XXVIII. Вернуть Америке былое величие

 

Сегодня все только и толкуют что о дефиците государственного бюджета. Но поскольку мы несколько лет назад чуть не лишились корпорации «Крайслер», я имел сомнительную честь встревожиться этой проблемой несколько раньше, чем большинство людей. Нас губили высокие процентные ставки, и становилось совершенно ясно, что, пока правительство расходует свыше 50 процентов кредита страны, невозможно сколько-нибудь существенно снизить процентные ставки.

Вот почему еще летом 1982 года я поместил в журнале «Ньюсуик» статью, в которой предложил простой способ сократить наполовину бюджетный дефицит. В том году дефицит составил только – только! – 120 миллиардов долларов. Мой план предусматривал сокращение расходной части бюджета на 30 миллиардов долларов и на столько же – увеличение его доходной части.

Я уже на собственном опыте узнал, что компания «Крайслер» осталась в живых лишь в результате совместных усилий управляющих, профсоюза, банков, поставщиков и правительства. И я подумал: а нельзя ли применить принцип «равенства жертв» также и к дефициту федерального бюджета?

Мой план был прост. Во-первых, я бы сократил военный бюджет на пять процентов в год. Это составило бы примерно 15 миллиардов долларов, и такое сокращение можно было бы осуществить, не нанеся ущерба ни одной из программ производства вооружений и военной техники.

Затем следовало обратиться к демократам и заявить им: «Вот что, ребята, необходимо уравновесить такое сокращение военных расходов таким же сокращением социальных программ, которые вы ввели за последние 40 лет».

Далее следует самая трудная часть плана. Сократив расходную часть бюджета на 30 миллиардов долларов, нужно на такую же сумму увеличить его доходные статьи. Прежде всего, следует мобилизовать 15 миллиардов долларов путем обложения добавочной пошлиной импорта нефти с целью помочь странам – членам ОПЕК поддерживать цены на их нефть на уровне 34 долларов за баррель. Затем необходимо увеличить на 15 центов налог на бензин в розничной продаже, что обеспечит поступление в доход бюджета остальных 15 миллиардов долларов.

Даже при введении этих новых налогов бензин, смазочные материалы и дизельное топливо будут продаваться в Америке дешевле, чем где бы то ни было за пределами арабского мира. Вдобавок к такому доходу мы, наконец, разработаем энергетическую политику. Если ОПЕК еще раз введет эмбарго на поставки нефти, мы к этому будем готовы.

В совокупности эти «4 по 15» сократят дефицит бюджета на 60 миллиардов долларов в год. Привлекательность этого плана заключается в том, что он равномерно распределяет жертвы между всеми – между республиканцами и демократами, предпринимателями и рабочими.

Составив этот план, я отправился ко всем знакомым мне главным директорам-распорядителям на Уолл-стрите и задал им вопрос: «Что произойдет, если президент США выступит по телевидению и объявит, что он наполовину сокращает дефицит федерального бюджета?» Все мои собеседники сошлись на том, что такое заявление вызовет величайший в нашей истории инвестиционный бум. Это восстановит доверие к нам как стране. Это докажет, что мы знаем, что делаем.

Нечего и говорить, что план не был осуществлен. Но вовсе не потому, что он всеми был отвергнут. Тысячи читателей «Ньюсуик» написали мне, что им мой план нравится. Мне даже позвонили из Белого дома и пригласили на встречу с президентом.

Когда я вошел в Овальный кабинет, президент Рейган приветствовал меня, держа в руке номер журнала «Ньюсуик» с моей статьей. «Ли, – сказал он, – мне по душе то, что вы написали здесь. Меня также тревожит размер бюджетного дефицита. Но Ричард Уиртлин, мой эксперт по опросам общественного мнения, утверждает, что введение налога на бензин окажется самым непопулярным шагом из всех, какие я могу предпринять».

«Позвольте, – подумал я. – Разве мы руководим страной с помощью опросов общественного мнения? Разве к этому сводится все руководство?»

Президент захотел поговорить о военном бюджете. «Мы при Картере расходовали слишком мало, – сказал он. – Нам пришлось несколько увеличить расходы на обеспечение национальной безопасности. Вы не представляете себе всей картины в целом».

«Это верно, – ответил я. – Я действительно ее себе не представляю. И я не хочу быть безапелляционным. Но военный бюджет теперь превышает 300 миллиардов долларов. А я бизнесмен. Заверяю вас, я могу все, что угодно, сократить на пять процентов, и вы это даже не заметите. Фактически я все это проделывал всю мою жизнь».

Итак, в августе 1982 года мы не сократили бюджетный дефицит. А теперь он еще увеличился и превысил 200 миллиардов в год. Когда я пишу эти строки весной 1984 года, мы все еще ломаем голову над тем, что же надо делать.

К несчастью, бюджетный дефицит – лишь верхушка айсберга. Если кто-нибудь еще сомневается в том, что мы потеряли часть нашего былого экономического могущества, давайте рассмотрим следующие вопросы.

Почему страна, давшая нам Уолтера Крайслера, Альфреда Слоуна и первого Генри Форда, сталкивается с такими большими трудностями в обеспечении конкурентоспособности в области производства и сбыта автомобилей?

Почему страна Эндрю Карнеги сталкивается с такими трудностями в обеспечении конкурентоспособности своей сталелитейной индустрии?

Почему стране Томаса Эдисона приходится импортировать большинство потребных ей проигрывателей, радиоприемников, телевизоров, видеомагнитофонов и других потребительских электронных приборов?

Почему у страны Джона Д. Рокфеллера возникают проблемы с нефтью?

Почему стране Эли Уитни приходится импортировать так много станков? Почему страна Роберта Фултона и братьев Райт сталкивается с такой острой конкуренцией на рынке средств транспорта?

Что сталось с индустриальным механизмом, который некогда служил предметом зависти и надеждой для всего остального мира?

Как это нас угораздило менее чем за сорок лет демонтировать «арсенал демократии» и довести свою экономику до такого состояния, что она на многих решающих участках оказалась совсем слабой?

Мы утратили свое лидерство не в одночасье. Постепенная эрозия нашей мощи и влияния началась еще в безмятежные дни, последовавшие за второй мировой войной. Но ни на одном отрезке своей истории Америка не обнаружила такой уязвимости, как в последнее десятилетие.

Во-первых, однажды утром мы проснулись и узнали, что нечто, называемое ОПЕК, обладает способностью поставить Америку на колени. Подобно Павлову, звонившему в колокольчик, чтобы добиться ожидаемой им реакции подопытных собак, ОПЕК ударила в свой колокол, и мы тут же среагировали. А сегодня, десять лет спустя, мы все еще не располагаем реальным механизмом для предотвращения такой колоссальной угрозы нашей экономике.

Во-вторых, во имя соблюдения принципа свободы торговли мы тихо сидим и безмятежно наблюдаем, как Япония методично захватывает наши индустриальные и технологические позиции. Сочетая традиционно присущие ее культуре ловкость и усердие с целым рядом недобросовестно используемых экономических преимуществ, Япония явно в состоянии безнаказанно захватывать наши рынки.

В Вашингтоне все это считается экономикой свободной конкуренции, и она им вполне по душе. В Японии это считают экономикой Veni, Vidi, Vici,[52]и, поверьте мне, она им даже еще больше нравится. Японцы пришли, увидели и теперь побеждают. И наша зависимость от Японии будет продолжать усиливаться до тех пор, пока мы не установим какие-то реальные пределы для их проникновения на наши рынки.

В-третьих, Советский Союз догнал нас по общей ядерной мощи. Америка уже не обладает решающим военным превосходством. Мы теперь наметили программу восстановления нашего превосходства, но эта программа заняла такие доминирующие позиции во всей жизни страны, что я начинаю задаваться вопросом: а что, собственно, все эти новые виды оружия станут защищать? Без мощной, жизнеспособной индустриальной инфраструктуры мы будем страной, ощетинившейся ракетами, которые окружают землю с бездействующими заводами, лишенными занятости рабочими и приходящими в упадок городами. В чем состоит мудрость такой политики?

Наконец, в какой-то момент в нашем недавнем прошлом Америка упустила из виду подлинный источник своего могущества и величия. Из страны, чья мощь проистекала из инвестиций в производство и потребление товаров, мы как-то превратились в страну, увлеченную инвестированием в ценные бумаги.

В результате наши крупнейшие компании направляют гигантские суммы на приобретение акций других компаний. Во что превращается в конечном итоге весь этот капитал? В новые заводы? В новое производственное оборудование? В создание новых изделий?

Какая-то доля этих средств, конечно, направляется на эти цели, но лишь очень небольшая. Большая их часть оседает в банках и других финансовых учреждениях, которые пускают их в оборот и ссужают таким странам, как Польша, Мексика и Аргентина. Америке это приносит мало пользы. Однако когда страны-должники обанкротились и банки подняли тревогу, они добились лишь того, чего «Крайслер», «Интернэшнл харвестер» и жилищно-строительные компании никогда бы не добились: они убедили Федеральную резервную систему отступить от политики «дорогих» денег.

Каждый месяц рождается какой-то новый вид финансового инструментария с явной целью урезать покупательную способность потребителей и обогатить брокерские фирмы. Оглядываясь на этот период массового обесценения одних бумаг и отмены процентных платежей по другим, я не могу избавиться от мысли, что никогда прежде в истории так много капитала не производило столь мало долговременных ценностей.

Сегодня наши крупнейшие промышленные работодатели сосредоточены в автоиндустрии, сталелитейной, электронной, авиастроительной и текстильной промышленности. Если мы хотим спасти миллионы рабочих мест, нам следовало бы поддержать эти отрасли. Именно они создают рынки как для сферы услуг, так и для отраслей высокой технологии. Они также решающим образом обеспечивают национальные интересы. Можно ли на самом деле сохранить фундамент нашей системы обороны без мощной сталелитейной индустрии, станкостроения и автомобильной промышленности?

Без прочной индустриальной базы мы можем распрощаться с нашей национальной безопасностью. Мы можем также послать прощальный привет большинству рабочих мест, приносящих высокую добавленную стоимость. Отнимите у Америки ее промышленные рабочие места, на которых заработная плата составляет от 10 до 15 долларов в час, и вы подорвете всю нашу экономику. Хоп, и средний класс исчез!

Вот почему нам необходимо принять некоторые кардинальные решения. Если промедлить с практическими мерами, мы к 2000 году уступим Японии как сталелитейную, так и автомобильную промышленность. И хуже всего то, что мы их отдадим без всякой борьбы.

Некоторым людям кажется, будто это поражение неизбежно. Они полагают, что следует даже ускорить этот процесс ликвидацией нашей индустриальной базы и сосредоточением сил на высокой технологии.

Я, разумеется, нисколько не преуменьшаю значение высокой технологии для индустриального будущего Америки. Но одна лишь высокая технология нас не спасет. Она именно потому важна для нашей экономики, что ее потребителями выступает так много других отраслей американской индустрии.

Особенно это относится к автоиндустрии. Именно здесь эксплуатируется весь парк роботов в стране. Мы в большей степени, чем автоиндустрия какой-либо другой страны, компьютеризировали конструкторские работы и производственные процессы. Мы используем компьютеры для разработки способов экономии горючего, очистки выхлопных газов, обеспечения точности и повышения качества процессов строительства автомобилей.

Немногие знают, что тремя крупнейшими клиентами компьютерной индустрии выступают корпорации «Дженерал моторс», «Форд мотор» и «Крайслер». Силиконовая долина[53]была бы немыслима без Детройта. Если кто-то производит кремниевые чипы, то кто-то другой должен их применять. И это делаем мы. Сегодня каждый автомобиль оснащается как минимум одним компьютером. На некоторых наших самых изысканных моделях их число доходит даже до восьми!

Кремниевые чипы нельзя продавать в мешках из оберточной бумаги в ближайшей скобяной лавке. Они где-то должны найти применение. А покупают их базовые отрасли американской индустрии. Закрыть эти отрасли – значит лишиться покупателей. Свертывание автоиндустрии влечет за собой свертывание сталелитейной и резинотехнической промышленности, а совокупным результатом такого процесса явится ликвидация 1/7 всех рабочих мест в стране.

К чему это нас приведет? Мы превратимся в страну, в которой населяющие ее люди будут продавать друг другу гамбургеры, а кремниевые чипы – остальным странам мира.

Не поймите меня неправильно: высокая технология имеет решающее значение для будущего нашей экономики. Но как бы важна она ни была, предприятия, создающие высокую технологию, никогда не обеспечат так много рабочих мест, сколько сегодня обеспечивают базовые отрасли промышленности. Это как раз тот урок, который нам следовало бы извлечь из заката текстильной индустрии. За период между 1957 и 1975 годами в штатах Новой Англии лишились работы 674 тысячи текстильщиков. Но хотя в этом регионе одновременно получили бурное развитие отрасли высокой технологии, лишь 18 тысяч, или около трех процентов, уволенных текстильщиков нашли себе работу в компьютерной индустрии.

Примерно в пять раз больше оказалось на низкооплачиваемых работах. в розничной торговле и сфере услуг. Иными словами, если человек потерял место на текстильной фабрике в штате Массачусетс, у него в пять раз больше шансов оказаться на работе в фирмах «К-Март» и «Макдоналдс», чем в компаниях «Диджитал икуипмент» или «Уэнг». Нельзя же взять сорокалетнего слесаря из Дейтройта, или Питтсбурга, или Ньюарка, надеть на него белый халат и надеяться, что он сумеет проектировать схемы для компьютеров в Силиконовой долине.

Следовательно, решение проблемы заключается не в том, чтобы развивать отрасли высокой технологии за счет наших базовых отраслей, а в том, чтобы одновременно стимулировать и те и другие. На земле изобилия нам всем хватит места, но необходимы согласованные общенациональные усилия, чтобы можно было высадиться на нее.

Иными словами, наша страна нуждается в разумной промышленной политике.

В наши дни выражение «промышленная политика» воспринимается как предосудительное и опасное. Это все равно что в переполненном театре закричать «пожар!». Многие, услышав это, впадают в панику.

Может ли быть, чтобы они не хотели видеть Америку сильной и процветающей? Конечно, нет. Но хотят они этого достигнуть без всякого планирования. Пусть, мол, Америка станет великой непроизвольно, самотеком.

Идеологи утверждают, что промышленная политика будет означать конец системы свободного предпринимательства, какой мы ее знаем. Ну и ну! Наша чудесная система свободного предпринимательства сегодня совмещается с бюджетным дефицитом в 200 миллиардов долларов, вышедшей из-под контроля программой расходов и внешнеторговым дефицитом в 100 миллиардов долларов. А суть в том, что рынок не всегда функционировал эффективно. Мы живем в сложном мире. То и дело приходится пускать в ход насос.

В отличие от некоторых поборников промышленной политики лишь на словах я не считаю, что правительству следует определять победителей и потерпевших поражение. Правительство неоднократно доказывало, что у него на это не хватает ума.

И я вовсе не хочу, чтобы правительство вмешивалось в деятельность моей компании, а если на то пошло, и всякой другой компании. Поверьте мне, ныне действующие рычаги регулирования весьма несовершенны.

В моем представлении промышленная политика означает реконструкцию и возрождение так называемых увядающих отраслей – оказавшихся в беде старых отраслей индустрии. Правительству следует активнее помогать американской промышленности встречать вызов иностранной конкуренции и меняющегося мира.

Почти все восхищаются японцами, их ясным видением будущего, налаженным у них сотрудничеством между правительством, банками и профсоюзами, их способностью использовать свои преимущества для неуклонного движения вперед. Но как только кто-нибудь предлагает следовать их примеру, в воображении внезапно возникает образ Советского Союза с его пятилетними планами.

Между тем государственное планирование отнюдь не должно означать социализм. Оно означает лишь наличие продуманной стратегии, сформулированных целей. Оно означает согласование всех аспектов экономической политики вместо разрозненного их выдвижения по частям, негласной их разработки людьми, преследующими лишь свои узкогрупповые интересы.

Можно ли считать планирование антиамериканским понятием? Мы у себя в корпорации «Крайслер» ведем большую плановую работу. И так же действует любая другая преуспевающая корпорация. Футбольные команды планируют. Университеты планируют. Профсоюзы планируют. Банки планируют. Правительства во всем мире планируют – исключение составляет лишь правительство США.

У нас не будет прогресса, если мы не откажемся от нелепой идеи, будто всякое планирование в масштабе страны представляет собой наступление на капиталистическую систему. Эта идея внушает нам такой страх, что мы остаемся единственной развитой страной в мире, не имеющей своей промышленной политики.

По существу, это не совсем точно. Америка уже имеет промышленную политику, но плохую. Никто сколько-нибудь знакомый с обстановкой в Вашингтоне и мысли не допустит, что правительство способно как-то отступить от принципов свободного предпринимательства, если они идут на пользу американской промышленности. Вашингтон – это «столица субсидий»! А каждая новая субсидия лишь добавляет новые грани к промышленной политике.

Начнем с федеральных гарантированных займов. Как вы могли заметить, я уже стал специалистом в этой области. «Крайслер» отнюдь не первая корпорация, получившая такие займы. До того, как мы их получили, такие займы уже были предоставлены на сумму 409 миллиардов долларов. Теперь она достигла 500 миллиардов и продолжает ползти вверх. Вот это и есть нынешняя промышленная политика.

Затем следует военная сфера. Эйзенхауэр предостерег нас, когда говорил о военно-промышленном комплексе. Этот комплекс заставляет нас тратить свыше 300 миллиардов долларов в год. Это единственная оставшаяся у нас в стране отрасль, защищенная от внешней конкуренции. Это единственная отрасль, с продукцией которой по закону японцам не разрешено конкурировать.

Вот почему, когда корпорация «Крайслер» продала свое танковое отделение фирме «Дженерал дайнэмикс», многие нас спрашивали: «Почему бы вам не продать автомобильные отделения и не сохранить танковые? Ведь танки приносят вам в год 60 миллионов долларов гарантированной прибыли, причем никакой конкуренции!»

Теперь обратимся к Национальному управлению по аэронавтике и космическим исследованиям (НАСА) и к самим космическим исследованиям. Это тоже индустриальная политика. Именно экспедиция на Луну дала толчок бурному развитию нашей компьютерной индустрии.

Существует еще Экспортно-импортный банк. 80 процентов его деятельности направлено на поддержку четырех авиационных компаний. Это я еще могу понять, но беспокоят меня взятые у налогоплательщиков 95 миллионов долларов, которые ссудили Фредди Лэйкеру. Для какой цели? А для того, чтобы он на эти деньги приобрел авиалайнеры «ДС-10» и конкурировал с действующими на трансатлантических трассах двумя американскими компаниями – «Пан-Америкэн» и «Трансуорлд эйруэйз». Но Фредди Лэйкер обанкротился, и 95 миллионов испарились. Что же это за индустриальная политика?

А что можно сказать по поводу Международного валютного фонда (МВФ)? Он бросается на выручку странам, которые берут займы не по средствам, а затем оказываются не в состоянии по ним расплачиваться. Недавно Пол Волкер предоставил Мексике еще один миллиард долларов, чтобы поддержать ее кредитоспособность и успокоить некоторые крупные банки США, первоначально предоставившие ей займы. Этот заем Волкер выдал мгновенно, без всяких слушаний. А вот чтобы получить 1,2 миллиарда долларов для спасения корпорации «Крайслер» – американской компании, – нам пришлось неделями обивать пороги в конгрессе. А это что за промышленная политика?

В прошлом правительство США предоставило Польше займы из восьми процентов годовых, а мы предлагаем американским гражданам польского происхождения покупать дома и платить за кредит 14 процентов годовых. Если демократы не смогут воспользоваться этим обстоятельством, они заслуживают поражения на выборах.

Наконец, проблема налоговой политики. Вся автоиндустрия в совокупности выплачивает половину своего дохода в виде налогов. А у всех банков, вместе взятых, на налоги уходит лишь два процента их доходов. Вот еще одна форма нынешней промышленной политики.

Итак, у нас имеется промышленная политика, или, точнее, сотни разновидностей промышленной политики. Но вся проблема в том, что все они функционируют разрозненно и мало чем помогают базовым отраслям нашей экономики.

Является ли идея промышленной политики радикально новой? Отнюдь нет. В Америке уже существовала промышленная политика даже еще до сформирования США как государства. В 1643 году колония Массачусетс предоставила новой металлургической компании исключительные привилегии на выплавку чугуна сроком на 21 год с целью оказать поддержку этой развивающейся отрасли производства.

Сравнительно недавно, в XIX веке, промышленная политика США предусматривала широкую правительственную поддержку нашим железным дорогам, строительству и эксплуатации судоходного канала Эри между Буффало на оз. Эри и Олбани на р. Гудзон и даже университетам.

В XX веке мы были свидетелями правительственной поддержки строительства автострад, предприятий по выпуску синтетического каучука, создания новейших авиатранспортных фирм с использованием реактивных самолетов, экспедиции на Луну, развития производства интегральных схем, высокой технологии и многого другого.

За последние несколько десятилетий мы осуществили имевшую феноменальный успех политику в сельском хозяйстве. Теперь три процента населения страны кормит не только наше собственное население, но также и значительную часть остального мира. Вот это и есть высокая производительность!

Как это было достигнуто? Свою роль здесь сыграли не только благоприятный климат, хорошие почвы и упорный труд фермеров. Всем этим мы располагали и пятьдесят лет назад, а результатом явились пыльные бури и стихийные бедствия.

Новое заключается в том, что под эгидой правительства был осуществлен целый ряд программ: выделены правительственные ассигнования на научные исследования; в графствах появились специалисты для обучения фермеров основам сельскохозяйственных знаний; властями штатов созданы экспериментальные фермы; развернуты системы электрификации сельского хозяйства и ирригации, как, например, Управление по развитию долины р. Теннесси; внедрено страхование сельскохозяйственных культур; введена практика кредитования экспорта сельскохозяйственной продукции; приняты программы поддержания цен; осуществляются системы контроля за размерами посевных площадей; а теперь мы уже имеем и программу «платеж натурой», которая предусматривает вознаграждение фермерам за прекращение выращивания определенных культур. Только на последнюю программу расходуется свыше 20 миллиардов долларов в год.

Всеми этими мерами правительственной помощи – или, как кое-кто сказал бы, правительственного вмешательства – мы сотворили чудо. Наша политика в области сельскохозяйственной индустрии сделала нас предметом зависти всего мира.

Спрашивается: если мы сумели разработать агропромышленную политику и военно-промышленную политику, почему же, черт возьми, мы не можем иметь и индустриально-промышленную политику?

Мне кажется, что моя позиция по вопросу о промышленной политике напоминает реакцию Авраама Линкольна[54]на сообщение о том, что Улисс С. Грант[55]изрядно напился. Линкольн сказал: «Выясните, какой сорт виски он пьет, и пошлите такое же виски моим другим генералам».

Привожу здесь мою программу из шести пунктов, которая могла бы послужить основой для разработки новой индустриальной политики.

Во-первых, нам следует добиться энергетической независимости к 1990 году путем обложения налогом поступающих к нам из заграницы энергетических ресурсов – причем как в портах прибытия, так и на заправочных станциях. Это должно привести к возрождению принципов сохранения и экономии энергетических ресурсов и к возобновлению инвестирования в альтернативные источники энергии. Нас не должен вводить в заблуждение нынешний низкий спрос. ОПЕК всегда будет действовать, руководствуясь лишь собственными интересами, а этим интересам неизменно станут отвечать высокие цены и ограниченное предложение. Американский народ готов заплатить необходимую цену за достижение энергетической независимости. Он понимает, что ее нельзя добиться без определенных жертв.

Во-вторых, мы должны установить конкретные пределы для доли Японии на рынке продукции ряда решающих отраслей. Надо ввести для таких отраслей чрезвычайное экономическое положение и в одностороннем порядке отменить – на период действия этого чрезвычайного положения – ограничивающие действия правительства статьи ГАТТ. Нам незачем извиняться за такой диктуемый здравым смыслом подход к торговле с Японией. На данном отрезке нашей истории мы не можем позволить себе вести дело с торговым партнером, который настаивает на праве продавать и в то же время отказывается покупать.

В-третьих, как государство мы должны трезво оценить реальную ситуацию, связанную с издержками и механизмом реализации федеральных программ. В Вашингтоне этот вопрос исследуется бесконечно, так как в политическом плане он чреват опасностями. Но ведь его решение самоочевидно: мы не можем продолжать платить больше, чем получаем, а это означает необходимость принять некоторые очень болезненные меры. В-четвертых, Америке нужно больше инженеров, ученых, лабораторных работников. В расчете на душу населения японские учебные заведения выпускают в четыре раза больше инженеров, чем наши. Но зато мы выпускаем в 15 раз больше юристов! Студентам, обучающимся специальностям высокой технологии, следует предоставлять специальные стипендии и ссуды. Советский Союз и Япония направляют много сил на повышение уровня технологических знаний в своих странах, а мы за ними не поспеваем.

В-пятых, нам нужны новые стимулы для расширения НИОКР в частном секторе, необходимо ускорить модернизацию производственных мощностей предприятий и повысить производительность труда в решающих отраслях. Одним из путей реализации этих задач может явиться введение налоговых льгот для инвестиций в НИОКР и сокращение до года срока амортизации для инвестиций, способствующих повышению производительности труда.

Наконец, следует принять долгосрочную программу реконструкции наших торгово-транспортных артерий – шоссейных дорог, мостов, железных дорог и водных систем. Наша инфраструктура, которая имеет жизненно важное значение для укрепления и расширения индустриальной мощи Америки, ухудшается угрожающе высокими темпами. Что-то надо предпринять. Такую программу можно было бы частично финансировать за счет энергетического налога на ОПЕК. Она явилась бы также существенным буфером, амортизирующим влияние будущей передислокации занятости, которая неизбежно произойдет в результате повышения производительности труда и автоматизации производства.

Для практического осуществления всех этих программ необходимо учредить Комиссию по решающим отраслям производства – форум, где правительство, профсоюзы и администрация предприятий могли бы сообща искать выход из труднейшего положения, в котором мы оказались. Нам следует научиться говорить друг с другом, прежде чем приступать к совместным действиям.

Эта трехсторонняя коалиция рекомендовала бы конкретные меры по упрочению позиций наших важнейших отраслей, восстановлению и усилению их конкурентоспособности на международных рынках.

Должен четко заявить, что я вовсе не предлагаю создать систему по оказанию благотворительной помощи любой компании, попадающей в беду. Нам необходима программа, которая включается лишь в тех случаях, когда испытывающие трудности американские компании достигают договоренности о равенстве жертв администрации, профсоюза, поставщиков и кредитно-финансовых учреждений. Такая программа сработала в случае с корпорацией «Крайслер», и она может оказаться пригодной и для остальной Америки.

Когда отрасль или компания обращается в Вашингтон за помощью, как это сделал я пять лет назад, соответствующая комиссия должна от имени налогоплательщиков, на которых ложится весь риск, поставить вопрос: «Что это нам даст? Что это даст народу?» Иными словами: «Какую лепту вносят в общее дело администрация и профсоюз?»

Я через это прошел, и оказалось, что все очень просто. Именно администрация должна выразить готовность что-либо предпринять до того, как правительство решит принять какие-то меры – такие, как предоставление гарантированных займов, или введение импортных ограничений, или установление налоговых льгот на инвестиции, или стимулирования НИОКР. Администрация может твердо обещать обратить свои доходы на инвестиции, обеспечивающие создание новых рабочих мест, причем именно у нас в стране. Она может дать согласие на участие работников компании в прибылях. Она даже может оказаться вынужденной согласиться на установление потолка цен для своей продукции.

Что касается профсоюзов, то им придется отказаться от прежних, замшелых традиций. Им придется пойти на изменение многих регламентирующих труд правил, которые препятствуют повышению производительности, например отказаться от 114 рабочих классификаций на сборочных заводах, где вполне достаточно было бы ограничиться шестью. Им даже, может быть, придется согласиться ввести лимиты на вышедшие из-под контроля расходы на медицинское обслуживание, которые теперь являются неотъемлемым элементом нашей системы.

Если ни администрация, ни профсоюз не согласны идти на жертвы, встречи прекращаются. Нельзя рассчитывать на то, что правительство окажет вам помощь, когда вы сами не хотите навести порядок в собственном доме. Иными словами, никаких бесплатных завтраков. Всякий, кто обращается за помощью, должен понимать, что ее оказание предполагает определенные обязательства и с его стороны.

Все это несколько похоже на «план Маршалла» для Америки, но так оно и есть. Если Америка сумела восстановить Западную Европу после второй мировой войны, если мы могли создать Международный валютный фонд и десяток международных банков развития с целью помочь реконструкции всего мира, мы должны также суметь теперь восстановить позиции собственной страны. Если Международный банк реконструкции и развития – организация коммерческая – способен выручать из беды развивающиеся страны, почему же не может некий национальный банк развития также оказать помощь попавшим в беду отраслям американской индустрии?

Нам, быть может, нужен свой Американский валютный фонд. Что страшного в учреждении национального банка развития с капиталом в пять миллиардов долларов, который помог бы нашим базовым отраслям снова стать конкурентоспособными?

В начале 1984 года «комиссия Киссинджера» потребовала выделить восемь миллиардов долларов на экономическое развитие Центральной Америки. А я всегда полагал, что Центральная Америка – это такие места, как штаты Мичиган, Огайо и Индиана. Вот какой я простак! Ну, а как же быть с нашей Центральной Америкой? Как можно позволить себе израсходовать восемь миллиардов долларов для укрепления экономики других стран, забывая при этом о хиреющих отраслях у себя дома?

Кое-кто утверждает, что промышленная политика – это не что иное, как зловредный социализм. Если это социализм, я готов провалиться на этом месте. Между тем, если мы станем медлить, наше индустриальное сердце превратится в индустриальные задворки.

Любая реалистическая промышленная политика для Америки должна будет включать в себя кредитно-денежную и бюджетную политику.

Стабильная, здоровая экономика невозможна при высоких процентных ставках или при процентных ставках, меняющихся каждые десять минут. Высокие процентные ставки – это рукотворные катастрофы. А то, что человек создает, он может сам и ликвидировать.

Я вспоминаю день 6 октября 1979 года как день позора для нашей страны. Именно тода Пол Волкер и Совет Федеральной резервной системы объявили учетную ставку для первоклассных заемщиков – «прайм-рейт» – плавающей. Вот когда монетаристы провозгласили: «Единственным способом затормозить инфляцию является осуществление контроля за денежной массой, и черт с ними, с процентными ставками».

Как всем нам, испытавшим на себе этот губительный способ, известно, принятое тогда решение породило гигантскую волну экономических катастроф. Следовало найти более подходящий способ борьбы с инфляцией, а не возлагать ее бремя на плечи рабочих автоиндустрии и жилищно-строительной промышленности. Когда будущие историки станут изучать наши методы лечения инфляции и тяжкие муки, которые причиняло это лечение, они, вероятно, будут сравнивать их с кровопролитиями средневековья!

Первый удар обрушился на Детройт. Мы пережили самый длительный за пятьдесят лет кризис сбыта автомобилей. Затем настал черед жилищного строительства. После этого удары посыпались почти на все другие отрасли.

До объявления «прайм-рейт» плавающей учетная ставка достигала уровня 12 процентов лишь однажды за всю историю, и произошло это в период Гражданской войны в США. Однако теперь, как только был достигнут уровень 12 процентов, он продолжал повышаться. Был момент, когда он составил 22 процента. Это – легализованное ростовщичество. Некоторые штаты приняли законы, запрещавшие превышение 25-процентного уровня, усматривая здесь криминальные намерения. Даже мафия сочла такие законы разумными.

Но как бы ни была плоха сама по себе учетная ставка 20 процентов, еще хуже был ее маятниковый эффект. С 6 октября 1979 года по октябрь 1982 года ставки повышались или снижались восемьдесят шесть раз, то есть в среднем один раз в 13,8 дня. Как при этом можно что-либо планировать?

Когда процентная ставка высока, потребители помещают значительные суммы в краткосрочные ценные бумаги. Но наживать деньги на деньгах – дело непроизводительное. Оно не создает рабочие места. А те из нас, кто действительно создает рабочие места, кто вкладывает капитал в оборудование, повышающее производительность, кто расширяет производство и готов вносить справедливую долю налогов, обивают пороги в ожидании нескольких крох кредита, чтобы кое-как удержаться на плаву и получить возможность вернуть на работу еще несколько человек.

Высокие процентные ставки усиливают стремление крупных воротил играть в свою новую игру: делать деньги из денег. Когда деньги дороги, инвестировать средства в НИОКР – дело рискованное. Когда учетные ставки высоки, дешевле купить предприятие, чем заново его построить.

Из десяти самых больших в истории США слияний корпораций девять осуществлены при администрации Рейгана. Одно из крупнейших из них связано с корпорацией «Юнайтед Стэйтс стил». Будучи защищенной триггерными ценами, которые обходились нам при закупке американской стали в лишних 100 долларов на каждый автомобиль, «Ю. С. стил» уплатила 4,3 миллиарда долларов за компанию «Марафон ойл». Большую часть этой суммы корпорация получила в виде ссуд. А лучше было бы использовать их на приобретение новейших кислородных конвертеров и установок для непрерывной разливки металла, чтобы можно было конкурировать с японскими сталелитейными фирмами.

Когда об этом узнали рабочие корпорации

⇐ Предыдущая15161718192021222324

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: