Глава II. Приходы и приходские священники 4 глава

В Парижском университете существовал еще один трудно искоренимый источник аморальности — мирская прислуга, servientes, состоящая на службе у студентов. В некоторой степени она пользовалась привилегиями своих хозяев. Этот низший персонал состоял по большей части из негодяев, жертвами которых часто становились сами студенты. Доминиканец Этьен де Бурбон, преподававший в Париже в последние годы правления Филиппа Августа, отчитываясь перед епископом за свою молодежь, прямо утверждает, что слуги школяров (garçons) «почти все воры». Когда эта прислуга отправлялась на рынок или к перекупщикам с деньгами своих хозяев, то находила способ заработать «от 75 до 100 на каждые 400 монет» на своих покупках.

В этих условиях понятны частые обращения студентов к родительскому кошельку, и у большей части школярских писем, сохранившихся в формулярах XII и XIII вв., иной цели нет. Я позаимствовал у Леопольда Делиля перевод послания, направленного в конце XII в. двумя орлеанскими студентами своему благородному семейству. Можно подумать, что оно написано вчера и пришло из Латинского квартала.

Нашим дорогим и почитаемым родителям с сыновним приветом и почтением. Извольте знать, что, благодаря Богу, мы пребываем в добром здравии в городе Орлеане и посвящаем себя полностью учебе, памятуя, что Катон сказал: «Весьма похвально кое-что знать». Мы живем в добром и красивом доме, отделенном от школы и рынка одной стеной, так что можем ежедневно посещать занятия, не промочив ног. У нас также хорошие товарищи, уже преуспевшие в науках и весьма достойные во всех отношениях. Мы этому весьма рады, ибо псалмопевец говорит: «Cum sancto sanctus erit». Но, дабы нехватка средств не поставила под угрозу результаты, на которые мы рассчитываем, мы полагаем, что должны воззвать к вашей отеческой нежности и просить вас прислать нам с подателем сего немного денег, чтобы купить пергамента, чернил, чернильницу и прочие нужные нам предметы. Вы не оставите нас в затруднительном положении и постараетесь, чтобы мы достойно завершили наше обучение, дабы иметь возможность с честью возвратиться в свой край. Податель сего может также забрать башмаки и штаны, которые вы собирались нам послать. А вы бы смогли сообщить нам таким путем свои новости.

Общественное мнение не всегда делало различие между добронравными студентами и мерзким разношерстным сбродом слуг, использовавших в своих целях молодежь. У проповедников времен Филиппа Августа нет снисходительности к парижским школярам — правда, в основном это канцлеры собора Богоматери, исконные враги университета. Петр Коместор упрекает школяров в том, что они слишком любят вино и хороший стол: «В питии и еде они не имеют себе равных; они ненасытны за столом, но не благочестивы на мессе. Они зевают за работой, на празднике же не боятся никого. Они гнушаются размышлениями над священными книгами, но любят смотреть, как пенится вино в их стакане, и пьют его безудержно».

В этом профессора и сами не всегда подавали добрый пример. Петр Блуаский в одном из своих писем строго отчитывает одного магистра искусств, ставшего, говорит он, «первейшей крепости диалектиком и законченным пьяницей (egregium potatorem)»; он пытается, используя тексты Священного Писания, отвратить его от привычки пить. Петр Пуатевинский, другой канцлер, особо напирает на испорченность нравов: «Какой стыд! Наши школяры живут в такой мерзости, о которой никто из них в своей стране, среди своих близких, не осмелился бы даже заикнуться. Они проматывают с куртизанками богатства Христа. Их поведение, помимо того что внушает ненависть к Церкви, является позором для магистров и учеников, скандалом для мирян, бесчестьем для их нации и оскорблением самому Создателю».

Канцлер Превотен Кремонский более конкретен в своих сетованиях. Он рисует нам школяра, бегущего ночью по улицам Парижа, вышибающего двери горожан и наполняющего залы суда шумом скандалов. «Целый день приходят свидетельствующие против него проститутки (meretriculae), которые жалуются на то, что были избиты, их одежда разорвана в клочья, а волосы вырваны».

Дух непоседливости и воинственности! но ведь это все тот же университет. Проповедник сравнивает профессоров с их схоластическими спорами с нахохлившимися петухами, вечно готовыми к бою. И ученики подражают учителям, за единственным исключением — они переходят к драке немедленно. У Оро (Haureau) в отрывке из неизданной проповеди есть следующие слова, произнесенные Филиппом Августом, когда ему стали рассказывать о драчливых школярах: «Они похрабрее рыцарей, — сказал король — вооруженные рыцари колеблются начинать борьбу. Клирики же, у коих нет ни кольчуги, ни шлема, а лишь тонзура на голове, бросаются друг на друга, играя ножом; великое безрассудство с их стороны и великая опасность!»

Внешняя история Парижского университета и впрямь открывается битвой. В 1192 г. студенты затеяли ссору с крестьянами аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Последние жили на пустырях, простиравшихся южнее и западнее монастыря — то ли малого Пре-о-Клер, где ныне улицы Сен-Жак, Бонапарта, Сены и Изящных искусств, то ли, скорее, большого Пре-о-Клер, который начинался на улице Сен-Бенуа. Это широкое пространство, куда школяры ходили резвиться, было предметом бесконечных споров между университетом и аббатством. В потасовке 1192 г. один студент был убит. Убийство клирика мирянами, тем более вилланами, не могло остаться безнаказанным. Студенты жалуются в Рим. Аббату Сен-Жермен-де-Пре, сильно скомпрометированному, пришлось доказывать свою непричастность епископу Реймсскому и собравшемуся университету и разрушить лачуги сбежавших убийц. Это возмещение в какой-то степени удовлетворило римскую курию. Этьен де Турне постарался доказать легату Папы, кардиналу Октавиану, что аббат не был соучастником.

Папой был Целестин III, автор первой привилегии, которая была дарована Парижскому университету. Буллой, адресованной епископу Парижскому между 1191 и 1198 гг., он постановил, чтобы все клирики, живущие в этом большом городе, имели право прибегать к церковному правосудию. Он напоминает, что у духовенства есть свои судьи и к клирикам неприменимо обычное законодательство. Слова «школяры» (scolares) в булле нет — речь идет только о «клириках», но по смыслу и важности папское послание явно имеет в виду огромное число духовных лиц, привлекавшихся в Париж школами.

В 1200 г. начался второй этап в истории университетской корпорации и одновременно новая битва. На сей раз идет речь о бурной драке между студентами и парижскими горожанами, поддержанными королевским прево, так сказать, городской полицией.

Тогда в Париже учился один клирик из знатной немецкой семьи, предназначенный для службы в Льежской епархии. Его слуга, придя в таверну купить вина, поссорился с трактирщиком: его поколотили и разбили ему голову. Взбешенные немецкие студенты вступились за своего соотечественника. Они захватывают заведение и избивают трактирщика до полусмерти. Среди парижских горожан начинается сильное волнение — несомненно, они не в первый раз пытались жаловаться на школяров. Прево Филиппа Августа по имени Тома, сопровождаемый вооруженными горожанами, вторгся в жилище немецких студентов, дабы задержать виновных, оказавших сопротивление. У полиции, как это часто случается, рука тяжелая. Пятеро университетских школяров убиты. Магистры и студенты тут же принесли жалобу французскому королю. Если убийц не накажут, они прекратят занятия и покинут Париж.

Забастовка профессоров, приостановка занятий! Даже сегодня эксцесс оказался бы серьезным; во времена же Филиппа Августа дело выглядело публичным скандалом, почти оскорблением религии. Значение Парижского университета как источника пополнения рядов духовенства было таково, что прекращение занятий было равноценно внезапной приостановке всей церковной жизни Европы. И король Франции сделал все, что от него потребовали. Парижский прево был брошен в темницу со всеми своими соучастниками, которых удалось найти. Поскольку некоторые убийцы бежали, Филипп велел разрушить их дома и вырубить виноградники. Немного позднее школяры просили освободить прево и других задержанных, осужденных на вечное заточение, при условии передачи им виновных. Их бы подвергли в школе бичеванию, а потом отпустили. Но Филипп Август отказал, сказав, что его честь не позволит, чтобы слуг короля наказывал кто-то, кроме него самого. Прево долго оставался в королевской тюрьме. Под конец он попытался бежать по веревке через стену, но веревка оборвалась, и он, упав с большой высоты, разбился.

Для людей университета было важно любой ценой заставить светскую власть признать свое положение привилегированных клириков, подсудных только своим трибуналам, и больше не иметь отношений с королевскими стражниками. В 1200 г. Филипп Август полностью удовлетворил их требования. Прево Парижа может арестовать школяра только на месте преступления; при задержании он не должен с ним грубо обращаться, разве что виновный окажет сопротивление. И он задержит его лишь затем, чтобы немедленно передать церковному правосудию. Если судьи в момент задержания нет, нарушителя будут стеречь, покуда не переведут в дом другого школяра. Глава или ректор университета (capitale Parisiensium scolarium) ни под каким предлогом не может задерживаться королевскими стражниками. Одни только церковные судьи имеют право посадить его под арест. Даже у помощников или слуг-мирян школяров есть своя привилегия! Люди короля могут схватить их только на месте явного преступления. Однако следует также защитить студентов и от произвола парижских горожан. Последние должны поклясться, что, если увидят, как мирянин издевается над школяром, то не колеблясь засвидетельствуют это перед судьями. Ежели на школяра нападут миряне с оружием в руках, с палками или камнями, свидетели инцидента должны схватить нападающих и передать их королевским стражникам. И последний пункт. Парижский прево, находящийся при исполнении обязанностей, и горожане Парижа должны принести клятву в присутствии университета, что будут добросовестно соблюдать статьи этой привилегии. В будущем всякий прево при вступлении в должность будет приносить ту же клятву.

Таков этот знаменитый ордонанс, рассматриваемый, и не без основания, как хартия начала университетских свобод. Привилегия значительная, ибо она изымала университет из гражданской юрисдикции, объявляла его неприкосновенным и священным для королевских представителей и подчиняла церковным судьям, весьма снисходительным к духовенству. Она на века утверждала независимость, а впоследствии — процветание великой интернациональной корпорации; но, гарантируя школярам почти полную безнаказанность, она имела своим следствием серию бесчисленных баталий, которыми наполнена их история. Впрочем, хартия Филиппа Августа не является, как иногда говорят, конститутивным указом для университета; она не содержит никаких мер. В ней университет появляется как уже оформившаяся корпорация, имеющая даже главу, обозначенного неопределенным термином capitale. Кто этот глава? Глава факультета искусств, «актер», который станет к концу XIII в. представителем университета? Ничто не дает основания для подобного утверждения. Наконец, признаем, что, делая школяров и магистров подсудными исключительно церковным трибуналам, Филипп Август не вводил ничего нового. Он просто санкционировал объявленное несколькими годами ранее папой Целестином III приравнивание университетских людей к духовенству.

Но всегда ли было возможно целиком и полностью приравнять студента к клирику? Вопрос был поднят в 1208 г., когда легат Иннокентия III кардинал Гуала заставил духовенство Парижского диоцеза принять указ, направленный на исправление нравов. Самым суровым наказаниям подвергали клириков, которые не носили тонзуру и одеяние своего сословия, а также тех, кто продавал таинства, занимался торговлей, жил с женщинами. Должно ли проявлять подобную строгость к магистрам и студентам университета? Кардинал рассудил, что это затруднительно, ибо он посчитал своим долгом завершить указ статьей, касающейся исключительно школяров. Школяры-правонарушители не могут, как прочие клирики, подлежать немедленному отлучению. Для начала профессора предупредят их всех вместе и пригрозят анафемой. Если же они будут упорствовать в своих проступках, университетская власть в присутствии всей школы их снова предупредит, но на этот раз индивидуально и поименно. В случае продолжающихся бесчинств они будут выданы канцлеру собора Богоматери для отлучения и останутся отлучены, покуда не получат прощения от епископа или, в его отсутствие, от аббата Сен-Виктора.

Именно папство делает для школяров подобное дисциплинарное предписание, единолично распоряжаясь привилегированным сословием. В 1207 г. Иннокентий III, найдя чрезмерным число профессоров теологии, единовластно свел его к восьми. Двумя годами позднее он позволил университету реформироваться самому. Некоторые молодые доктора искусств не боялись нарушать полученные предписания. Их упрекали в малопристойном внешнем виде, в несохранении традиционного порядка на уроках и диспутах, в абсолютном пренебрежении к обязательному присутствию на похоронах собратьев. Корпорация избрала восемь присяжных с поручением выработать нормы поведения, обязательные для всех магистров. Только один среди них отказался покориться и принести клятву. Его вывели из состава профессоров. Немного позднее он смирился, принес повинную и попросил о восстановлении. Но понадобилась булла Иннокентия III (1208–1209 гг.), чтобы позволить ему вернуться в сообщество. По столь активному вмешательству папской власти в мельчайшие детали университетской жизни можно судить о той роли, которую оно брало на себя в сложных обстоятельствах. Рим — могущественный покровитель, к которому прежде всего прибегают магистры и студенты, когда моральные и материальные интересы корпорации оказываются в опасности.

В 1210 г. Парижский университет пережил один из самых серьезных кризисов. То, чего опасались подозрительные умы и противники научного прогресса, произошло. Под сенью монастыря Богоматери в университет постепенно просочилась ересь. Магистр искусств, ставший теологом, Амальрик Венский, или Шартрский, открыто поучал, что каждый христианин есть частица Христа, а следовательно — часть Божества, и доходил до крайности в своем пантеизме. Теологи, верные ортодоксальному учению, взволновались. Амальрик, подвергшийся нападкам и осужденный всеми своими коллегами, по требованию университета, пожаловавшегося в Рим, вынужден был поехать объясняться с Папой. Иннокентий III, услыхав изложение его доктрины и противного мнения, которого придерживались посланники университета, в свою очередь осудил еретика. Последний возвращается в Париж, и там перед собравшимся университетом его принуждают отречься. Заболев от огорчения и унижения, он вскоре умер, внешне примирившись с Церковью. Но его идеи пережили его самого.

Пантеизм Амальрика Шартрского, распространяемый и развиваемый его учениками, положил начало новой религии, религии Святого Духа. Ветхий Завет был вытеснен Новым; но и время последнего миновало, и начинается воцарение Духа. Поскольку каждый христианин есть воплощение Святого Духа, частица Бога, таинства становятся не нужны, ибо достаточно милости Святого Духа, чтобы спасти весь мир. У этой доктрины, зародившейся в университетских теологических штудиях, были свои апостолы и мученики — университетские преподаватели. Ловкий маневр епископа Парижского и канцлера Филиппа Августа, брата Герена, привел к разоблачению этих сект. В них почти все были магистрами, студентами теологии, дьяконами или священниками. Одному из них, Давиду Динанскому, составившему учебник доктрины, удалось вовремя бежать. Другие же были схвачены и предстали перед судом на Парижском соборе под председательством Пьера де Корбея, архиепископа Сансского. У нас есть текст постановления, вынесенного собором 1210 г. Было решено вырыть и выбросить с церковного кладбища тело магистра Амальрика, основоположника ереси, а память о нем уничтожить во всех приходах провинции. Из задержанных сектантов одни будут отрешены от должности и переданы в руки светских властей, двенадцать из них сожгут 20 декабря на равнине Шампо, прочие будут осуждены на пожизненное заточение. Пощадили только женщин и простолюдинов — убогие души, виновные лишь в том, что попали под влияние теологов. Наказание распространилось и на книги. Записки магистра Давида Динанского были публично сожжены. От инцидента пострадал даже Аристотель — в школах университета было запрещено под страхом отлучения изучать его естественную философию и комментарии к ней Аверроэса. Наконец, собор постановил считать еретиками всех, у кого обнаружат «Символ веры» и «Отче наш» в переводе на французский язык.

Это наказание было полным разгромом и грубым предостережением рождающемуся университету. В средние века свобода преподавания, столь громко провозглашенная Папами, не являлась свободой вероисповедания в целом. Она заканчивалась на границе ортодоксии. Можно было открывать школы и широко дискутировать о различных вещах, но нельзя было публично касаться догмы; и нетерпимость шла здесь не только сверху, со стороны церковных властей. Сами профессора сторонились излишне храброго коллеги и требовали, чтобы он отрекся от своих убеждений. Они доносили на него не парижскому епископу (поскольку очень боялись, как бы епархия, местная власть, не вмешалась в их дела), но прямо Папе, к независимому суду которого обращались, когда речь шла о доктрине Церкви.

Именно к Папе они снова обратятся в 1212 г., когда произойдет первый известный нам эпизод длительной и яростной борьбы, которая велась в течение XIII в. между Парижским университетом и его непосредственным главой, канцлером собора Богоматери.

Эту должность занимал один из первых чинов капитула, обычно — известный теолог, уважаемый духовный писатель или проповедник. Его значимость зиждилась на двойственной функции: с одной стороны, он составлял, скреплял печатью и рассылал акты, издающиеся парижской епархией; с другой — представлял епископа в качестве куратора всего епархиального ведомства образования, следящего за школами и жалующего право обучать. Когда университет встал на ноги, канцлер естественным образом оказался во главе его; он продолжал осуществлять над корпорацией магистров и студентов дисциплинарную и юридическую власть, которой обладал во всех школах диоцеза.

Одного этого факта достаточно, чтобы объяснить неизбежность конфликта. Университет, рассчитывая, как все могущественные институты, на самоуправление, не мог договориться с должностным лицом, власть которого проистекала не от него. Чуждый корпорации, его не избиравшей, канцлер тем не менее претендовал по своей должности на руководство и контроль за университетскими делами, на повседневное вмешательство в его внутреннюю жизнь. Сегодня идея государственных интересов и потребностей навязывается всем частным лицам; но у университетских преподавателей средневековья этой идеи не было; они понимали только привилегию, жестко заботились лишь об интересах и развитии своего сообщества. Наконец, они чувствовали поддержку главы вселенской Церкви. Все шло к тому, чтобы началась борьба против канцлера.

В 1211 г. место канцлера занял Жан де Шандель, преемник теолога Превотена Кремонского, но человек гораздо более известный. Если верить магистрам и студентам, этот сановник был во всем неправ по отношению к ним. Он требовал от кандидатов на профессорство клятвы верности и повиновения, иногда даже заставлял платить за разрешение начать обучение. Когда кто-либо из университета совершал проступок, канцлер тут же арестовывал его, даже в случае, когда виновный и не думал спасаться от приговора бегством, в то время как было бы достаточно взять его на поруки. За освобождение людей канцлер требовал уплаты некоей суммы, которую употреблял на личные нужды, так что сей поборник справедливости, как представляется, свирепствовал не столько из любви к правосудию, сколько из желания извлечь для себя доход. Эту жалобу довели до сведения Иннокентия III. «В мое время, — воскликнул Папа, — когда я учился в Париже, я никогда не видывал, чтобы со школярами обходились подобным образом». Он немедленно приказал канцлеру изменить свое поведение и поручил не парижскому епископу, а главе соседнего диоцеза, епископу Труа, вызывать его, несмотря ни на какие отговорки, на церковный суд в случае, если тот будет продолжать бесчинства. Но епископу не пришлось прибегнуть к крайним мерам против Жана де Шанделя. Тот принял третейский суд и подчинился решению, вынесенному в августе 1213 г. судьями. Победа осталась за магистрами и студентами.

Канцлер не требовал больше ни клятвы, ни денег от соискателя лицензии. Ему запретили заключать под стражу клириков, за исключением случаев настоятельной необходимости. Во всех университетских тяжбах, где он является естественным судьей, он не должен ничего взимать: у него остается только право обязать обидчика возместить ущерб потерпевшей стороне. Все это станет неукоснительным правилом на будущее, но постановление содержит и временные статьи, относящиеся к самой персоне действующего канцлера. Право раздавать лицензии больше не будет зависеть от его прихоти. Он останется хозяином положения, выдавая ее тому, кому пожелает, но не сможет отказать претендентам, которых большинство профессоров теологии, права и медицины признают пригодным для обучения школяров. Что касается «артистов», то их способности станет оценивать комиссия из шести профессоров, обновляющаяся каждые шесть месяцев и назначаемая канцлером и факультетом. Если канцлер в представлении к назначению не посчитается с мнением профессоров, назначаемое лицо будет введено в должность лицензией парижского епископа. Тот же епископ в конечном счете решает спорный вопрос, должен или не должен канцлер заключать под стражу правонарушителей-школяров.

Мы видим, как здесь в первый раз конкретно упомянуто право епископа Парижа вмешиваться в организацию университета. Епископ Петр Немурский утвердил это решение третейского суда — первой битвы, проигранной канцлером. Но в сущности тот же удар поразил и епископскую власть, и епископ хорошо отдавал себе в этом отчет; именно поэтому в том же акте, где он фиксирует и признает действительным решение арбитров, он прибавляет такую дополнительную оговорку: «за исключением всех дел, относящихся к нашей юрисдикции и к власти Церкви». Формула такого рода в судопроизводстве высшего уровня позволяла при необходимости вернуться к предоставленному ранее пожалованию. Власть парижской кафедры было легко перепутать с властью канцлера парижской епископии.

Впрочем, в этом деле последнее слово осталось не за Петром Немурским. Папа знал о жалобе университета; он или его уполномоченный должны были положить конец инциденту. В ноябре 1213 г. представитель Иннокентия III, епископ Труа Эрве, в ратификационном послании объединил в единое целое все предшествующие документы: папскую буллу, епископскую хартию, содержащую решение суда, и согласие канцлера. Эта заключительная часть разбирательства хорошо показала, что Рим во всех делах, а особенно в делах университетских, был началом и концом, principium et finis.

В Париже, как и в Монпелье, первый статут об организации университетской корпорации тоже был делом представителя Святого престола — кардинала-легата.

Кардинал Робер де Курсон как президент регионального синода Парижа уже пытался в 1213 г. провести частичную реформу, когда запретил настоятелям приходов посещать школы для изучения светских наук. Если они с разрешения своего епископа и желают жить в Париже, то изучать смогут только теологию. Еще более строгий запрет касался монахов. Слишком уже много их торопилось покинуть свой монастырь, дабы посещать университетские занятия по медицине и гражданскому праву — двум наукам, которые позволяли, как они говорили, лучше ухаживать за своими больными братьями и с большей пользой заниматься мирскими делами своей конгрегации. Однако нельзя было допускать бесконечный рост числа клириков-школяров и вносить беспорядок в Церковь, предоставляя им досуг для студенческой жизни в Париже. Собор объявлял отлученными монахов, не возвратившихся по истечении двух месяцев в монастырь.

Это было только вступлением к гораздо более общему установлению, которое в августе 1215 г. властью главы римской Церкви становится законом университета. Это не стройная и полная конституция, не устав, органически предназначенный разрешить все вопросы, которые могло вызвать материальное, моральное и интеллектуальное состояние парижской школы, но серия статей, бессвязно и как бы случайно собранных. Трудно назвать что-либо более несогласованное по форме и более неполное по существу. Легат просто отмечает моменты, где опыт показал настоятельную необходимость реформы или твердого решения. Прежде всего он занимается набором профессоров, условиями их службы и утверждением главных привилегий корпорации. Но и таков, каков он есть, акт Робера де Курсона интересен тем, что проливает свет на университетские обычаи и злоупотребления, уже там происходившие.

Были установлены возрастные ограничения для обучения как теологии, так и свободным искусствам. Магистр теологии должен достичь тридцати пяти лет, иметь по меньшей мере десять лет общих штудий и пять лет теологических. Он обязан слыть человеком добропорядочной жизни и нравов, с проверенными способностями. Чтобы стать магистром искусств, надо было достигнуть хотя бы двадцати одного года, пройти шесть лет школьного обучения и обладать лицензией на условиях, установленных арбитражным судом 1213 г. С другой стороны, не дозволяется открывать курс просто ради удовольствия дать несколько уроков и затем исчезнуть: магистр обязуется обучать по крайней мере в течение двух лет.

Торжественные ассамблеи, а также получение студентами лицензий сопровождались кутежами, столь обильными и продолжительными, сколь и дорогостоящими. Как и все братства средневековья, университетское братство любило пировать. Кардинал категорически запрещает эти пирушки: nulla fiant convivia; самое большее, что он позволяет, это собирать маленькое общество друзей или товарищей. В сущности, он был не так уж и неправ, если вспомнить о количестве пространных писем и формуляров, показывающих, какие щедрые кровопускания родительскому кошельку делали студенты, дабы оплатить расходы по своему вступлению в преподавательскую должность. Профессор Буонкомпаньо оставил нам образчик письма, написанного из Болоньи одному отцу семейства, чтобы сообщить ему об успехах сына. Оно начинается в лирическом тоне, с цитатами из псалмов: «Воспойте же славу Господу! Пусть зазвучат виолы и кимвалы, ибо ваш сын выдержал торжественное испытание в присутствии огромного стечения профессоров и студентов. Он безошибочно ответил на все поставленные вопросы и заткнул рот всем оппонентам: никто не смог загнать его в угол. Кроме того, он устроил пиршество, которое запомнится; на него были приглашены и богатые, и бедные; это был невиданный пир. Наконец, он приступил к своим занятиям так, что заставил пустеть школы других, привлекая к своей кафедре множество слушателей».

В другом письме, в противоположность предыдущему, речь идет о незадачливом кандидате, которому не хватило денег: «Люди, приглашенные на его пиршество, так плохо поели, что даже не хотели пить. Он начал свои занятия с новичков и нанятых слушателей».

Запрет Робера де Курсона доказывает, что в Париже дела обстояли так же, как в Болонье, и обильным пиром по поводу получения лицензии наслаждались не меньше.

Если кардинал запрещает пирушки, он тем не менее допускает обычаи раздачи одежды и прочих предметов, имевший место по случаю избрания в должность. «Количество их можно было бы еще и увеличить, — говорит он, — особенно чтобы оделить бедных». Он хочет, чтобы студент, ставший магистром искусств, имел благопристойный внешний вид, соответствующий его духовному званию: он должен носить только круглую мантию темного цвета, ниспадающую до пят. Обязан он исполнять и другой долг приличия, от которого университетские преподаватели, как представляется, часто уклонялись — присутствие на похоронах членов корпорации. В случае смерти школяра за катафалком должна следовать половина профессоров факультета, к которому он принадлежал. Законодатель, учредивший подобный род процессии, потрудился оговорить, что присутствующие не могут уйти до конца церемонии. А если речь идет о похоронах профессора, то все коллеги должны присутствовать на бдении, которое происходит в церкви, до полуночи и даже позднее. В день погребения все занятия прерываются.

Две статьи конституции 1215 г. касаются положения студентов. «Следует, — говорит кардинал, — чтобы у каждого школяра был магистр, к которому он прикрепляется»; это направлено против толпы псевдостудентов, не посещающих занятия. Кроме того, «нужно, чтобы всякий магистр обладал юрисдикцией над своим студентом (forum sui scolaris habeat)» — свидетельство тесной связи, установленной тогда между профессором и его учениками. Он их начальник, их судья; он отвечает за их поведение с правом наказания — для них он одновременно и наставник, и должностное лицо. Эти правила, исходящие от папской власти, должны были включать статью, призванную защитить университетскую корпорацию от канцлера собора Богоматери и парижской епархии. Ни один лиценциат не имел права преподавать, если он дал денег канцлеру или другому церковному чину, или поклялся им в верности, или подчинился на каком-либо условии. У магистров и школяров есть право объединяться между собой или с другими, образовывая под присягой союзы (constitutions fide, vel репа, vel juramento vallatas) при строго определенных обстоятельствах: если кто-либо из университета был убит или ранен, подвергся грубому оскорблению, если ему отказали в правосудии, если речь идет о создании общества по погребению членов корпорации, если возникает необходимость изменить плату за жилье парижским горожанам и т.д. Последний пункт был поводом для частых споров. Парижские домовладельцы злоупотребляли трудностями, которые испытывали искавшие жилье студенты, поднимали плату за него сверх всякой меры и вообще выражали всяческое недоверие по отношению к жильцам: «Я снял удобную квартиру, — пишет Иоанн Солсберийский, — но, прежде чем в нее войти, мне пришлось отдать почти 12 ливров, и я не мог вселиться, пока не заплатил за год вперед».

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: