Глава XVI. Христианство. 1. Положение христиан в языческом обществе

Глава XVI. Христианство

1. Положение христиан в языческом обществе

Те, кто изучал историю христианской церкви первых веков, знакомы с древними правилами, которыми должны были руководствоваться в своем поведении верующие, правилами, сформулированными Тертуллианом с таким ригоризмом: удаляться от язычников, не присутствовать на их праздничных торжествах, избегать их пиров, собраний, даже рынков, насколько это позволяет необходимость удовлетворять ежедневные потребности; принимать пищу, разговаривать, вообще жить только между собой, не носить оружия, уклоняться от всяких общественных должностей, — только при исполнении всех этих условий может быть достигнуто то совершенство, о котором мечтают христиане.

Но мы имеем здесь, большей частью, лишь чисто теоретические положения, и если некоторым и удавалось исполнять эти стеснительные правила, ни разу не нарушая их, то таких людей, во всяком случае, было очень мало, так как никакое человеческое общество, каким бы совершенным мы его ни представляли, не может, конечно, состоять сплошь из исключительных существ. Сам Тертуллиан признает это в своем ответе язычникам на их упреки, что христиане бесполезны в государстве: «Мы не отделяемся от мира; в качестве моряков, солдат, земледельцев, торговцев и покупателей, художников и ремесленников мы живем так же, как и вы, и в постоянных

сношениях с вами; излишеств и злоупотреблений — вот только чего мы избегаем».

Итак, христиане постоянно сталкивались с язычниками, и благодаря этим беспрестанным сношениям им часто приходилось видеть, слышать и даже подчиняться многому такому, что их верования осуждали. Вот один из этих людей сталкивается с сакраментальными формами договора: ему нужно занять денег, но претор — идолопоклонник, а при договоре приходится давать клятву; язычник клянется, христианин же, не желая выдавать тайны своего вероисповедания, хранит молчание и ограничивается письменным согласием. «Господь, — говорит он себе, — запретил всякую клятву, и я повинуюсь этому; но о писании ничего не сказано». Тертуллиан возмущается этим и грозит: «Ты преклонился, — говорит он заемщику, — перед языческими богами тем, что не протестовал при этом». Страх, прибавляет он, замкнул уста верующих. Подобная же слабость заставит христианина потом явиться на языческие торжества: на жертвоприношения, священные пиршества, игры в цирке, где толпа так часто кричит: «Смерть христианам! » Чтобы не подвергнуться насилиям разъяренной черни, он во время общественных празднеств зажжет иллюминацию у своих дверей и украсит их лаврами.

И не один только страх заставляет его совершить действия, осуждаемые его религией. К вере во Христа обратились многие художники и рабочие: скульпторы, живописцы, штукатуры, чеканщики, лепщики, золотильщики, вышивальщики, — все они делают изображения ложных богов и украшают их: «Разве мы можем, — говорят они, — отказываться от ремесла, которое нас кормит? Ведь делать идолов — не значит служить им». По поводу таких уклонений со стороны рабочих и художников церковь все чаще и чаще повторяла свои поучения и советы: «Прекратите такие работы, — говорила она им, — если не хотите погубить свои души. У вас не будет недостатка в другой работе. Гораздо лучше делать мебель или металлические сосуды, чем ваять или лить статую Марса».

Как преподавать литературу, не называя имен богов, не говоря ничего об их генеалогии, атрибутах, мифах и этим самым не воздавая им поклонения? Как, прибавляет к этому Тертуллиан со своей обычной резкостью, как вести торговлю и не быть жадным, не лгать, не продать никогда ничего такого, что необходимо для идолопоклонства?

В качестве воинов в легионах христиане подвергались самым сильным соблазнам, а между тем мы всюду видим их под римскими знаменами. Для всякого, кто не хотел подчиняться требованиям обычного порядка жизни, пребывание в лагере было полно опасностей: праздники в честь императора сопровождались церемониями, возмущавшими совесть христианина; культ Dii, Lares militares, гениев-покровителей войска, орлов, которых боготворили и окуривали

благовониями, — все это на каждом шагу заставляло христианина делать тяжелый выбор: или подчиниться, или погибнуть.

Когда гражданский сановник приносил жертву богам Олимпа, то какому-нибудь подчиненному чиновнику приходилось подавать ему жертвенное вино и произносить священные формулы, а таким чиновником мог быть и христианин; как писец в судебном трибунале, он должен был при допросе записывать показания христианских мучеников; как палач — пытать их, вести на казнь, бить. И если история церкви сохранила имена нескольких бесстрашных людей, которые в качестве служителей или солдат отказывались повиноваться, то сколько было таких, которые, оставаясь в душе христианами, молча исполняли ненавистные им приказания?

Именно против государственной и общественной службы и вооружается Тертуллиан с особенной силой. «Спрашивают, — говорит он, — может ли служитель Бога занимать какую-нибудь должность под условием, что он, благодаря ли особой милости, или собственной ловкости, избежит всякого действия, представляющего собой идолопоклонство. При этом ссылаются на Иосифа и Даниила, которые управляли так Вавилоном и Египтом, не подвергаясь никакому осквернению. Что ж, я очень хотел бы, чтобы христиане занимали государственные должности, но чтобы при этом они не производили жертвоприношений, даже не делали никаких относящихся к этому распоряжений, не доставляли жертвенных животных, не заботились о содержании языческих храмов, не собирали средств, необходимых для этого, не устраивали игрищ и не руководили ими. Повторяю, я очень хотел бы этого, если только думают, что это возможно».

Вышеприведенные слова имеют в виду, главным образом, обязанности, связанные с исполнением муниципальных должностей, которые, может быть, больше, чем всякие другие, подвергали опасности душу христианина. Многочисленные надписи упоминают об играх, устроенных городскими магистратами, и называют местные божества, о культе которых они должны были заботиться; и этот обычай был настолько живуч, что даже появление на престоле христианских императоров не освободило магистратов от старинной обязанности устраивать для народа представления в амфитеатрах, которые осуждала церковь.

Среди христиан, очутившихся между обязанностями службы с одной стороны, и повиновением закону Божьему — с другой, было несколько таких, которые прославились своим презрением к жизни: напр., «четверо венчанных», которые предпочли умереть, чем изваять изображение Эскулапа; центурион Марцелл, какой-то неизвестный воин, и еще два других, упоминаемых св. Киприаном, — все они отказались принимать участие в языческом празднике; проконсульские служители, Базилид и Марин, которые погибли, лишь бы только не принести жертвы и не поклясться языческими богами;

Максимилиан, замученный за то, что во время набора сказал: «Я христианин и не могу носить оружия»; Кассиан, швырнувший свои таблички, чтобы не подписывать смертного приговора одному христианину; Доримедонт, председатель муниципального совета, который не захотел присутствовать при жертвоприношении. Но, во всяком случае, эти борцы за свободу совести были явлением редким. Воин Марцелл, превозносимый Тертуллианом, не нашел себе подражателей в войске, в котором у него было много единоверцев, и общественное мнение осудило его неосторожную смелость; не один художник по-прежнему продолжал украшать проклятых идолов; клятвы принимались христианами (если они и сами их не давали), согласно официально установленному обряду; сделка с совестью позволяла им участвовать в праздниках в честь бесовских божеств, которых они при этом тайком заклинали посредством дуновения. Под прикрытием таких уступок, делаемых с сожалением, с ненавистью в глубине души, и могла только развиваться и жить новая вера, не увеличивая без меры потока крови, проливаемой во имя Христа, и не отпугивая тех, кого могучее движение, с каждым днем все усиливавшееся, отрывало от служения идолам.

(Е. Le Blant, Melanges de I'Ecole de Rome, VIII, pp. 46 et suiv. ).