Печать офсетная. Бумага офсетная.

Поль Брантон

Б 11 Путешествие в тайную Индию. Перев. с англ. — М.: Сфера, 2002. — 416 с.

Имя журналиста и писателя Поля Брайтона, чьи кни­ги во всем мире всегда расходились огромными тиража­ми, известно уже более 60 лет.

Предлагаемая Вам книга — это история его странст­вий по всей Индии в поисках святых людей, йогов и магов и общения с ними. На её страницах Вы повстре­чаетесь с самыми удивительными людьми, достойными звания духовных светочей человечества.

Особое место в книге занимают главы о духовном гу­ру автора — Шри Раманой Махарши, мудрецом со свя­щенной горы Аруначалы, одним из последних наследни­ков великих Риши. Незабываемый духовный опыт, по­лученный Брайтоном в медитациях у ног Учителя, про­извел на него неизгладимое впечатление и повлиял на всю его дальнейшую жизнь. После выхода (в 1934 году) этой книги имя Шри Раманы Махарши стало широко известно во всем мире.

ISBN 5-93975-066-4

© Издательство «Сфера» — перевод, оформление, 2002.

Глава 9
ХОЛМ СВЯЩЕННОГО ОГНЯ

В Мадрасе, на конечной станции Южно-Индий­ской железной дороги, Субраманья и я садимся в цейлонский поезд, расписание которого согласовано с пароходным расписанием. Несколько часов перед нами мелькают самые разные пейзажи. Зеленые по­лосы рисовых всходов чередуются с мрачными крас­ными холмами, тенистые плантации величавых ко­косовых пальм снова сменяют рисовые поля, на ко­торых видны отдельные фигурки крестьян, занятых тяжким трудом.

Я смотрю в окно до наступления сумерек, быст­ро опустившихся на ландшафт, тогда я отворачи­ваюсь и задумываюсь совсем о другом. Я удивлен странными событиями, которые произошли со мной с тех пор, как я надел золотое кольцо, которое по­дарил мне Брама.— Мои планы изменились; стече­ние неожиданных обстоятельств имело результатом мою поездку на далекий Юг вместо далекого Вос­тока, как я намеревался. «Возможно ли,— спраши­ваю я себя, — что камень в золотых лапках на са­мом деле обладает мистической силой, как уверял йог?» Несмотря на то, что я стараюсь быть откры­тым таким мыслям, трудно для любого западного человека с научным воспитанием ума доверять им. Я гоню эти размышления, но не в силах рассеять неопределенность, которая скрывается за ними. По­чему мои стопы так странно направляют к горному отшельнику, куда я следую? Почему два человека, оба в желтых одеждах, соединились как посланцы судьбы и, несмотря на мое сопротивление, обратили мой взор к Махарши? Я использую слово «судьба» не в общепринятом значении, но не вижу лучшего. Прошлой опыт достаточно хорошо научил меня, что временами, по-видимому, несущественные события играют неожиданную роль в создании картины еди­ной жизни.

Мы оставляем поезд, а с ним и главную ветку в сорока милях от Пондишери, трогательного остатка французских территориальных владений в Индии, и отправляемся к тихой и редко используемой линии железной дороги, которая ведет внутрь страны, и ждем почти два часа в полумраке незащищенной от ветра комнаты ожидания. Святой человек расхажи­вает вдоль еще более открытой ветрам внешней сто­роны платформы, и его высокая фигура в звездном свете выглядит полупризрачной. Наконец запазды­вающий поезд, который изредка пускает клубы ды­ма, забирает нас. В нем только несколько других пассажиров.

Я впадаю в полудремотное состояние на несколь­ко часов, пока мой спутник не будит меня. Мы схо­дим на маленькой железнодорожной станции, и по­езд со скрежетом и неистовыми гудками скрывается в безмолвной тьме. Ночь еще не кончилась, и по­этому при свете тусклой керосиновой лампы мы си­дим в бедной и неудобной комнатке ожидания.

Мы терпеливо ждем, пока день борется с тьмой за господство. Когда наконец бледный рассвет насту­пает, вползая постепенно сквозь маленькое зареше­ченное окошко в задней части нашей комнаты, я всматриваюсь в те части окрестностей, которые на­чинают становиться видимыми. Из утренней дым­ки поднимаются неотчетливые очертания одинокого холма, по-видимому, находящегося приблизительно в нескольких милях. Его подножие впечатляюще об­ширно, да и сам он весьма широкий, а его верши­на, закутанная в плотный рассветный туман, пока не видна.

Мой проводник разыскивает человека, который громко храпит на своей очень маленькой повозке, в которую впряжены буйволы. Парочка окриков воз­вращает возницу к земному существованию, и он готов нам помочь. Узнав о месте нашего назначения, он, кажется, еще больше жаждет везти нас. Я при­стально гляжу с некоторым сомнением на узкий на­емный экипаж — бамбуковый навес, балансирующий на двух колесах. Кое-как мы забираемся на него, а возница привязывает сзади багаж. Йог ухитряется ужать себя на своем месте до минимума, я пригиба­юсь под низким навесом, свесив ноги; возница са­дится на скамейке между буйволами, почти касаясь подбородком колен, — и проблема размещения раз­решена более или менее удовлетворительно. Мы про­сим его ехать.

Мы едва тащимся, несмотря на все усилия пары крепких маленьких белых буйволов. Эти очарова­тельные существа крайне полезны как тягловые жи­вотные внутри Индии, ибо они лучше лошадей пе­реносят жару и менее прихотливы в еде. Обычаи мирных деревень и маленьких городков страны во внутренней жизни не очень сильно изменились на протяжении веков. Повозки, запряженные буйвола­ми, которые перевозили путешественника с места на место за сто лет до нашей эры, по-прежнему пере­возят его и две тысячи лет спустя.

Наш возница с лицом цвета кованой бронзы очень гордится своими животными. Их длинные, красиво закрученные рога украшены приятной формы позо­лоченным орнаментом; а к их тонким ногам при­вязаны медные колокольчики, позванивающие при каждом шаге. Он управляет ими с помощью пово­дьев, пропущенных через их ноздри. Пока их ноги рысцой весело бегут по пыльной дороге, я наблю­даю быстрый приход живого тропического рассвета.

Привлекательный пейзаж вырисовывается как сле­ва, так и справа от дороги. Это не тускло-коричне­вая равнина, ибо возвышенности и холмики подо­лгу не исчезают из поля зрения всякий раз, когда один попадает на линию горизонта. Дорога пересе­кает участок красной почвы, усеянной точками низ­корослого колючего кустарника, и несколько ярких изумрудных рисовых полей.

Крестьянин с безмерно усталым от тяжелого тру­да лицом проходит мимо нас, отправляясь, без со­мненья, на долгий рабочий день на поля. Вскоре мы обгоняем девушку с медным кувшином для воды на голове. Только ярко-красное одеяние обернуто во­круг ее тела, но ее плечи остаются обнаженными. Кровавого цвета рубин украшает ее ноздрю, а пара золотых браслетов блестит на руках в слабом свете утреннего солнца. Чернота ее кожи выдает, что она из дравидов, — как, вероятно, большинство обита­телей этих краев, за исключением брахманов и му­сульман. Эти дравидские девушки обычно веселые и счастливые от природы. Они куда разговорчивей своих коричневых соотечественниц, а их голоса — музыкальнее.

Девушка пялит на нас глаза с непритворным изумлением, и я догадываюсь, что европейцы редко посещают эту часть страны.

Наконец мы приезжаем в небольшой городок. Его зажиточные на вид дома располагаются вдоль улиц, которые сбегаются с двух сторон к огромно­му храму. Последний, если я не ошибаюсь, — око­ло четверти мили длиной. Я получаю некоторое представление о его массивной архитектуре чуть позднее, когда мы подъезжаем к одним из его ши­роких ворот. Мы останавливаемся на одну или две минуты, и я заглядываю внутрь и получаю мимолет­ное впечатление об этом месте. Никогда прежде я не видел подобного сооружения. Огромный внутренний лабиринт строений окружен широким четырехуголь­ным двором. Мне понятно, что четыре высоких стены двора обжигались и окрашивались в течение сотен лет под воздействием свирепого тропического солн­ца. В каждой стене есть одни ворота, и над ними поднимается причудливая надстройка в виде гиган­тской пагоды. Позднее она показалась удивительно похожей на витиеватую, украшенную скульптурными работами пирамиду. Нижняя часть построена из кам­ня, но верхняя представляется кирпичной кладкой, покрытой густой штукатуркой. Пагода разделена на множество этажей, но вся поверхность обильно ук­рашена разнообразными резными фигурами и узора­ми. Вдобавок к четырем башням ворот я насчиты­ваю еще не менее пяти внутри храма. Как удиви­тельно их очертания напоминают одну из египетских пирамид!

Напоследок я замечаю длинную крытую аркаду из сомкнутых рядов многочисленных каменных ко­лонн огромного центрального двора, слабо освещен­ные усыпальницы, темные коридоры и множество небольших строений. И намечаю себе вскоре иссле­довать это интересное место.

Буйволы трогаются, и мы снова выезжаем на рав­нину. Места, которые мы проезжаем, очень живо­писны. Дорога покрыта красной пылью; по обе ее стороны растут низкие кустарники и редкие груп­пы высоких деревьев. Много птиц скрывается в их ветвях, я слышу шелест их крыльев, а заодно и по­следние нотки прекрасного хора их утренней песни, замирающей над миром.

На нашем маршруте встречается несколько оча­ровательных маленьких придорожных святилищ. Различие архитектурных стилей поражает меня, но вскоре я делаю вывод, что это — прямое следствие смены эпох. Некоторые весьма причудливо и чрез­мерно украшены искусно сделанной резьбой в обыч­ной индусской манере, но большие храмы поддер­живаются гладкими колоннами, которые я видел в Индии только на юге. Есть даже два или три свя­тилища классической — почти греческой — стро­гости линий.

Я прикидываю, что мы проехали около пяти или шести миль до подножия холма, чьи очертания я видел от станции. Он поднимается красно-коричне­вым гигантом в прозрачном утреннем свете. Туман уже рассеялся, открыв широкие очертания вершины холма на фоне неба. Эта обособленная гористая часть страны из красной земли и коричневых скал, бес­плодная по большей части, с широкими полосами пространства, почти лишенными растительности, и с грудами расколотых камней и громадными валуна­ми, разбросанными в беспорядке.

— Аруначала! Священная Красная гора! — вос­клицает мой компаньон, перехватывая мой взгляд. Пылкий восторг написан на его лице. Он на мгно­вение впадает в экстаз, подобно средневековому свя­тому.

Я спрашиваю его:

— Что означает это название?

— Я как раз и сказал его смысл, — отвечает он с улыбкой. — Название состоит из двух слов «Аруна» и «Ачала», что означает — красная гора, такое же имя главного божества храма, а его полный перевод — «священная красная скала».

— В таком случае, где священный огонь?

— А! Раз в году храмовые жрецы отправляют службу главного празднества. С началом его внутри храма и на вершине горы разжигается гигантский огонь, его пламя поддерживается огромным количе­ством масла и камфары. Этот огонь горит в течение многих дней и виден на множество миль вокруг. Кто бы ни увидел его, сразу простираются перед ним ниц, поскольку он является символом того, что свя­щенная земля горы находится под защитой велико­го Божества.

Теперь холм башней возвышается у нас над го­ловами. Он не лишен сурового великолепия, этот одинокий пик, украшенный красными, коричневы­ми и серыми валунами, вонзающий плоскую главу на тысячи футов в небо жемчужного цвета. То ли слова святого человека повлияли на меня или по дру­гой необъяснимой причине, во мне возникает стран­ное чувство благоговейного страха, когда я присталь­но смотрю, изумляясь, на крутые склоны Арунача­лы, размышляя о живописности священной горы.

— Знаете, — шепчет мой спутник, — эта гора не просто почитается священной землей, но местные традиции утверждают, что боги поставили ее обозна­чить духовный центр мира!

Этот кусочек легенды заставляет меня улыбнуть­ся. Как это наивно!

Наконец мы приближаемся к жилищу Махарши. Мы сворачиваем с дороги и по неровной тропе спус­каемся к густой рощице кокосовых и манговых де­ревьев. За рощей тропа неожиданно обрывается пе­ред незапертыми воротами. Возница спускается, открывает ворота, а затем заезжает на большой не­мощеный двор. Я вытягиваю сведенные судорогой конечности, спускаюсь на землю и оглядываюсь. Уединенное владение Махарши впереди окружает густая чаща деревьев и непроходимый сад; сзади и по бокам его защищает живая изгородь кустов и кактусов, которые тянутся на запад кустарником и переходят в джунгли, которые производят впечатле­ние густого леса. Это самое живописное место на нижнем отроге холма. Уединенное и в стороне, оно является подходящим для тех, кто, следуя по наме­ченному пути, стремится к размышлениям на глубо­кие темы.

Два небольших строения с соломенными крыша­ми занимают левую часть двора. К ним примыкает длинное современное здание, и его крыша из крас­ной черепицы резко переходит по традиции в нави­сающие карнизы. Маленькая веранда увеличивает в ширину часть фасада.

Центр двора обозначен большим колодцем. Я слежу, как обнаженный по пояс мальчик с темной, почти черной, кожей медленно вытаскивает ведро воды с помощью сломанной ручки лебедки.

На шум нашей повозки во двор выходят из по­строек несколько человек. Их одежда крайне разно­образна. На одном — только набедренная повязка, зато другой одет в роскошный костюм из белого шел­ка. Они вопросительно смотрят на нас. Мой провод­ник широко ухмыляется, очевидно, наслаждаясь их изумлением. Он проходит мимо них и что-то гово­рит на тамильском. Выражение их лиц мгновенно меняется, они начинают улыбаться в унисон и вы­ражать мне свое удовольствие. Мне нравятся и их лица, и их отношение.

— Мы сейчас пойдем в приемную Махарши, — объявляет мой проводник и просит меня пройти за ним. Я останавливаюсь перед открытой каменной верандой и снимаю обувь. Затем достаю немного фруктов, которые я принес как подношение, и про­хожу в открытую дверь.

***

Двадцать коричневых и черных лиц обращаются в нашу сторону и, поблескивая глазами, взирают на нас. Их владельцы полукругом сидят напротив две­ри на полу, выложенном красной плиткой, на поч­тительном расстоянии от дальнего правого угла. По-видимому, до нашего прихода все были обращены лицами к этому углу. Я бросаю туда быстрый взгляд и различаю сидящую фигуру на длинном белом ди­ване и понимаю — передо мной Махарши.

Мой проводник приближается к дивану, прости­рается ниц на полу и закрывает глаза ладонями.

Диван стоит всего в нескольких шагах от широ­кого высокого окна в конце стены. Яркий свет па­дает на Махарши, и я рассматриваю в деталях его профиль, пока он, не отрываясь, смотрит в окно в том направлении, откуда мы пришли этим утром. Его голова неподвижна. С намерением встретить его взгляд и поприветствовать, я тихо иду к окну, кла­ду перед ним дары и отступаю на шаг или два.

Маленькая медная жаровня перед его ложем на­полнена горящими углями, и приятный запах гово­рит мне, что некоторое количество ароматического порошка брошено на тлеющую горячую золу. Рядом с нею курильница с пахучими палочками. Нити го­лубовато-серого дыма поднимаются и плывут по воз­духу, но их пикантный аромат совсем другой.

Я раскладываю на полу тонкое хлопковое одеяло и сажусь, выжидающе глядя на молчаливую фигу­ру, застывшую в такой неподвижной позе. Тело Ма­харши почти обнажено, лишь на бедрах тонкая уз­кая повязка, обычная для этих краев. Кожа легкого медного оттенка намного светлее по сравнению с ко­жей среднего жителя Южной Индии. Я предполагаю, что он — высок ростом, и лет ему около пятидесяти. Его голова с аккуратно подстриженными седыми во­лосами — хорошей формы, высокий и широкий лоб свидетельствует о высокой интеллектуальности его личности. Причем черты лица скорее европейские, нежели индийские. Таково мое первое впечатление.

Диван покрыт белыми подушками, а ноги Маха­рши покоятся на великолепной тигровой шкуре.

Глубокое молчание властвует над всем длинным залом. Мудрец все так же спокоен и неподвижен, наш приход совсем не взволновал его. Смуглый уче­ник сидит на полу сбоку от дивана. Он нарушает покой, дергая веревочку опахала, сделанного из бам­буковой циновки. Опахало закреплено на деревян­ной перекладине и подвешено прямо над головой мудреца. Я слушаю ритмичное хлопанье и неотрыв­но смотрю в глаза сидящего человека, надеясь уло­вить их реакцию, ибо темно-карие, среднего разме­ра глаза широко открыты.

Если он и сознает мое присутствие, то не выдает этого ни намеком, ни знаком. Его тело сверхъесте­ственно спокойно и неподвижно как статуя. Ни разу он не ответил на мой взгляд, продолжая смотреть в отдаленное пространство, и кажется оно бесконечно далеким. Эта сцена мне что-то странно напоминает. Где я видел подобное? Я роюсь в портретной гале­рее памяти и вспоминаю Мудреца, Который Никог­да Не Говорит. Этого отшельника я посетил в изо­лированном домике близ Мадраса, и неподвижность его тела так же напоминала каменную статую. Лю­бопытное подобие этой непривычной неподвижнос­ти тела я теперь вижу у Махарши.

В источниках существует древняя теория, что можно составить представление о душе человека по его глазам. Но перед глазами Махарши я смущаюсь, озадаченный и сбитый с толку.

Минуты текут невыразимо медленно. Сначала они отмеряют полчаса на часах, которые висят на стене хижины отшельника; проходят и они, становясь це­лым часом. Однако никто из собравшихся не дви­гается; и, конечно, никто не осмеливается загово­рить. Я достигаю точки визуальной концентрации, когда забываю о существовании всего, кроме этой молчаливой фигуры на диване. Принесенные мною фрукты остаются нетронутыми на маленьком резном столике перед ним.

Мой проводник не предупреждал меня, что его Мастер примет меня так же, как и Мудрец, Кото­рый Никогда Не Говорит. Внезапно приходит мысль, что такой странный прием показывает полное рав­нодушие. Первое, что пришло бы на ум любому ев­ропейцу: «Может быть этот человек просто позирует для своих приверженцев?» — дважды или трижды мелькает и у меня в голове, но вскоре я отказыва­юсь от этой мысли. Он определенно в состоянии транса, хотя мой проводник не сообщал о пребы­вании в трансе его Мастера. Следующий вопрос, который возникает: «Это состояние мистического созерцания не просто ли бессмысленная безучаст­ность?», — он держится дольше потому, что я про­сто не могу ответить на него.

Что-то в этом человеке удерживает мое внимание, как магнит — стальные опилки. Я не в силах отве­сти от него взгляд. Мое первоначальное замешатель­ство, растерянность человека, которого не замечают вовсе, постепенно исчезает, и странное очарование все настойчивее охватывает меня. К концу второго часа удивительной сцены я начинаю осознавать не­объяснимые, неотвратимые изменения, которые про­изошли в моем сознании. Один за другим исчезают вопросы, которые я готовил так тщательно и дотош­но. Уже неважно, получу ли я ответы, и неважны­ми кажутся проблемы, которые доселе тревожили меня. Я знаю только, что устойчивый поток спокой­ствия, по-видимому, течет ко мне, что великое уми­ротворение проникает в мое существо и что мой измученный мыслями мозг начинает приходить в состояние некоторого покоя.

Сколь мелкими кажутся вопросы, которые я так часто задавал себе! Сколь ничтожной представляет­ся панорама потерянных лет! Я осознаю с неожидан­ной ясностью, что ум сам создал себе проблемы, и затем сделал себя несчастным, пытаясь решить их. Это неизвестное понятие входит в разум человека, который до сих пор считал интеллект самым высо­ким достоинством.

Я все больше поддаюсь неуклонному усилению чувства спокойствия, пока проходят два часа. Те­чение времени уже не вызывает раздражения, и я чувствую, как цепи интеллектуальных проблем сло­маны и отброшены. И затем мало-помалу новые вопросы занимают пространство сознания.

«Разве этот человек, Махарши, не излучает аро­мат духовного покоя, как цветок — аромат своих лепестков?»

Я не считаю себя компетентным в вопросах ду­ховности, у меня — своя реакция на окружающих. Это появившееся подозрение, что мистический по­кой, который возник во мне, может быть отнесен к географическому положению места, где я сейчас на­хожусь, — просто моя реакция на личность Махарши. И я задаюсь вопросом, каким образом — то ли какой-то радиоактивностью души, то ли неким не­известным телепатическим процессом — пришло ко мне это состояние. Однако он по-прежнему совер­шенно невозмутим и кажется совсем не сознающим мое настоящее присутствие.

Происходит первое волнение. Кто-то приближа­ется ко мне и шепчет на ухо:

— Вы не хотите задать вопрос Махарши?

Он просто потерял терпение, этот мой бывший проводник. Скорее всего, он считает, что я, беспо­койный европеец, достиг предела своего терпения. Увы, мой любознательный друг! Поистине, я пришел сюда задавать вопросы твоему мастеру, но теперь... Я, который в мире с миром и с самим собой, на каком основании буду забивать свою голову вопро­сами? Я чувствую, что корабль моей души начинает соскальзывать со своих якорей; удивительное море ожиданий будет пересечено; вы же вернули меня назад к шумному порту этого мира, и именно в тот миг, когда я собирался отправиться в великое при­ключение!

Но чары разбиты. Как будто по сигналу этого неудачного вмешательства люди поднимаются с пола и начинают ходить по залу, голоса достигают моих ушей, и — чудо из чудес! — темно-карие глаза Ма­харши моргают раз или два. Затем его голова по­ворачивается, лицо медленно, очень медленно при­ходит в движение и наклоняется вниз. Через не­сколько мгновений я попадаю в поле его зрения, и впервые непостижимый взгляд мудреца останавлива­ется на мне. Очевидно, что он только что вышел из долгого транса.

Проводник, предполагая, что я не реагирую, по­тому что не слышу, громко повторяет свой вопрос. Но в блестящих глазах, которые мягко смотрят на меня, я читаю другой — безмолвный — вопрос.

«Неужели — может ли это быть — вам еще до­саждают сбивающие с толку сомнения, когда вы уз­рели на миг глубокое спокойствие ума, которого вы — и все люди — могут достичь?»

Чувство покоя заполняет меня. Я поворачиваюсь к проводнику и отвечаю:

— Нет. Я ничего не хочу спрашивать сейчас. В другой раз...

Я чувствую, что мне нужно объяснить свой ви­зит — не Махарши, а оживившейся маленькой тол­пе. Я узнаю из объяснений моего спутника, что лишь немногие из этих людей — постоянные ученики, а все остальные — посетители из окрестных поселков. Довольно странно, что в этот момент мой провод­ник встает и делает собравшимся необходимые по­яснения на тамильском очень пылко, с бурной жес­тикуляцией. Я подозреваю, что в его объяснение примешивается немного небылиц к фактам, ибо оно вызывает крики удивления.

***

Полдневная трапеза закончена. Солнце немилосер­дно нагревает воздух до такой температуры, которой я прежде никогда не испытывал. Ведь мы почти на широте экватора. Снова я радуюсь благоприятному климату Индии. Он не способствует деятельности, большинство людей исчезают в тенистых рощах на сиесту, а потому я могу подойти к Махарши без лишних предуведомлений или суеты.

Я вхожу в большой зал и сажусь возле него. Он полулежит на белых подушках дивана. Помощник постоянно дергает веревку опахала. Тихий шорох ве­ревки и мягкий шелест опахала при его движении в знойном воздухе приятен моим ушам.

Махарши держит в руках сложенный манускрипт книги и что-то читает чрезвычайно медленно. Вскоре после моего прихода он откладывает книгу в сторо­ну и зовет ученика. Несколько слов между ними на тамильском, и человек говорит мне, что его Учитель хочет извиниться за неподходящую еду. Он объяс­няет, что они живут простой жизнью, никогда преж­де не подбирали продукты для европейца и не зна­ют, что последний ест. Я благодарю Махарши и говорю, что с радостью разделю с ними их кушанья, только без специй; кроме того, я прихватил немно­го еды из городка. И добавляю, что вопросы пита­ния для меня гораздо менее важны, чем поиск, ко­торый привел меня к нему.

Мудрец слушает внимательно, его лицо спокой­но, невозмутимо и непроницаемо.

— Это хорошая цель, — комментирует он нако­нец, тем самым поощряя меня продолжить тему.

— Учитель, я проштудировал наши западные на­уки и философии, жил и работал среди людей на­ших переполненных городов, испробовав их удо­вольствия и разделяя их амбиции. Тем не менее я также уходил в уединенные места, чтобы в одино­честве поразмышлять над серьезными вопросами. Я спрашивал мудрецов Запада; теперь я обратил свое лицо к Востоку. Мне нужно больше Света!

Махарши кивает головой, как будто говорит «Да, я прекрасно понимаю».

— Я слышал разные мнения, выслушал множество теорий. Мое сознание загромождено умными дока­зательствами то одной веры, то другой. Я устал от них и скептично отношусь ко всему, что не доказа­но личным опытом. Простите мои слова, но я не религиозен. Если есть нечто за пределами материаль­ного существования человека, то как я могу себе это представить?

Три или четыре ученика, которые собрались вок­руг нас, смотрят на меня в изумлении. Не оскорбил ли я тонкий этикет этого уединенного жилища бес­церемонным и дерзким обращением к их Учителю? Я не знаю; возможно, но меня это не волнует. На­копленное за долгие годы молчания неожиданно вы­ходит из-под контроля и срывается с моих губ. Если Махарши — справедливый человек, он, несомнен­но, поймет это и отметет в сторону мои ошибки в условностях.

Он не отвечает, а словно погружается в какие-то размышления. Делать больше нечего, и мой язык уже развязался, и я взываю к Махарши в третий раз:

— Мудрые люди Запада, наши ученые, очень по­читаемы за их успехи. Но они сами признают, что пролили мало света на скрытую истину о том, что находится за пределами жизни. Говорят, в вашем краю есть люди, знающие то, что не в силах открыть наши западные мудрецы. Так ли это? И поможете ли вы мне познать это на личном опыте? Или сам по себе поиск — не более чем иллюзия?

Сказав то, что считал необходимым, я жду отве­та Махарши. Он продолжает задумчиво смотреть на меня. Возможно, он размышляет над моими вопро­сами. Десять минут проходят в молчании.

Наконец он мягко произносит:

— Вы говорите — Я. «Я хочу знать». Скажите мне, кто этот «Я»?

Что он имеет в виду? Он теперь отказался от услуг переводчика и говорит непосредственно со мной на английском. Смятение охватывает мой ум.

— Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, — от­вечаю я беспомощно.

— Неясно? Подумайте снова!

Я снова бьюсь над его словами. Идея вдруг вспы­хивает в моем разуме. Я указываю на себя пальцем и называю свое имя.

— И вы знаете его?

— Всю мою жизнь! — улыбаюсь я ему в ответ.

— Но это лишь ваше тело! Снова я спрашиваю — кто «Вы»?

Я не в силах правильно ответить на его необыч­ный вопрос.

Махарши продолжает:

— Узнайте сначала, кто этот «Я», и тогда вы най­дете истину.

У меня снова туман в голове. Я глубоко озада­чен, и мое недоумение находит словесное выражение. Но Махарши очевидно достиг предела своего анг­лийского языка и поворачивается к переводчику. Ответ медленно переводят мне.

— Нужно только одно — посмотрите в себя. Сде­лайте это правильно, и тогда вы получите ответ на все ваши вопросы.

Странное замечание. Однако я спрашиваю его:

— Что же нужно делать? Как мне следовать по намеченному пути?

— Свет откроется через глубокие раздумья о при­роде самого себя и посредством постоянной меди­тации.

— Я часто размышлял об истине, но не вижу продвижения вперед.

— Откуда вы знаете, что не сделали успехов? Не­легко постичь чье-то продвижение в духовной сфере.

— Наверное, необходима помощь Учителя?

— Может быть.

— А поможет ли Учитель заглянуть в себя чело­веку так, как вы советуете?

— Он может дать ищущему все необходимое для такого поиска. Но самое важное может быть откры­то только в личном опыте.

— Сколько времени потребуется для некоторого просвещения с помощью Учителя?

— Это зависит от зрелости ума искателя. Порох мгновенно вспыхивает от огня, но угли разжигают­ся долго.

У меня странное чувство, что мудрецу не нравится обсуждать тему об учителях и их методах. Однако я достаточно упрям, чтобы не принимать во внимание это чувство, и поэтому задаю следующий вопрос о том же. Он поворачивает бесстрастное лицо к окну, смотрит вдаль и не удостаивает меня ответом. Я по­нимаю намек и бросаю эту тему.

— Может быть Махарши выскажет свое мнение о будущем мира? Ведь мы живем в критические времена.

— К чему вам беспокоиться о будущем? — спра­шивает мудрец. — Вы не знаете, как следует, даже настоящее! Позаботьтесь о настоящем, а будущее по­заботится о себе само.

Еще один отказ! Но я теперь не уступлю так легко на том основании, что пришел из мира, где жизнен­ные трагедии повсеместно давят на людей гораздо тяжелее, чем в этом тихом уголке джунглей.

— Войдет ли мир вскоре в новую эру дружелю­бия и взаимопомощи или будет повергнут в хаос и войну? — упорствую я.

Махарши снова недоволен, но все же отвечает.

— Есть Он, кто управляет миром, и Его дело — приглядывать за миром. Тот, кто дал жизнь миру, знает, как смотреть за ним. Он несет ношу этого мира, а не вы.

— Однако если кто-то посмотрит вокруг непре­дубежденным взором, ему трудно будет увидеть, где пребывает это благожелательное внимание, — возра­жаю я.

Мудрец кажется еще более недовольным. Но все-таки приходит ответ:

— Каковы вы, таков и мир. Не понимая себя, что пользы пытаться понять мир? Этот вопрос не нуж­но обсуждать искателям истины. Люди тратят всю их энергию на такие вопросы. Сначала найдите ис­тину в себе; и вы будете иметь лучшую возможность понять истину за пределами мира, частью которого вы являетесь.

Наступает внезапная пауза. Служитель подходит и зажигает новую ароматную палочку. Махарши наблюдает за голубыми колечками дыма, поднима­ющимися вверх, и снова берет свою рукописную книгу. Он переворачивает ее страницы и углубля­ется в них, вычеркнув меня из поля своего вни­мания.

Вновь возникшее его равнодушие воздействует подобно холодной воде на мое самолюбие. Я сижу рядом еще около четверти часа, но вижу, что он не настроен отвечать на вопросы. Поэтому, чувствуя, что беседа на самом деле закончена, я поднимаюсь с пола, складываю ладони в знак прощания и остав­ляю его.

***

Я послал кого-то в городок с просьбой достать повозку, ибо хочу осмотреть храм. Я попросил най­ти конный экипаж, если он на месте. Тележка, за­пряженная буйволами, живописна только на вид, но ее скорость и удобства оставляют желать лучшего.

Выйдя во двор, я обнаруживаю ожидающую меня двуколку, запряженную пони. У нее нет сиденья, но такой пустяк уже не тревожит меня. Возница, сви­репый на вид малый в грязном красном тюрбане. Вся остальная его одежда — длинный кусок небеленого холста в виде пояса, один конец которого, пропущен­ный между бедер, затем подворачивается на талии.

Долгая поездка по пыли — и вот наконец вход в большой храм с многоэтажными резными барелье­фами приветствует нас. Я оставляю двуколку и на­чинаю свое поверхностное исследование.

— Я не знаю, насколько древен храм Аруначалы, — замечает мой спутник в ответ на мой вопрос, — но вы можете видеть, что его возраст, должно быть, исчисляется веками.

Вокруг ворот и на подступах к храму расположе­ны под тенистыми пальмами несколько маленьких лавочек и ярких киосков. Возле них сидят скромно одетые продавцы священных картин и бойко прода­ющихся маленьких медных фигурок Шивы и дру­гих богов. Меня поражает преобладание изображений этого божества, ибо в других местах первое место занимают, кажется, Кришна и Рама. Спутник пояс­няет.

— Согласно нашим священным легендам бог Ши­ва однажды появился вспышкой пламени на верши­не Священной Красной горы. Поэтому жрецы хра­ма зажигают ежегодно большой огонь в память этого события, которое случилось, наверное, тысячи лет назад. Думаю, и храм был построен в ознаменова­ние этого события, а бог Шива по-прежнему покро­витель горы*.

Несколько паломников лениво осматривают ла­вочки, где можно купить не только этих маленьких медных богов, но также и яркие картинки, изобра­жающие события из священной истории индуизма, плохо отпечатанные книги религиозного характера на языках тамилов и телугу, и цветные краски, ка­кими ставят на лбу знак надлежащей касты или сим­вол секты.

Прокаженный нищий нерешительно подходит ко мне. Плоть его конечностей загнивает, и он, веро­ятно, сомневается, — прогоню ли я его, беднягу, или он разбудит мою жалость. Его лицо поражено ужас­ной болезнью. Мне стыдно, что я бросаю немного мелочи на землю, но я боюсь прикоснуться к нему.

Ворота, которые сделаны в форме пирамиды с резными фигурами, следующими привлекают мое внимание. Грандиозная башня с галереями смот­рится подобно некой египетской пирамиде со сре­занной вершиной. Вместе с тремя другими башня­ми она возвышается над сельской местностью. Их видно издалека.

Фасад пагод испещрен обильной резьбой и забав­ными статуэтками. Сюжеты взяты из священных ми­фов или легенд и представляют собой странную тол­пу — из одиноких, погруженных в благочестивую медитацию индусских божеств, а рядом их же пере­плетенные в любовных объятиях тела, и они пре­красны. Это напоминает о том, что в индуизме есть вещи на все вкусы, такова всеобъемлющая природа его религиозных представлений.

Я захожу на территорию храма и оказываюсь в огромном четырехугольном дворе. Обширное соору­жение включает в себя лабиринт колоннад, арочных галерей, святилищ, комнат, коридоров, закрытого и открытого пространства. Здесь нет каменных зданий, красота колонн которых заставляет застыть в немом изумлении, как перед храмами близ Афин, скорее — это сумрачное святилище тайных мистерий. Много­численные ниши пугают меня неприятно холодным воздухом отчужденности. Но в этом лабиринте мой спутник идет уверенным шагом. Снаружи пагоды выглядят привлекательно с их красноватым цветом камня, но внутри кладка — пепельно-серая.

Мы проходим длинную крытую аркаду с крепки­ми стенами и причудливыми резными колоннами, которые поддерживают потолок. Затем, пройдя по­лутемные коридоры и мрачные комнаты, оказываем­ся в обширном портике внешнего двора этого древ­него храма.

— Зал Тысячи Колонн! — объявляет мой провод­ник, и я вижу серое от времени здание. Сомкнутые ряды плоских гигантских каменных колонн, покры­тых резьбой, тянутся передо мной.; Место пустынно и заброшено; а его исполинские колонны неясно и таинственно вырисовываются в полумраке. Я подхо­жу ближе и разглядываю древнюю резьбу. Каждая колонна состоит из цельного камня, даже потолок, который они поддерживают, состоит из больших ка­менных плит. И снова я вижу богов и богинь, раз­влекающихся с помощью мастерства скульптора; и опять высеченные морды зверей, знакомых и незна­комых, взирают на меня.

Мы бродим по пересечениям этих крытых пли­тами галерей с колоннами, проходим темные кори­доры, освещенные кое-где небольшими светильника­ми, чьи фитили погружены в касторовое масло, и таким образом приближаемся к центральной ограде.

Приятно снова выйти на яркий солнечный свет, ког­да мы пересекаем двор. Теперь мы можем увидеть пять пагод пониже, которые как бы отмечают пун­ктиром внутреннюю часть храма. Формой они точ­но повторяют пирамидальные башни над въездными воротами в высоких стенах четырехугольного двора. Я исследую одну, что ближе к нам, и прихожу к за­ключению, что они построены из кирпича, а их ук­рашенная поверхность — не каменная резьба, а леп­нина из обожженной глины или какой-то прочной штукатурки. Некоторые фигуры были, очевидно, не­когда оттенены красками, но теперь цвета поблекли.

Мы входим в ограду и бродим по еще более длинным темным коридорам в этом изумительном храме. Потом проводник предупреждает меня, что мы приближаемся к главному алтарю, куда не по­зволено ступать ноге европейца. Но хотя святая святых под запретом для иноверца, все же после­днему позволено мельком взглянуть из темного ко­ридора, ведущего к его порогу. Как будто в под­тверждение этому предупреждению я слышу

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: