Книга первая В ПОИСКАХ ДЕДА

НОРМАН МЕЙЛЕР

ЛЕСНОЙ ЗАМОК

 

Посвящается моим внукам Валентине Колорадо, Алехандро Колорадо,

Антонии Колорадо, Изабелле Мошен, Кристине Мари Настази, Каллэну Мейлеру, Теодору Мейлеру, Наташе Ланкастер, Мэтти Джеймсу Мейлеру, Сайрусу Фосу Мейлеру, моей внучатой племяннице Иден Ривер Элсон, а также моим крестникам Доминик Малакэ, Киттридж Фишер, Клею Фишеру, Себастьяну Росталу и Джулиану Росталу

 

Книга первая В ПОИСКАХ ДЕДА

 

 

1

 

Можете называть меня Д. Т. Это сокращение от немецкого имени Дитер, а сейчас я в Америке, и в этой странной стране Д. Т. будет в самый раз. И поскольку у меня иссякло терпение, потому что время я здесь убиваю совершенно бесцельно, то пора возроптать. Не оттого ли я и пишу эту книгу? Ведь мы когда-то дали клятву молчать. Как-никак я служил в беспримерно секретном отделе разведки. Он входил в состав СС и имел спецификацию «Особый отдел IV-2a», мы были напрямую подчинены самому Генриху Гиммлеру. В нынешние времена этот человек слывет чудовищем, и я не собираюсь становиться его адвокатом: он ведь и впрямь оказался чудовищем, каких еще поискать.

Так или иначе, Гиммлер очень своеобразно мыслил, и одна из его идей подвигла меня в конце концов заняться литературным творчеством, а занятия эти, смею вас заверить, будут далеко не банальными.

 

2

 

Членов нашей элитной группы Гиммлер принимал в небольшом лекционном зале со стенами, обшитыми темными ореховыми панелями, и зал этот был рассчитан всего на двадцать мест: четыре ряда по пять стульев в каждом. Однако я не намерен докучать читателю такими деталями. Куда интереснее нетривиальные концепции, которых придерживался Гиммлер. Именно они и заставили меня усесться за написание мемуаров, которые просто обречены на то, чтобы вызвать переполох в обществе. Я прекрасно понимаю, что выхожу под парусом в бурное море, потому что мне предстоит искоренить великое множество предрассудков. При одной мысли об этом я испытываю нечто вроде раздвоения личности. Как офицерам разведки нам сплошь и рядом приходилось самым тщательным образом скрывать от стороннего взгляда собственные находки. Техника утаивания сама по себе стала своего рода искусством, но в ходе дальнейшего повествования я вынужден пренебречь подобными навыками.

И хватит об этом! Позвольте представить вам Генриха Гиммлера. Тебе, читатель, придется сейчас не просто. Этот человек, которого за глаза все называли Хайни, превратился к 1938 году в одного из четырех главных руководителей всей Германии. Однако его излюбленным коньком и тайной интеллектуальной страстью так и осталось изучение всего так или иначе связанного с кровосмешением. Этим — и едва ли не им одним — и занимался наш засекреченный элитный отдел, и открытия наши мы обсуждали исключительно в узком кругу. Инцест, как постулировал Хайни, является неотъемлемым атрибутом жизни низших слоев населения в патриархальном обществе по всей земле. Даже у нас в Германии крестьянство на регулярной основе практиковало кровосмешение вплоть до самого конца девятнадцатого столетия.

«Как правило, образованные люди предпочитают об этом помалкивать, — говорил Гиммлер. — В конце концов, ситуация не поддается исправлению. Да и кому придет в голову унижать и без того обездоленных людей, официально доказывая их инцестуальное происхождение? Нет, в цивилизованном обществе любой формации такую грязь предпочитают не выметать из-под ковра».

Что, безусловно, справедливо по отношению к официальным властителям во всем мире, за исключением, правда, самого Генриха Гиммлера. У него имелись на этот счет экстраординарные идеи. Я вынужден повторить, что для человека с невыразительным и практически лишенным подбородка лицом он был феноменально умен и фантастически глуп одновременно, и эта смесь сама по себе производила пугающее впечатление. Например, он объявил себя язычником. Он утверждал (скорее, даже проповедовал), что обращение в язычество гарантирует человечеству куда более здоровое будущее. Потому что каждому тогда откроется доступ к считающимся ныне неприемлемыми наслаждениям. Правда, никому из нас не удавалось представить себе оргию плоти, настолько захватывающую и всепоглощающую, чтобы какая-нибудь из ее участниц нашла в себе смелость совокупиться с Генрихом Гиммлером. Нет и еще раз нет, даже войдя во вкус экстремального экспериментаторства!… Потому что перед ее взором мелькало бы его лицо, ничуть не изменившееся с тех пор, как он подпирал задом стенку на школьном балу, долговязый тощий очкарик (однако с пивным животиком), эмоционально фрустрированный и физически неадекватный. Подпирать задом стенку на протяжении всего бала — он был обречен на это навеки.

Но с годами Гиммлер проникся одержимостью вещами и мыслями, о которых не решался заговорить вслух никто другой (а как, спрошу я вас, сделать первый шаг в неизведанное, не сформулировав цель заранее?). Особенно интересовали его умственно недоразвитые. Почему? Потому что Гиммлер придерживался теории, согласно которой лучшие человеческие качества вплотную смыкаются или, как минимум, тесно граничат с худшими. Исходя из этого, он предположил, что одаренные дети, рождающиеся и вырастающие в бедных, ничем не примечательных семьях, непременно должны быть плодами кровосмешения. Инцестуариями, как это следовало бы сформулировать, или (согласно отчеканенному им термину) инцестуарийцами. Немецкое слово Blutschande (кровосмешение, буквально — позор крови) ему не нравилось, равно как и более политкорректное словосочетание Dramatik des Blutes (драма крови).

Никто из нас не чувствовал себя достаточно компетентным, чтобы поставить эту теорию под сомнение. Едва ли не с момента учреждения С С Гиммлер осознал, что одной из первоочередных нужд новой службы является организация особых исследовательских групп. В обязанность нам вменялось изучение самых фундаментальных вещей на свете. Как сформулировал Гиммлер, дело национал-социализма напрямую зависит от такой категории, как die letzten Fragen (последние вопросы). Нам предстояло вплотную заняться проблемами, к которым другие народы не смеют и подступиться. И во главе перечня этих проблем первым номером шел инцест. Германскому коллективному разуму надлежало возродиться из пепла, чтобы подать вдохновляющий пример всему образованному человечеству. Генриху Гиммлеру также следует отдать должное (придерживаясь его собственных приоритетов) за бесстрашное вторжение в область проблем, связанных с сельским укладом жизни. Как подчеркивал сам Гиммлер, сути земледелия не постигнешь, пока не залезешь в душу к земледельцу. А чтобы понять привязанного к земле человека, надо заговорить о кровосмешении.

Здесь, смею вас заверить, он вскидывал руку в жесте, позаимствованном у фюрера, — едва заметно вывернув кисть полуповоротом запястья.

«Подаем мясо! — провозглашал Гиммлер. — А к нему — картошечку! — Тут он делал паузу, чтобы перевести дух. — Да, инцест! Вот из-за чего крестьянин в старину был столь набожен. Вечный страх перед собственными прегрешениями непременно развивается в одну из двух прямо противоположных сторон. В сторону полного подчинения религиозной практике или в сторону нигилизма. Со студенческих времен мне запомнились слова Фридриха Энгельса, верного приверженца Маркса: "Как только Католическая церковь осознала, что адюльтеры невозможно предотвратить, она сделала невозможным развод». Блистательное замечание, пусть и из грязных уст. Но ведь то же самое можно сказать и о кровосмешении. Его тоже невозможно предотвратить. Вот почему крестьянин живет так богобоязненно».

Он кивал. Кивал два раза подряд, как будто именно пара кивков требовалась ему, чтобы убедить нас в его неколебимой правоте.

Часто ли и насколько часто, спрашивал он у нас, удавалось среднестатистическому крестьянину избежать инцестуального искушения? В любом случае, это было непросто. Тогдашние крестьяне, мягко говоря, не отличались привлекательной наружностью. Тяжелый физический труд портил им лицо и фигуру. Кроме того, от них вечно несло навозом — с полей и из хлева. А уж как они пропотевали летом на солнцепеке! С оглядкой на все это, разве не устремлялся основной инстинкт в заведомо запретную сторону? А если учесть практическое отсутствие какой бы то ни было общественной жизни, как им было избежать суматошных соитий между братьями и сестрами, отцами и дочерьми?

Он не вдавался в подробности неизбежной свалки тел и переплетения конечностей, когда трем или четырем детям приходится спать в одной постели; он не задерживал нашего внимания на деталях единственно сулящего радость естественного занятия — бешеной, с тяжким дыханием, скачки на холмы плотских утех, — он менторским тоном продолжал: «Поэтому в сельскохозяйственном секторе волей-неволей образовывалось отнюдь не пренебрежимое меньшинство, представители которого считали практику инцеста вполне приемлемым жизненным выбором. В конце концов, кого потянет к несимпатичному, пусть и честно поработавшему труженику полей? Родную сестру, разумеется, или родную дочь!

И сплошь и рядом — только ее. Отец нравится дочери хотя бы тем, что он ее породил».

Поверим Гиммлеру на слово. Он вынашивал эту теорию двадцать лет. Будучи большим поклонником Шопенгауэра, он уже в 1938 году придавал изрядное значение такому принципиально новому тогда учению, как генетика. Гены, утверждал он, являются биологической материализацией разработанной Шопенгауэром концепции воли. Ее, этой таинственной воли, основным элементом.

«Нам известно, — утверждал он, — что инстинкты могут передаваться из поколения в поколение. Но почему? Я бы сказал, что природа самой воли заставляет ее хранить верность собственным истокам. Я даже называю это внутренним взором, да, господа, это сила, положенная в основу самого нашего существования. Именно внутренний взор и отличает человека от животных. С тех самых пор как оно впервые появилось на земле, человечество стремится покорить незримые вершины грядущего.

Разумеется, для достижения столь величественной цели у нас имеются серьезные предпосылки. Самые стойкие и судьбоносно важные гены обладают способностью выдерживать испытания, потрясения и унижения, с тем чтобы перейти от отца к сыну, из поколения в поколение. Великий вождь, доложу я вам, бывает, как правило, обязан своим рождением не только отцу и матери. Истинный вождь является на свет, разорвав узы, сковывавшие его ни на что не решившихся предков на протяжении целого десятка поколений. Никому из них не удалось реализовать собственный внутренний взор, но они передали его по цепочке в генах.

Нет надобности уточнять, что я дошел до этой точки в моей концепции, размышляя о жизни Адольфа Гитлера. Его героическое восхождение на самый верх отзывается в наших сердцах счастливой дрожью. А поскольку, как всем известно, он происходит из простой и скромной крестьянской семьи, его жизнь представляет собой образец сверхчеловеческого торжества над тривиальностью. Благоговение, господа, — и ничего, кроме абсолютного благоговения».

Будучи офицерами разведки, мы в этом месте всегдашней лекции в душе улыбались. Все прослушанное нами до этой минуты было только присказкой. И лишь сейчас наш Хайни оказался в состоянии оседлать любимого конька.

«Истинный вопрос, которым следует здесь задаться, заключается вот в чем. Как удается внутреннему взору сохранить и уберечь себя в разливанном море повседневной пошлости? Механизм этого самосохранения встроен в процесс так называемого естественного воспроизводства. Представим себе миллионы и миллионы сперматозоидов. Одному из них предстоит, преодолев все препятствия, оплодотворить женскую яйцеклетку. Каждому из этих одиноких сперматозоидов, плавающих в утробных водах, яйцеклетка представляется огромной, как боевой корабль. — Тут он брал паузу, а затем кивал. — Та же готовность к личному и коллективному самопожертвованию, которая заставляет бойцов броситься в отчаянную атаку на укрепленную высоту противника, должна быть присуща здоровому сперматозоиду. Самая суть мужского семени заключается в беззаветной и безоглядной отваге, лишь бы хоть одному сперматозоиду удалось в результате всеобщего героического штурма ворваться в яйцеклетку».

Тут он смотрел на нас, вернее, мерил нас взглядом. Разделяем ли мы владеющий им восторг?

«И следом за этим вопросом, — говорил он далее, — тут же возникает другой. Окажутся ли гены женщины совместимы со сперматозоидом, которому удалось ворваться ей в яйцеклетку? Или Одни гены войдут в конфликт с другими? И поведут себя точь-в-точь как муж и жена в неудачном браке? Этого может хватить для оплодотворения и для последующего рождения, но сочетание конфликтующих генов не сулит человеку, которому предстоит появиться на свет, надлежащей гармонии.

Поэтому, когда мы говорим о неизбывном желании человечества породить живое воплощение внутреннего взора, когда мы говорим о желании породить сверхчеловека, нам надо четко представить себе вероятностные расклады, риски и ставки. В скольких семьях комбинация генов мужа и жены окажется настолько удачной, что на свет сможет появиться дивное дитя? В одной на миллион? Нет! В одной на сто миллионов? Может быть, тоже нет! — Он вновь делал свой характерный жест. — В одной на миллиард? Нет, пожалуй, в одной на триллион! В случае с Адольфом Гитлером нам поневоле приходится говорить о числах, известных в основном из области астрономии.

Итак, господа, логика заставляет нас исходить из того, что сверхчеловек, воплощающий внутренний взор, должен явиться на свет в результате сочетания исключительно сходных генетических ингредиентов. Только в таком случае вместо практически неизбежного конфликта генов будет обеспечен кумулятивный эффект!»

Тут и слепому стало бы видно, куда клонит Генрих. К инцесту!

«Однако же, — продолжал Гиммлер, — будучи реалистами, мы должны признать, что жизнь далеко не всегда обеспечивает столь благоприятное развитие событий. Как правило, внутрисемейные интимные связи приводят к появлению на свет людей обоего пола с серьезными отклонениями. Нам приходится смириться с тем, что дети, родившиеся в результате кровосмешения, оказываются ослабленными, они часто болеют и в раннем возрасте умирают. У них бывают всевозможные аномалии, включая порой и физические уродства».

Опечаленный, но непреклонный, он нависал над нами, взяв довольно долгую паузу.

«Такова цена. Кумулятивный эффект демонстрируют не только достоинства, но, к сожалению, и недостатки. Далее, одним из широко распространенных признаков детей инцеста является психическая нестабильность. Порой перерастающая в идиотизм. И даже когда в отдельном случае создаются предпосылки для развития истинно великого духа, счастливый избранник сплошь и рядом сталкивается с ментальными противоречиями, достаточно глубокими для того, чтобы спровоцировать душевное заболевание или вызвать раннюю смерть».

Так говорил Генрих Гиммлер.

Я не сомневаюсь в том, что всем его тогдашним слушателям (а не только мне одному) был ясен скрытый смысл подобных высказываний. В 1938 году наша задача (разумеется, предельно засекреченная) сводилась к тому, чтобы выяснить, является ли наш фюрер плодом инцеста первой либо второй степени. Или не является плодом инцеста вовсе. Но в последнем случае вся гиммлеровская гипотеза повисла бы в воздухе. Если же Гитлер и впрямь был рожден в результате кровосмешения, это послужило бы настолько блистательным доказательством слов Гиммлера, что никакого другого простонапросто не потребовалось бы.

 

3

 

Я созрел для разговора об одержимости, напрямую и опосредованно связанной с Адольфом Гитлером. Что может тревожить человека сильнее, чем вечный вопрос, на который у него нет ответа? Даже в нынешние времена о Гитлере, как ни о ком другом, нельзя рассуждать спокойно. Есть ли на земле хоть один немец, который не пытался бы понять его? Но где найти того, который мог бы похвалиться тем, что понял?

Должен вас удивить. Меня подобные мысли не одолевают. Начать с того, что я не сомневаюсь в том, что понимаю Гитлера. Понимаю, потому что хорошо знаю. Повторяю для дураков: я знаю его как облупленного. Как выражаются в своей неизбывной вульгарности американцы (а я не побрезгую повторить), мне известно, что он жрет и чем срет.

И тем не менее я тоже в известной степени одержим Гитлером. Пусть это и одержимость совершенно иного рода. Когда я думаю о том, что собираюсь поведать читателю все, что знаю, меня охватывает волнение, какое испытывает человек, вознамерившийся в глухой ночи броситься с отвесной скалы в чернильно-черную воду.

Однако давайте условимся, что вначале я буду делиться с вами информацией крайне осторожно — и только в той мере, в какой она была доступна в 1938 году члену спецподразделения СС.

Пока вам хватит и этого. Речь идет о частностях, связанных с его семейными корнями. В особом отделе IV-2a, как я уже написал, царила обстановка невероятной секретности. Да и как же иначе? Нам ведь вменялось в обязанность, задавая свои вопросы, искушать сокровенные глубины. Мы жили в постоянном страхе наткнуться на ответы, способные в своей смертельной ядовитости поставить под угрозу само существование Третьего рейха.

С другой стороны, мы были облечены особым доверием. Стремясь нарыть факты, пусть и факты опасные, мы исходили из того, что всегда сможем подкорректировать их таким образом, что их обнародование вызовет у населения дополнительный взрыв патриотизма. Хотя, разумеется, априорных гарантий того, что мы окажемся в силах управиться с каждым из наших эвентуальных открытий, не было. Мы вполне могли наткнуться на что-нибудь взрывоопасное. Чтобы ограничиться одним примером: был ли евреем дед Адольфа Гитлера по отцовской линии?

 

4

 

Таков был один из вопросов. Но и остальные звучали едва ли не столь же рискованно. На протяжении какого-то времени мы исследовали наполовину комический, но оттого ничуть не менее деликатный слух о монорхидизме. Действительно ли наш фюрер принадлежал к тем несчастным и, как правило, гиперактивным людям, у которых имеется только одно яичко? Само собой, не остался без внимания тот факт, что, позируя перед фотокамерой, Гитлер прикрывал рукой пах классическим жестом страдающего монорхидизмом человека, движимый вполне объяснимым стремлением защитить единственное яичко. Но одно дело подметить такую психическую уязвимость, и совершенно другое — ее верифицировать. Конечно, легко было бы дознаться до правды, допросив тех немногих женщин, которые имели интимные контакты с фюрером, и при этом на тот момент (в 1938 году) оставались в живых, но как в этом случае было бы избежать крайне нежелательной для нас огласки? А что, если до самого Гитлера дошел бы слух о том, что несколько офицеров СС лезут, фигурально выражаясь, грязными лапами ему в мошонку? В результате нам пришлось полностью отказаться от этой линии наших расследований. Как отчеканил в приказном тоне Гиммлер, «если выяснится, что наш обожаемый фюрер является инцестуарийцем первой степени, то вопрос о монорхидизме выпадет из повестки дня. В конце концов, монорхидизм — типичный побочный продукт одноюродного инцеста».

Поставленная задача была ясна. Нам предстояло удостоверить наилучшее объяснение легендарной воли фюрера — присутствие в его происхождении драмы крови.

Хуже того, надо было исследовать заранее отвратительную нам возможность того, что дед Адольфа Гитлера по отцовской линии мог оказаться евреем. Такой поворот событий не только полностью похоронил бы теорию Гиммлера, но заставил бы и нас самих замести следы во избежание грандиозного скандала. Беспокойство отчасти базировалось на слухе, принявшемся циркулировать в нашей среде восемь лет назад, в 1930 году, когда на стол Гитлеру легло некое письмо. Молодого человека, написавшего это письмо, звали Уильямом Патриком Гитлером, и он оказался сыном Алоиса Гитлера-младшего, доводящегося фюреру старшим (и единокровным) братом. Письмо племянничка попахивало шантажом. В нем упоминались разделяемые нами обоими семейные обстоятельства (в своей наглости парень зашел столь далеко, что подчеркнул это выражение). Написать такое письмо в Германии было бы самоубийством, но Уильям Патрик на тот момент жил в Англии.

Что же это, однако, за «разделяемые обоими обстоятельства»? Уильям Патрик Гитлер имел в виду бабку фюрера, Марию Анну Шикльгрубер. В 1837 году она родила сына Алоиса. Живя и на момент рождения сына, и впоследствии в жалкой деревушке Штронес, в австрийской провинции Вальдфиртель, Мария Анна на протяжении многих лет получала небольшое, но регулярно выплачиваемое пособие, как считали ее близкие, от предполагаемого, но так и оставшегося неизвестным отца ребенка.

Как раз этому ребенку и суждено было стать отцом Гитлера. Адольф родился лишь в 1889 году и пришел к власти только в 1933-м, и на протяжении всего этого времени в Штронесе поговаривали о том, что пособие поступало Марии Анне из главного города провинции, Граца, от некоего богатого еврея. Согласно этой истории Мария Анна работала у еврея служанкой и, только забеременев, вернулась в родную деревушку. Когда она понесла младенца крестить, священник записал его в приходскую книгу как незаконнорожденного, что, впрочем, было в тех краях более чем распространено. В конце концов, Вальдфиртель слыл самой нищей провинцией во всей Австрии. Сто лет спустя, после аншлюса, в 1938 году, меня послали туда в командировку, и сделанные на месте открытия оказались, мягко говоря, обескураживающими. И хотя сейчас все еще не время открыть читателю, как именно мне удалось узнать то, что я узнал, поделиться своими выводами я уже вправе. Хватит с вас пока и этого. В дальнейшем, надеюсь, я наберусь смелости поведать о большем.

 

5

 

Вальдфиртель, расположенный на северном берегу Дуная, край красивых высоких сосен. Само его название переводится буквально как «лесные края», и лесные чащобы тут особенно черны но контрасту с зеленью колосящегося то здесь, то там луга. Почву здешнюю, однако же, плодородной не назовешь. Поэтому деревушки в равной мере утопают в грязи и в нищете. В те далекие годы Гидлеры (позже ставшие Гитлерами) жили в довольно крупном и сравнительно зажиточном селе под названием Шпиталь, тогда как находящиеся с ними в родстве Шикльгруберы — в уже упомянутом Штронесе, буквально заваленном грязью, с единственной улочкой и двумя десятками крытых дранкой хижин. Если в Штронесе отовсюду несло свинарником, то в Шпитале респектабельно пахло конским и коровьим навозом. В конце концов, многим здешним пахарям приходилось месить грязь, самолично впрягшись в плуг. Месить грязь разной степени проходимости: слои ила, густого, как лава; гравий, ручейками того же ила пронизанный; растекшийся в лужу навоз; твердый камень; грязь пополам с корягами и просто суглинок. Ничего удивительного в том, что в Штронесе не было даже церкви. Здешним прихожанам надо было ходить в соседнюю деревушку Дёллерсгейм. Там в приходскую книгу и была внесена запись: «Алоис Шикльгрубер, мужского пола, католик» и (как нам уже известно) «незаконнорожденный».

Марии Анне, родившейся в 1795 году, было, когда она произвела на свет первенца Алоиса, сорок два года. Происходя из семьи, в которой было одиннадцать детей (пятеро к тому времени уже умерли), она вполне могла вступить в интимную связь с кем-нибудь из собственных братьев. (Гиммлера это, разумеется, вполне бы устроило, поскольку ее незаконнорожденному сыну Алоису суждено было, повторяю, стать отцом Адольфа Гитлера) В любом случае, несмотря на удручающее убожество, в котором жили родители Марии Анны, ближайшие пять лет ей с сыном предстояло провести в одной из двух клетушек, на которые была поделена хижина ее отца. Таинственного происхождения деньги, поступающие пусть и мелкими порциями, но регулярно, помогали всему семейству Шикльгруберов удерживаться на плаву.

Вопреки общему стремлению найти следы внутрисемейных интимных связей мы не имели права сбрасывать со счетов и богатого еврея из Граца. Как выяснилось, исследования, аналогичные нашим, уже были предприняты в 1930 году, то есть восемью годами ранее. Гиммлер сообщил нам, что фюрер, едва ознакомившись с письмом племянника, тут же переслал его нацистскому юристу Гансу Франку. Гитлер стал канцлером только в 1933 году (о чем многие успели забыть), а Ганс Франк уже в 1930-м потихоньку прогрызался, как червь-шелкопряд, в ближний круг будущего вождя нации.

Франк предстал гонцом, приносящим дурные вести, во всем, что касалось беременности Марии Анны. Совершенно очевидно, объявил он, что отцом ребенка является девятнадцатилетний сынок преуспевающего купца по фамилии Франкенбергер, который таки был евреем. Звучало это весьма правдоподобно. В то время отпрыски многих богатых семейств получали первый сексуальный опыт в объятиях домашней прислуги. Для чего ей абсолютно не требовалось быть одного с ними возраста, хотя бы приблизительно. Буржуазная мораль в более или менее крупных городах вроде того же Граца воспринимала подобную инициацию как вполне допустимую, хотя и не обсуждаемую вслух практику. Считалось, что молодому парню куда приличнее путаться со служанкой, чем ходить к публичным девкам или заводить интрижку с девушкой из бедной семьи.

Франк утверждал, будто ему удалось ознакомиться с неопровержимыми доказательствами. Он поведал Гитлеру, что ему показали письмо господина Франкенбергера — отца юноши, который якобы разделил ложе с Марией Анной. Автор письма брал на себя обязательство материально поддерживать Алоиса вплоть до достижения тем четырнадцатилетнего возраста.

Наш Адольф, однако же, не согласился с подобными утверждениями. Он сказал Гансу Франку, что подлинная история, поведанная ему родным отцом, заключается в том, что его настоящим дедом был Иоганн Георг Гидлер, двоюродный брат Марии Анны, женившийся на ней, когда Алоису уже исполнилось пять лет.

— Так или иначе, — сказал Гитлер Франку, — я был бы не прочь собственными глазами взглянуть на письмо, которое этот еврей написал моей бабушке.

Франк сообщил Гитлеру, что самого письма у него еще нет. Нынешний владелец заломил за него несусветную цену. К тому же наверняка изготовил фотокопии.

— Но вам-то показали оригинал? — спросил Гитлер.

— В кабинете владельца, причем только из его рук. Там же присутствовали двое здоровенных охранников и прямо на письменном столе лежал пистолет. Интересно, чего он боялся?

Гитлер кивнул.

— Да ведь и внезапная смерть человека вроде этого ничего не исправит. Оригинал и фотокопию он наверняка припрячет в разных местах.

Так ко всем заботам и тревогам фюрера добавилась новая.

В 1938 году, однако же, начало вырисовываться альтернативное решение проблемы. Прежде всего, возникли сомнения в том, что к тому моменту, как Алоису исполнилось пять лет, его мать продолжала получать регулярное денежное вспомоществование. После бракосочетания в 1842 году они с Иоганном Георгом Гидлером оказались столь бедны, что не смогли зажить под собственным кровом. Какое-то время им пришлось спать в соседском хлеву, используя в качестве ложа деревянную кормушку для крупного рогатого скота. Разумеется, одно это еще не доказывает, что деньги прекратили поступать вовсе. Иоганн Георг мог пропивать всё до последнего гроша. В Штронесе о его пьянстве ходили легенды. Строго говоря, тот факт, что он потреблял огромное количество спиртного, противоречит свидетельствам о нищете «молодой пары»; да и с какой стати пятидесятилетнему пьянице вроде Иоганна Георга было бы жениться на сорокасемилетней женщине с незаконнорожденным пятилетним сыном, кабы у нее не водились деньжата ему на выпивку? Хуже того, столь хронический алкоголик едва ли мог бы доводиться Алоису родным отцом. Иоганн Георг Гидлер и словом не возразил, когда Мария Анна попросила его младшего брата, которого тоже звали Иоганном (только на сей раз это был Иоганн Непомук Гидлер), взять мальчика к себе на воспитание. Иоганн Не-помук, младший брат, был, в отличие от старшего, непьющим и работящим земледельцем с женой и тремя дочерьми, вот только собственного сына у него не было.

Итак, на роль кандидата в отцы теперь напрашивался Иоганн Непомук. Могло ли такое быть? Вполне правдоподобная возможность. Но слишком рано еще было окончательно исключать еврея.

Гиммлер послал меня в Грац, и мне пришлось заняться мучительными изысканиями в архивах столетней давности. В городских анналах не значилось ни одного человека по фамилии Франкенбергер. Я полез в хронику иудейской культурной общины Граца, и здесь-то меня и поджидало открытие. Евреев изгнали из этих мест в 1496 году, и триста сорок один год спустя, в 1837-м, когда родился Алоис, им все еще не разрешили сюда вернуться. Выходит, Ганс Франк солгал?

Ознакомившись с результатами моих поисков, Гиммлер воскликнул: «Смелый мужик, этот Франк!» Как Хайни вслед за этим озаботился объяснить мне, следовало мысленно вернуться из 1938 года в 1930-й. К этому времени, когда, собственно, и было получено письмо Уильяма Патрика Гитлера, Ганс Франк пребывал на положении одного из целой стаи юристов, вьющихся вокруг наших людей в Мюнхене, и только сейчас стало окончательно ясно, на какой риск он пошел. Он сочинил историю про компрометирующее письмо с целью проложить себе тропинку поближе к фюреру. И поскольку этот документ так и не был предъявлен Гитлеру, фюрер вынужден был теряться в догадках: мистифицирует ли его Франк, говорит ли правду или (что было бы хуже всего) не только видел письмо, но и сумел наложить на него лапу? Если бы Гитлер послал независимого исследователя в Грац, для Франка это обернулось бы полным крахом, однако он все равно пошел на блеф и, как сейчас выяснилось, выиграл.

Поскольку Гиммлер предполагал превратить меня в одного из своих ближайших помощников, он также поведал мне, что не собирается пускать в ход собранную мною информацию, а значит, и не расскажет Гитлеру о том, что в 1837 году в Граце никаких евреев не было и быть не могло. Гитлеру не расскажет, а вот Франку сообщит обязательно. Я поймал его мысль на лету, и рассмеялись мы в один голос. Какому члену правящей группировки не хочется подвесить на крючок любого другого, а лучше всех остальных сразу? Теперь Франк оказался у моего начальника на крючке. С оглядкой на это он в дальнейшем служил Гиммлеру верой и правдой. В 1942 году (к этому времени Франк успел получить прозвище Польский Мясник) Гитлер вновь занервничал из-за далеко не исключенного деда-еврея и попросил нас отправить надежного человечка в Грац. Гиммлер, теперь уже однозначно покрывая Франка, солгал фюреру, будто выполнил это задание, но его агент не сумел нарыть ничего определенного. А с учетом того, что все тогда только и думали что о войне, данное дело можно было преспокойно спустить на тормозах. Во всяком случае, Гиммлер посоветовал Гитлеру поступить именно так.

 

Книга вторая

ОТЕЦ АДОЛЬФА

 

 

1

 

Более чем столетие отделяет 1942 год от 1837-го. Как, кстати, и 1938-й. Я вновь обращаюсь к последней дате в связи с небольшим эпизодом, случившимся в Австрии в ходе аншлюса. Этот эпизод позволяет лучше понять Гиммлера. И если за глаза его по-прежнему пренебрежительно называли Хайни — со своей неуклюжей походкой, необъятной, хотя и совершенно плоской задницей, он выглядел столь же смешно и жалко, как любая посредственность, которой волею судеб удалось взобраться на самый верх, — то насмешникам была видна исключительно внешняя оболочка, Никто, включая самого Гитлера, не исповедовал философских принципов национал-социализма с такой серьезностью и последовательностью, как Гиммлер.

Я вспоминаю, как в первое же утро после победного марша коричневорубашечников на Вену один их отряд, состоящий из типичных пивососов, выгнал на улицу изрядное число старых и пожилых евреев и заставил драить пешеходные дорожки зубными щетками. Штурмовики с хохотом наблюдали за жертвами издевательств. Фотографии этого позорища попали в европейские и американские газеты и были напечатаны на первой полосе.

На следующий день Гиммлер обратился к ближнему кругу: «Дорогостоящая получилась потеха, и я рад, что никто из рядов СС не принял участия в этом безобразии. Нам всем прекрасно известно, что такие действия приводят к снижению морали и разлагают лучших бойцов. И наверняка хулиганы во всей Вене решат, что им отныне предоставлен карт-бланш. Тем не менее не стоит отвергать с порога низменные инстинкты, выплеснувшиеся в данном случае наружу. По здравом размышлении я решил считать этот эпизод успешной акцией осмеяния. — Он сделал паузу. Мы слушали его, затаив дыхание. — Многим нашим соплеменникам присуще странное, я бы даже сказал — сокровенное, чувство собственной неполноценности. Они считают, что евреи куда целеустремленнее, чем большинство немцев, евреи куда лучше учатся и добиваются поэтому в жизни большого успеха. В еврейских умах господствует уверенность в том, что, работая лучше, чем люди титульной нации, они рано или поздно возьмут верх над коренным населением любой страны, которую изберут себе средой обитания.

Вот почему эта коллективная выходка свидетельствует, я бы сказал, пусть и о грубом, однако инстинктивно правильном всплеске немецкого национального самосознания. Она призвана продемонстрировать евреям, что труд в отрыве от честолюбивых планов полностью обессмысливается. "Начищайте зубными щетками тротуары, — сказали им тем самым наши парни, — потому что вы, евреи, осознаете вы это или нет, занимаетесь совершенно тем же самым изо дня в день. Ваша пресловутая ученость вам тут не поможет, напротив, она вас только запутает». Вот почему, хорошенько поразмыслив, я не осуждаю поведения этих рядовых нацистов».

Данная история, пусть и полезная для правильного понимания Гиммлера, отвлекла меня, однако же, от рассказа о том, как именно мне удалось узнать, кто же на самом деле является отцом Алоиса. Уже приготовившись назвать это имя и объяснить обстоятельства, я вынужден считаться с тем, что иной читатель рассердится на меня за то, что я не раскрываю своих источников. Кое-кто утверждает, будто факт не факт, пока не огласишь способа, которым тебе удалось его раскопать.

Согласен. И все же своих источников я не раскрою, вернее, не раскрою до некоторых пор. Стандартными средствами, находящимися в распоряжении особого отдела IV-2a, дело не ограничилось, но мне удалось избежать чересчур дотошных расспросов даже со стороны Хайни; я, впрочем, знал заранее, что так оно и будет, если результат моих изысканий придется ему по душе.

Так что давайте до поры до времени довольствоваться одними выводами — теми самыми, которыми я поделился с Гиммлером в 1938 году. Едва доказав, что никакого «еврея из Граца» не существовало, я предложил сделать главную ставку на одного из братьев Марии Анны Шикльгрубер — причем на того из них, кому удалось всеми правдами и неправдами выбраться из грязи, в которой утопал родимый Штронес, и, став разъездным торговцем-коммивояжером, обзавестись кое-какими деньжонками. Самым примечательным в этом брате был его обычай регулярно проезжать через Грац, так что поначалу я решил всецело сосредоточиться на нем, совершенно игнорируя при этом семейство, в доме которого и работала служанкой Мария Анна, благо состояла эта семья из вдовы с двумя дочерьми. Изучение банковских счетов показало, что никаких дополнительных денег эти люди Марии Анне никогда не выплачивали; более того, ее из этого дома выгнали, уличив в каких-то кражонках. Беременность незамужней служанки они, может быть, еще и стерпели бы, но только не утрату нескольких мелких монет — нет, ни в коем случае! И я разработал гипотезу, согласно которой Мария Анна выдумала какого-то безымянного еврея, якобы выплачивающего ей деньги, исключительно затем, чтобы уберечь от родительского гнева своего родного брата. Клюнув на «еврея», родня взяла ложный след.

Но прежде чем я успел поделиться этими сооб<

Поделиться: