 |
Разговорный жестовый язык глухих как пример знаковой системы, замещающей естественный язык
|
|
|
|
Несомненно, что не все наше мышление вербально. Бесспорно тем не менее следующее. Чтобы интеллект ребенка мог нормально развиваться, ребенок должен вовремя и нормально овладевать речью. Известны многочисленные наблюдения над лицами с нарушением привычной схемы процесса овладения языком, которые тем не менее обладают незаурядными (притом весьма своеобразными) интеллектуальными навыками. Но и эти наблюдения подтверждают: полноценное формирование интеллекта возможно лишь на базе какой–либо достаточно развитой знаковой системы.
Наиболее выразительным примером знаковой системы, замещающей естественный язык, может служить жестовый язык, с помощью которого общаются глухие. Как известно, обычным языком общения в коллективе глухих является так называемый разговорный жестовый язык (сокращенно — РЖЯ). Важно, что РЖЯ складывается только в коллективе глухих индивидов. Если глухой ребенок рождается в семье глухих, то он овладевает РЖЯ точно так же, как любой ребенок овладевает родным языком. Если же, напротив, родители глухого ребенка — слышащие, то это порождает неразрешимую проблему. РЖЯ не может сформироваться в такой семье, подобно тому как, живя в русскоговорящей (соответственно — англоговорящей и т. п.) среде, нельзя научиться как родному никакому другому языку, кроме русского (английского и т. п.).
Представление о том, что глухой ребенок сам может научиться РЖЯ просто потому, что иначе он не может выжить, совершенно иллюзорно. Да, оставаясь в среде слышащих, глухой ребенок по необходимости будет пользоваться жестами. Но это лишь самые элементарные дейктические (указательные) жесты, и не более того. Как результат отстает и умственное развитие такого ребенка: ведь его интеллект лишен естественной знаковой поддержки, знакового опосредования, без которого не могут развиваться когнитивные процессы.
|
|
|
Глухой ребенок воспринимает написанные слова, которые он видит, например, на вывесках, как набор непонятных крючков. Поскольку он не слышит звуков, то с ним не может произойти ничего похожего на тот инсайт, благодаря которому слышащие дети "сами" научаются читать.
Подчеркнем, что в норме, когда мы говорим о том, что ребенок научился читать "сам", имеется в виду следующая ситуация. Ребенок воспринимает написанное слово как целостный образ, чаще всего соотнесенный с такими же "образами", многократно виденными им ранее — на вывесках магазинов, рекламных щитах и плакатах и, конечно, в качестве подписей под картинками в книжках. По существу, эта способность видеть слово как "целое" и положена в основу так называемой методики "глобального чтения". В соответствии с этой методикой ребенка не учат читать "по слогам", а предлагают запомнить графический "образ слова" через соотнесение с соответствующим изображением, как правило, выполненным с достаточным приближением к реальному объекту. Кстати говоря, методика "глобального чтения" вовсе не новинка; ее применял еще известный бельгийский педагог О. Декроли (1871–1932).
Естественный для нормы путь овладения механизмами знакового опосредования закрыт для глухого ребенка, если он окружен слышащими. Картина меняется только тогда, когда выросший в семье слышащих глухой ребенок попадает в специальное учреждение, например в детский сад для глухих детей. Часть его сверстников — дети глухих родителей, которые изначально общаются между собой на РЖЯ — ведь он для них является родным языком. Включаясь в общий процесс коммуникации, глухой ребенок овладевает РЖЯ как знаковой системой, опосредующей все познавательные процессы. У нас это впервые показала известный специалист по жестовой речи Г. Л. Зайцева (Зайцева, 1991).
|
|
|
Этот "родной" для глухих детей разговорный жестовый язык логично в дальнейшем использовать для педагогических целей как знаковую систему, замещающую естественный язык.
Известно, что глухие индивиды в любом социуме образуют относительно замкнутую страту. Эта страта в известных пределах "обеспечивает" коммуникацию между своими представителями как бы собственными усилиями — точнее говоря, изнутри. Это произошло в силу исторически сложившихся причин и сегодня является уже стойкой традицией. Поэтому РЖЯ функционирует как самосовершенствующаяся система знаковой поддержки: с появлением новых реалий в нем по необходимости создаются новые жесты аналогично тому, как в обычном языке появляются новые слова.
Конечно, РЖЯ, как и русская разговорная речь, обслуживает прежде всего круг повседневных ситуаций. Это именно язык неформальной, непринужденной коммуникации, где смысл жестов поддержан наличным общим контекстом, а также интенсивной мимикой.
Итак, мышление глухого индивида развивается по мере того, как он овладевает жестовым языком и навыками передачи мыслей на жестовом языке. Конечно, глухой ребенок отстает в развитии по сравнению со своими слышащими сверстниками — все–таки за пределами специального детского сада или семьи (если он родился в семье глухих) его окружает мир звучащей речи, которую он не воспринимает. Глухой ребенок неизбежно живет в ситуации постоянного дефицита информации. Но между задержками в темпе умственного развития и качественной недоразвитостью мышления — разница принципиальная.
Так, чтобы научиться читать, глухому ребенку нужно намного больше времени и усилий, чем слышащему. Ему нужна и несравненно более сильная мотивация, чтобы не падать духом при неудачах. Уместна следующая аналогия: каждый ребенок в принципе может научиться хорошо плавать, или хорошо ходить на лыжах, или ездить на лошади, если его вовремя научить. Поэтому так естественно учатся плавать те, чье детство прошло в приморской местности, так быстро бегают на лыжах маленькие северяне и так лихо ездят на лошадях дети, выросшие в степи.
|
|
|
В реальной жизни далеко не всегда глухой ребенок имеет возможность затратить на обучение чтению столько времени и сил, сколько ему в действительности нужно, чтобы стать вровень со слышащим. Даже в тех классах специализированных школ, где учеников не так много, учитель не в силах обеспечить каждому глухому ребенку нужное ему внимание и поддержку. Поэтому у глухих детей возникает подсознательная тенденция компенсировать свои неудачи в сфере, где им заведомо очень трудно, за счет тех видов деятельности, где между глухим и слышащим нет особой разницы, — это может быть ручной труд, рисование, спорт и т. п.
Социальная адаптация, как известно, может быть достигнута весьма разными способами. Как показывают современные исследования, мышление социально адаптированных глухих, включенных в системы социальной коммуникации, не обнаруживает никакой недостаточности, или, как принято выражаться, дефицитарности. Это, по существу, означает, что РЖЯ в должной мере обеспечивает знаковую поддержку для развития интеллекта глухого индивида.
Но откуда взялось длительно бытовавшее в литературе мнение о том, что мышление глухих сугубо конкретно, что им трудно формировать обобщающие понятия и абстрактные отношения? Это представление, как можно полагать, основывалось на двух источниках:
• а) наблюдениях над тем, как глухие овладевают словесной речью и какие трудности они при этом испытывают;
• б) неправильном взгляде на специфику жестового языка с точки зрения его функций: жестовый язык сравнивали с кодифицированным литературным языком, тогда как следовало бы его сравнивать прежде всего с системой разговорной речи (отсылаем читателя к обсуждению проблем разговорной речи на с. 126 и 207).
Жестовый язык глухих вовсе не кинетическая копия естественного языка. Это знаковая система со своими законами: у нее есть черты, свойственные любой коммуникативной системе, — своего рода "коммуникативные универсалии" и есть черты специфические. Интерпретируя ошибки глухих, забывают, что овладение обычной речью для глухого — задача несравненно более сложная, чем овладение неродным языком для слышащего. И если жестовый язык — символическая система, адекватно обслуживающая потребности социальной коммуникации в коллективах глухих индивидов, то более естественно искать различия не в возможностях передать, например, достаточно высокий уровень обобщения, а, скорее, в используемых для этой цели средствах.
|
|
|
Но такие средства различны и в разных естественных языках. Нас, например, не удивляет, что в английском языке, в отличие от русского, есть обобщающее слово tableware, которое по–русски значит "все, что требуется для того, чтобы накрыть на стол: тарелки, вилки, ложки, ножи, чашки, блюдца и проч.". Или то, что английское pets по–русски переводится только описательно — "животные, которых держат дома для удовольствия".
Как известно, любой язык адекватен требованиям той культуры, которую он обслуживает. Это справедливо и для РЖЯ. Примерами могут служить данные экспериментов, где изучалось, как в жестовом языке передаются обобщенные понятия и абстрактные отношения. В РЖЯ имеется достаточно развитая система передачи соответствующих смыслов. Так, американские исследователи Ньюпорт и Беллуджи показали, что хотя в жестовом языке американских глухих (American Sign Language, сокращенно — ASL) нет отдельных жестов, передающих смыслы "мебель", "украшения", "фрукты", "инструменты", но имеется стандартный способ передачи этих смыслов. Это наборы жестов, которые образуют, по сути, грамматикализованные сочетания.
Если мы условно обозначим отдельный жест через обычное слово, а последовательность жестов запишем через знак "+", обозначив границы жестового высказывания "марровскими" кавычками, то получится следующее:
• общее понятие "инструменты": "молоток + отвертка + гаечный ключ";
• общее понятие "украшения": "кольцо + браслет + бусы".
Грамматикализация этих сочетаний жестов проявляется в следующем: для обобщения используются именно данные жесты, притом всегда в фиксированном порядке; к тому же темп исполнения каждого из них ускорен. Самое любопытное, что от информантов получены высказывания, которые показывают, что приведенные жестовые структуры мыслятся именно как эквивалент общего понятия, а не как перечисление объектов, стоящих за жестами, использованными в данной последовательности.
В качестве подтверждения Ньюпорт и Беллуджи приводят, например, такое высказывание на ASL (я привожу русские словесные эквиваленты):
|
|
|
• "Я + купить + новое + молоток + отвертка + гаечный ключ + отвертка + нет", что означает: Я купил себе новый набор инструментов, но без отвертки; или:
• "Дом + пожар + потерять + все + стул + стол + кровать + разное + кровать + целая ", что означает: У меня сгорел дом со всей мебелью, кроме кровати; или же:
• "Я + любить + кольцо + браслет + бусы + разное + браслет + нет", что означает: Я люблю всякие украшения, но не люблю браслетов.
В приведенных примерах жесты "отвертка", "кровать", "браслет", входящие в состав жестовой структуры, и те же жесты, завершающие структуру и сопровождаемые отрицанием, — это семантически разные единицы. Описанный способ выражения обобщающих понятий является в жестовом языке регулярным и продуктивным. Это естественно: регулярность и продуктивность обязательно должны обнаруживаться в знаковой системе, если она претендует на то, чтобы обеспечивать поддержку мышления и быть средством передачи смысла.
Приведем еще один пример. К фундаментальным отношениям реального мира, отражаемым в нашем мышлении, несомненно, относятся сведения о взаимном расположении объектов в пространстве. Жестовый язык, как естественно было бы думать, должен обеспечивать адекватную передачу соответствующих смыслов. Интересно при этом было бы проследить всю коммуникативную цепочку, т. е. весь путь от замысла к жесту и от жеста к пониманию его смысла. Можно ли это наблюдать в эксперименте? Подчеркнем, что при такой постановке задачи (впрочем, как и в любом эксперименте, связанном с проблемой коммуникации смыслов) экспериментатор сталкивается с одной принципиальной трудностью. Как задать смысл, подлежащий передаче, "в чистом", т. е. не воплощенном ни в слове, ни в жесте, виде?
Один из распространенных способов задания смысла при изучении коммуникативных процессов состоит в том, чтобы предложить испытуемому–коммуникатору картинку с заданием описать ее на жестовом языке. По этому описанию другой испытуемый — получатель жестового сообщения должен выбрать такую же картинку среди набора разных. Однако угадать картинку можно и по какой–нибудь удачно подмеченной коммуникатором детали, не имеющей отношения к задаче эксперимента. Но ведь цель экспериментатора — понять, каким образом передаются с помощью жестового языка именно заданные смыслы и отношения между ними, а не в том, чтобы коммуникатор сумел найти такую деталь, которая подскажет получателю сообщения правильный выбор.
Остроумным выходом из положения является переход от статического способа задания смысла к динамическому, например, к использованию двух идентичных макетов реальных ситуаций (я кратко упоминала об этом подходе во вводной главе). Один из макетов — поле действия коммуникатора. Другой предназначен для реципиента, получателя сообщения. В эксперименте Г. Л. Зайцевой с указанной целью были использованы достаточно сложные конфигурации взаимного расположения предметов мебели и обихода в игрушечной комнате. Участники эксперимента были разделены непрозрачным экраном, и рассказать друг другу о том, как расположены предметы, они могли, только пользуясь жестами и мимикой. Оказалось, что реципиент достаточно точно воплотил на своем макете все сообщения о расположении предметов, полученные от коммуникатора. Надо отметить, что коммуникатор точно передал далеко не самые простые смыслы (например, в комнате был стол, покрытый скатертью, а на столе была вазочка с цветами; у кровати на полу был коврик, на нем стояли тапочки и т. д.).
Разговорная жестовая речь, таким образом, обеспечивает полноценную передачу достаточно сложных смыслов в контекстно–обусловленной ситуации.
|
|
|
