Глава 3 точка зрения исторического материализма 5 глава

Часто утверждали, что куртуазная любовь, зародившаяся на Средиземноморском Юге, привела к улучшению женской доли. Относительно ее зарождения существует несколько гипотез: по одним, «куртуазность» проистекает из отношений владетельных дам с их молодыми вассалами; другие связывают ее с катарскими ересями и культом Богоматери; третьи выводят мирскую любовь из любви к Богу вообще. Нельзя с уверенностью сказать, существовали ли когда-нибудь на самом деле «куртуазные собрания» («cours d'amour»). Не вызывает сомнений лишь то, что грешнице Еве противопоставляется все выше превозносимая Церковью Мать Спасителя: ее культ приобрел такое значение, что стало возможным сказать, будто в XIII веке Бог сделался женщиной; мистическое учение о женщине развивается, таким образом, в религиозном плане. С другой стороны, праздность дворцовой жизни позволяет благородным дамам окружать себя пышным великолепием учтивости, галантных разговоров, поэзии; просвещенные женщины, такие, как Беатрис Валантинуа, Элеонора Аквитанская и ее дочь Мария Французская, Бланка Наваррская и многие другие, привлекают к себе поэтов и назначают им жалованье. Расцвет культуры, охвативший сначала Юг, а потом и Север, поднимает женщин на новую высоту. Куртуазную любовь часто описывали как любовь платоническую; Кретьен де Труа, видимо, чтобы угодить своей покровительнице, изгоняет адюльтер из своих романов: единственная преступная страсть у него — это любовь Ланселота и Геневры; но на самом деле, поскольку феодальный супруг был опекуном и тираном, женщина искала возлюбленного вне брака; куртуазная любовь была компенсацией варварства официальных отношений. «Любовь в современном смысле слова проявлялась в античности лишь за рамками официального обще-

• Мужественная женщина, воительница, героиня {лат.).

ства, — замечает Энгельс. — Средневековье начинает с того пункта, где остановилась античность в своем стремлении к сексуальной любви, — с адюльтера». И действительно, пока существует институт брака, любовь будет облекаться именно в эту форму.

На самом деле, если куртуазная любовь и смягчает женскую долю, глубоких изменений в ней она не вызывает. К освобождению женщины ведет не идеология, будь то религия или поэзия; некоторые сдвиги в этом направлении в конце феодальной эпохи обусловлены совсем иными причинами. Когда королевская власть утверждается над вассалами как власть верховная, сюзерен утрачивает немалую часть своих прав; в частности, понемногу аннулируется его право выдавать замуж своих вассалок по собственному усмотрению; одновременно феодального опекуна лишают права пользования имуществом подопечной; выгоды, связанные с опекунством, пропадают, а когда феодальная служба сводится к денежному обложению, исчезает и само опекунство; женщина неспособна нести военную службу, но она не хуже мужчины может выполнить денежное обязательство; феод превращается в простое земельное владение, и нет больше никаких оснований отказывать в равенстве обоим полам. В действительности в Германии, Швейцарии и Италии женщины по-прежнему живут под постоянной опекой; Франция же признает, по словам Бомануара, что «девушка стоит мужчины». Германская традиция давала женщине в качестве опекуна защитника — когда она перестает нуждаться в защитнике, она обходится и без опекуна; как представительница своего пола она уже не считается бесправной. Незамужней или вдове предоставлены те же права, что и мужчине; собственность дает ей всю полноту власти; владея феодом, она им правит, то есть вершит правосудие, подписывает договоры, издает законы. Бывает, что она даже обращается к военному делу, командует войсками, принимает участие в битвах; женщины-солдаты существовали и до Жанны д'Арк, и Орлеанская дева хоть и вызывает удивление, но не шокирует, Однако женской независимости препятствует столько факторов, что все вместе их никогда не уничтожить: физическая слабость уже не в счет, но в случае, если женщина замужем, ее подчинение по-прежнему выгодно обществу. Поэтому муж остается всемогущим и после исчезновения феодального строя. Утверждается парадокс, сохранившийся и по сей день: общество охотнее всего принимает в свои ряды ту женщину, у которой меньше всего преимуществ. При гражданском феодализме брак выглядит точно так же, как и во времена военного феодализма; муж по-прежнему остается опекуном своей жены. Когда появляется буржуазия, она соблюдает те же законы. Обычное право, как и право феодальное, допускает эмансипацию женщины только вне брака; девушка и вдова имеют те же права, что и мужчина; но, выходя замуж, женщина попадает под опеку, «попечение» мужа; он может ее избить, следит за ее поведением, связями, перепиской и распоряжается ее состоянием не в силу контракта, а исходя из самого факта брака. «Едва заключается брак, — говорит Бомануар, — имущество обоих делается общим в силу самого их супружества, а попечение об оном вверяется мужу». Дело в том, что и у дворян, и у буржуазии интересы собственности требуют, чтобы ею распоряжался один хозяин. Жену подчиняют мужу не потому, что в принципе считают ее неправоспособной, — когда никаких противопоказаний не возникает, за женщиной признают всю полноту прав. От феодализма до наших дней замужнюю женщину без колебаний приносят в жертву частной собственности. Важно отметить, что порабощение это тем полнее, чем значительнее размеры имущества, находящегося в распоряжении мужа; особенно отчетливо зависимость женщины всегда проявлялась у имущих классов; патриархальная семья и поныне сохраняется у богатых землевладельцев; чем более социально и экономически могущественным чувствует себя человек, тем с большим правом он претендует на роль pater familias, И наоборот, общая нищета превращает супружескую связь в связь, основанную на взаимности. Женщину освободил не феодализм и не Церковь. Скорее, переход от патриархальной к подлинно супружеской семье начинается с крепостничества. Крепостной и его супруга ничем не владели, они лишь имели в общем пользовании дом, мебель, орудия труда — у мужчины не было никаких оснований стремиться подчинить себе жену, не имеющую никакого имущества; зато объединявшие их общий труд и общий интерес поднимали супругу до уровня подруги. Когда отменяется крепостное право, бедность сохраняется; супругов, живущих на равных, можно встретить в маленьких сельских общинах или у ремесленников; жена — это не вещь и не прислуга, такую роскошь может позволить себе только богатый человек; бедный же чувствует, что связь между ним и его половиной обоюдна; в свободном труде женщина завоевывает себе реальную самостоятельность, ибо обретает определенную экономическую и социальную роль. Средневековые фарсы и фаблио отражают среду ремесленников, мелких торговцев и крестьян, где превосходство мужа над женой проявляется лишь в том, что он может ее побить, — однако она противопоставляет силе хитрость, и равенство между супругами восстанавливается. Тогда как богатая женщина покорностью расплачивается за свою праздность.

В средние века женщина еще сохраняла некоторые привилегии: в деревнях она принимала участие в собраниях жителей, участвовала в первичных собраниях по выборам депутатов в Генеральные штаты; муж мог единолично распоряжаться только движимым имуществом — для отчуждения недвижимости необходимо было согласие жены. Только в XVI веке были систематизированы законы, сохранявшиеся на протяжении всего старого режима; в эту эпоху окончательно исчезают феодальные нравы, и ничто уже не защищает женщин от стремления мужчин приковать их к домашнему очагу. Здесь чувствуется влияние римского права, столь пренебрежительного по отношению к женщине; как и во времена римлян, яростные диатрибы, критические суждения против глупости и немощности женского пола, представляют собой не основание для такого кодекса, но попытку его оправдания; мужчины лишь задним числом могут объяснить, почему они поступают так, как им удобнее. «Среди имеющихся у женщин дурных свойств, —читаем мы в «Грезах фруктового сада», — девять дурных свойств, по моему мнению, причитаются им по праву. Во-первых, женщина по природе своей причиняет себе вред... Во-вторых, женщина по природе своей весьма скупа... В-третьих, хотения их весьма внезапны... В-четвертых, сами чаяния их устремлены к дурному... В-пятых, они притворщицы... Опять же женщины известны своим вероломством, и, согласно гражданскому праву, женщина не может быть признана свидетелем при составлении завещания... Опять же женщина всегда делает обратное тому, что ей наказано сделать... Опять же женщины охотно всем рассказывают и пересказывают свои же собственные брань и стыд. Опять же они лукавы и хитры, Монсеньор Блаженный Августин говорил, что «женщина — это животное, не имеющее ни двора, ни хлева»; она мстительна, к стыду своего мужа, в ней вскармливается зло и начинаются все ссоры и все разногласия, от нее пролегает путь-дорога ко всяческому беззаконию». Подобные тексты встречаются в эту эпоху в изобилии. Приведенный выше интересен тем, что каждое обвинение предназначено для оправдания одного из направленных против женщин пунктов законодательства и зависимого положения женщин. Разумеется, все «мужские должности» для них закрыты, снова обретают силу Веллеевы рекомендации сенату, лишающие их всякой гражданской правоспособности; право первородства и преимущественное право мужчины отодвигают женщину на второй план при получении отцовского наследства. Пока девушка не замужем, она остается под опекой отца, и если он не выдает ее замуж, то, как правило, заточает в монастырь. Матери-одиночке разрешено установление отцовства, но оно дает право только на покрытие расходов на медицинскую помощь при родах и на алименты на ребенка; выйдя замуж, женщина оказывается во власти мужа: он выбирает место жительства, управляет хозяйственными делами, разводится с женой в случае измены, заточает ее в монастырь или, позже, добывает королевский указ о взятии под стражу, чтобы отправить ее в Бастилию; ни один акт не действителен без его утверждения; все, что вносит жена в общее имущество супругов, уподобляется приданому в римском смысле слова; но поскольку брак нерасторжим, имущество может перейти в распоряжение жены лишь после смерти мужа; отсюда поговорка; «Uxor non est proprie socia sed speratur fore»¹. Поскольку

«Супруга не является в собственном смысле слова союзницей, но может надеяться стать ею» {лат.}.

она не распоряжается своим капиталом, даже если сохраняет на него права, она за него и не отвечает; деятельность ее не становится содержательнее — она не имеет конкретного «подступа» к миру. Даже дети ее, как во времена «Эвменид», считаются принадлежащими прежде всего отцу, а уж потом ей: она «дарит» их супругу, авторитет которого несравненно выше и который является истинным хозяином своего потомства; этот аргумент даже использовал Наполеон, заявив, что, подобно тому как грушевое дерево принадлежит владельцу груш, женщина есть собственность мужчины, коему она приносит детей. Таким статус французской женщины оставался на протяжении всего старого режима; понемногу Веллеевы рекомендации будут изгоняться из юриспруденции, но только кодекс Наполеона уничтожит их окончательно. За долги супруги и ее поведение отвечает муж, только ему она должна давать отчет; она практически никак не связана напрямую с общественными властями, нет у нее и автономных связей с людьми, посторонними семье. В труде и материнстве она не столько сообщница, сколько прислуга: вещи, ценности, дети принадлежат не ей, а семье, то есть мужчине, который ее возглавляет. Не больше свободы предоставлено ей и в других странах — напротив, в некоторых из них сохранилась опека, во всех — права замужней женщины ничтожны, а нравы суровы. Все европейские законодательства были составлены на основе канонического, римского и германского права — и ни одно из них не благоприятствовало женщине, во всех странах утвердились частная собственность и семья, и женщина подчинялась требованиям этих институтов.

Во всех странах одно из следствий порабощения «честной женщины» семьей — это наличие проституции. Лицемерно поставленные вне общества, проститутки играют в нем чрезвычайно важную роль. Христианство клеймит их позором, но принимает как необходимое зло. «Уничтожьте проституток, — говорил Блаженный Августин, — и общество погрязнет в распутстве». А позже святой Фома Аквинский — или по крайней мере тот теолог, что подписал его именем IV книгу «De regimine principium» («правлении властителей»), — заявляет: «Отнимите у общества публичных женщин, и разврат заполнит его всяческими беспорядками. Проститутки в городе подобны отхожему месту во дворце; уничтожьте отхожее место, и дворец станет местом грязным и смрадным». В период глубокого средневековья в нравах царила такая свобода, что в девицах легкого поведения почти не было надобности; но когда сложилась буржуазная семья и стала строго соблюдаться моногамия, мужчине пришлось искать увеселений вне семейного очага.

Напрасно капитулярий Карла Великого со всей возможной строгостью запретил проституцию, напрасно Людовик Святой приказал в 1254 году изгнать проституток, а в 12 6 9-м — разрушить злачные места: в Дамьетте, как говорит Жуанвилль, палатки проституток прилегали к палатке короля. Усилия Карла IX во

Франции и Марии-Терезии в Австрии, как покажет позже XVIII век, в равной мере оказались тщетными. Организация общества делала проституцию необходимой. «Проститутки, — высокопарно заявит Шопенгауэр, — это жертва человечества на алтарь моногамии». А специалист по истории европейской морали Лекки формулирует ту же самую мысль следующим образом; «Будучи высшим проявлением греха, они наиболее рьяно оберегают добродетель». Их положение часто справедливо сравнивали с положением евреев, с которыми у них часто находили много общего 1: ростовщичество и спекуляция запрещены Церковью так же, как и любое сношение вне супружества; но общество не может обойтись ни без спекулянтов, ни без свободной любви, и эти функции возлагаются на проклятые касты: их размещают в гетто и в специально отведенных кварталах. В Париже женщины «малого круга» работали в «норах», приходили туда утром, уходили вечером, после сигнала к тушению огней; они жили на определенных улицах, откуда не имели права отлучаться, в большинстве других городов дома терпимости располагались за пределами городских стен. Как и евреи, они были обязаны носить на одежде отличительные знаки; во Франции это был, как правило, шнурок определенного цвета, который полагалось носить на плече; часто им запрещалось надевать шелк, меха и украшения честных женщин. Они на законном основании были заклеймены позором и абсолютно беспомощны перед лицом полиции и магистратуры, хватало жалобы кого-нибудь из соседей, чтобы их выгнали из дому. Большинство из них жили тяжело и бедно. Некоторых забирали в публичные дома. Французский путешественник Антуан де Лален оставил описание одного такого испанского заведения, находившегося в Валенсии в конце XV века. Место это, говорит он, «размером с небольшой город, со всех сторон обнесено стеной с единственными вратами. А перед вратами установлена виселица для преступников, кои могут оказаться внутри; у дверей стоит человек, который отбирает палки у желающих войти внутрь и предлагает им, коли будет на то их воля и коли у них есть деньги, оставить их покамест у него, с тем чтобы забрать на возвратном пути в целости и сохранности; а коли случится так, что деньги у них есть, но оставить их ему они не пожелают и будут ограблены ночью, так за то привратник в ответе не будет. В месте сем есть четыре улицы, а в них — множество маленьких домиков, и в каждом из них — весьма полногрудые девицы, одетые в бархат и атлас. Таких девиц там двести или триста; а домишки их увешаны и разукрашены добротным бельем. Установленная такса в их деньгах составляет четыре денье, что для нас равняется одному

¹ Те женщины, что приходили в Систерон через ворота Пепэн, должны были, как евреи, уплатить пошлину в пять су в пользу монахинь ордена Святой Клары (Баюто).

грошу. Имеются там таверны и кабаре. Днем из-за жары место сие не разглядеть так хорошо, как ночью или вечером, когда все девицы сидят у своих дверей, а над ними горят красивые висячие фонари, чтобы удобнее было их рассматривать. Городу полагается два лекаря, кои состоят на жалованье и должны всякую неделю посещать девиц на случай, если занемогут они какой пристойной болезнью либо какой другой, тайной, дабы удалить их из сего места. Ежели в городе обнаруживается больная, городские власти обязываются взять ее на свое обеспечение, а пришлых же выпроваживают на все четыре стороны»¹. Впрочем, автор дивится столь хорошо организованному порядку. Многие проститутки оставались свободными; иные недурно зарабатывали. Как и во времена гетер, служение любви открывало для женского индивидуализма больше возможностей, чем жизнь «честной женщины», Особое положение во Франции занимает незамужняя женщина; юридическая независимость, которой она располагает, самым резким образом контрастирует с порабощением супруги. Незамужняя женщина — это существо необычное; а потому нравы стремятся отнять у нее все то, что предоставлено законами; у нее есть все гражданские права — но права эти абстрактны и пусты; у нее нет ни экономической самостоятельности, ни социального достоинства; обычно старая дева прячется в тени отцовской семьи или обретает общество себе подобных в лоне монастыря — а там едва ли ей доведется узнать другие формы свободы, кроме непослушания и греха, точно так же как римлянки периода упадка освобождались только через порок. Негативность остается уделом женщины, до тех пор пока негативно ее освобождение.

В таких условиях женщина редко имеет возможность действовать или просто выражать себя: в трудящихся классах экономическое угнетение стирает неравенство полов, но одновременно отнимает все шансы у личности; у дворян и буржуазии женщину притесняют как женщину — она может вести лишь паразитическое существование; она малообразованна; нужны исключительные обстоятельства, чтобы она смогла задумать и осуществить какой-нибудь конкретный проект. Королевы и регентши имеют это редкое счастье: власть ставит их над полом; салический закон во Франции запрещает женщинам наследовать трон; но рядом с супругом и после его смерти они порой играют немалую роль, как, например, святая Клотильда, святая Радегунда, Бланка Кастильская. Монастырская жизнь делает женщину независимой от мужчины: некоторые аббатисы обладают большой властью; Элоиза как аббатиса прославилась не меньше, чем как возлюбленная. В мистических, то есть автономных, отношениях, связующих их с Богом, женские души черпают вдохновение и силу, не уступающую силе мужской души; а уважение, которым их окружают в обществе, позволяет им совершать нелегкие деяния. Подвиг Жанны д'Арк выглядит чудом — впрочем, это была лишь вспышка безрассудной смелости. А вот история святой Екатерины Сиенской весьма показательна; посреди совершенно нормальной жизни ей удается снискать в Сиене славу благодаря активной благотворительной деятельности и видениям, свидетельствующим об интенсивной внутренней жизни; таким образом она приобретает необходимый для успеха авторитет, которого обычно у женщин не бывает; к ее влиянию прибегают, чтобы увещевать приговоренных к смерти, наставлять на путь истинный заблудших, миром разрешать раздоры между семьями и городами. Ее поддерживает сообщество, отождествляющее себя с нею, и это позволяет ей исполнять свою миротворческую миссию: проповедовать по городам и весям покорность папе, вести обширную переписку с епископами и монархами и, наконец, будучи избранной послом Флоренции, поехать за папой в Авиньон. Королевы Богом данным им правом и святые своими бесспорными добродетелями обеспечивают себе в обществе поддержку, позволяющую им стать вровень с мужчинами. От остальных же, напротив, требуется молчаливая скромность. То, что удалось Кристине Пизанской, — поразительная случайность — да и она решилась зарабатывать на жизнь литературным трудом, лишь оставшись вдовой, обремененной детьми.

В целом в средние века мужчины относились к женщинам не слишком благосклонно. Конечно, куртуазные поэты превозносят любовь; возникают многочисленные «Искусства любви», среди которых — поэма Андре Шаплена и знаменитый «Роман о Розе», где Гильом де Лорис призывает молодых людей посвятить себя служению дамам. Но этой литературе, испытавшей влияние поэзии трубадуров, противостоят тексты буржуазного толка, злостно обличающие женщин: фаблио, фарсы, лэ обвиняют их в лени, кокетстве и похотливости. Злейшие враги женщин — клерки. Они ополчаются на брак. Церковь сделала его таинством и в то же время запретила его христианской элите — кроющееся здесь противоречие явилось источником «Женской распри». Оно же с необычайным пылом обличается в «Жалобах Матеолуса» — произведении, опубликованном через пятнадцать лет после первой части «Романа о Розе», сто лет спустя переведенном на французский и бывшем в свое время знаменитым. Матье, женившись, потерял свое «клеркство» и теперь проклинает пресловутую женитьбу, женщин и вообще брак. Зачем Бог создал женщину, если брак несовместим со званием клерка? В браке не может быть покоя, ведь это наверняка измышление дьявола; или же Бог сам не ведал, что творил. Матье надеется, что в Судный день женщина не воскреснет, Но Бог отвечает ему, что брак — это чистилище, благодаря которому можно попасть на небеса; и, перенесясь во сне на небеса, Матье видит легион мужей, встречающих его возгласами: «Приди, приди, о истинный мученик!» Ту же интонацию мы встречаем у Жана де Менга, тоже бывшего клерком; он предписывает молодым людям уклоняться от женского ига; сначала он нападает на любовь: Любовь — то полный злобы край, Любовь — то край любовной злобы; нападает и на брак, обращающий мужчину в рабство и обрекающий его на то, чтобы быть обманутым; и разражается яростной диатрибой против женщин. Защитники женщины пытаются в ответ доказать ее превосходство. Вот несколько аргументов, к которым вплоть до XVII века будут обращаться апологеты слабого пола; «Mulier perfetur viro scilicet. Material quia Adam factus est de limo terrae, Eva de costa Ade. Z,oco: quia Adam factus est extra paradisum, Eva in paradiso, /n conceptione: quia mulier concepit Deum, quid homo non potuit, Apparitione: quia Christus apparuit mulieri post mortem resurrectionem, scilicet Magdalene. Exaltatione: quia mulier exaltata est super chorus angelorum scilicet beata Maria...»!

На это противники возражали, что Христос явился прежде всего женщинам, потому что знал об их болтливости, а ему надо было поскорее возвестить всем о своем воскресении.

Спор не стихал на протяжении всего XV века. Автор «Пятнадцати радостей брака» с сочувствием описывает невзгоды, выпадающие на долю несчастных мужей. Эсташ Дешан пишет нескончаемую поэму на ту же тему. В эту же эпоху начинается и спор о «Романе о Розе». Впервые женщина берется за перо, чтобы защитить свой пол; Кристина Пизанская бойко нападает на клерков в «Послании Богу любви». Клерки тут же поднимаются на защиту Жана де Менга; однако Жерсон, хранитель печати Парижского университета, встает на сторону Кристины; свой трактат он пишет по-французски, чтобы сделать его доступным широкой публике. Мартен ле франк бросает на поле брани неудобоваримый текст под названием «Дамский капюшон», который читали еще двести лет спустя. И снова вступает Кристина. Она в основном требует, чтобы женщины были допущены к образованию: «Если бы было принято отдавать маленьких дочерей в школу и если бы их учили наукам, как обыкновенно учат сыновей, они бы столь же замечательно преуспели в учебе и постижении тонкостей всех искусств и наук».

На самом деле спор этот лишь косвенно касается женщин. Никто и не помышляет добиваться предоставления им какой-то

«Женщина выше мужчины, а именно: Материально; ибо Адам был создан из глины, а Ева — из ребра Адама. Из-за места: ибо Адам был создан вне рая, а Ева в раю. Из-за зачатия: ибо женщина зачала Бога, а мужчина этого не мог. Из-за явления: ибо Христос после смерти явился женщине, а именно — Магдалине. Из-за вознесения: ибо женщина воспарила над хором ангелов, а именно — благодатная Мария...» {лат.)

другой роли в обществе. Скорее речь идет о противопоставлении жизни клерка положению женатого человека; иными словами, речь идет о мужской проблеме, возникшей из-за двусмысленного отношения Церкви к браку. Этот конфликт разрешит Лютер, отказавшись от безбрачия священников. Но на положение женщины эта литературная война никакого влияния не имеет. Сатира, содержащаяся в фарсах и фаблио, хоть и высмеивает общество таким, как оно есть, но не стремится его изменить: она издевается над женщинами, но ничего против них не замышляет. Куртуазная поэзия превозносит женственность — но подобный культ отнюдь не способствует сближению полов. «Распря» — это явление второстепенное, она отражает настроения общества, но не изменяет его.

Мы уже говорили, что юридический статус женщины оставался более или менее неизменным с начала XV до XIX века; однако в привилегированных классах ее конкретное положение меняется, Итальянское Возрождение — это эпоха индивидуализма, благотворная для процветания всех сильных личностей, без различия пола. Среди женщин этой эпохи можно встретить могущественных правительниц, как, например, Жанна Арагонская, Жанна Неаполитанская, Изабелла де Эсте; искательниц приключений, ставших кондотьерами и с оружием в руках сражавшихся наравне с мужчинами: так, жена Джираломо Риарио боролась за свободу Форли; Ипполита Фьораменти командовала войсками герцога Миланского и во время осады Павии привела к крепостным стенам роту знатных дам. Чтобы защитить свой город от Монлюка, жительницы Сиены собрали три отряда по три тысячи женщин в каждом, и командовали ими тоже женщины. Другие итальянки снискали славу своей образованностью или талантами; среди них Изотта Ногарола, Вероника Гамбара, Гаспара Стампара, Витториа Колонна, бывшая подругой Микеланджело, и особенно Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо и Жюльена Медичи, перу которой, в частности, принадлежат гимны и жития Иоанна Крестителя и Девы Марии. Среди этих рафинированных женщин насчитывается немало куртизанок; свободу нравов они дополняли свободой духа, занимаясь своим ремеслом, обеспечивали себе экономическую самостоятельность, и ко многим из них мужчины относились с почтительным восхищением; они покровительствовали искусствам, интересовались литературой, философией и часто сами писали и занимались живописью: Изабелла де Луна, Екатерина ди Сан-Челсо, Империя, бывшая поэтессой и музыкантшей, возобновляют традицию Аспазии и Фринии. И все же для многих еще свобода принимала только форму распущенности: оргии и преступления итальянских знатных дам и куртизанок стали легендой.

Подобная распущенность и на протяжении последующих веков была основным видом свободы среди женщин, которых положение в обществе или состояние освобождали от расхожей морали; последняя же в целом оставалась такой же строгой, как и в средние века. Что же касается позитивных свершений, их пока могло быть лишь совсем немного. Всегда в привилегированном положении оказывались королевы; Екатерина Медичи, Елизавета Английская, Изабелла Католическая — это поистине великие правительницы. Весьма почитаемы были и некоторые великие святые. Удивительную судьбу святой Терезы Авильской можно объяснить примерно так же, как и судьбу святой Екатерины: в своей вере в Бога она черпает незыблемую веру в себя; доводя до совершенства приличествующие ее положению добродетели, она обеспечивает себе поддержку своих духовников и всего христианского мира — это позволяет ей стать выше обычной монахини; она основывает монастыри, управляет ими, путешествует, смело берется за дело и упорствует в своих начинаниях с бесстрашием и мужеством мужчины; общество не чинит ей преград; даже литературный труд не считается дерзостью — духовники обязывают ее писать. Она с блеском свидетельствует о том, что женщина может подняться столь же высоко, как и мужчина, если удивительный случай предоставит ей равные с мужчиной возможности.

Но в действительности возможности их по-прежнему неравны; в XVI веке женщины еще малообразованны. Анна Бретонская призывает множество женщин ко двору, где раньше были одни мужчины; она старается окружить себя свитой фрейлин — но больше печется об их воспитании, чем о культуре. Большинство женщин, прославившихся впоследствии умом, интеллектуальным влиянием, литературными трудами, были знатными особами; среди них герцогиня Рецская, г-жа де Линероль, герцогиня де Роан и ее дочь Анна; а лучше всего известны королева Марго и Маргарита Наваррская. Перетт де Гийе была, судя по всему, буржуазного происхождения; а вот Луиза Лаббе, вероятно, была куртизанкой — во всяком случае, отличалась большой свободой нравов.

В XVII веке женщины и дальше будут заявлять о себе главным образом именно в интеллектуальной области; светская жизнь развивается, распространяется культура; женщины играют в салонах весьма значительную роль; уже одно то, что они не участвуют в созидании мира, позволяет им на досуге предаваться разговорам, искусствам, литературному творчеству; образование их неупорядоченно, но благодаря беседам, книгам, занятиям с частными наставниками и публичным лекциям они достигают больших знаний, чем их мужья; м-ль де Гурне, г-жа де Рамбуйе, м-ль де Скюдери, г-жа де Лафайетт, г-жа де Севинье пользуются во Франции большой известностью; а за пределами Франции такая же слава связана с именами принцессы Елизаветы, королевы Кристины, м-ль Шурман, состоявшей в переписке со всем ученым миром. Благодаря столь высокой культуре и связанному с ней престижу женщинам удается вторгнуться в мужской мир; от литературы и любовной казуистики многие честолюбивые особы переходят к политическим интригам. В 1623 году папский нунций писал: «Во Франции все великие события, все важные интриги, как правило, зависят от женщин». Принцесса Конде подстрекает к «заговору женщин»; Анна Австрийская окружена женщинами, советам которых охотно следует; Ришелье благосклонно внимает герцогине д'Эгийон; известно, какую роль в период Фронды сыграли г-жа де Монбазон — герцогиня де Шеврез, м-ль де Монпансье, герцогиня де Лонгвиль, Анна де Гонзаго и многие другие. Наконец, г-жа де Ментенон великолепно продемонстрировала, какое влияние может оказывать на государственные дела умелая советчица, Вдохновительницы, советчицы, интриганки — женщины обеспечивают себе наибольшее влияние окольными путями; принцесса дез Урсэн в Испании добилась большей власти, но карьера ее была недолгой. Помимо знатных дам в обществе заявляют о себе и некоторые особы, избежавшие буржуазных пут; появляется неведомая ранее разновидность — актрисы. Впервые о присутствии женщины на сцене упоминается в 1545 году; в 1592-м известен пока только один такой случай; в начале XVII века большая часть женщин, играющих на сцене, — жены актеров; затем они приобретают самостоятельность как в своей профессиональной деятельности, так и в личной жизни. Что касается куртизанок, то на смену Фриниям и Империям приходит новый тип, нашедший наиболее полное воплощение в Нинон де Ланкло: тем, что она извлекает пользу из своей женственности, она ее превосходит; живя среди мужчин, она приобретает мужские свойства; независимость нравов приводит ее к независимости духа — Нинон де Ланкло довела свободу до высшей точки, возможной в то время для женщины.