 |
Как мальчик рассказывал о том, как он дедушке нашёл пчелиных маток
|
|
|
|
Как мальчик рассказывал о том, как он дедушке нашёл пчелиных маток
Мой дедушка летом жил на пчельнике. Когда я прихаживал к нему, он давал мне мёду.
Один раз я пришёл на пчельник и стал ходить промеж ульев. Я не боялся пчёл, потому что дед научил меня тихо ходить по осеку.
И пчёлы привыкли ко мне и не кусали. В одном улье я услыхал, что-то квохчет. Я пришёл к деду в избушку и рассказал ему.
Он пошёл со мною, сам послушал и сказал:
– Из этого улья уже вылетел один рой, первак, с старой маткой; а теперь молодые матки вывелись. Это они кричат. Они завтра с другим роем вылетать будут.
Я спросил у дедушки, какие такие бывают матки? Он сказал:
– А матка всё равно, что царь в народе; без неё нельзя быть пчёлам.
Я спрашивал:
– А из себя они какие?
Он сказал:
– Приходи завтра; бог даст, отроится, – я тебе покажу и мёду дам.
Когда я на другой день пришёл к дедушке, у него в сенях висели две закрытые роевни с пчёлами. Дед велел мне надеть сетку и обвязал мне её платком по шее; потом взял одну закрытую роевню с пчёлами и понёс её на пчельник. Пчёлы гудели в ней. Я боялся их и запрятал руки в портки; но мне хотелось посмотреть матку, и я пошёл за дедом.
На осеке дед подошёл к пустой колоде, приладил корытце, открыл роевню и вытряхнул из неё пчёл на корыто. Пчёлы поползли по корыту в колоду и всё трубели, а дед веничком пошевеливал их.
– А вот и матка!
Дед указал мне веничком, и я увидал длинную пчелу с короткими крылышками. Она проползла с другими и скрылась. Потом дед снял с меня сетку и пошёл в избушку. Там он дал мне большой кусок мёду, я съел его и обмазал себе щёки и руки. Когда я пришёл домой, мать сказала:
– Опять тебя баловник-дед мёдом кормил.
|
|
|
А я сказал:
– Он за то мне дал мёду, что я ему вчера нашёл улей с молодыми матками, а нынче мы с ним рой сажали.
Рассказ мужика о том, за что он старшего брата своего любит
Я и так брата люблю, а больше за то, что он за меня в солдаты пошёл. Вот как было дело: стали бросать жеребий. Жеребий пал на меня, мне надо было идти в солдаты, а я тогда неделю как женился. Не хотелось мне от молодой жены уходить.
Матушка стала выть и говорить:
– Как Петрушке идти, он молод.
Делать было нечего, стали меня собирать. Сшила мне жена рубахи, собрала мне денег, и назавтра надо было идти на ставку в город. Матушка убивалась – плакала, а я как подумаю, что идти надо, так сердце сожмётся, точно на смерть иду.
Собрались мы ввечеру все ужинать. Никому и есть не хотелось. Старший брат, Николай, лежал на печи и всё молчал. Молодайка моя выла. Отец сидел сердитый. Как матушка постановила на стол кашу, так никто её и не тронул. Матушка стала звать Николая с печи ужинать. Он сошёл, перекрестился, сел у стола и говорит:
– Не убивайся, матушка. Я пойду за Петрушку в солдаты, я старше его. Авось не пропаду. Отслужу, да и приду домой. А ты, Пётр, без меня покой батюшку с матушкой и жену мою не обижай.
Я обрадовался, матушка тоже перестала убиваться; стали собирать Николая.
Поутру, когда я проснулся, как пораздумал, что за меня брат идёт, стало мне тошно. Я и говорю:
– Не ходи, Николай, мой черёд, я и пойду.
А он молчит и собирается. И я собираюсь. Пошли мы оба в город на ставку. Он становится, и я становлюсь. Оба мы ребята хорошие, стоим – ждём, не бракуют нас. Старший брат посмотрел на меня – усмехнулся и говорит:
– Будет, Пётр, ступай домой. Да не скучайте по мне, я своей охотой иду.
Заплакал я и пошёл домой. А теперь как вспомню про брата, кажется бы жизнь за него отдал.
Как тётушка рассказывала о том, как у неё был ручной воробей – живчик
В нашем доме за ставнем окна воробей свил гнездо и положил пять яичек. Мы с сёстрами смотрели, как воробей по соломинке и по пёрышку носил за ставень и вил там гнёздышко. А потом, когда он положил туда яйца, мы очень обрадовались. Воробей не стал больше прилетать с пёрышками и соломой, а сел на яйца. Другой воробей – нам сказали, что один муж, а другой жена – приносил жене червей и кормил её.
|
|
|
Через несколько дней мы услыхали из-за ставни писк и посмотрели, что сделалось в воробьином гнезде; в нём было пять крошечных голых птичек, без крыльев и без перьев; носики у них были жёлтые и мягкие, и головы большие.
Они показались нам очень некрасивы, и мы перестали на них радоваться, а только иногда смотрели на то, что они делали. Мать часто от них улетала за кормом, и когда она возвращалась, воробушки с писком открывали свои жёлтые клювики, и мать оделяла их кусочками червяков.
Через неделю маленькие воробьи подросли, покрылись пухом и стали красивее, и тогда мы опять стали часто на них смотреть. Мы пришли утром к ставню посмотреть наших воробьёв и увидали, что старый воробей лежит мёртвый подле ставня. Мы догадались, что воробей сел на ночь на ставень и заснул и что его раздавили, когда закрывали ставень.
Мы подняли старого воробья и бросили в траву. Маленькие пищали, высовывали свои головки и открывали клювики, но их некому было кормить.
Старшая сестра сказала:
– Вот у них теперь нет матери, некому их кормить; давайте выкормим их!
Мы обрадовались, взяли коробок, наклали в него хлопчатой бумаги, уложили в него гнездо с птичками и понесли к себе наверх. Потом мы нарыли червяков, намочили хлеб в молоке и стали кормить воробушков. Они ели хорошо, трясли головками, чистили клювики об стенки коробка и все были очень веселы.
Так мы их кормили весь день и очень на них радовались. На другое другое утро, когда мы посмотрели в коробок, мы увидали, что самый маленький воробушек лежит мёртвый, а лапки его запустились в хлопчатую бумагу. Мы его выкинули и вынули всю хлопчатую бумагу, чтобы другой в ней не запутался, и положили в коробок травы и моху. Но к вечеру ещё два воробья растопырили свои пёрышки и раскрыли рты, закрыли глаза и тоже померли.
Через два дня умер и четвёртый воробушек, и остался только один. Нам сказали, что мы их окормили.
|
|
|
Сестра плакала о своих воробьях и последнего воробья стала кормить одна, а мы только смотрели. Последний – пятый воробушек, был весёлый, здоровый и живой; мы называли его Живчиком.
Этот Живчик жил так долго, что уже стал летать и знать свою кличку.
Когда, бывало, сестра закричит:
– Живчик, Живчик! – Он прилетит, сядет ей на плечо, на голову или на руку, и она его кормит.
Потом он вырос и стал сам кормиться. Он жил у нас в горнице наверху, улетал иногда в окно, но всегда прилетал ночевать на своё место, в коробок.
Раз он утром никуда не полетел из своего коробка: перья у него стали мокрые, и он их растопырил, как и другие воробьи, когда они умирали. Сестра не отходила от Живчика, ходила за ним; но он ничего не ел и не пил.
Три дня он был болен и на четвёртый умер. Когда мы увидели его мёртвым, на спинке, с подкорюченными лапками, мы все три сестры стали плакать, что мать прибежала наверх узнать, что случилось. Когда она вошла, она увидала на столе мёртвого воробья и поняла наше горе. Сестра несколько дней не ела, на играла, а всё плакала.
Живчика мы завернули в наши самые лучшие лоскутки, положили в деревянный ящичек и закрыли в саду, в ямке. Потом сделали над его могилкой бугорок и положили камушек.
|
|
|
