, что человек этот, по привычным нам представлениям, имел достаточно жесткую структуру «Я». Он точно знал, что является промышленным рабочим, чувствовал свою меру ответственности за семью и труд, имел достаточное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо.
|
|
|
Однако в его представления о себе и реальности не входило ничего, что хотя бы отдаленно имело отношение к проблемам души или «абстрактным вопросам» смысла человеческого существования. Воспитавшая мужчину культура считала все эти вопросы глупостью, не имевшей ничего общего с реальной жизнью.
Несколько поколений жителей нашей страны воспитывались и жили в фактическом отчуждении от собственного внутреннего мира, благодаря чему и сложилось стойкое мнение, что его просто-напросто не существует, а даже если сны зачем-то человеку и снятся, то для реальной жизни это никакого значения не имеет. Мы не задумываемся о том, что такое «Я». То, что называют взрослением, на деле оказывается лишь принудительным отчуждением от наших сокровенных переживаний и чувств.
Как только индивидуальность нашего пациента, с виду вполне устойчивая, столкнулась со сложным внутрипсихическим переживанием, последнему просто не нашлось места в системе «простого и крепкого» мировоззрения промышленного рабочего.
Его лечение в конечном итоге превратилось в обучение. Нам пришлось на простом и понятном ему языке расширять границы его мировоззрения. Понадобилось на доступном языке разъяснить такие понятия, как «бессознательное в человеческой психике» и роль сновидений в жизни человека.
Он отыскал в своей памяти плакаты с изображением «ежовых рукавиц», страшных, утыканных шипами, служащих для напоминания «врагам народа» о карающем мече пролетариата. Вспомнил он и школьные уроки биологии, на которых подростком удивлялся клеточной структуре человеческого тела. Постепенно галлюцинаторный образ стал понятен, ибо был и с самого начала неотделим от основ его памяти, — и страх ушел. Возникшая синхронистичность была преодолена с помощью расширения «Я».
С такой кажущейся диссоциацией личности — синхронистичностью — мы встречались почти во всех нам известных случаях регулярного приема LSD.
Известно, что существуют только две психологические области, в которых онтологически неуверенная личность чувствует себя достаточно комфортно, — это, во-первых, случаи социально запрограммированного поведения (служба в армии или работа на промышленном предприятии), а во-вторых, сфера собственно фантазий. В воображении человеческое «Я» свободно управляет миром, которого так боится в реальности.
Галлюцинации воображения, вызываемые LSD и подобными препаратами, можно смело отнести к «галлюцинациям фантазий». Поэтому личность, которой свойственна онтологическая неуверенность, с большей вероятностью получит удовольствие от LSD-переживания.
Если пользоваться терминами Юнга, то исходная «интенсивность работы сознания» такой личности, ее изначальный «умственный уровень» ниже, чем у онтологически уверенного человека. Внутри галлюцинации, лишенная груза ответственности и необходимости принимать решения, она будет чувствовать себя более уверенно. Неуверенная личность будет пытаться обрести в галлюцинациях реальное бытие, так же как раньше она пыталась обрести его в своих фантазиях. Труднее всего такой личности дастся возврат из фантастического видения в опасную и чуждую реальность.
Может произойти полное поглощение экзистенциально слабенького «Я» галлюцинаторными переживаниями. Возникнет растворение «Я».
В возникшей онтологической модели «я — LSD-переживание — тело» среднее звено все больше и больше будет вовлекать «Я» в свою орбиту и может слиться с ним. Со стороны это будет выглядеть уже как форма чистого бреда, ведь действия человека будут продиктованы не реальностью, а малопонятными внутренними импульсами (синхронистичностью).
Вот как схематически будут выглядеть изменения, вызвавшие ощущение синхронистичности:
В норме:
«Я» «спряталось», и LSD-переживание опосредует совершение действия:
В своих «Книгах пророчеств» — одном из лучших художественных описаний чувства неуверенности в собственном «Я» — Уильям Блейк называл это «попыткой человека стать тем, что он воспринимает». Можно, исходя из нашей тематики, перефразировать эту мысль так: попыткой человека превратиться в LSD-переживание. Недаром, в приведенной выше цитате, Допкин де Риос пишет: «Я как будто бы превратилась в растение…»
Отвратительное, всасывающее человека — пятно на рисунке Блейка — это… матка. Попытку человека превратиться в свое переживание сам Блейк ощущает как ужас возврата в «дионисическую» бездну материнского начала.
Вот еще одна иллюстрация к сказанному:
«…Кислота научила меня мыслить с помощью красок. Если я не приняла кислоту, то не увижу и красок, из которых состоите вы и другие люди. Только особый цвет, который показала мне кислота, способен открыть всю правду о человеке, с которым я общаюсь; потому-то и общаюсь, только приняв кислоту. Вот сейчас, например, у вас глаза ярко-красные, а вместо щек — бирюзовые пятна, — значит, вы сердитесь и вам нельзя доверять. Будет лучше, если все ваше лицо я буду видеть как бирюзовое пятно, так чтобы различить можно было только очки. Тогда я растворюсь в зеленом и смогу смешаться с вами. Вот тогда мы будем говорить правду. А без кислоты между нами непреодолимый барьер: мы — отдельны. Барьер растворяет только кислота».
На иллюстрации к «Книгам пророчеств» (У. Блейк, 1794) Демиург (творец Вселенной) одновременно пытается организовать хаос женской первоматерии Вселенной («плаценты») и боится слиться с ним, раствориться в равной ему бездне женственного хаоса.
Обратите внимание: снова проблема зависимости. Но зависимости своеобразной. Пережитое пациенткой изменение восприятия стало полностью определять тип ее мышления и манеру взаимодействия с людьми. Она зависима, но не от препарата, а от вызванного им искажения восприятия. Она может быть уверенной в себе только при наличии «оболочки», как бы отделяющей ее восприятие от реальности.
«Краски» стали барьером между сигналами внешнего мира, которые воспринимают рецепторы тела девушки и ее мозг. Наркотик стал своеобразным «фильтром» информации из внешней среды. Он провел селекцию поступающих сигналов и, тем самым понизив «порог сознания» (он же «умственный уровень»), ограничил способности пациентки к общению.
Пациентка чувствует себя уверенно, только «пропуская» реальность через фантастический мир галлюцинаций. Для того чтобы воспринимать реальность без опасений, девушке нужно ее упростить. Личность не справляется со сложностью мира. Она испытывает потребность в понижении своего умственного уровня. Она не в состоянии быть собой.
ПРОБЛЕМА «Я»
Проблема индивидуальности — главная психологическая проблема XX века.
Разрушить границы «Я», свести индивидуальность к нулю, дабы подчинить личность человека различным влияниям, идеологиям и т. д., пытались все, кому не лень.
Спириты, например, — возложить ответственность за человеческую жизнь и принимаемые им решения на «плечи» душ умерших. «Я» медиума замещалось иллюзорными фантомами — «духами», своего рода формой галлюцинаций.
Карл Юнг пытался растворить индивидуальность в понятии коллективного бессознательного как главного фактора, навязывающего сознанию формы поведения:
Гитлер делал это посредством ночных (а нередко и дневных) вгонявших человека в транс магических сборищ-мистерий. Сталин «зомбировал» с целью вогнать в онтологическую неуверенность — создавая всеобщую атмосферу ужаса неопределенности судьбы отдельного человека.
Галлюциногены химически растворяли индивидуальность.
Групповая психотерапия требовала подобного от личности — в коллективном волеизъявлении группы. Психология Скиннера и ему подобных полностью игнорировала индивидуальность как фактор слишком ничтожный в типовой модели человеческого поведения.
Восточные и «эзотерические» учения, которые определяли европейское «новое» мышление второй половины XX века, провозглашали личность, индивидуальность и деятельность, обусловленную ими, лишь иллюзиями и объявляли истинной реальностью Ничто (нирвану)…
Идеалом, целью существования становилась та самая пустота Сильвано Фанти — бездна небытия, хаос, женственное состояние мира, онтологическая неуверенность, — которой человечество так боялось во все прошедшие века!
Последняя известная автору крупная работа, основанная на буддийской традиции, принадлежит перу одного из ведущих специалистов в области психологии — профессору Элеоноре Рош Хайдер. В ее вышедшей в 1991 году книге утверждается, что самый главный опыт человеческой жизни — ощущение собственной индивидуальности — является полностью иллюзорным.
«Ни одному учению или духовной традиции еще не удалось обнаружить независимое, единое и постоянное «Я» в мире опыта и впечатлений».
Почему-то, говоря об этом, Э. Рош вовсе не учитывает традицию христианства, внутри которого многое зиждется. именно на понятии персональной свободы и ответственности перед Богом.
Видимо, в конце XX века «учитывать» христианство стало настолько немодно, что им попросту пренебрегали.
Без разрушения границ «Я», без попрания чувства отдельности личности, на котором базируется осознание ею собственной ценности и достоинства, невозможно никакое «метапрограммирование» — тотальное внушение и подчинение человека чуждой воле.
Что, в сущности, происходит с настоящим зомби? Что чувствует человек, которого хоронят заживо, зарывая в землю в ясном сознании при полной неспособности двигаться? Он испытывает смерть при жизни. Он ощущает полный и тотальный крах всех своих представлений О мире вообще и себе самом в частности. Его «эго» гибнет в ужасе этого переживания. Его тело больше не его тело, его душа отказывается принять происходящее…
Состояние «понижения умственного уровня» оказывается лишь «входными воротами» в хаос полного паралича сознания.
Только теперь, при «нулевом» состоянии тела, духа и души зомби, колдун может внушить ему абсолютно любую программу поведения.
Вот что прекрасно понимал В.М. Бехтерев и не учел Джон Лилли: для того чтобы осуществить «метапрограммирование», нужно сначала стереть в сознании человека ощущение отдельности, неповторимости личности.
Что, собственно говоря, происходит? Можно ли каким-то образом выявить доминанту того процесса, в условиях которого человеческая индивидуальность на протяжении целого века становится нежелательным элементом для разнообразных по своему звучанию идеологий?
Можно. Если вспомнить, что наше представление об индивидуальности, наше чувство собственной отдельности и достоинства есть с точки зрения исторической чувство сравнительно новое.
Современное ощущение человеком своей персоналънос-ти как не подлежащей сомнению ценности возникло только после откровения Христа. «Я» существует как значимое чувство лишь две тысячи лет.
До христианства человек языческий и человек ветхозаветный не только по-иному мыслил, но и по-иному ощущал то, что сегодня понимают под человеческой личностью.
Не в словесных, дошедших до нас мифах, а в реальном повседневном мышлении древний человек ощущал себя только и исключительно как некую протяженность — континуум, непременным компонентом которого было ощущение длящегося живого бытия душ предков и тотемных животных как части собственной души. Именно они стояли за судьбой каждого члена рода и управляли поступками людей.
Другой полюс континуума принадлежал природе, частью которой человек себя ощущал. Не было четкой границы «тело — природа». Предки, род, природа и ее духи ощущались как естественная часть личности, мышления под знаком «Я» еще не существовало. Над всем главенствовало «мы». Порог сознания, «умственный уровень» по Юнгу, у языческого человека был изначально ниже, так как ничего другого не требовала культура и ее главное содержание — традиционная религия.
Такой тип мышления Люсьен Леви-Брюль называл «первобытно-магическим». В ветхозаветные времена континуум «предки — я — природные духи» был заменен аналогичным «род — я — закон Бога».
Выглядит это примерно так:
Из схемы, которая ничем не отличается от схемы с LSD, видно, что в дохристианскую эпоху человек не ощущал персональной ответственности за свои поступки. Мотивы и формы поведения оправдывались влиянием духов, а определялись указаниями главы рода и жреца-священника как носителей соответствующей духовной традиции. Человеком управляли предки и духи. На них перелагалась и ответственность за деяния человеческие перед своими богами и другими родами.
Помните речение короля в «Обыкновенном чуде» Е. Шварца?
«Король. Я страшный человек!
Хозяин (радостно). Ну да?
Король. Очень страшный. Я тиран!
Хозяин. Ха-ха-ха!
Король. Деспот. А кроме того, я коварен, злопамятен, капризен.
Хозяин. Вот видишь? Что я тебе говорил, жена?
Король. И самое обидное, что не я в этом виноват…
Хозяин. А кто же?
Король. Предки. Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать. Паразиты они, вот что я вам скажу, простите невольную резкость выражения. Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек. И вдруг такого натворю, что хоть плачь.
Хозяин. А удержаться никак невозможно?
Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата».
Вот вам образчик современного неоязыческого мышления, черты которого так тонко почувствовал драматург.
Только Христос объявил каждого отдельного человека, вкупе с его смертным телом, образом и подобием Бога. Именно он дал принявшему христианское вероисповедание человеку возможность стать отдельным — личностью, обладающей свободой воли, бессмертием души и ответственностью только перед Богом.
Произошла удивительная метаморфоза. Любой человек, принявший Христа в сердце свое, становился священником. Отвечал за его поступки перед другими людьми, перед Богом уже не жрец, как это было в язычестве, а он сам.
«…Сознание равенства как солидарности в избранности… христианство распространяет на всех людей без исключения…
…Равенство между людьми есть следствие всеобщего священства. Каждый человек в своей основе есть избранный Богом свободный слуга Божий, свободный соучастник Божиего дела… Равенство в истинном, онтологически обоснованном своем смысле есть не что иное, как всеобщность служения…» — писал русский философ Семен Франк.
Только в христианской культуре появляется современное «Я», чувство индивидуальности, непрерывно связанное с понятиями свободы и ответственности.
Вот что на деле обозначали Его слова: «Нет больше ни эллина, ни иудея».
В языческих религиях, метафизической вершиной которых был буддизм, индивидуальность исчезала, растворялась в лишенном личностных черт абсолюте божественного бытия. Буддийский священник играл и играет роль проводника к этой бесконечности — к окончательному растворению ненужного, мешающего языческому мышлению «Я».
В христианстве личность не только не исчезает. Более того, она впервые утверждается в своей одухотворенной частности и отдельности, в душевном и плотском единении, преображенном в законченное единство.
Христос одновременно:
Бог
Человек (дух)
Плоть (преображенная и одухотворенная). Христос воскрес во плоти.
«Сам Бог — есть личность. Бог — есть любовь, Бог — есть общение: он всегда говорит, а мы отвечаем».
Протоиерей И. Мейендорф
Духовность христианина всегда персоналистична. Сам используемый в Евангелии термин «член церкви» относим исключительно к отдельному человеку и никогда не применяется по отношению к единицам коллективным, социальным — таким, как род, национальность или государство.
Вот почему один из основателей современной психиатрии, выдающийся философ-экзистенциалист Карл Ясперс писал:
«Современная демократия, основанная на чувстве свободы и достоинства личности, никогда не смогла бы возникнуть помимо христианства… Чувство отдельности личности — единственная возможность для осуществления ее свободы… Современный свободный мир создали верующие христиане».
Но почти за век до Ясперса проблему эту удивительно точно понимали отечественные религиозные мыслители. Вот что писал в 1886 (!) году незаслуженно забытый русский философ Петр Бакунин:
«Верить (имеется в виду христианская вера. — А.Д.) — значит утверждать самым существом своим как самое значение, так и порядок своего существования; чтоб утверждать собою какое-либо значение, какой-либо порядок, — необходимо быть твердым в себе самом; иначе никакое утверждение невозможно: так как без твердости в себе все собою утверждаемое оказывается по необходимости не твердым, а шатким, — не утверждением, а только колебанием и сомнением; не жизнью, которая в своей действительности есть всегда несомненное утверждение, — только отрицанием или приостановкою и замиранием всякой жизни.
Всякая жизнь есть жизнь лишь насколько она есть сама собою и стоит на той истине, в которую верит; когда же она утрачивает веру свою, ей уже не на чем стоять в себе — и она вынуждена опираться о что-то другое; вследствие она перестает быть сама собою, перестает быть жизнью и неминуемо пропадает…
Верить — значит иметь в себе твердый принцип или собственное начало своего бытия, которым весь порядок существования определяется независимо от внешней среды и вещей ея.
Не верить — значит не иметь в себе принципа своего или собственного начала бытия и потому, определяясь не из себя самого, но из внешней среды, быть вещью между другими вещами и подчиняться господству и определению вещных вещей» (выделено мной. — А.Д.).
Перед вами, уважаемый читатель, законченное определение онтологической уверенности и неуверенности, сформулированное за сто лет до Р. Лэнга!
Для русскоязычного человека интимная связь ощущения «Я» и веры не может не быть очевидна. Ведь само русское слово «уверенность» лишь подчеркивает укорененность в вере — неотрывность человеческого бытия от религиозного чувства.
Среди европейских мыслителей XX века эту связь яснее других выразил знаменитый этнограф Мирча Элиаде:
«Любая религия, даже самая простая, является онтологией — она рассказывает «наличие» священных вещей и божественных образов, выделяет «то, что воистину есть» и, таким образом, создает мир, который больше не является мимолетным и непостижимым, как в ночных кошмарах, и не таким, как он всегда становится при опасности погружения существования в «хаос» абсолютной относительности, в котором не просматривается никакого «центра», никакого «Я», обеспечивающего ориентацию» (выделено мной. — А.Д.).
Стало быть, мы можем смело определять человека «онтологически неуверенного» как человека лишенного религии.
Лишь только ушло ощущение присутствия трансцендентного как внутренней реальности, мир людей стал равнозначен миру вещей. Последний же, как известно, нуждается р управлении, в определенном подчинении, в… «метапрограммировании». Закончилась человеческая свобода…
Беда в том, что от признания любого человека вещью, то есть объектом, подлежащим манипулированию, и до признания такой же вещью себя самого — всего лишь шаг. Когда индивидуальность не прояснена, когда смысл собственного существования неинтересен, когда «умственный уровень» низок, у человека появляется потребность стать чьей-то вещью — формируется «экстернальная» позиция личности по Роттеру (смотрите следующую главу). Нет, недаром «Проказники» Кена Кизи пользовались словом «вещь» по отношению к людям и к тому, что с ними происходит!
Человек-вещь нуждается в том, чтобы кто-то или что-то помогло ему выбрать нужную форму поведения. Он хочет, чтобы кто-то другой принял за него то или иное важное решение. Фактически, он не жаждет оставаться индивидуальностью. Ему самому хочется, чтобы его поведением управляла «партия» или, на худой конец, начальство, а эмоциями — психотропные лекарства или наркотики. В любом случае он подпадет под знакомую уже нам схему «Я» языческого человека.
Если рассматривать духовные процессы XX века с позиций христианской метафизики (а автор не смог найти иной последовательной точки зрения), то все их можно подогнать под одну фразу: XX век есть попытка вернуться к духовому состоянию язычества, к первобытному родовому и племенному магическому мышлению.
Читатель уже увидел это на двух наших схемах «Я» — языческой и наркотической. Мы прошли через век борьбы с христианским представлением о человеке.
Естественно, речь не только о сознательном противоборстве христианству (сталинская эпоха тому подтверждение) — мы говорим о том, «что свято место пусто не бывает». Сумерки религии, попытки свести на нет трансцендентное измерение внутри человеческой души могли привести и приводили в ходе каждого «эксперимента» только к одному — к возрождению языческого начала; к подъему из глубин бессознательного внеличностных, древних архетипов безумия к чертовщине синхронистичности.
Логос сознания, для которого аксиомой является ясное понимание смысла и назначения своего бытия, медленно отступал под натиском древнего хаоса. За сто лет человек-вещь уничтожил, по самым скромным подсчетам, около 100 000 000 таких же, как он сам.
Это плата за попытку повернуть вспять духовную историю человечества. Плата за попытку снять с себя ответственность, растворив свое «Я» в учениях мракобесов или химических веществах.
В начале века знаменитый русский философ и священник отец Сергий Булгаков писал в своих «Автобиографических заметках»: «…грехи против свободы… духовное самопорабощение, во имя чего бы оно ни принималось, есть хула на Духа Святого, которая не простится ни в сем веке, ни в будущем».
Оказывается, к нынешним реалиям давняя мысль философа имеет самое прямое отношение. Ведь и «химический мессия» тоже оказался мессией языческим.
Независимо от того, положительным или отрицательным было отношение исследователей к LSD, все они едины в одном:
Главное, что может получить «психонавт» после употребления LSD, — это ощущение растворенности своего «Я», а следовательно, и грехов своих, и своей персональной ответственности — в ледяных пространствах личного или общечеловеческого духовного прошлого — языческого коллективного бессознательного или индивидуального опыта рождения.
Многие задаются вопросом, почему в 1917 году так быстро рухнул многовековой русский православный уклад жизни. Суть ответа в том, что крепостничество препятствовало воспитанию в народе представлений о человеке как об отдельном, свободном и ответственном перед Богом существе. Без таких представлений «умственный уровень» Юнга — уровень осознания себя как личности — повыситься не мог.
Под влиянием крепостнической психологии земная церковь не до конца внедрила христианские взгляды на личность. В народном бессознательном сохранились остатки патриархального коллективного мышления. Коллективное сознание было проще и привычнее. Оно приняло подмену христианской свободы привычным языческим представлением о коллективной индивидуальности как нечто естественное и долгожданное. Тяжесть ответственности была вновь перенесена с личности на коллектив. И тогда все последующее оказалось возможным.
Почему Кен Кизи и другие лидеры психоделии начали свой отход от LSD в сторону мистических и психологических практик? Почему в конечном счете они начали опасаться LSD?
Представим на минуту ощущения человека, индивидуальность которого начинает растворяться.
Как мы уже знаем, они будут связаны с неуверенностью не только в себе, но и во внешнем мире. И первым объектом такой неуверенности окажется собственное тело. Из наших схем видно, что тело — этот посредник между «Я» и внешним миром — тоже «отгораживается» от «Я» в процессе LSD-переживания.
Даже если физически человек чувствует себя нормально, появляется необходимость в приложении некоего дополнительного усилия для того, чтобы, скажем, правильно ходить или правильно подносить ложку ко рту. Приходится сосредоточиваться на простейших действиях, которые до приема наркотиков совершались автоматически. У наркомана теряется уверенность в том, что его органы чувств правильно отражают реальность; он сомневается в надежности окружающего мира (все эти ощущения испытал промышленный рабочий в приведенном выше примере).
Это рождает страх. Причем подвержен ему не только неподготовленный человек — даже у самого опытного «психонавта» страх, пусть и подспудно, будет существовать и накапливаться. Это страх столкновения с миром иной причинности, страх растворения, возврат
|
|
|
