 |
Что такое ДПР, или Движение Против Расплетения? 4 глава
|
|
|
|
— Кто? — спрашивает он опять.
— Я тебе уже сказала, — отвечает Роберта. — Ты разве не помнишь?
— Нет! Кто? — настаивает он. — Кто?
Роберта с пониманием выгибает брови.
— О! Ты спрашиваешь, кто ты такой?
Он с нетерпением и страхом ожидает ответа.
— Это вопрос на миллион долларов. Кто же ты? — Она барабанит кончиками пальцев по подбородку, соображая, как ответить. — Комиссия не пришла к единому мнению насчёт твоего имени. Устроили балаган, клоуны ковёрные, каждый пытается пропихнуть своё предложение. Так что пока они там грызутся, может, ты сам подберёшь себе имя?
— Подберу сам? — Как это? Почему он должен сам выбирать себе имя? Разве у него его нет? В голове всплывает ряд имён: Мэтью, Джонни, Эрик, Хосе, Крис, Алекс, Спенсер — и хотя некоторые из них кажутся подходящими, всё же ни одно не вызывает отклика в его душе. Он трясёт головой, стараясь, чтобы разрозненные кусочки его «я» легли на подобающие им места, но из этого ничего не выходит, только голова начинает болеть.
— Аспирин, — говорит он. — Тайленол-аспирин, потом считать овец.
— Да, поднимаю. Ты, должно быть, устал. Мы добавим тебе болеутоляющих. Сейчас я ухожу, и ты сможешь отдохнуть. Продолжим завтра.
Она поглаживает его по руке и решительно выходит из комнаты, выключив за собой свет. Он остаётся наедине с разобщёнными осколками своих мыслей, которые не желают даже пожать друг другу руки в темноте.
• • •
На следующий день — или, во всяком случае, он думает, что это следующий день — он уже не чувствует себя таким разбитым, и голова болит меньше, но в ней всё та же сумятица. В нём зарождается подозрение, что белая комната, в которой он лежит — вовсе не больничная палата. Судя по архитектурному стилю, он в чьей-то личной резиденции, приспособленной для содержания и реабилитации одного-единственного пациента. Из-за окна доносится шум, хорошо слышимый даже тогда, когда окно закрыто. Постоянный, ритмичный грохот и шипение. И только после суток вслушивания в этот звук он соображает, что это такое. Прибой. Он на берегу моря. Хорошо бы полюбоваться видом. Он просит Роберту об этом, и та соглашается. Сегодня он впервые покинет койку.
|
|
|
Вместе с Робертой в комнату входят двое сильных охранников в униформе. Они расстёгивают крепящие его к койке ремни и помогают подняться на ноги, поддерживая под мышки.
— Не бойся, — говорит Роберта. — Уверена — ты с этим справишься.
Самое первое мгновение на собственных ногах сопровождается сильнейшим головокружением. Он бросает взгляд на свои босые ступни, но из-под бледно-голубой больничной ночной рубашки ему видны только пальцы. Такое впечатление, будто они находятся в нескольких милях от его головы. Он переставляет ноги — один трудный шаг. Ещё один.
— Хорошо, — подбадривает Роберта, шагая рядом. — Что чувствуешь?
— Прыжки с парашютом, — отзывается он.
— Хм-м, — задумывается Роберта. — Ты хочешь сказать — опасно и захватывающе?
— Да.
Он мысленно повторяет оба слова, вспоминает их, вынимая из пространного сундука, в котором беспорядочно свалены всякие прилагательные, и аккуратно укладывает на подходящее место. В сундуке множество слов, лежащих как попало, но постепенно, кусочек за кусочком, они начинают укладываться в упорядоченную мозаику.
— Всё это есть там, — не устаёт твердить ему Роберта. — Надо только найти.
Охранники продолжают поддерживать его под мышки. Он бредёт потихоньку; колено подламывается, парни схватывают его покрепче.
— Осторожно, сэр.
Охранники всегда обращаются к нему «сэр». Наверно, это значит, что к нему относятся с почтением, вот только он не может понять, чем заслужил его. Он завидует способности этих ребят просто быть: поступать так, а не этак, не прикладывая к тому никаких особых усилий.
|
|
|
Роберта ведёт их по коридору, который, как и в случае с ногами, кажется ему не меньше нескольких миль длиной, хотя на самом деле пройти надо всего лишь десяток ярдов. В углу под потолком висит машина с линзой, направленной точно на него. Такая же машина есть и в его палате — всё время безмолвно наблюдает за ним. «Электрический глаз. Циклопова линза». Он знает название устройства. Вот оно, вертится на кончике языка...
— Сейчас вылетит птичка! — бормочет он. — Добавляет десять фунтов. Внимание, мотор! Вы нажимаете на кнопку, мы делаем всё остальное.
— Слово, которое ты ищешь, начинается с «К», и это вся помощь, которую ты от меня получишь, — говорит Роберта.
— Ка... ка... кадавр. Кабан. Кавалерия. Канада.
Его спутница поджимает губы.
— Старайся. Ты можешь и лучше.
Он вздыхает и сдаётся, прежде чем досада на себя самого затопит его с головой. Сейчас ему простая ходьба даётся с трудом, что уж говорить о том, чтобы шагать и одновременно работать мозгами!
Они проходят сквозь дверь и оказываются в месте, которое и внутри дома, и снаружи.
— Балкон!
— Точно, — подтверждает Роберта. — Видишь, как легко получилось.
За парапетом простирается бесконечное море, сверкающее в тёплых солнечных лучах. На балконе стоят два стула и маленький столик. На столике — печенье и белый напиток в хрустальном графине. Он должен бы знать название этого напитка...
— Это угощение — приз! — объявляет Роберта. — Награда за проделанное путешествие.
Они усаживаются за столик друг напротив друга, охранники стоят наготове — на случай, если понадобится их помощь или если ему, кто знает, ни с того ни с сего вздумается кинуться с балкона вниз, на острые скалы. Там, на этих камнях, стратегически расположились солдаты с тёмным, тяжёлым оружием в руках — для его защиты, как объясняет Роберта. Он представляет себе, что кинься он с балкона — и эти стражи внизу тоже, пожалуй, станут обращаться к его останкам «сэр».
Роберта наливает белую жидкость в хрустальные стаканы — солнечный свет отражается в них, преломляется и бросает радужные блики на каменный парапет балкона.
|
|
|
Он надкусывает печенье. Вкрапления шоколада. Внезапно вкус и запах лакомства пробуждают целый ряд воспоминаний. Он думает о своей матери. Потом о другой своей матери. О школьном ланче. О том, как обжёг нёбо свежеиспечёнными печеньями. «Я люблю, когда они мягкие и горячие. Я люблю, когда они твёрдые и почти подгоревшие. У меня аллергия на шоколад. Обожаю шоколад».
Всё это — правильные утверждения. Но как же они могут быть правильными? Если у него аллергия, то как же он может помнить столько чудесных моментов, связанных с шоколадом?!
— Марафон загадок продолжается, — молвит он.
Роберта улыбается.
— Это уже почти полное предложение. Вот, попей.
Она протягивает ему стакан с холодной белой жидкостью, он принимает его.
— Ты подумал над своим именем?
Он потягивает напиток — и в то же мгновение, когда приятная жидкость орошает приставший к нёбу кусочек печенья, в голове его взвивается новый вихрь воспоминаний. Под воздействием этого нового вкуса сквозь сито его ума просеивается ещё сотня мыслей, оставляя за собой драгоценные бриллианты.
Машина с электрическим глазом. Он знает, как она называется! А это белое непонятно что — оно из коровы, правильно? Коровий сок. Начинается на «М».
Электрический глаз.
— Кам!
Коровий сок.
— Му!
Роберта с недоумением смотрит на него.
— Кам... му... — снова выдавливает он.
Её глаза сверкают пониманием:
— Камю?
— Кам. Му.
— Камю! Какое великолепное имя. Ты превзошёл самого себя.
— Камера! — наконец выговаривает он. — Молоко!
Но Роберта уже не слушает его. Сам того не ведая, он отправил её в куда более экзотичные дали.
— Камю, философ-экзистенциалист! «Жить до слёз». Браво, мой друг! Браво!
Он не может взять в толк, о чём она, но если Роберта счастлива, то он тоже счастлив. Приятно сознавать, что она им восхищается.
— Твоё имя будет Камю Композит-Прайм[10], — говорит она, и на её лице расцветает улыбка — широкая, как сияющее море. — Комиссия просто умрёт!
-------------
РЕКЛАМА
Надоели модные диеты? Долгие часы мучений в спортивном зале не дают результатов? У нас есть решение! Все знают: здоровое сердце — это ключ к отличному самочувствию. С новым сердцем в прекрасном состоянии тренировки будут доставлять тебе удовольствие! Вскоре ты увидишь, как слетают с тебя фунты лишнего веса, и почувствуешь себя заново родившимся! Но не верь нам на слово! Расспроси своего врача о нанохирургии!
|
|
|
Спонсор: Международная Ассоциация нанохирургов.
Результаты не гарантированы.
--------------
После этого разговора на балконе каждый его день начинается с сеанса физиотерапии. Болезненные растяжки, потом упражнения под неустанным оком тренера и поднятие тяжестей — всё это как будто специально придумано, чтобы изводить и мучить его.
— Наноагенты выполняют лишь часть работы, — внушает ему его физиотерапевт — бодибилдер с глубоким голосом и несолидным именем Кенни. — Остальное ты должен доделать сам.
Он уверен — тренер наслаждается видом его страданий.
Благодаря Роберте все, кто до сих пор обращался к нему «сэр», называют его теперь Камю, но когда он думает об этом имени, ему непрестанно приходит на ум большой чёрно-белый кит.
— Но ведь кита звали Шамю[11], — убеждает его Роберта за ланчем. — А ты — Камю; да, рифмуется, ну и что?
Ему всё равно не нравится ассоциация с морским млекопитающим.
— Кэм, — просит он. — Зовите меня Кэм.
Роберта приподнимает бровь, раздумывая над его просьбой.
— Пусть будет по-твоему. Я передам всем. Так чтó с твоими мыслями сегодня, Кэм? Как ты чувствуешь — они стали более связными?
Кэм пожимает плечами.
— У меня в голове туман.
Роберта вздыхает.
— Может, и так, но я-то вижу — ты прогрессируешь. Твои мысли с каждым днём становятся всё ясней. Ты теперь можешь делать более длинные и глубокие умозаключения и понимаешь почти всё, что я тебе говорю. Разве не так?
Кэм кивает.
— Понимание — это первый шаг к общению, Кэм. — Роберта запинается, а затем добавляет: — Comprends-tu maintenant [12]?
— Oui, parfaitement [13], — говорит Кэм, не сознавая, что что-то в разговоре изменилось до тех самых пор, пока эти слова не слетают с его губ. До него доходит: только что в его голове открылась дверь в ещё одну потайную комнату.
— Хорошо. — На лице Роберты играет лукавая улыбка. — А пока давай будем использовать один язык для одной беседы, хорошо?
Теперь к его обычным занятиям добавляются новые. Послеобеденный сон отодвинут на более позднее время, чтобы дать место четырёхчасовому сеансу за столом, крышка которого представляет собой огромный компьютерный экран. Экран полон виртуальных образов: красный автомобиль, строение, чёрно-белый портрет... — десятки разных картинок.
— Перетащи к себе картинки, которые ты узнаёшь, — предлагает Роберта в первый день этого ритуала, — и скажи первое попавшееся слово, которое возникнет у тебя в мозгу при виде этого символа.
|
|
|
Кэм ошеломлён.
— Тест?
— Нет, это не тест, это всего лишь ментальное упражнение, направленное на то, чтобы узнать, что ты помнишь и что тебе ещё предстоит выучить.
— Правильно, — говорит Кэм. — Тест.
Потому что её ответ — самое что ни на есть точно определение теста, разве не так?
Он смотрит на картинки и делает, о чём просят: переводит ближе к себе объекты, которые узнаёт. Портрет: «Линкольн». Строение: «Эйфель». Красная машина: «Машинный пожар. Нет. Пожарная машина». И так далее, и тому подобное. Как только он удаляет одну картинку, на её месте возникает другая. Некоторые он узнаёт сразу, в отношении других у него нет совсем никаких ассоциаций, а третьи словно теребят край сознания, однако он не может найти для них соответствующего слова. Когда тест подходит к концу, Кэм чувствует себя ещё более измочаленным, чем после физиотерапии.
— Корзина, — шепчет он. — Корзина для мятой бумаги.
Роберта улыбается.
— Опустошённый. Ты чувствуешь себя опустошённым.
— Опустошённый, — вторит Кэм, пряча слово в своём сознании.
— Неудивительно — все эти задания очень сложны, но ты хорошо справился. Заслуживаешь поощрения.
Кэм кивает, готовый свалиться и заснуть прямо здесь.
— Золотую звезду мне.
• • •
С каждым днём от него требуют всё больше и больше, как в физическом отношении, так и в умственном, но никаких объяснений не дают.
— Твой прогресс — награда сама по себе, — внушает ему Роберта. Но как же он может насладиться собственным прогрессом, если ему не от чего отталкиваться, не с чем сравнить?
— Чистая вода! — говорит он Роберте как-то за обедом. Их только двое. Они всегда обедают вдвоём, больше никого. — Начистоту! Сейчас!
Ей даже не требуется прилагать усилия, чтобы понять, что он имеет в виду.
— Когда настанет подходящий момент, ты всё о себе узнаешь. Пока не время.
— Хочу сейчас!
— Кэм, разговор окончен.
Кэм ощущает, как в нём нарастает гнев и не знает, что ему с ним делать; у него не хватает слов, чтобы дать выход злости.
Тогда в дело вступают руки, и прежде чем юноша понимает, что происходит, он швыряет через всю комнату тарелку, потом другую. Роберте приходится нырять и уклоняться, потому что теперь весь мир, кажется, заполнился летающими тарелками, приборами и стаканами. В следующее мгновение охранники набрасываются на Кэма, тащат в его палату и прикручивают к койке, чего не делали уже дней десять.
Он мечется в продолжительном припадке ярости, затем, выбившись из сил, утихает. Приходит Роберта. У неё течёт кровь. Всего лишь маленький порез над левой бровью, но это неважно! Это он сделал! Он виноват...
В одно мгновение все прочие эмоции заглушены раскаянием, которое кажется ему ещё более невыносимым, чем гнев.
— Разбил копилку сестры, — в слезах бормочет он. — Расколошматил отцовскую машину. Плохой. Плохой.
— Я понимаю, ты сожалеешь, — говорит Роберта. Голос у неё такой же усталый, как и у него. — Я тоже прошу прощения. — Она ласково берёт его за руку.
— За то, что ты натворил, ты останешься привязанным к койке до утра, — выносит она приговор. — Любые действия всегда имеют последствия. К твоим это тоже относится.
Кэм принимает наказание. Ему хочется стереть слёзы с глаз, но он не может — руки привязаны. За него это делает Роберта.
— Во всяком случае, нам теперь известно, что ты весьма силён физически, как мы и рассчитывали. Нас не обманывали, говоря, что ты был питчером[14].
В тот же миг мозг Кэма сканирует память в поисках воспоминаний о занятиях спортом. Он играл в бейсбол? Его мозг, раскрошенный, фрагментарный, ставит постоянные препоны, когда он хочет что-то в нём найти, зато узнать, каких воспоминаний у него нет вообще, совсем нетрудно.
— Питчер никогда, — говорит он. — Никогда.
— Конечно нет, — спокойно отвечает она. — Не понимаю, откуда я это взяла.
• • •
День за днём разрозненные кусочки укладываются в сознании Кэма на правильные места, и он начинает осознавать свою пугающую уникальность. Сейчас вечер. Впервые за всё время после физиотерапии он чувствует себя скорее бодрым, чем разбитым. Однако сегодня физиотерапевт Кенни сказал нечто странное...
— Ты силён, но у тебя одни группы мышц плохо дружат с другими.
Кэм понял, что это всего лишь шутка, но в ней была доля правды, которая застряла у него в мозгу, словно непрожёванный кусок в глотке — а такое случалось частенько: горло никак не хотело проглатывать то, что пытался в него пропихнуть язык.
— В конце концов твоё тело научится договариваться само с собой, — сказал Кенни. Как будто Кэм — это завод, полный бастующих рабочих, или ещё хуже — группа рабов, которых принуждают к ненавистному труду, и они работают спустя рукава.
Повязки сняли, и в этот вечер Кэм рассматривает шрамы на своих запястьях, похожие на тонкие, с волосок, браслеты. Он разглядывает плотный, напоминающий витую верёвку рубец: тот тянется по центру груди, затем расходится налево и направо над его идеально изваянным мускулистым животом. Изваянным. Словно он, Кэм, — мраморная статуя, высеченная рукой гениального мастера. Этот особняк на скалах, понимает теперь Кэм, — не что иное, как художественная галерея, и он в ней единственный экспонат.
А лицо? Ему запрещено касаться лица. Он подносит к нему руки и... в это время входит Роберта. Конечно, она сразу же узнала, что Кэм исследует своё тело — для чего здесь в углу под потолком камера? За женщиной в комнату входят два стража. Они уже догадались, что в юноше нарастает волна эмоций, готовая вылиться в настоящий шторм.
— Что с тобой, Кэм? — спрашивает Роберта. — Поделись. Найди слова.
Кончиками пальцев он проводит по своему лицу и осязает странную, неровную структуру его поверхности, но боится ощупывать более тщательно — из опасения, что в приступе ярости может разорвать его на части.
Найди слова...
— Алиса! — выкрикивает он. — Кэрол! Алиса!
Слова не те, он знает, что не те, но это ближе всего к тому, что он хочет сказать. Ему остаётся только кружить, кружить, кружить вокруг сути, не в силах вырваться с орбиты собственного разума.
— Алиса! — Он указывает на ванную комнату. — Кэрол!
Один из стражей понимающе улыбается, но на самом деле он ничего не понимает:
— Наверно, вспоминает старых подружек?
— Тихо! — рявкает Роберта. — Продолжай, Кэм.
Он закрывает глаза, втискивая мысли в нужную форму, но из этого получается полный абсурд: из мрака его сознания выплывает...
— Морж!
Дурацкие у него мысли! Дурацкий мозг! Бесполезный хлам. Он презирает себя самого.
Но Роберта подхватывает:
—...и Плотник?
Он стремительно вскидывает на неё глаза.
— Да! Да!
Какими бы далёкими друг от друга ни казались эти два понятия, они стыкуются идеально.
— «Морж и Плотник» — говорит Роберта, — абсурдистская поэма, в которой смысла ещё меньше, чем в тебе!
Он ждёт её разъяснений.
— Она написана Льюисом Кэрролом. Который написал и...
— Алису!
— Правильно, он написал «Алису в Стране чудес» и...
— «Что там увидела Алиса»! — Кэм снова указывает на ванную. — «Что там увидела Алиса...» — Нет, эту книгу по большей части называют как-то не так... Это её второе название, а как же первое...
— «Сквозь зеркало»! «Алиса в Зазеркалье» — вот как её называют! — восклицает он. — Моё лицо! В зеркале! Моё лицо!
Нигде во всём особняке нет ни единого зеркала — во всяком случае, там, куда ему разрешён доступ. И никаких отражающих поверхностей. Это неспроста.
— Зеркало! — с триумфом кричит он. — Я хочу посмотреться в зеркало! Я хочу немедленно! Покажите мне!
Это самая ясная фраза из всех, высказанных им до сих пор, и самый высокий уровень общения, до которого он пока поднялся. Конечно же, он заслуживает награды!
— Покажи мне сейчас! Ahora! Maintenant! Ima!
— Хватит! — обрывает его Роберта, в её голосе слышен металл. — Не сегодня. Ты ещё не готов!
— Нет! — Он впивается пальцами в кожу, так что даже становится больно. — Доже[15] в железной маске, не Нарцисс у пруда! Увиденное облегчит бремя, а не переломит верблюду спину!
Охранники смотрят на Роберту, ожидая малейшего её сигнала, чтобы накинуться на юношу и привязать к койке, если тот попробует нанести вред самому себе. Но Роберта не даёт сигнала. Она колеблется. Размышляет. Наконец говорит:
— Пойдём, — затем разворачивается и выходит из комнаты. Кэм и стражи устремляются за ней.
Они оставляют крыло здания, тщательно подготовленное для единственного пациента, и попадают в помещения, куда меньше смахивающие на больницу. Здесь комнаты с тёплыми деревянными полами вместо холодного линолеума. И стены уже не белые и голые — на них висят картины в рамах.
Роберта приказывает охранникам подождать в коридоре и вводит Кэма в гостиную. Здесь расположились Кенни и другие представители медперсонала, а также несколько человек, которые Кэму незнакомы — работники, трудящиеся за кулисами его жизни. Увидев его, они встают со своих кожаных кресел и диванов, встревоженные его внезапным появлением в этой комнате.
— Всё в порядке, — заверяет их Роберта. — Позвольте нам побыть несколько минут наедине.
Они немедленно убираются из помещения. Кэму хочется спросить, кто эти люди, но он и так знает: они как те стражи, что стоят у его дверей, как те солдаты, что дежурят на камнях, как тот человек, что убирает за ним, если он насорит, как та женщина, что втирает целебный лосьон в его шрамы. Все эти люди здесь затем, чтобы служить ему.
Роберта подводит юношу к стене: там стоит большое, высокое зеркало. Теперь Кэм может видеть себя в полный рост. Он сбрасывает больничную рубашку и, оставшись в одних трусах, осматривает себя. Фигура у него превосходная, он пропорционально сложён, тело мускулистое и стройное. На мгновение ему приходит в голову: может, он и вправду самовлюблённый Нарцисс, но подступив поближе к хорошо освещённому зеркалу, он видит шрамы. Кэм и до того знал, что на его теле полно рубцов, но всё равно зрелище это повергает его в оцепенение. Они безобразны, он покрыт ими с ног до головы, но страшнее всего они на лице.
Его лицо словно выплыло из ночных кошмаров.
Полосы плоти, все разных оттенков, похожи на живое лоскутное одеяло, наброшенное поверх костей, мускулов и хрящей. Даже голова, в момент пробуждения чисто выбритая, а теперь покрытая короткими волосками, словно персик пушком — и та являет собой смешение разных цветов и структур, словно поле, на котором как попало посеяны злаки самых разных сортов. При взгляде на себя у него начинает жечь в глазах, и они наполняются слезами.
— Почему?
Это всё, что он в силах прошептать. Он отворачивается от зеркала, пытается спрятаться за собственным плечом, но Роберта бережно касается этого самого плеча.
— Не отводи глаз, — требует она. — Постарайся увидеть то, что вижу я.
Он заставляет себя взглянуть в зеркало снова, но видит лишь рубцы и шрамы.
— Монстр! — произносит он. Слово исходит от такого огромного количества отсеков его памяти, что ему нетрудно найти его. — Франкенштейн!
— Нет, — резко возражает Роберта. — Не смей так думать о себе! Тот монстр был сделан из мёртвой плоти, а ты — из живой! То чудовище было противно природе, тогда как ты, Кэм — ты новое чудо света!
Теперь она тоже смотрит в зеркало вместе с ним.
— Взгляни, как изумительно твоё тело! Твои ноги принадлежали лучшему бегуну университета, а твоё сердце — юноше, который стал бы чемпионом Олимпийских игр по плаванию, если бы его не расплели. Твои руки и плечи пришли к тебе от лучшего игрока в бейсбол, когда-либо попадавшего в заготовительный лагерь, а твои пальцы... О, эти пальцы играли на гитаре, да как! Тот гитарист был необыкновенно, редкостно одарён. — Она улыбается и смотрит прямо в его глаза в зеркале. — А что до твоих глаз — то они принадлежали парню, который мог растопить сердце любой девушки одним-единственным взглядом.
Она говорит о нём, Кэме, с гордостью. Но он пока что не ощущает ничего, похожего на гордость.
Роберта прикладывает палец к его виску.
— Но самое поразительное — здесь.
Она ведёт пальцем по его голове, покрытой разноцветной порослью, и указывает на те или иные места на его черепе, как обычно указывают на страны и города на глобусе:
— Твоя левая лобная доля содержит аналитические и вычислительные таланты семерых ребят, гениально одарённых в области физики и математики. В твоей правой лобной доле соединились творческие способности полутора десятков поэтов, художников и музыкантов. В твоей затылочной доле содержатся пучки нейронов от бесчисленных расплётов с фотографической памятью, а в твоём языковом центре заложено знание девяти языков. Всё это лишь ждёт своего пробуждения.
Роберта берёт Кэма за подбородок и поворачивает его лицо к себе. Её глаза, такие далёкие в зеркале, теперь всего в каких-то дюймах от его глаз. Он заворожён силой её взгляда.
— Anata wa randamu de wa nai, Cam, — говорит она. — Anata wa interijento ni sekkei sa rete imasu.
И Кэм понимает, чтó она только что сказала: «Ты не случайное нагромождение разных частей, Кэм. Ты скрупулёзно сконструирован. Ты — шедевр дизайнерского искусства». Он понятия не имеет, что это за язык, но всё равно — смысл ему ясен.
— Каждая часть тебя была тщательно подобрана среди самых лучших, самых выдающихся детей, — продолжает Роберта, — и я лично присутствовала при всех расплетениях — чтобы ты слышал меня, видел меня и смог сразу узнать, когда все части соединятся. — Она на несколько секунд замолкает, задумывается и печально качает головой. — Те неблагополучные ребята, бедняги, всё равно не смогли бы правильно распорядиться своими талантами. Теперь, пусть и разобщённые, они наконец обретут целостность — в тебе!
Когда она заговорила о расплетении, воспоминания нахлынули на него, словно прибой.
Да, он видел её раньше!
Она стояла у операционного стола без хирургической маски на лице — он теперь понял, зачем. Чтобы он мог видеть её и запомнить. Но ведь операционная была не одна! Или как?
Одно и то же воспоминание
из разных отсеков его разума.
Но это ведь не его разум!
Это ИХ разумы.
Все они
взывают:
«Не надо, не надо, не делайте этого!» —
пока больше нет голоса, которым можно просить,
нет мыслей, заходящихся в крике.
в тот пограничный момент,
когда «Я есть» переходит в «Я не есть...»
Кэм делает глубокий, прерывистый вдох. Они теперь часть его, эти последние воспоминания, сращённые вместе, словно кожа на его лице. Их груз невыносимо тяжёл, и всё же он выдерживает его. Только сейчас, в этот момент, Кэм осознаёт, как он невероятно силён, если ему удаётся нести в себе память сотен расплётов и при этом не сломаться, не разрушиться, не обратиться в ничто.
Роберта обводит рукой роскошную гостиную.
— Как видишь, у нас более чем достаточно средств для того, чтобы ты мог счастливо расти и развиваться.
— От кого они, эти средства?
— Не имеет значения. От друзей. Они не только твои друзья, они друзья мира, в котором мы все желаем жить.
И хотя ситуация начинает понемногу проясняться и всё в его жизни постепенно становится на свои места, кое-что по-прежнему терзает его.
— Моё лицо... оно ужасно...
— Беспокоиться не о чем, — заверяет его Роберта. — Рубцы заживут — фактически, мы уже можем видеть результат воздействия наноагентов. Скоро все шрамы исчезнут окончательно, останутся лишь тончайшие линии на стыках. Можешь мне поверить — я видела компьютерную модель твоей будущей внешности, Кэм. Ты будешь прекрасен!
Он проводит пальцами по шрамам. Их расположение вовсе не случайно, как ему показалось раньше. Они симметричны. Различные оттенки кожи образуют узор. Дизайн.
— Мы сознательно сделали такой выбор, решив соединить в тебе фрагменты разных этнических групп. От самых светлых тонов сиены до самых тёмных оттенков умбры из сердца Африки — со всеми переходными нюансами. Испанские, азиатские, исландские, коренные американские, австралоидные, индийские, семитские черты — великолепная мозаика человечества! Кэм, ты всеобъемлющ, и доказательство этого можно видеть на твоём лице. Я обещаю, когда эти шрамы исчезнут, ты станешь новым эталоном красоты! Ты будешь сияющим маяком, величайшей надеждой человеческой расы. Ты явишь им это, Кэм! Ты явишь им это самим изумительным фактом своего существования!
Он проникается её в и дением, и сердце в его груди ускоряет свой бег. Он представляет себе все те заплывы, которые выдержало это самое сердце; и хотя у него не сохранилось воспоминаний о себе как о выдающемся пловце, его сердце знает то, о чём не ведает мозг. Оно жаждет оказаться в бассейне — так же, как его ноги стремятся снова коснуться беговой дорожки.
Правда, в этот конкретный момент, ноги под ним подкашиваются, и он оказывается на полу в полных непонятках, как это могло произойти.
— Слишком много информации для одного дня, — замечает Роберта.
Охранники, всё это время стоявшие на часах у двери, влетают в помещение и поднимают его.
— С вами всё в порядке, сэр? Не позвать ли на помощь, мэм?
— Нет необходимости. Я сама о нём позабочусь.
Они укладывают юношу на мягкий диван. Его трясёт, но не потому, что в помещении прохладно, а из-за открывшейся ему правды о себе. Роберта накрывает его пледом и приказывает натопить в комнате, а сама присаживается рядом, словно мать, желающая приласкать больного ребёнка.
— С тобой связаны великие планы, Кэм. Но тебе пока ни о чём не стоит волноваться. Всё, что тебе нужно делать сейчас — это наращивать свой изумительный потенциал, связывать вместе все те части твоего разума, которые пока что ускользают от тебя, учить каждую часть твоего тела звучать в лад с другими, словно инструменты в оркестре. Ты — дирижёр этого живого оркестра, и великая музыка, которую ты создашь, будет изумительна!
— А если этого не случится? — шепчет он.
Роберта наклоняется над ним, нежно целует в лоб.
— Такой вариант не рассматривается.
------------
РЕКЛАМА
«Я потерял работу. Начали накапливаться счета и долги, и я не знал, что мне делать. Я не видел способа обеспечить свою семью. Я даже подумывал, а не отправиться ли мне в какое-нибудь нелегальное заготовительное учреждение и не отдать ли себя на расплетение, чтобы моей семье было на что жить. Но чёрный рынок пугал меня.
|
|
|
