задушить гидру отравленной истории в ее логове (Г. Уэллс. 1939)

Герберт Уэллс «Яд, именуемый историей». 1939 год. Канун II мировой войны. (Публикуется с сокращениями)

…Корень зла в полнейшей несовместимости исторических традиций, определяющих наше политическое и общественное поведение, с новыми жесткими условиями жизни, которые возникли благодаря научным открытиям и техническим изобретениям. Приближение истории к реальности — совершенно безотлагательное дело. Время не ждет. Разрыв между ними всякий раз означает разрушения, страдания, кровопролитие и порабощение; и так будет продолжаться до тех пор, пока мы со всей ясностью не представим себе, какие силы сталкиваются в нынешнем мире, а значит, и не поймем, как управлять ими, или пока все не завершится всеобщим хаосом. Года полтора тому назад я изо всех сил пытался убедить собравшихся в Ноттингеме учителей, членов Британской ассоциации, в том, что образование, которое они дают молодому поколению в так называемом демократическом обществе, никак не отвечает большим задачам, встающим перед этим обществом.

Наши педагоги так и закипели от возмущения. И не из﷓за будущего, нет, а из﷓за того, что кто﷓то предположил, что их работа не образец совершенства. С каким редчайшим единодушием они объявили; что я и понятия не имею, насколько современна и удивительна их система преподавания, как точно она соответствует требованиям, которые я предъявляю, и даже выходит за рамки этих требований, как трудно вдолбить такое в «башку» нашего будущего гражданина, как изволил выразиться один из представителей устарелой исторической науки! Я понял, что для него история человечества — просто мешанина событий, которой набита его собственная башка и башка любого из его коллег. Он не мог себе представить, как можно по﷓другому рассказывать о прошлом.

И все эти возмущенные учителя, классные дамы и школьные инспектора заявили, что я не знаю толком, что делается в школах. Зато я знаю, что в школах не делается, потому что я читаю газеты, а там пишут, как их ученики откликаются на общественные дела. Да, я знаю школы — по тем плодам, что они приносят. И никто из этих педагогов так и не понял, как глубока разница между историей, которую они преподают, и той, о которой говорю я. Вот почему я решил попытаться объяснить все заново. Я постараюсь доказать, почему я считаю, что в школах, как правило, неверно поставлено преподавание истории — неверно и по сути и по форме. И почему, если мы хотим, чтобы образование способствовало делу организации мира, потребуется решительный пересмотр наших представлений и методов преподавания.

Я предполагаю, что большую часть этого собрания составляют историки, студенты, преподаватели истории — словом, люди, которые обучают истории в школах или посредством книг и газет. И я хочу сказать, что чрезмерный интерес к прошлому, хотя бы частично, заслоняет от вас настоящее, то есть то, что сейчас происходит в мире. В своей работе вы мало считаетесь с тем фактом, что старые идеи, подкрепленные новым ужасающим оружием, раздирают, мир на части. Вы зачарованы традиционными романтическими представлениями историков о власти и славе нации, о победах и реванше, о сентиментальном вызволении страдающих — представлениями, которые сейчас, как никогда, приобретают огромную разрушительную силу, и вы не вполне понимаете, как это связано с вашей работой, как вы поддерживаете идеи, которые препятствуют коренным социальным переменам и толкают к войне.

В преподавании вы слишком охотно подчеркиваете общественные и экономические особенности, навязываете молодежи мысль о национальных различиях. Мне хочется обвинить вас в том, что вы искусственно подогреваете патриотизм у молодежи, молчаливо исходите из предпосылки, будто французы и англичане, немцы и евреи от века и в силу необходимости настолько отличаются друг от друга, что их интересы несовместимы. Это неверно. Идеи о национальных различиях не возникли естественным путем. К ним приучили народы. Их силой навязали народам. Если две страны поменяются младенцами, те, став взрослыми, тоже будут воевать — только против своей родины. Национализм взращен искусственно, преподаванием истории, и эти взгляды прививают родители, друзья, преклонение перед национальным флагом и всякие торжества, вся система школьного обучения и особенно порядки в школах. И этот школярский, заученный национализм сейчас угрожает цивилизации.
Мне хочется, чтобы вы задумались над тем, что имеются два противоположных вида исторической науки: история традиционная, устарелая, разлагающаяся, все более и более отравленная, но все еще господствующая в наших школах и политических учреждениях, и другая, новая история, которая, по сути дела, является человеческой биологией и которой еще предстоит утвердиться в системе нашего просвещения. Новый взгляд на историю естественно и необходимо возник из мощного переворота в биологии, который произошел за минувшее столетие; развитию этого взгляда за последние сорок лет в сильнейшей степени способствовали археологические раскопки. Используя метод научной критики, новая историческая наука обращается к огромному, постоянно растущему количеству конкретных фактов, весьма скептически взирая на письменные источники. Старая история в основе своей была хроникальной. Она была заключена в книгах, манускриптах, надписях. В этом и состоит мой основной тезис и мои основные претензии. Есть старая, книжная история, которую, несмотря на упрямые опровержения возмущенных учителей, все еще преподают на всех ступенях — от начальной школы до университета. И есть новая, подлинная история, совершенно необходимая сейчас, резко отличающаяся от старой по размаху, методам, возможностям и достижимым результатам, но этой истории пока еще почти не обучают. Новая история настолько отличается от прежней, что некоторые даже предлагают дать ей другое название. И точно так же, как описательная, основывающаяся во многом на сообщениях очевидцев, естественная история, занимавшаяся частностями, практически уступила место другой науке, биологии, ядром которой стало изучение причин явлений, так, может быть, придется иначе назвать и новую историю, в которой рассказ и описательность займут подчиненное положение, деталь будет по возможности упрощена, а главным, как и в любой другой науке, станет исследование причинности. Уже предлагалось назвать ее человеческой экологией или социальной биологией. Но мы пока не остановились на каком﷓то определенном термине, и потому приходится говорить о старой истории — собственно истории, как ее обычно понимают, — и истории научной, которая должна дополнить ее, вернее, занять ее место, если мы хотим поставить прошлое на службу человечеству.
В обоих случаях прослеживается неизбежная хронологическая последовательность. Естественная история по необходимости возникла до научной биологии. Прежде чем подвергнуться критическому анализу, история описательного типа должна была, разумеется, существовать как таковая. И главное звено здесь — появление нового содержания. Оно﷓то и дает естественный ключ к пониманию тех громадных коренных перемен в условиях человеческого существования, которые подразумеваются, когда говорят о запрещении войны. Оно ясно объясняет, почему сознательно направляемая деятельность людей должна либо привести к революционному перевороту, либо человечество будет все так же ковылять от одного бедствия к другому. Оно позволяет исследовать причины явлений, как и подобает всякой честной науке, и заглядывать в будущее. Старая история не занималась этим.
Та история, которой нас всех пичкали с детства, не умела предвидеть. Президент исторической секции профессор Кроуфорд на днях прямо отверг значение предвидения, а между тем отрывочные сведения из новой истории, которые мы вынуждены собирать сами, содержат, напротив, немало указаний на события, которые, по всей вероятности, произойдут в ближайшие годы, а также на то, что следует предпринять, дабы избежать каких﷓то нежелательных последствий или достичь благоприятных результатов.
Позвольте мне еще раз уточнить понятие старой истории, которой, как я сказал, мы напичканы. Почему она оказалась такой живучей? Какова ее роль в прошлом? И какова сейчас?

Все мы бессознательно исходим из предположения, что история, которую мы учили в школе, содержит конечную научную истину, что она объективное изложение того, что на самом деле происходило в прошлом. Меня тоже воспитывали в духе этого распространенного заблуждения, и в этом отношении моя духовная жизнь, как и у множества других людей, привыкших думать, представляет собой преимущественно цепь разочарований. Ибо, когда вы достигаете зрелости и привыкаете смотреть фактам в лицо, действительность оказывается совсем иной. Старая история почти целиком игнорирует причинность явлений, она самым неподобающим образом обобщает, представляет события в определенном свете, искажает их.

Вы, разумеется, заметите, что я, по сути дела, говорю об истории то же самое, что говорил тот самобытный, ясного ума американец Генри Форд. Он сказал, что история — это «чушь»; а я говорю, что история — это собрание претенциозных басен, почти непригодное для каких﷓либо практических нужд.

С самого начала надо подчеркнуть, что история никогда не была беспристрастной научной дисциплиной — ее всегда писали с какой﷓либо определенной целью. Иногда, хотя и не часто, преследовали сугубо художественную цель, как, например, Гиббон, создавший свой захватывающий труд «Упадок и падение Римской империи». Но обычно историю писали и повсеместно обучали ей специально для того, чтобы формировать умы сообразно воззрениям данного общества. История учила быть гражданами, патриотами, учила объединиться во славу нации или для какого﷓нибудь агрессивного предприятия.

История воспитывала в людях гордость. Отец Истории наверняка был сторонником нападения греков на Персию. Большая часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении, которое именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу евреев, возвратившихся с Ездрой и Неемией из вавилонского плена в Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и его особом уделе. Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев и источником постоянного раздражения неевреев вокруг них.

История любой страны раздражает иностранцев. Чем больше люди изучают историю друг друга и переводят исторические труды, тем, очевидно, больше возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений «мы» и «наше» за счет других народов пронизывает почти любое сочинение о прошлом. Обычно приверженцы старой школы начинают с фальсифицированного изложения национальных истоков. Редко кто исследует более отдаленные времена. Некоторые сразу же после общих слов перескакивают к облюбованной стране и не покидают ее вовсе, до конца, а многие ограничиваются определенным периодом, в течение которого избранная нация выкидывает всякие штуки. Редко предпринимаются попытки проследить, как меняется соотношение различных социальных элементов, как складывалась легенда о национальном характере, и еще реже дополняют письменные источники археологическим материалом.

Обычное историческое сочинение всегда остается средством национальной или региональной пропаганды, которое оживляется анекдотами и в лучшем случае воздает формальную дань идеалам гуманности. И только в самые последние годы стараются представить мировую историю историей человеческих существ как таковых. Но и в таких случаях вместо того, чтобы искать общую закономерность, историки склонны делать невообразимую мешанину из истории разных народов. Однако освященные временем государственные и имперские границы не стираются — они остаются в этой мешанине в качестве разграничительных линий всей дисциплины. И все﷓таки общая закономерность существует, и она гораздо проще, чем те причудливые схемы, которые внушают молодому поколению историки. Они питают какую﷓то природную слабость к точности в деталях, но удивительно опрометчивы в обобщениях. Мы встречаем у них удивительнейшие порождения фантазии вроде Духа Запада, Духа Востока, Греческого и Иудейского духа, молодых и старых наций. Золотого века, колыбели цивилизации и ее движения от Востока к Западу. И образование и традиции заставляют их питаться этими детскими сказками. Поскольку они произвольно исходят из абстрактного понятия патриотизма, то расширение диапазона истории означает для них всего лишь расширение границ этих фантазий.

Историк старой школы редко подвергает критике общие принципы. Это разрушило бы его предмет. Именно из﷓за общей неопределенности и откровенной предвзятости старая история непригодна к современным условиям.
Если мы хотим, чтобы мир был единым, то и думать о нем мы должны как о чем﷓то едином. Мы не должны исходить из понятий нации, государства, империи, которые нуждаются в примирении и сплочении. Если мы хотим достичь общего мира, то национальные различия следует считать второстепенными; в процессе биологического развития человечества они то появлялись, то исчезали почти по воле случая. Широкое образование может совсем стереть национальные различия. Даже разумные выступления против них настолько эффективны, что существующие режимы вынуждены в той или иной степени подавлять радикальную критику такого рода. И так повсюду. Если нам выпало установить Всеобщий Мир, то прежде всего необходимо отказаться от разделения содержания истории по национальным вывескам. Мечтать о возможности подчеркивать национальные различия и одновременно пытаться сплавить их в некое искусственное единство — чистейшее безумство. Нужно, чтобы во всех школах земного шара преподавали одинаковую мировую историю — точно так же, как преподают одинаковую химию и биологию. Я выдвигаю это в качестве тезиса.

Новая история, о которой я говорю, поскольку она признает значение политических событий, должна быть общей летописью всех развивающихся стран, а не какого﷓либо отдельного общества. Я, разумеется, не имею в виду насильственное соединение наций. Я говорю о взаимном расширении кругозора и связей между ними. Мировая история должна начинаться на самой ранней стадии человечества, когда еще существовали разрозненные семейные группы. Главной причиной всего последующего развития цивилизации было возникновение и совершенствование средств общения: речи, жестикуляции, письма, способов передвижения по суше и воде, дорог, паровых машин, телеграфа, радио, воздушного транспорта и так далее. Подлинное крещендо изобретений! Рост средств общения неизбежно расширял возможности сотрудничества и в то же время несправедливости и порабощения. Так постепенно изменилась природа социальной и политической истории. Изменились правила игры. Поэтому гораздо важнее разобраться, как и почему изменились правила игры, нежели изучать подробные описания того, кто выиграл, а кто проиграл. Однако характер исторических знаний и мышления в нашем обществе таков, что непрерывный процесс расширения связей, имеющий биологическое происхождение и ставший сердцевиной истории, привлекает лишь поверхностное внимание. Даже признавая известную общность в прошлом, историки отрицают такую возможность в нынешних условиях. Их исходное понятие — нация.

Позвольте мне перечислить некоторые ведущие темы, которыми должна заниматься новая история, темы, которые никак не могла одолеть старая история из﷓за неизлечимого пристрастия к партикуляризму и избытка националистических чувств. Это основные и неотложные темы. Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Темы, которые я предлагаю, не должны просто дополнять нынешнее преподавание истории. По моему мнению, они должны его заменить. Я считаю, что надо полностью отказаться от нынешнего разделения на сугубо политические истории отдельных районов, стран, избранных народов или периодов. Я считаю, что надо прекратить преподавание в качестве особых предметов греческой и латинской истории, истории еврейского народа и библейской истории, английской, французской, германской истории, средневековья, китайской истории, истории наших островов и нашей империи и т.д. и т.п.

Полностью отдавая себе отчет в том, что у многих из вас мои теории могут вызвать страх, отвращение, презрение и ненависть, я все﷓таки повторяю: если вы всерьез озабочены установлением общего мира, вы должны сломать господствующую, освященную временем традицию и перестать делить историю на истории различных наций и империй.

А что же вместо нее?
Вместо нее я предлагаю биологический подход к истории. Мы должны идти к настоящему из далекого прошлого. Мы должны рассказывать правду о происхождении человека. Мы не можем позволить себе замалчивать ее в интересах нескольких невежественных фанатиков. Мы должны начинать с понятия крохотных, дочеловеческих семейных групп, раскиданных по земле и абсолютно не подозревающих о существовании себе подобных. Мы должны проследить развитие речи, жестикуляции, рисунка, должны показать, как эти зачатки общения и взаимопонимания неизбежно вели к созданию более крупных человеческих объединений.
Такой способ изложения материала более доступен неразвитому уму, нежели фразы вроде: «В 43 году н.э. полчища римлян, пришедшие из Галлии, напали на южные берега наших островов» — или любое привычное националистическое славословие. Я не знаю, с каких событий вы ведете историю Австралии. А мы, англичане, именно так и учили у себя вплоть до самого недавнего времени. Вместо этого учитель истории должен рассказывать о бродячих племенах, о пещерах и укрытиях, о первобытных жилищах и первых орудиях.

Культурному учителю не пристало говорить наша национальность, наш народ, наша раса. Вся эта банальная чепуха глупа и лжива. Не говоря уж о том, что южные берега Британии отнюдь не были нашими во времена Цезаря, мы, современные британцы, такие, какими мы стали в силу действия наследственных генов, обитали где угодно, но никак не там. Мы обитали на Висле и на Балтийском побережье, на Дунае и в Палестине, в Египте и еще бог знает где. И все﷓таки наши идеи и искусства, могущество и влияние развивались закономерным и чрезвычайно любопытным путем; как совершенствовались средства общения и орудия и какие последствия вызывал этот процесс, как расширялась умственная деятельность человека — все это было бесконечно проще и правдивее, чем то, что рисовала старая история. Вот это здоровая пища для ума, а фразы о расах и нациях — пища отравленная. Дети предпочитают здоровую пищу. Они любят слушать о деяниях, а не о сварах и раздорах, ради которых их побуждают жертвовать собой. С каждым шагом в развитии приемов труда и материалов, с каждым новым приспособлением менялись социальные условия и повышался интеллектуальный уровень того или иного народа.

Постепенно одолевая закосневшие традиции, навыки, обычаи и система права приспосабливались к новым условиям. Политические учреждения в основе своей всегда зависели от перемен в материальной жизни. Политические учреждения не относятся к человеческим делам первой необходимости. Они лишь тени на поверхности, они обрисовывают контуры каких﷓то установлений, но не есть сами эти установления. Они лишь знаки, символы общества. И в иных случаях политические учреждения могут стать серьезным препятствием на пути естественного развития человечества.

Подумайте только над одной главой этой действительной истории человечества, о которой я говорю, — над тем, как появилось железо. Оно вошло в человеческую жизнь, дав людям орудия для войны и для мира. Происхождение железа романтично — оно началось с использования больших упавших метеоритов. Вплоть до сегодняшнего дня железо и сталь вызывают такие перемены, так подчиняют себе нашу жизнь, как не удавалось никаким Александрам Великим, Цезарям, Чингисханам и Муссолини. Посмотрите, как предметы, которые делались из железа — от первых металлических наконечников для копий и примитивных топоров до стального рельса, мотора и военного корабля, — посмотрите, в какое искушение они вводили людей, как побуждали их менять образ жизни и по﷓иному относиться друг к другу. История не знает какого﷓то особого народа, который сознательно стремился бы изготовить железо. Кто первый овладел железом, не имеет значения — важно лишь, в чьих руках оно оказалось. Но в любых руках оно означало то же самое. Оно помогало мастерить более грозное оружие, проще и быстрее обрабатывать камень и дерево, глубже пахать землю. Железо правило миром, и властители первобытных общин ходили у него в слугах. Оно и сейчас правит миром.

Железо управляет нами, потому что мы не можем управлять железом — настолько мы погрязли в политике, которая, как нам кажется, делает историю.
На днях я прочитал об одном проявлении этой власти металла — я имею в виду отчет Тома Гарриссона о распаде общины на Новых Гебридах. До того, как на островах появились топор и гвозди, повалить дерево, построить хижину, выдолбить каноэ было долгим делом, требующим дружных усилий. Работа эта требовала искусства и общности. Она определяла социальную организацию. У деятельных молодых людей была полная и интересная жизнь. Потом пришло железо, быстрый и дешевый топор, и все переменилось. Отпала необходимость во взаимной помощи. Люди отказывались от прежних навыков, и — что самое опасное в любой общине — появился класс недостаточно занятых молодых людей, которые чуть что прибегали к оружию. Неизбежно последовал общественный беспорядок.

Но история металлов — лишь одна глава в истории орудий и приспособлений, глава действительной человеческой истории. Другие главы составят появление лодки, изобретение корабля и колеса, приручение лошади, строительство дорог. Эти сдвиги появлялись повсюду, становились частью растущих человеческих объединений, и рассказ об их развитии глубоко интересен всякому непредвзятому уму. И каждая из них влияла на отношения между людьми. Так почему же мы не учим этому наших детей?
Каждый ребенок любит слушать о таких вещах. Вспомните, какие игрушки они предпочитают. Никому не придет в голову дарить нормальному ребенку фигурки великих людей — Цезаря, Моисея, Будды, мистера Чемберлена. Ребенок заскучает и поломает фигурки. А орудия и машины — это сама жизнь. Происходило расслоение старых трудящихся классов, появлялись новые классы, теряли былое значение верования в сверхъестественное — и в результате власть от одной группы переходила к другой.

Менялись отношения между людьми.
Старые властители восставали против этих перемен. История, которая поддерживала старый порядок, отрицала перемены. Но старая история позорно отступает перед реальностью. Она создала сеть ложного поклонения перед прихотями наших отцов. Вплоть до сегодняшнего дня преподавание истории только искажало картину причинности в человеческих делах. История наций и государств — это еще не история цивилизации, даже не фрагменты истории цивилизации; ее главы — лишь грязные пятна на действительности. Они скрывают облик действительности. Старая история во многом — это описание бахвальства и подлостей, которые творили народы, на время оказавшиеся в преимущественном положении, потому что завладели новыми орудиями. История наших островов, строительство империи — все это чепуха! Когда благодаря новому просвещению люди поймут, что монархии и империи возникали и распадались, как отблески света на маслянистой поверхности, с какой иронией, и порой гневной иронией, они будут взирать на ребяческие попытки монополизировать неисчерпаемые блага, которые наша планета подарила всему человечеству!

Не стану подробно говорить о некоторых других важнейших факторах, влияющих на распространение, развитие и слияние человеческих групп, например, о заболеваниях, особенно эпидемических, о климатических условиях. История Юго﷓Восточной России и Центральной Азии определяется, например, не столько тем, что там сделали люди, сколько неравномерностью выпадающих осадков. Кроме того, на самых первых страницах биологической истории человек предстает как враг самому себе и всему живому. Подумать только, какими нерачительными хозяевами были наши предки! И мы ничуть не лучше их. А все потому, что не извлекаем уроков из истории. Человек вырубает и выжигает леса, истощает почву, уничтожает редких животных. Вы бы поразились, увидев карту, на которой нанесены опустошенные человеком районы. Такая карта должна быть в каждом школьном атласе. История опустошения нашей планеты из﷓за бесплановой эксплуатации естественных богатств и безрассудной конкуренции и конфликтов, выливающихся сегодня в чудовищные войны, — все это гораздо ближе к действительному положению вещей, чем приглаженная история, выставляющая Лигу Наций венцом человеческого прогресса, история, которую так обожают иные педагоги.

Минувшие сто лет видели, как превращались в бесплодные пустыни огромные районы Соединенных Штатов Америки, как по всей Австралии кольцевали деревья, как прокатилась там волна лесных пожаров и посевы подверглись нашествию грызунов, как были уничтожены десятки ценнейших пород животных, как чудовищно расхищались естественные богатства, а ваша старая история не сделала ровным счетом ничего — как можно! — чтобы внушить подрастающему поколению, насколько далеко зашел этот опасный процесс. Она изображает девятнадцатый век золотой порой человечества, управляемого мудрейшими из мудрейших монархов и государственных деятелей, тогда как то был период почти безумного, основанного на конкуренции стяжательства и расхитительства. Старая история не замечает таких вещей, не объясняет их и не хочет объяснять, и теперь, когда огромные толпы людей бродят по миру, как голодные лемминги, она тоже не пытается ничего объяснить. Она не в силах этого сделать. Старая история на все лады превозносит героев и вождей, болтает о расовой энергии и приходящих в упадок народах, спешит нанести на карту новые политические границы и проходит мимо существеннейших жизненных проблем в молодых национальных объединениях.

Новая история не просто хроника материальной жизни человечества. Я начал с материального развития и материальных перемен, но, заметьте, я считаю их всего лишь основой и каркасом новой истории. Более тонкое и важное ее дело — изучить, как посредством речи и письменности развивались идеи, объединяющие людей в общество. Как возникли язык, речь, письменность? Почему постоянно происходит расширение государств? Люди, которых учат истории нынешние педагоги, не имеют о том ни малейшего понятия. Каким образом язык определяет мысль? Влияет ли структура языка на образ мышления? Люди начинают понимать эти вещи, требуют соответствующих книг, а историки старого типа не показывают, как языковые заимствования или слияние языков придают новое направление духовным процессам в обществе, а нередко и новые импульсы. В отличной новой энциклопедии, которую с таким геройством выпускают сейчас французы, я обнаружил замечательное сравнительное исследование арийских, китайского и японского языков как инструментов мысли. Язык — такое же орудие, как и предмет из камня или стали; применение языка имеет социальные последствия; как и машина, язык создает вещи. Он дает возможность открывать новые истины и впадать в новые заблуждения. Есть много такого, что можно высказать только по﷓английски, а не по﷓французски или по﷓русски, и наоборот.

Старая история никогда не занималась такими вопросами. Это не входило в ее кругозор. В результате люди подрастали с убеждением, что если бы не естественное развитие языка от древнесаксонского к староанглийскому и среднеанглийскому, то простой житель Лондона, скажем, 800 года нашей эры мог бы объясняться с жителем Лондона сегодняшнего дня. На деле же они говорили бы на языках, которые по сложности и возможностям так отличались бы друг от друга, как рыбачья лодка, плетенная из ивняка, отличается даже от старенького катера. Они совершенно не понимали бы друг друга. Сегодняшний англичанин, перенесенный в Британию 1066 года, больше показался бы чужестранцем, нежели тот же англичанин в современной Японии. И когда знаток принимается рассказывать о политических планах Цезаря или Александра Македонского, он не только не сообщает, но даже не пытается сообщить, каковы были географические или государственные познания этих двух Raiders. Он считает, что они знали все то, что знаем мы, и думали точно так же, как мы. А я сильно сомневаюсь, что кто﷓нибудь из них обладал хотя бы долей той политической смекалки, какой обладал покойный Хью Лонг, и был так же образован, как он.

Старая история не только не учит, какие возможности и какие опасности заложены в применении механических орудий, — она не дает понятия о тех идеях, которые объединяли и объединяют людей в общество. Старая история не предостерегает против разлагающего влияния устарелых идей.
Эти идеи, эти национальные и религиозные легенды и мифы, на которых мы все воспитывались в юности, не что иное, как злокачественные опухоли на нашем сознании. Поэтому необходимо изучить и научно вскрыть законы их развития и воздействия. Старая история считала эти гибкие и неустойчивые воззрения неизменными. На деле же они так же поддаются лечению, как и инфекционные заболевания нашего тела. И если мы хотим достичь всеобщего мира, совершенно необходимо принимать предохранительные меры.

Мое убеждение, что старая история абсолютно бесполезна при решении современных проблем, особенно углубилось за последние несколько лет в связи с двумя неприятными явлениями. Одно из них — растущее недоброжелательство к Англии широких слоев американского общества и влиятельных кругов Англии к Америке. Этот раскол ослабляет влияние либеральной мысли в странах английского языка. Другое, гораздо более тревожное, — это трагическое положение евреев в современном мире. Оба эти явления связаны с возникновением и развитием национальных легенд, а поскольку старая история сама по себе — лишь порождение легендарных представлений, то она, естественно, не может заниматься отцеубийством.

Самый поразительный пример того, как старая история искажает события, — это распространение иудейско﷓христианской мифологии на Средиземноморье и затем, в меньшей степени, на остальную Европу и Америку. Это крайний случай исторической ассимиляции. Прояснить это запутанное дело — одна из главных задач, стоящих перед научной историей. Свести на нет его влияние на умы публики — такова должна быть цель любого преподавателя истории, который стремится к объединению мира. Тугой узел ложных представлений препятствует любому конструктивному сотрудничеству между людьми, воспитанными в духе исключительности — будто их народ избран самим господом, — и остальным человечеством; и пока не будет разрублен этот узел, надежды на Всеобщий Мир весьма и весьма слабы. Только в наши дни сквозь туман тактичных умолчаний и оговорок традиционной историографии можно разглядеть, как в действительности протекал этот процесс.

Ныне, несмотря на старую историю, мы начинаем воссоздавать подлинный облик событий. Даже если не углубляться в их движущие силы, мы видим, как родственные семитские народы — вавилонцы, финикийцы, карфагеняне — один за другим уступали под натиском мидийцев, персов, греков, римлян, то есть воинственных народов, которые по уровню развития торговли, финансов и общей культуры стояли ниже побежденных ими семитов. Иудаистские верования объединены в пестром сборнике, именуемом Библией, и смысл их в том, что будто бы всевышний обещал привести своих избранников назад в Палестину. Семитские народы были раскиданы по древнему миру, у них не было собственной политической организации, но они встречались друг с другом, у них были места, где они общались, торговали, многие из них читали и писали, умели считать, и они образовали целую цепь схожих поселений со схожими нравами, обычаями, обрядами. Не удивительно, что Библия, это собрание разнородных сочинений, связанных, однако, настойчивой мыслью о грядущем объединении, завладела воображением раскиданных повсюду семитов и вызвала ассимиляцию покоренных народов. И вдруг в наших ученых книгах исчезают финикийцы, вавилонцы, карфагеняне, и вместо них мы внезапно обнаруживаем одних евреев.

Совершенно очевидно, что иудаизм и христианство возникли одновременно в ранние эпохи Римской империи. Это были попытки человеческого ума, особенно людей, говорящих на семитских языках, приспособиться к новым условиям политической неполноценности. И по﷓человечески понятно, что многие подпадали под влияние идей о том, что рассеянный и не пользующийся особым уважением народ является избранником господним и в конце концов восторжествует.
С точки зрения общественной психологии это естественно, но это скверная история. В ней был заключен яд. В умах возникла разграничительная черта, и огромные массы этого умного, способного, умелого народа, составлявшего большинство торговых и финансовых кругов и путешественников в обширных районах Европы и Юго﷓Западной Азии, обстоятельствами своего воспитания были лишены всякой возможности тесно общаться с окружающими. Их отчужденность росла. В силу возникших обычаев они становились все более и более эксцентричными, упрямо старались держаться обособленно. У всякого врача или юриста — еврея и сейчас шоры на глазах. Всякий почитающий Библию христианин настороже, как бы его не сочли неполноценным существом. Всякий разумный человек нееврей слегка раздражен солидарностью евреев, явно преувеличенной. И никто из нас в этом не виноват. Мы все отравлены этой неудачной вавилонской мифологией и вредными баснями о божественном фаворитизме и земле обетованной; и ничто не излечит нас, если в наших представлениях и преподавании истории не совершится революционный переворот.

Еврейский вопрос — яркий пример исторической ассимиляции, пример того, как пагубно влияет на человеческую жизнь яд, именуемый историей. Но не забудем, что это лишь наиболее явный случай отравления историей. Повсюду, где обучают старой истории, она разделяет людей. И нам не удастся свернуть мир с его бедственного пути, если мы попытаемся связать пропитанные националистическим ядом истории отдельных стран такой ненадежной, прогнившей бечевой, как Лига Наций, понадеявшись на то, что они будут действовать друг на друга как противоядие.

Итак, разрешите мне подытожить сказанное. Старая история по самой своей природе не может служить основой для идеологии Всеобщего Мира. Она в корне враждебна ей. Она ведет борьбу за устаревшие выдумки о могучей Британии или Германии, о святой России или Израиле, о высших расах и избранных народах. И бумажные декреты Лиги Наций, которые отнюдь не увенчивают чело колосса, а лишь прикрывают кучу копошащихся ура﷓патриотов, — это последняя, отчаянная попытка протащить в новый мир старую систему националистических представлений, в каковых он вовсе не нуждается. Они пережили самое себя, разложились, они источают яд. Космополис, еще будучи в колыбели, уже заражен бациллами национализма. Нам не нужна Лига Наций, нам нужна конструктивная идея общности мира. Если юный Геракл нового мира хочет выжить, он должен совершить свой первый подвиг — задушить гидру отравленной истории в ее собственном логове.