Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Новое утро, как новая жизнь




Проснулся утром. А настроение такое необычно хорошее, что лежу и думаю, не буду пока двигаться, чтоб вдруг не ушло такое настроение. И что это за ночь была такая? И почему так утром оказалось, как будто ночью этой тело и сознание, словно в Любви купались.

При свете дня мне стало ясно, почему ни холодно, ни жарко ночью не было. Я лежал, погружённый в сухую траву и цветы, они источали приятный запах и грели.

Читатели спрашивают часто, как Анастасия зимой, в морозы лютые сибирские, не замерзает, а ведь как просто всё: в стог сена если закопаться, никакой мороз не страшен.

Правда, она ещё каким-то образом обогревается, ходит полуобнажённой даже всего при пяти градусах тепла и не мёрзнет и даже купается при такой низкой температуре и не дрожит, как из воды выходит. Ещё я подумал, когда лежал в блаженстве на сухой траве:

«Вот утро настаёт, иль новый день пришёл, а впечатление такое, будто новой жизни начало наступает, вот если бы всегда так было, каждым утром, тогда за жизнь одну, как будто, тысячу прожил веков и каждый век прекрасен, как это утро. Но как так сделать, чтоб каждый новый день прекрасным был, как это утро?»

Подниматься я стал только, как услышал весёлый голос Анастасии:

— Если рано кто встаёт, тому Бог мно­го даёт.

Я вылез из прекрасной ночной спальни. Она стояла наверху, у входа сразу. Золотистые волосы были заплетены в косу, а внизу коса травинками обвязана, как бантом. Новая причёска ей тоже очень шла.

— Пойдём к озеру, умоешься, оденешься, — предложила Анастасия, перебрасывая косу вперёд, как кокетка.

«Надо же, женщины есть женщины», — подумал я и говорю ей вслух:

— Очень красивая у тебя коса, Анастасия.

— Красивая. Да? Очень, очень красивая? — засмеялась она, перекруживаясь.

Мы побежали к озеру. На берегу, на ветках у кустов висели мои рубашка, брюки, майка, в общем, всё, что вечером оставил. Я потрогал, они оказались уже высохшими.

— Как же они успели высохнуть так быстро?

— Я помогла им, — ответила Анастасия. — На себя надела и побегала немножко в твоей одежде, она и подсохла быстренько. Теперь ты искупаешься и наденешь её.

— А ты будешь купаться?

— Я всё уже проделала, необходимое для встречи дня.

Анастасия перед тем, как я зашёл в воду, натерла моё тело какой-то кашицей из травы. И когда я нырнул, вокруг вода зашипела, тело защипало немножко, но, когда из воды вышел, здорово было.

Как будто все поры тела интенсивно сами задышали, и каждая сама воздух вдыхала. Дышать вообще стало легко, свободно.

Анастасия, весёлая, игривая, стала снова, как вечером, руками капельки с тела обтирать. Когда со спины стирала, я вдруг почувствовал, как по спине моей что-то горячее неожиданно полоснуло.

Раз, второй, я резко повернулся, а она, двумя руками надавливая свою грудь, пустила мне струйку горячего грудного молока прямо в лицо, потом из другой мне струйку в грудь пустила. И давай с хохотом растирать быстро-быстро.

— Ты зачем такое выделываешь? — спросил я, как оправился от неожиданности.

— А затем! А затем! — хохочет Анастасия, потом подала мне брюки и рубашку. Они тоже пахнут не так, как раньше, я сразу это заметил, когда надевал. И сказал твердо Анастасии:

— Всё я сделал, как ты хотела. Теперь давай показывай сына.

— Хорошо. Пойдём. Только ты, Владимир, пожалуйста, не пытайся подходить к нему сразу. Ты сначала понаблюдай за ним, понять его попробуй.

— Хорошо, понаблюдаю, ладно. И пойму.

Мы подошли к знакомой уже мне полянке. У кустов на краю поляны Анастасия говорит:

— Здесь посидим тихонечко, посмо­трим, он сейчас будет просыпаться, и ты его увидишь.

У дерева на краю поляны лежала на боку медведица, но никакого ребёнка я не увидел. Волнение всё больше охватывало меня, и сердце странно биться стало.

— Где же он? — всё больше волнуясь, спросил Анастасию.

— Смотри внимательней, — ответила она. — Вот его головка и ножки из-под лапы у медведицы торчат. Он спит на ней, в паху её, там мягко и тепло, над ним она и лапу свою держит, не прижимает, только прикрывает его лапой чуть.

И я увидел. Крохотное тельце малыша покоилось в густой медвежьей шерсти. В паху огромного зверя, под его чуть приподнятой передней лапой. Медведица лежала на боку, не шевелясь, и только головой из стороны в сторону водила, озираясь.

Малюсенькие ножки зашевелились в глубокой шерсти, и сразу медведица лапу немножко приподняла. Малыш просыпался. Когда ручкой двигал, медведица подымала лапу, когда опускал ручку, она его снова прикрывала. Только лапой и водила да головой, а туловище не шевелилось.

— Она что же, так и лежит, не шевелясь, ей же неудобно всё время в одной позе?

— Она так долго может лежать, не шевелясь. И совсем ей это не трудно. Она от восторга млеет, когда он заползает в свою кроватку. И вообще, теперь она вся из себя важная такая стала. Ответственная.

Даже дружка своего к себе не подпустила, когда время настало своим потомством обзаводиться. Это не очень-то хорошо. Но когда наш сын подрастёт немножко, она подпустит к себе дружка.

Я слушал Анастасию и, не отрываясь, смотрел, как снова задвигались маленькие ножки под огромной лапой медведицы. Потом лапа поднялась вверх.

Малыш двигал ручками, ножками, потягивался, поднимал головку и вдруг замер.

— Чего он двигаться перестал, опять засыпать будет? — спросил я у Анастасии.

— Смотри внимательнее, он же мочится. Опять не успела медведица опустить на траву вовремя или не захотела, балует она его. Маленький фонтанчик лился на шерсть медведицы.

Она, как и малыш, лежала, замерев, даже головой водить перестала и лапой двигать, пока не прекратился этот фонтанчик. Потом медведица стала переворачиваться на другой бок, и малыш скатился на траву.

— Хорошо. Вот видишь, соображает она, что он ещё продолжит своё большое дело, наш маленький человечек, — весело сообщила Анастасия.

Крохотное человеческое тельце лежало на земле и тужилось. А над ним ­стояла огромная медведица и, казалось, ­помогала урчанием своим, словно сама с ним тужилась. Малыш повернулся на животик, задвигал ручками и пополз на четвереньках по траве. Попка его была немножко испачкана в какашках.

Медведица шагнула в его сторону и лизнула маленькую человеческую попку своим огромным звериным языком, словно нянька, вытирая испачканное. Её язык толкнул малыша, и он шлёпнулся на животик, но тут же привстал и пополз дальше, а она, медведица, снова за ним и снова лизнула, хотя и так всё уже чисто было.

— Как ты думаешь, Владимир, смогла бы она подгузники снять или трусики, а потом надеть ему новые? — тихо спросила Анастасия.

— Да ладно тебе, — также шёпотом ответил я, — и так всё понятно.

Малыш перевернулся на спину, и когда назойливая медведица в очередной раз лизнула его между ног, он изловчился и маленькая ручка уцепилась за шерсть медвежьей морды.

Подчиняясь явно незначительным усилиям ручки, огромная медвежья голова легла на землю у ног малыша, он взял её за морду, второй ручкой подтянулся и стал карабкаться по голове зверя вверх.

— Куда это он?

— К глазкам медведицы. Блестят у неё глазки, ему интересно, он всегда их потрогать хочет.

Малыш лежал животиком на медвежьей морде и рассматривал её глаз, потом попытался пальчиком потрогать его, но медведица тут же зажмурилась. Пальчик ткнулся в веки.

Ещё немножко подождав и не увидев больше блестящего глаза, малыш стал вниз сползать с медвежьей морды, прополз немножко по траве и замер, что-то рассматривая в ней. Медведица встала и два раза рыкнула.

— Это она волчицу зовёт. Ей самой почиститься, поесть нужно. Сейчас ты увидишь, как они между собой дружно разговаривать будут, — прокомментировала Анастасия.

Через некоторое время на краю поляны появилась волчица, но медведица встретила её появление совсем не приветственным, а грозным рычанием. И волчица повела себя отнюдь не дружелюбно.

Она осмотрела всю поляну. Пружинистой походкой прошлась немного по краю поляны, залегла, потом вдруг сделала сильный прыжок, снова залегла, будто готовясь нападать.

— Где же дружелюбие их? — спросил я. — Чего медведица позвала, а сама рычит на неё? И волчица тоже грозно ведёт себя?

— Так они поговорили между собой. Медведица рычанием остановила волчицу, чтобы посмотреть, всё ли с ней в порядке. Не больна ли чем-нибудь, не опасно ли её подпускать к ребёнку человеческому.

Достаточно ли сильна, чтобы суметь охранять его. Волчица показала, что с ней всё в порядке. На деле показала, не словами. Ты же видел, и прошлась, и прыгнула достаточно высоко.

Медведица действительно, понаблюдав за волчицей, спокойно заковыляла с поляны. Волчица легла на траву невдалеке от маленького. Малыш ещё некоторое время что-то разглядывал, трогал в траве, потом, заметив волчицу, пополз к ней.

Когда подполз, ручками стал трогать её за морду, гладил пальчиком зубы в открытой волчьей пасти, хлопал ладошкой по языку. Волчица лизнула его в лицо, потом маленький Владимир подполз к брюху, потрогал соски волчицы, обсосал свою руку и поморщился.

— Нашему сыночку кушать время настаёт, — снова заговорила Анастасия. — Но он ещё не настолько проголодался, чтоб у волчицы молоко есть. Я сейчас отойду ненадолго, а ты с краю на полянке посиди, если он увидит и заинтересуется, приползёт к тебе. Только сам его не хватай.

Он человек уже, хоть и маленький на вид, бессмысленные улюлюканья он не поймёт. К тому, же насилие свершится, если без согласия на ручки его взять. Не поймёт он тебя, если схватишь помимо воли. Даже если из хороших побуждений, но помимо воли. Неприятное впечатление о себе оставишь.

— Хорошо, не буду я хватать. Так посижу. А волчица не тронет меня?

— У тебя сейчас запах такой, что не тронет.

Анастасия два раза хлопнула себя по бедру, волчица встала, посмотрела в её сторону, на ребёночка, снова заигравшегося с какой-то букашкой, и подбежала к Анастасии.

Анастасия встала ко мне вплотную и подозвала волчицу подойти ближе и лечь ей жестом приказала.

— Может, мне погладить её, чтобы подружиться окончательно, — предложил я.

— Не понравится ей покровительственная фамильярность с твоей стороны. Она всё поняла и не тронет тебя, но и показного превосходства не потерпит, — ответила Анастасия. Отправила волчицу снова на поляну и побежала по каким-то своим делам, пообещав скоро вернуться.

Я вышел из-за кустов, откуда мы с Анастасией украдкой наблюдали за происходящим на поляне. Вышел и сел на траву метрах в десяти от маленького Владимира. Так и сидел на траве минут пятнадцать.

Он на меня ноль внимания. Я подумал, если я буду продолжать тихо сидеть, он на меня никогда внимания не обратит. И я щёлкнул раза два языком.

Малыш повернул головку и увидел меня. Сын! Мой сын с интересом неотрывно смотрел на меня, и я на него с волнением смотрел, даже тело от волнения нагреваться стало.

Хотелось подбежать, схватить на руки маленькое тельце, потискать, прижать его к груди. Но просьба Анастасии, а главное, присутствие волчицы сдерживали.

И тут мой маленький сын медленно пополз ко мне. Смотрит на меня неотрывно и ползёт. А в груди у меня сердце так забилось, что слышно его стало, и чего бьётся оно так? Может малыш испугаться, как оно колотится.

А он полз, полз и снова чем-то в траве заинтересовался, стал ручкой тянуться за какой-то букашкой. Потом рассматривать стал что-то ползущее на своей ручке. Три метра. Всего три метра не дополз до меня мой маленький сын.

Из-за какой-то букашки. И что за мир в этой траве, что за жизнь, так его интересующая. Ну и порядки, ну и правила тут лесные. Перед ребёнком отец родной, а его букашка больше интересует. Не должно так быть. Должен понимать ребёнок — отец важнее букашки.

Вдруг малыш снова поднял голову в мою сторону, улыбнулся беззубым ротиком и быстро, шустрей обычного, пополз. Я уже приготовился схватить его, но увидел, он полз мимо, не обращая внимания на меня.

Я оглянулся и увидел: сзади, чуть в стороне от меня, стояла улыбающаяся Анастасия, она присела и положила на траву руку ладонью вверх. Улыбающийся малыш лез к материнской груди. Анастасия не схватила его, а лишь слегка ­помогла долезть, лишь слегка помогала ему добраться к своей груди.

Малыш уже лежал на её руках, хлопал своими ручонками по обнажённой материнской груди и улыбался Анастасии. Потом он потрогал и погладил сосок её груди, прильнул к нему губами и стал сосать упругую грудь Анастасии.

Анастасия лишь один раз взглянула на меня, и то палец к своим губам прижала, показывая, чтоб молчал. Я и сидел молча всё время, пока она кормила сына.

Казалось, Анастасия во время кормления вообще забыла о моём присутствии. Да и про мир весь окружающий не думала. Она всё время смотрела только на сына. И ещё казалось, что они как-то общаются друг с другом.

Потому так казалось, что малыш сосёт-сосёт и вдруг прекращает, отрывается от соска и смотрит на лицо Анастасии. Иногда улыбаясь смотрит, а иногда серьёзно. Потом он затих и некоторое время поспал на руках. Когда проснулся, снова заулыбался, и Анастасия посадила его себе на ладонь, придерживая за спину.

Их лица оказались рядом, и малыш руками трогал Анастасию за лицо, прижался к её щеке своей щёчкой, и тут он снова увидел меня. И снова замер на некоторое время, с интересом рассматривая.

Вдруг он протянул в мою сторону свою ручку, подался ко мне своим тельцем и произнёс «э». Я непроизвольно протянул к нему свои руки, тут же Анастасия передала его мне.

Я держал на руках крохотное тельце своего родного, такого желанного сына! Всё на свете забылось. И очень сильно захотелось сделать что-нибудь для него. Малыш трогал моё лицо, ткнулся в него губами и, отпрянув, поморщился, видно, укололся о небритое лицо.

А дальше, сам не знаю, как получилось у меня, нестерпимо захотелось поцеловать маленькую тёплую щёчку. И я решился поцеловать! Но вместо поцелуя почему-то два раза быстро лизнул его в щёчку, как волчица делала. Малыш отпрянул от меня и с удивлением захлопал глазками.

Звонкий заливистый смех Анастасии заполнил поляну. Малыш тут же протянул к ней ручки и тоже засмеялся, заёрзал в моих руках. Я понял, он просит отпустить себя, мой сын уходит от меня. Подчиняясь его воле, установленным здесь правилам общения, я осторожно опустил его на траву.

Малыш сразу же направился ползти к Анастасии, она, смеясь, вскочила и, оббежав меня, с другой стороны села, совсем рядом со мной. Малыш тут же развернулся и, улыбаясь, пополз к нам, залез к Анастасии на руки и ручкой снова меня потрогал за лицо. Так в первый раз я пообщался с сыном.

В чём миссия отца

Мой сын, мой маленький Владимир, уснул. Он играл некоторое время после кормления с чем-то в траве. Трогал свалившуюся с Кедра шишку, лизать её пробовал. На облака смотрел, что проплывали в небе. Прислушивался к пенью птичьему, потом залез на холмик, где трава погуще, калачиком свернулся, глаза закрыл, чему-то улыбаясь, и уснул.

Анастасия побежала по своим делам каким-то. Я по лесу один прогуливаться стал и думать, ничего вокруг не замечая. Одновременно чувство радости и досады не покидало меня.

Я сел под Кедром на берегу озера и решил: буду так, не шевелясь, сидеть, пока не придумаю, что же, как родитель, я могу привнести в становление своего ребёнка. Надо придумать такое, чтобы он чувствовал, что главным для него является отец.

Когда подошла Анастасия, мне сначала не хотелось с ней разговаривать. Именно её смех отвлёк от меня сына. Анастасия тихо сидела рядом, обхватив руками колени, задумчиво смотрела на спокойную воду озера. Она первая заговорила:

— Ты не обижайся, пожалуйста, на меня. Так смешно выглядело ваше общение. Не удержалась я.

— Дело не в моей обиде.

— А в чём же?

— Многие читатели в своих письмах о воспитании детей спрашивают, просят у тебя о системе воспитания детей всё расспросить и описать в следующей книге. А что тут описывать. Нет никакой системы, наоборот всё. У вас тут ­антисистема какая-то. Что, например, в такой ситуации отцы делать должны, читатель спросить может.

— Ты очень точно определил — антисистема, её и опиши.

— Да кому это интересно? Люди ищут толковые книжки, где сказано, что с ребёнком нужно делать, когда ему один, потом, когда ему два месяца, и так далее. По часам расписывают.

Режим питания предлагают в книжках. Систему воспитания расписывают, в зависимости от возраста. А здесь — полное потакательство прихотям ребёнка. Вседозволенность какая-то.

— Скажи мне, Владимир, кем бы ты хотел видеть нашего сына, когда он вырастет?

— Как это — кем? Конечно же счастливым, нормальным, преуспевающим в жизни человеком.

— А много ли счастливых людей среди твоих знакомых?

— Счастливых? Ну, совсем счастливых людей, может, и немного. У каждого что-нибудь, да не ладится. То денег не хватает, то в семье неполадки или болезни разные цепляются. Но я бы хотел, чтобы мой сын избежал всяких неприятностей.

— Подумай, как же он сможет их избежать, если ты заведомо втиснешь его в систему, по которой воспитывались все? Подумай, может быть, существует некоторая закономерность в том, что все родители хотят своих детей видеть счастливыми, а они вырастают и получаются, как все. Не очень счастливые.

— Закономерность? В чём она? Если знаешь, говори сама.

— Давай вместе подумаем, в чём.

— Да, над этим давно люди думают. Специалисты, учёные разные думают. Для того и изобретают различные системы воспитания, по часам расписанные, чтоб найти оптимальную систему.

— Ты смотри вокруг внимательней, Владимир. Растут деревья, травы и цветы. Как можно расписать заранее по дням, часам, когда их поливать. Не будешь же ты поливать цветы, когда с небес вода их омывает, лишь потому, что кто-то предписал мудрёно день и час полива.

— Ну, это слишком. Это ерунда какая-то, а не пример воспитания детей. Такого в жизни произойти не может.

— Но происходит сплошь и рядом в жизни. Какая б не была система. Она системой будет лишь. Всегда она направлена на то, чтоб сердце, Душу отстранить ещё от маленького человека и подчинить его системе. Чтоб вырос он таким, как все, удобным для системы.

И так веками длится, чтоб не допустить в Душе людской прозрения. Не допустить раскрыться человеку во всей его красе, с Душою, данной Богом. Ему! Вселенной всей властителю.

— Ты подожди, не заводись, спокойно говори и языком нормальным. Что нужно для того, чтоб было так? Ну, чтоб вырастали дети, как ты говоришь, с Душой свободной. Властителями Вселенной, счастливыми. Как Бог того хотел.

— Им нужно не мешать и в мыслях видеть их такими, как Бог того хотел. Стремление сил всех Света во Вселенной направлено, чтоб каждому рождённому всё лучшее из мирозданья передать. И долг родителей — творящий Свет не закрывать премудростями догм надуманных.

Веками споры длятся на Земле, какая из систем мудрейшей может быть. Но ты подумай сам, Владимир. Спор возможен там, где Истина закрыта. В бесплодных спорах можно бесконечно обсуждать, что в комнате находится, закрытой дверью. Но стоит дверь открыть, и ясно станет всем, и спорить не о чем, коль каждый Истину увидеть сможет.

— Ну, кто ж, в конце концов, откроет эту дверь?

— Она открыта. Теперь глаза Души лишь нужно распахнуть, увидеть, осознать.

— Что осознать?

— Ты о системах спрашивал меня. О расписаниях, режимах жизни говорил, что в книгах для людей их кто-то излагает. Но ты подумай сам, кто может говорить яснее, чем сам Создатель о творении своём?

— Создатель ничего не говорит. Он до сих пор молчит. Никто не слышит слов Его.

— Значений разных много у одних и тех же слов, придуманных людьми. Создатель с каждым терпеливо и с любовью говорит нетленными, прекрасными деяньями.

Восходом солнышка и отблеском луны, туманом мягким и росинкою, с лучом играющей, небесную вобравшей в себя синь. Есть во Вселенной множество примеров ясных. Вокруг смотри. Тебя и каждого касаются они.

А далее, если изложить сказанное Анастасией о воспитании детей, то получится, наверное, полная противоположность тому, что происходит у нас сегодня с этим делом.

Я уже говорил, что весь их древнейший род и сама Анастасия относятся к новорождённому, как к Божеству или непорочному ангелу. У них считается недопустимым прервать мыслительный процесс ребёнка.

Дедушка и прадедушка могли длительное время наблюдать, как маленькая Анастасия с увлечением рассматривает букашку или цветок, о чём-то думает. Они стараются не отвлечь её своим присутствием.

Общаться начинают, когда ребёнок сам обратит внимание и захочет общаться. Анастасия утверждала, что в тот момент, когда я наблюдал, как маленький Владимир рассматривал что-то в траве, он познавал не только букашек, но и всё мирозданье.

По её словам, букашка — более совершенный механизм, чем любой рукотворный и, тем более, примитивный конструктор.

Ребёнок, имеющий возможность общаться с этими совершенными живыми существами, сам становится более совершенным, чем от общения с мёртвыми, неживыми, примитивными предметами.

К тому же, как она утверждает, каждая травинка, букашка взаимосвязаны со своим мирозданьем и помогают впоследствии осознать сущность вселенскую и себя в ней, своё предназначение.

Искусственно созданные предметы такой связи не имеют и неправильно расставляют приоритеты, ценности в мозгу ребёнка.

На замечание, что условия, в которых воспитывалась она и теперь наш сын, сильно отличаются от тех, в которых приходится воспитывать детей нашего цивилизованного мира, она ответила следующим:

— Ещё в утробе матери своей и уж, тем более, когда на свет является внешне, казалось бы, беспомощный малыш, ликуют силы Света во Вселенной.

Ликуют в трепетной надежде, что вновь пришедший непорочный человек, подобный Богу, станет их добрым властелином и Свет Любви усилит от Земли.

Всё для него предусмотрел Создатель. Вселенная букашкой, деревом, травинкой, зверем, внешне лютым, ему готова доброй нянькой быть. Ещё малюсенькому внешне человеку — Создателя великому творенью.

В порыве вдохновенья светлого Создателем содеян человек. И для него был создан Рай Земной.

Никто не властен и ничто не властно над высшим сотворением Создателя. Его порыв любви и вдохновенья светлого уже заключены в мгновеньи каждом, народившимся на свет.

Из всех существ Вселенной необъятной одно лишь может на его судьбу влиять, встав между Богом, Раем, счастливою звездой и человеком.

— Так, значит, есть на свете существо сильнее Бога?

— Сильней Божественного вдохновения нет на свете ничего. Но есть ему подобное по силе существо, способное вставать между Богом — воспитателем нежнейшим, и ангелоподобным младенцем — человеком.

— И кто же это, как его зовут?

— То существо есть человек — родитель.

— Что?.. Да как же может так случиться, чтобы родители желали несчастья своему ребёнку?

— Желают счастья все. Да путь к нему забыли. Вот оттого насилие вершат с намереньем благим.

— Хоть как-то свои утверждения ты можешь доказать?

— Ты о системах разных воспитания твердил. Подумай. Разные они. А Истина одна. Одно лишь это говорит о том, что множество неверным поведут путём.

— Как отличить, где истинная система, а где нет?

— Душой открытою на жизнь попробуй посмотреть. Очисти мысль от суеты бесплодной и тогда увидишь мир, Создателя Вселенной и себя.

— Где глаз Души, а не обычные глаза? Кто в этом может разобраться? Ты лучше обо всём конкретней говори. И оборотами попроще речевыми. Ты утверждала, что речь твоя моей подобна будет, а говоришь иначе. И меня сбиваешь на речь свою. Я чувствую, ты говоришь иначе.

— Только чуть иначе. И ты запомнить сможешь основное. И речь моя смешается с твоею речью. И не волнуйся, не стесняйся сочетаний слов своих, речь твоя понятной будет многим людям. Для многих Душ она откроет то, что в них самих таится. Пусть в ней поэзия Вселенной претворится.

— К чему всё это? Не хочу, чтоб кто-то мой язык менял.

— Но ведь обиделся же ты, когда один из журналистов кондовым твой язык назвал. Я вместе с теми, кто читает, сделать так могу, что из кондового он лучшим языком из всех звучавших может получиться.

— Ну, хорошо, пусть так потом случится, а пока простого лучше слышать языка. И так сложна проблема, непонятна. Как происходит? Почему? Что именно родители путь к счастью закрывают ребёнку своему. Да и на самом деле, так ли это? Вот в чём сначала нужно убедиться.

— Хорошо. Коль хочешь убедиться, картины детства вспомни своего.

— Но, это трудно. Не каждый может вспомнить в младенчестве себя.

— А почему? Не потому ль, что память, ощущения щадя, бесплодное, пустое отсекает? Внушение безысходности пытается убрать. Стереть и то, как ты в утробе матери своей переживал, мирскую ощущая брань, через переживания матери своей. И дальше, хочешь, вспомнить помогу?

— Ну, помоги. Что дальше было и из памяти ушло?

— А дальше ты не хочешь вспоминать, как ты, Вселенной властелин, лежал один беспомощный в кроватке. Запеленован крепко, словно связан, и за тебя с улыбкою решали, когда тебе поесть, когда тебе поспать. Обдумать ты хотел всё, осознать. Но тебя с улюлюканьем частенько к потолку бросали.

«Но для чего?» — не успевал подумать ты. Ты чуть подрос, увидел множество вещей, безмолвных и бездушных, вокруг тебя, но их нельзя было касаться. Ты мог притронуться лишь к той, которую тебе преподнесли.

И ты, смирившийся, пытался осознать, в чём совершенство в представленной тебе игрушке-побрякушке. Но ты не мог найти в абсурдном примитиве того, чего и не было и быть в нём не могло. Но ты ещё искал, ты не совсем сдавался и ручкой трогал, и вкусить пытался, но тщетно.

Объяснение ты так и не нашёл. Тогда и дрогнул первый раз, рождённый властелином быть Вселенной. Решил, что ничего решать не можешь. Ты предан был родившими тебя и сам себя предал.

— Ты о событиях из жизни говоришь моей. Я что, хоть чем-то отличался от других детей?

— Я говорю конкретно о тебе. И о тебе, кто слышит в данный миг меня.

— Так, значит, много властителей Вселенной, коль каждый им рождён? Но как же так? Что за властитель, если одним и тем же множество владеет? Или Вселенных много быть должно?

— Вселенная одна. Едина. Неделима. Но в ней пространство у каждого своё. И целое зависит от него. От каждого.

— Так где ж оно, моё пространство?

— Потеряно оно. Но ты найдёшь его.

— Когда ж я потерять успел?

— Когда сдавался.

— Что значит сдавался? Я, как все дети был.

— Ты, как все дети, веря в благость ближних, в родителей своих, всё чаще подавлял свои желанья. И соглашался с тем, что ты ещё ничтожный, ничего не знающий малец.

И ощущения, рожденные в тебе насилием над детством, до конца стараются с тобой пройти по жизни, стремясь потом в твоих потомков воплотиться. Ты в школу, как и все, ходил.

Тебе рассказывали там, как человек был просто обезьяной. Как примитивен он. Как глупо верил в Бога. О том, что есть лишь вождь один, который знает всё. Его народ избрал. Он всех один достойней и умнее. И ты читал с самозабвением стихи о том вожде. Ты прославлял его в самозабвении.

— Не только я стихи читал и прославлял, кого велели, я верил сам тогда.

— Да, многие стихи читали. В соревнование вступая меж собой, кто лучше всех прославит. И ты стремился первым быть.

— Так, все тогда стремились.

— Да, вся система требовала, чтобы у каждого едиными стремленья были. Тем и насиловала каждого. Стремясь сломить, чтоб сохранить себя.

Но вдруг, прожив часть жизни, ты узнал, что множество систем и разные они. Потом узнал, что человек, возможно, никогда и не был обезьяной. А вождь мудрейший был тиран глупейший. И жизнь неправильно прожита поколением твоим. Теперь в другой системе надо жить.

И ты родителем становишься. И, не задумываясь, дочь свою в систему новую, как в благо, отдаёшь. Уже не думая, как раньше. В недоумении погремушкой не гремишь. Насилие признав, насилие и сам творишь ты над дитём своим.

Тысячелетиями сменяясь, друг за другом системы разные приходят и уходят, у каждой цель одна: убить тебя, властителя, мудрейшего творца, в бездушного раба переиначить. Через родителей всё время действует система. И через тех, кто сам себя учителем мудрейшим называет.

Учения новые создаст, тем самым, новую родит систему. И лишь чуть присмотревшись, ясно видеть можно — стремленье старое им движет: разделить тебя и Бога. Встать между вами и заставить попытаться жить, работать на себя, тебя и Бога.

В этом — суть любой системы. И ты, Владимир, стал просить меня создать очередную. Я не смогу такую просьбу выполнить твою, ты сам смотри вокруг. Попробуй осознать только своей Душою.

— Скажи, Анастасия, а наш сын? Он что же, живя в тайге дремучей, среди зверей, насилие не познал ещё нисколько?

— Ему не ведомы насилие и страх. К нему всё большая уверенность приходит, что человеку всё подчинено и человек за всё в ответе.

— А разве не насилие, ну, хоть чуть-чуть, когда медведица облизывала, его запачканную попку после сна? На животик сын упал, когда медведица его лизнула. Когда опять пополз, она второй лизнула раз.

Опять упал. Я видел, явно не понравилось ему такое подмывание. Он потому за морду и схватил медведицу, чтобы прекратила она своим языком толкаться.

— И тут же перестала медведица его лизать. Чуть позже он поймёт значение этой процедуры, но и сейчас игрой её воспринимает, он сам с медведицей играет и хочет, чтоб она за ним бежала.

— Ты говорила, человек — умнейший во Вселенной, а сына нашего воспитывают звери. Не совсем нормально это. По телевизору я видел, одного уже взрослого человека показывали.

Он младенцем к волкам попал, когда вырос и люди его поймали, он долго разговаривать не мог по-человечьи и умом, мне кажется, отстал.

— Для сына нашего все звери, что вокруг, не воспитатели, а няньки добрые, умелые и искренне влюбленные в него. И, без сомнения на миг, они отдать готовы жизнь за человека маленького своего.

— И долго ты их так дрессировала? Тебе и дед, и прадед помогали?

— Зачем дрессировать? Все сделал так давным-давно Создатель.

— Да как же так предвидеть всё заранее Он смог, чтоб каждую зверюшку научить, что делать и в какой момент? Там, на поляне, когда я наблюдал за сыном, на белок он внимание обратил, одна понравилась ему, к ней ручку протянул, заулыбался, «э» сказал протяжно.

И белочка — стремглав к нему, и именно та белочка, которая понравилась ему. Малыш с ней потом играл, за лапку брал и хвостик гладил. И как же мог Создатель предвидеть ситуацию такую и белку научить?

— Создатель мудр. Он сделал проще всё и гениальней.

— Как?

— От человека, лишённого агрессии, корысти, страха и многих привнесённых позже тёмных чувств, исходит Свет Любви. Не видим он, но он сильнее света солнца. Живительна энергия его.

Создатель сделал так, что только человек способен обладать способностью великою такой. Лишь человек! Лишь он один живое всё способен отогреть. Вот потому живое всё и тянется к нему.

На белочек своё внимание обратил Владимир, маленький наш сын, свой взор лишь на одной остановил, на ней он сконцентрировал внимание своё, и к этой белочке пошло его тепло.

Она тепла почувствовала Благодать, и бросилась к источнику, и хорошо ей было с ним играть. Любого зверя так же может сын наш подозвать.

Благодаря Создателю, во всех новорождённых есть способности такие. Когда в Любви Пространстве находятся они и ничего ещё не уничтожило прекрасного начала.

С утробы матери своей Любви Пространство происходит, потом лишь расширяется оно. Дано испортить иль усовершенствовать Любви Пространство только человеку.

Вот дедушка орла тренировал, ты слышал это, тем самым он в Пространство новое привнёс. Так издревле ещё мои стремились сделать прародители, отцы и матери мои. И завтра необычный будет день, и ты увидишь, что произойдёт. Для будущего завтра будет важный день.

Птица для познания души

На следующий день, придя к поляне, как и раньше, незаметно, мы с Анастасией наблюдали за увлечённой игрой нашего маленького сына. На краю поляны лежала волчица и тоже зорко наблюдала. Рядом с волчицей играли волчата.

Я заметил, что время от времени маленький Владимир берёт в рот пальчик своей ручки и сосёт его, как это делают все младенцы почему-то. Я знал, родители разными способами должны отвлечь ребёнка от этой процедуры. Ручки его пелёнками связать или пустышку в ротик дать ребёнку. Об этом я сказал Анастасии, а она в ответ:

— Не беспокойся, в этом есть большая польза. Наш сын облизывает с пальчиков своих пыльцу.

— Пыльцу? Какую?

— Цветочную пыльцу и травяную. К травинкам он руками прикасается, к цветкам. Букашки иногда по его ручке лазят, а на их лапках тоже есть пыльца. Смотри, поморщился. И пальчик изо рта убрал. Значит, с какой-то травки не понравилась ему пыльца.

Теперь он наклонил головку и в ротик взять пытается цветок, попробовать на вкус. И пусть берёт. Пусть пробует Вселенную на вкус.

— Вселенная и маленький цветок! Какая связь здесь? Или ты просто говоришь? Условно?

— На свете всё живое Вселенскую имеет связь.

— Но как? Где? В чём увидеть можно связь такую? Какой прибор способен зафиксировать её?

— Прибор не нужен. Здесь нужна Душа. Тогда понять, увидеть сможешь то, что видимо днём каждым и помногу раз.

— Что, например, Душой увидеть можно, а потом понять?

— Вот солнце. Далеко оно от нас. Вселенская планета, а как взойдёт оно, лучом цветка коснётся, и в радости раскроется цветок. Так далеко они казались друг от друга — великое, огромное светило и маленький совсем цветок, а меж собою связаны. Не могут друг без друга.

Неожиданно Анастасия замолчала и стала смотреть вверх. Я тоже посмотрел. Увидел. Над поляной низко кружил большой орёл. Я в зоопарке, примерно, такого видел. Всё ниже, ниже опускался он, кружась, и вдруг когтищами своими метрах в двух от малыша земли коснулся, гордо пробежался по инерции полёта, встрепенулся, гордый на поляне встал.

Волчица вся насторожилась. Шерсть вздыбилась на ней, но нападать не стала на орла, прохаживающегося гордо по поляне.

Малыш весь возбуждённым стал. На попку сел и... Вот несмышлёныш! Он ручки к птице страшной тянет.

Ступая медленно когтищами своими, вплотную подошел к нему орёл. И голова с крючкообразным клювом нависла над головкой малыша.

А он — малыш, опасности не чувствуя совсем, орла за перья трогать ручкой стал и прикасался к ногам когтистым, хлопал ручкой по груди орла, и рот его беззубый улыбался.

Огромный клюв к головке маленькой вдруг прикоснулся, раз, второй, как будто что-то в ней ища. Потом орёл вдруг в сторону пошёл от малыша и растопырил крылья, и крыльями взмахнул, слегка над травкой в воздух приподнялся и снова встал на землю.

Малыш тянулся ручками к огромной, грозной птице и звуками своими звал: «э», «эээ». И вдруг орёл... Орёл зашёл за спину малыша, вдруг разбежался и взлетел! Орёл круг низко над поляной сделал, рванулся вниз и на лету схватил за плечи когтищами своими малыша. Но когти в тельце не впивались.

Орёл под мышки пропустил их острые концы и стал, махая крыльями, кружиться по поляне, пытаясь над Землёй подняться с малышом.

Малыш дрыгал волочившимися по траве ножками, иногда лишь чуть приподнимающимися над Землёй, глазёнками таращился, вдруг заблестевшими огнём от возбуждения. И вдруг...

Они поднялись! Над травой на метр поднялись, когда слились, когда толчок о Землю ножек малыша совпал с орлиным взмахом крыльев. Орёл, кругами набирая высоту, нёс малыша, но не кричал малыш, они летели, вместе поднимаясь в синеву.

Орёл уже поднял его на уровень вершин высоких Кедров и продолжал стремиться в высоту. Онемев от неожиданности, не в силах говорить, я за руку схватил Анастасию. А она, не отрываясь, смотрит вверх и шепчет тихо про себя:

— Ты ещё сильный. Молодец. И пусть ты стар, но ты ещё силён. Твои могучи крылья. Взлетай! Взлетай повыше.

И орёл, несущий в своих когтях маленькое тельце крохотного ребёночка, описывал круги, поднимался всё выше в небесную синеву.

— Зачем нужна эта экзекуция над ребёнком? Зачем подвергать его опасности такой? — выкрикнул я Анастасии, как только оправился от оцепе<

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...