 |
Так и у тебя есть держащиеся учения Николаитов, которое Я ненавижу.
|
|
|
|
Покайся; а если не так, скоро приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих.
Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает.
Откровение святого
Иоанна Богослова,
2:12-17
ПРОЛОГ
В шутку я называю Данилу «материалистом», он в шутку обижается. Данила не верит ничему, что не прочувствовал на собственном опыте. А почему, собственно, он должен верить чьим-то россказням? Где доказательства?
Впрочем, и со своим личным опытом Данила обходится весьма строго. Откуда он может знать, что ему только почудилось, а что было на самом деле? Где тут критерий? Как понять, где с тобой говорит судьба, а где — простая случайность?
Понимаешь, я должен все проверить, — говорит Данила, потирая затылок. — Ну правда! Я так устроен. Нельзя просто так со всем соглашаться. Во всем, с чем мы сталкиваемся, должна быть своя внутренняя логика. Даже если это очень странные вещи... Не смейся!
Я не смеюсь! — отвечаю я и продолжаю смеяться.
Да, Анхель, да! И если я ее ухватываю, если я вижу эту внутреннюю логику, то я и понимаю больше. Я бы многого не понял, если бы с самого начала бездумно верил всему, что ты говоришь.
Я делаю вид, что обижаюсь.
— Не обижайся, — просит Данила и теребит меня за плечо. — Пойми меня правильно.
Я говорю, что понимаю и не обижаюсь. Признаться, мне забавно слушать его рассуждения, видеть его старание, его желание докопаться до истины. Мой друг с настойчивостью любопытного ребенка изучает все то новое, с чем он теперь сталкивается.
Мои рассказы об индейцах, о наших богах и священных ритуалах он слушает, слегка щурясь и приподнимая одну бровь. Словно бы взвешивает на весах здравого рассуждения каждое мое слово.
|
|
|
Когда я перехожу к сновидениям, рассказываю ему о способах контроля над ними, он оживляется. Данила уже не раз путешествовал в своих и чужих снах, а потому здесь ему легче меня понять.
Я приглядываюсь к нему, и меня завораживает эта его, такая странная, такая истовая страсть к познанию сути явлений. Он не хочет, чтобы ему их описывали. Он хочет их пощупать, пережить и уловить то, что скрыто за видимой реальностью.
Вчера ему на глаза попалась тоненькая книжечка 1919 года издания — «Лекция академика С. Ф. Ольденбурга о жизни Будды — индийского Учителя Жизни». Он принялся ее читать, вспоминая Агвана — маленького монаха, с которым он когда-то отправился на поиски скрижалей.
— Как книжка? — спросил я его вечером.
И Данила пересказал мне ее содержание.
В сущности, он прочитал сказку. Но пересказывая ее, он выглядел настолько серьезным и сосредоточенным, что можно было подумать, будто бы он читает доклад на научной конференции.
«В городе Капилавасту, — начал Данила,
— жена царя Шуддоданы увидела чудесный сон. Ей снилось, что боги перенесли ее в Гималаи. Здесь они омыли ее тело в священном озере Анаватапта и одели в небесные одежды. Царица возлегла на ложе под тенистым деревом и тут белый слон вошел в ее правый бок.
Утром царица рассказала царю о том, что видела во сне. И царь спросил своих звездочетов:
Что значит этот странный сон?
У царицы родится сын, — сказали они.
—Если он останется в миру, то будет царем всей земли, а если станет отшельником будет Буддою. Своим учением он просветит весь мир.
Прошло девять месяцев. Новорожденного царевича нарекли Сиддхартха, что значит — «цели достигший». Царь и царица были счастливы. Но сердце отца было неспокойно. Отшельник Асита — пророк и ясновидец — покинул свое пристанище и пришел во дворец, чтобы поклониться родившемуся божеству.
|
|
|
—Что побудит моего сына стать отшельником — спросил царь у Аситы.
Четыре встречи, о государь! — ответил мудрец.
О каких встречах, Асита, ты говоришь?
С бедняком, стариком, больным и покойником...
Но не успел Асита закончить свою мысль, как услышал грозный голос царя:
—Этих встреч никогда не будет в жизни моего сына! Он останется в миру и будет править миром!
С тех пор Сиддхартха воспитывался, не покидая царского дворца. Жизнь царевича была счастливой, и ничто не омрачало его существования. Всего было у него вдоволь, а сам он был силен, умен и красив.
Он мог общаться с умнейшими людьми и проводить свое время так, как ему хотелось. Царевна Гопа, самая красивая из женщин, стала его женой и родила ему сына. Но Сиддхартха не выглядел счастливым.
Что с тобой? — спросила Сиддхартху Гопа. — Почему ты несчастен?
Если бы я знал ответ, — грустно улыбнулся Сиддхартха, — я был бы счастлив.
Гопа задумалась.
Может быть, тебе надо посмотреть мир? — спросила она.
Мир? — удивился Сиддхартха.
Да, тот, что лежит за стенами твоего дворца, — ответила прекрасная царевна, и лицо ее стало печальным.
—Да, я должен посмотреть мир! — ответил Сиддхартха и этой же ночью бежал из дворца.
Чудовищная картина открылась ему, когда он оказался в городе, которым ему предстояло когда-нибудь править.
Что ты делаешь? — спросил Сиддхарт ха у человека, стоящего на улице с протянутой рукой.
Я изнемогаю от голода и прошу милостыню, я не ел уже целую неделю. Я очень страдаю, — ответил ему тот.
Что с тобой? — спросил Сиддхартха у человека, который корчился в судорогах, лежа на дороге.
Я мучаюсь от боли. Я поражен тяжелой болезнью, она лишает меня сил. Я очень страдаю, — ответил тот.
Что это происходит? — спросил Сиддхартха у людей, которые несли тело какого-то человека.
Мы хороним нашего отца и мужа. Он умер сегодня, и все мы когда-нибудь умрем, и мысль об этом терзает наши сердца. Мы очень страдаем, — ответили ему люди.
Никогда прежде Сиддхартха не видел ни бедности, ни болезней, ни смерти. Теперь мир открылся ему в своем истинном виде. И он был полон страдания. Страшная правда...
|
|
|
Как бы ни хотел Сиддхартха, он уже не мог вернуться к себе во дворец. Сердце его исполнилось тоской и стремлением познать истину, понять, в чем смысл жизни. Сиддхартха решил стать отшельником и аскетом.
«Нужно умертвить свою желающую плоть, — подумал Сиддхартха. — Свободный от желаний — свободен и от страдания».
Таким казался ему кратчайший путь к истине.
Три года царевич провел в медитации. Он сидел в позе лотоса в глухом лесу, ел листья деревьев и пил дождевую воду, которая сама падала ему в рот. Его тело стало почти прозрачным от истощения, но он не прекращал своей медитации.
Сиддхартха чувствовал — истина где-то рядом. Но его смерть была ближе. Истина играла со смертью наперегонки. Его сознание отключалось, мысль превратилась в тонкую нить: «Мир — это страдание... Страдание от желаний... Нужно убить желание...».
— Нет, — воскликнул вдруг Сиддхартха. — Убить желание — значит убить жизнь! Но как узнать истину жизни вне ее самой? Это невозможно! Господи, что же я делаю?! Я пытаюсь убить жизнь, ища ее смысл!
Из последних сил Сиддхартха поднялся с земли и побрел прочь из леса. Его подобрала милая девушка. Она напоила изможденного царевича молоком и накормила рисом. Жизнь возвращалась в умиравшее только что тело Сиддхартхи.
—Все намного сложнее и вместе с тем, намного проще, — сказал себе Сиддхартха. — Мне предстоят великие испытания... Я хочу встретиться с Марой — духом Тьмы.
Сиддхартха сел под деревом бо и устремил свой взгляд на восток. Мара принял его вызов. Он и сам уже давно ждал этой встречи с будущим Буддой. Тьма невозможна без Света, но она готова и погибнуть, если это поможет ей уничтожить Свет.
Черные тучи заволокли небо, душное пекло обожгло лицо Сиддхартхи.
Сиддхартха, — обратился к нему Мара, — зачем ты упорствуешь? Какую истину ты хочешь найти? Да, бедность — это страдание. Но оглянись вокруг — ты можешь владеть этим миром! Вернись во дворец и царствуй. Я дам тебе все!
Все, что ты можешь дать мне, — тлен! — ответил ему Сиддхартха. — Не затем человеку дана жизнь, чтобы он собирал богатства. Ибо чем больше тебе дано, тем больше будет у тебя отнято. Не в сокровищах избавление от страдания, но в истине!
|
|
|
Еще чернее стало небо, еще сильнее опаляла Сиддхартху душная гарь.
— Послушай меня, Сиддхартха, ты ведь мудр, продолжал Мара. — Я дам тебе средство от боли, эликсир счастья. Ты сможешь распорядиться им, как захочешь. Не будет больше болезней, не будет страдания, ты принесешь людям избавление от тяжких мук. Подумай!
— Человек боится боли, в этом причина его страдания, — отвечал Сиддхартха. — Но надо ли освобождать человека от боли, если можно освободить его от страха? Не в отсутствии боли избавление от страдания, но в бесстрашии сердца, что живет в свете истины!
Небо превратилось в выжженную пустыню, воздух раскалился и тек, словно раскаленная лава.
Хорошо, Сиддхартха, — Мара неистовствовал. — Я согласен на самую большую цену. Ты получишь бессмертие. Ведь ты его ищешь, о мудрейший из мудрых! Умерь себя, смерть больше не коснется жизни, ты дашь людям то, о чем они мечтают! Соглашайся!
Как же ты смешон, Мара, когда пытаешься обманывать, — улыбнулся Сиддхартха. — Ты Царь Иллюзии, а потому все, от чего ты предлагаешь избавиться, — только иллюзия. Ты говоришь мне о бедности, болезнях и смерти. Их я считал причиной страдания.
Но теперь ты выдал себя самого, Мара! Не я, но ты сказал мне, что есть лишь одна иллюзия, и имя ее — страдание! Да, мир — это страдание. Но ведь и сам мир — это только иллюзия. Ты открыл мне глаза, Мара: страдание иллюзорно!
Спасибо тебе, я счастлив теперь, ты освободил меня от страдания!
И в этот миг очищающим ливнем обрушилось на землю небо. Рассеялась мгла, и очнулось от сна все живое. Тысячи диких животных пришли на поклон к царю Истины. Свежесть небесного свода, словно тога, обняла плечи Сиддхартхи, а его душа услышала пение Вечности.
Сиддхартха пробудился. С тех пор его зовут Буддой — то есть „Пробужденным"».
Данила окончил свой рассказ, пребывая все в той же сосредоточенности. Я рассмеялся:
Лекция, читанная профессором Данилой о жизни Будды — Индийского Учителя Жизни.
Типа того... — нахмурился Данила и ушел в свою комнату.
А я взял зачем-то эту книжку и перечитал ее.
—Данила, послушай! — позвал я своего друга. — Ты же полностью переврал всю вторую половину текста!
Данила появился в дверном проеме, смерил меня взглядом и честно признался:
—Да, переврал. Так правильнее. Сказав это, он уже собрался снова уйти к себе, но задержался. — Знаешь, я думаю, что мы уже начали искать третью скрижаль
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Аня сидела в первом ряду партера и, не отрываясь, смотрела на сцену.
|
|
|
Рисунок завораживающего танца то двоился, а то и вовсе плыл перед ее глазами — два соленых озерца, окаймленные изогнутыми ресницами, словно линзы, играли со светом рамп и прожекторов.
Нет, Аня плакала не от умиления и не от восторга.
Она плакала, потому что ощущала нестерпимую боль.
На сцене был Он... Максим. Три года назад она была просто поклонницей его таланта, потом — ученицей, а еще через год — счастливой любовницей. Теперь, на протяжении уже нескольких месяцев, она выполняет роль его сиделки.
Врачи запретили ему танцевать. Смешно.
Он умрет на сцене и будет счастлив...
*******
Максиму казалось, что он не танцует, а продирается сквозь толщу воды. Ноги ныли, словно налитые свинцом. Тяжелые грузы, казалось, были привязаны к его рукам. Каждое движение давалось ему с усилием и причиняло нестерпимую боль.
Глаза Максима почти ослепли и слезились. Он двигался по сцене, ориентируясь только по свету. Сцена — освещенное пространство, за краем сцены начинается темнота — там зал. Он не должен пересекать границу света и тьмы.
Музыка звучала странно, как будто бы протяжный механизм стал зажевывать пленку. Ритм приходилось держать по внутреннему чутью, но тело все равно запаздывало, не выдерживало, сопротивлялось.
Стопы из сложного инструмента — пятки, носки, подъем — превратились в обрубки-неваляшки. Держать равновесие становилось все сложнее и сложнее, Максим нелепо балансировал, двигаясь по абсолютно ровной поверхности сцены.
Прыжок, пробежка, разворот, движение вспять, снова прыжок, серия батманов... Борьба с болью и отчаянием. Если бы Господь задумал наказать Максима за какие-то прегрешения, то Ему вряд ли удалось бы найти более изощренное проклятие.
Лишить возможности танцевать... В воздухе, воде и пище Максим нуждался меньше, чем в танце. Это правда.
Он хотел танцевать с трех лет. Может быть, это желание возникло в нем и раньше, но он помнил себя только с трех лет. И столько, сколько он помнил себя, он мечтал, что будет танцовщиком. Великим танцовщиком.
С детства Максим был слабым и болезненным ребенком. Попытки родителей отдать мальчика хоть в какую-нибудь спортивную секцию, чтобы улучшить его здоровье, успехом не увенчались.
¥§ IВсякий раз очередная болезнь на несколько месяцев лишала его возможности посещать спортивную группу, и его исключали. Впрочем, он и не хотел быть спортсменом, он хотел только танцевать. Но разве мальчику подстать быть танцовщиком?..
И тогда его мама, отчаявшись, поехала в деревню, к бабке. Она надеялась, что та даст им какое-нибудь лечебное снадобье или прочтет заговор. Хоть что-нибудь, чтобы ребенок не мучился и не скитался больше по больницам.
— Нет для него никаких снадобий, дочка! — выкрикнула с порога сгорбленная старуха в шерстяном платке. — Ничего нет! Он будет у тебя учителем... Учителем танцев! Этим только и спасется!
Так этот неприветливый разговор и закончился.
Потом на протяжении многих лет Максим вспоминал и мысленно благодарил эту странную женщину. Его мать, ошарашенная ответом бабки, действительно отдала Максима в хореографическую студию, и он начал заниматься танцем. Истово, с полной самоотдачей.
— Вы просто куски мрамора, от которых я должен отсечь лишнее, — сказал преподаватель своим новобранцам на первом занятии в хореографической студии.
Процесс «отсечения лишнего» занял несколько лет — в зале, на протертых матах, перед зеркалом у станка (так балетные называют деревянный брус, закрепленный на уровне пояса), под аккомпанемент старого, всегда чуть-чуть расстроенного пианино.
Максим любил и ненавидел свою учебу. Любил — потому что, наконец, он мог заниматься тем, чем хотел. Ненавидел — потому что сама форма преподавания казалась ему ущербной и примитивной. Он вроде бы и учился, но, казалось, занимался чем-то не тем.
После «отсечения лишнего» преподаватель перешел к следующей стадии: он начал ставить танцы, в которых его ученикам отводилась роль марионеток. Каждый из них должен был зазубрить некие движения и траекторию перемещения по сцене. Все.
Максим переживал эту стадию обучения мучительно. Его тело просто отказывалось слушать команды, выплясывать в кордебалетах приписанные ему па. Максим жаждал движения, он хотел слиться с музыкой и выразить танцем свои чувства.
Но тщетно. Преподаватель считал Максима бездарным и постоянно ставил ему в пример другого мальчика — Костю. Костя был прирожденной марионеткой, он и вел себя так, словно был сделан из папье-маше, гнущихся металлоконструкций и веревочек.
Костя на удивление точно выполнял все задания преподавателя. Он пользовался своим телом, словно играл на искусственном музыкальном инструменте. Его тело производило идеальный «электронный звук» — прыжки, ключи, батманы, поддержки...
Солирующий Костя казался Максиму нарисованным, пустым внутри, лишенным какого-либо чувства, внутренней силы. «Посмотрите на Костю!» — кричал восторженный педагог. Максим смотрел и видел страшную картину — пляшущего мертвеца.
В какой-то момент Максим понял, что все не так, что все неправильно. Так нельзя. Он должен покинуть студию. И только Максим решился на этот поступок, как судьба повернулась к нему другим бортом...
Преподаватель объявил подготовку к «отчетному концерту». Каждому ученику предлагалось представить свой танец. Лучшие должны были стать пикантным дополнением к основной программе — постановкам самого преподавателя.
Максим пришел домой, включил пластинку с «Временами года» Антонио Вивальди и... когда очнулся, танец был уже готов. Еще никогда он не чувствовал в своем теле такой силы и такой энергии. Он словно бы умер и родился заново.
На какую музыку ты поставил танец, — спросил Максима преподаватель и высокомерно отвернулся. — «Пусть бегут неуклюжи...»?
Нет, — ответил Максим, — Антонио Вивальди «Времена года».
Преподаватель посмотрел на Максима, как на умалишенного, и усмехнулся:
—Забавно взглянуть...
Музыка заполнила пространство — чувственная, пронзительная, полная страсти. Максим неуверенно ступил на сцену и замер, опустив голову и закрыв лицо руками. Потом качнулся, словно цветок, тронутый порывом ветра, и начал движение.
Легкие, семенящие, как капель, шаги к краю сцены, парящие, почти невесомые руки. И вдруг — будто бы вырвавшийся из груди крик — резкий прыжок...
Через мгновение Максим снова потерял себя. Он не чувствовал собственного тела, не контролировал своих движений и даже не понимал, что именно он делает. Он просто жил — вдруг, внезапно, по-настоящему.
Пробежка, фуэте, изгиб тела, гран батман, прыжок жетэ — один, другой, третий, падение, и снова, снова полет.
Нет, не натянутые струны напрягали в этот момент резонаторы скрипок и виолончелей. Нет, это его душа — чистая, еще совсем юная — рвалась на свободу. И каждый шаг, каждое движение открывали ее чему-то высшему, чему-то, у чего нет названья.
Танец был его жизнью, его внутренним миром, его Вселенной.
Максим не танцевал, он священнодействовал, являя в танце чудо собственного преображения. Из угловатой, нерасторопной гусеницы он вдруг превратился в парящую бабочку — величественную, царственную в своем утонченном изяществе.
Время пронеслось незаметно, словно два хлопка ладоней. Последний прыжок, последняя нота — и тишина. Максим снова стоял в глубине сцены, опустив голову и закрыв лицо руками. Соученики смотрели на него, раскрыв рты, потрясенные и завороженные.
После паузы, которая тянулась, как может тянуться только Вечность, преподаватель Максима стал мямлить какие-то слова, глотая буквы и запинаясь: «И что ты раньше... Как это... Откуда... Я не понимаю... Хорошо... Очень... Молодец».
Больше Максим на занятиях в этой студии не появлялся.
Преподавать танец нельзя, это противоестественно. Танец — это то, что у тебя внутри. Оно или есть, или его нет. Поэтому когда Максим набирал своих первых учеников, он смотрел не на их физические данные или подготовку, он смотрел им в душу.
Если человек был способен любить — этого было достаточно, остальное придет само. Техника — это то, что прилагается, но ее нужно прилагать к чему-то. А если душа слабая, простая, как арифметическая задачка, какой танец она может создать?
О балетных говорят: «Что с них возьмешь? Они ведь думают ногами!» Именно поэтому Максим не любил ни классического балета, ни тем более спортивных танцев, ни иных постановочных действ с участием «тела».
Среди балетных можно встретить замечательных людей, но подлинных танцоров Максим чаще встречал среди людей без какого-либо хореографического образования. Поэтому, когда в его жизни появилась Аня, он и не знал, что делать...
Аня окончила Вагановское училище и была лучшей на своем курсе. Педагоги были от нее в восторге — «лучшая девочка», «необыкновенно талантливая», «чудо». Театры делали ей потрясающие предложения, их директора буквально выстроились к ней в очередь.
Ане было достаточно сказать просто — «Да». И она бы стала звездой. Влюбленные поклонники усыпали бы ее путь цветами и бриллиантами. Балетоманы цедили бы приторным восхищением. Журналы печатали бы на своих обложках ее портреты.
Карьера начиналась так успешно, что в это даже трудно было поверить.
Но жизнь — странная штука. Иногда она делает виражи. Да, зачастую резкая перемена жизни выглядит как чистой воды безумие. Но вдруг крушение твоих планов имеет какой-то глубинный, скрытый смысл?
Возможно, ты не знаешь и даже не догадываешься, какой именно. Но если ты чего-то не знаешь, не можешь понять — что с того? Почему ты думаешь, что за случившимся не стоит нечто важное, от чего ты просто не имеешь права отказаться?
— Аня, слушай! Я просто, я просто слов не нахожу! Я такое видела, такое видела! — подружка Алена схватила Аню за руку перед входом в балетный класс и тараторила без умолку.
— Лена, ради всего святого, угомонись! — Аня ужасно не любила этих Лениных всегда абсолютно бессмысленных восторгов. — Что ты видела? Скажи нормально.
— Такой танец, такой танец! — Лена не унималась. — И этот танцовщик, этот танцовщик!
Не повторяй одно и то же по два раза! — Аня уже устала ее слушать. — Какой танцовщик? С тобой, вообще, все в порядке?
Все в порядке, все в п... — Лена осеклась на очередном повторе. — Ой, сорвалась. Прости, пожалуйста. Но тебе обязательно нужно это посмотреть! Обязательно...
... нужно это посмотреть, — протянула Аня.
Да! — воскликнула обрадованная Лена и стала скакать на одной ноге.
«С ней действительно не все в порядке, — обреченно подумала тогда Аня. — Придется идти смотреть на этого танцовщика, а то она мне покоя не даст».
Сходив на этот вынужденный «просмотр», все не в порядке стало с самой Аней. Вернувшись в училище, она немедленно пошла в репетиционный зал, встала у станка перед зеркалом и принялась делать разминку.
Она сделала несколько движений, поймала свой взгляд в зеркале, замерла и, уронив голову на брус, разрыдалась. Она чувствовала себя вероотступницей, которая, осознав свое преступление, бросилась в лоно прежнего бога. Но тщетно. Ее прежняя вера умерла. Безвозвратно.
Танец Максима — «альтернативный», «неклассический», «неправильный» — абсолютно перевернул все ее существо, все ее существование, все ее представление о себе самой. Еще вчера она ни за что бы не поверила, что «это» вообще может ей понравиться. Но сегодня...
Она рыдала, повиснув на станке, словно на распятье. Она рыдала, сгорая от стыда за свое желание, за эту свою неизъяснимую, необузданную, дикую, внезапно возникшую страсть. Она проклинала себя за свою слабость, за свое малодушие, искушение. Проклинала и в этот же момент сгорала от восторга.
Она мечтала... Нет, она даже не мечтала. Она грезила. Да — грезила! Во что бы то ни стало — чего бы ей это ни стоило, какими бы последствиями это для нее ни обернулось — бросить все, пасть этому человеку в ноги и просить его. Ей нужно научиться так танцевать.
Весь ее внутренний мир, с виду такой прочный, с таким трудом отстроенный, вдруг рухнул. Словно его и не было вовсе. Только сон, мираж, наваждение. Карточный домик рассыпался. Впереди пустыня. Она никогда не сможет так танцевать. Никогда.
*******
Аня стала его поклонницей. Смешно. Она уже успела привыкнуть к поклонениям в свой адрес, а тут...
Она дарила ему цветы, не пропускала ни одного его выступления, смущенно околачивалась возле гримерок, подолгу сидела в закулисных кафе, где он мог, внезапно, появиться. Но Максим не обращал на нее никакого внимания.
Потом Аня узнала, что у него есть ученики. Ей рассказывали, что это настоящая закрытая секта. В балетной среде ходили странные и противоречивые слухи. Говорили, будто бы он не берет себе в ученики людей с классическим образованием и даже не учит никакому танцу.
—Я хочу быть вашей ученицей, — Аня преградила Максиму дорогу и смотрела на него пронзительным, почти безумным взглядом.
Сколько ужаса ей пришлось пережить, прежде чем она решилась, наконец, на этот поступок! Она настолько боялась отказа, что долго не находила в себе сил просто подойти к нему и сказать: «Я хочу быть вашей ученицей».
—Вы смеетесь?.. — Максим посмотрел на нее, как на умалишенную. — Об этом нельзя просить, стоя в третьей позиции!
А в какой позиции нужно стоять? — Аня растерялась, посмотрела себе под ноги и стала автоматически ими перебирать.
В том-то все и дело, что нельзя стоять ни в какой «позиции»! Нужно просто быть. Понимаете?.. Просто быть.
Сказав это, Максим обошел Аню и исчез в сумраке длинного коридора. Дали третий звонок. А она так и осталась стоять на месте, словно вкопанная, не имея возможности ни шелохнуться, ни дать волю своему безграничному отчаянию.
Третья позиция...
Аня привычно дежурила на служебном входе, надеясь хотя бы мельком, хотя бы издали увидеть Максима. Выступление закончено, дом культуры покинул последний зритель, вот-вот ее кумир должен был появиться на проходной. Он как обычно пройдет мимо вахтерши, бросит на Аню безразличный взгляд и исчезнет в темноте ночи. Это, конечно, не много, и это очень много...
Пойдем. — Сказал вдруг Максим, поравнявшись с Аней.
Куда? — Аня была ошеломлена этим предложением. — Вы мне?
Тебе, тебе. Пойдем, — Максим кивнул головой, а его рука описала едва заметный круг в воздухе — «следуй за мной».
Ноги у Ани стали ватными, тело — невесомым. И она не пошла, она буквально поплыла за Максимом — через двери на улицу, дальше по двору к его машине. Она следовала за ним по пятам, шаг в шаг, словно ребенок, нашедший своего родителя после долгих месяцев одиноких скитаний.
— Садись, — скомандовал Максим.
Аня беззвучно повиновалась, смущенная его обжигающе-ледяным спокойствием и почти страстной решительностью. То, что внешне казалось грубостью, в действительно производило впечатление пронзительной нежности. То, что пугало в нем, на самом деле манило с почти гипнотической силой. Он весь был этой несовместимой противоположностью, сочетанием несочетаемого. Если можно представить себе горящую воду, то это Максим.
Его небесно-голубые глаза выглядывали из-под черных как смоль волос. Он всегда говорил почти шепотом, но звук его голоса, проникая в душу собеседника, звучал подобно набату. Каждое его движение выглядело предельно утонченным, некой вершиной изящества, но тем не менее, создавало ощущение сосредоточия невиданной, почти магической силы.
Потрясенная, растерянная, Аня сидела на переднем сидении машины и смотрела прямо перед собой. На самом деле она только делала вид, что смотрит на дорогу. Все ее внимание было поглощено Максимом. Она прислушивалась к нему, вдыхала его пряный, бархатистый запах. Ловила краем глаза движения его рук, продолжавших жить в непрекращающемся, чувственном танце.
Максим привез Аню на окраину города, к большому ангару. Они были в пути около часа и за все это время не проронили ни слова — словно чужие.
— «Он — чужой. Как это глупо! — подумала Аня и мысленно рассмеялась. — Не может быть, я ведь люблю его».
При этой мысли Аня вдруг запаниковала. Только сейчас она осознала это. Она не просто восхищается этим человеком, не просто ценит его талант, она его любит. Да, она любит, причем впервые.
Неведомое ей прежде чувство — любовь к другому, совершенно чужому ей человеку, к мужчине.
Паника.
Максим повернул ручку, потянул на себя дверь и пропустил Аню вперед. Ангар был полон людьми. Они танцевали — каждый по-своему, импровизируя и бесконечно перефразируя язык собственного тела. Кто-то парил — плавно, медленно, грациозно. Кто-то, напротив, заходился, безумствовал, неистовствовал в танце.
Прислушиваясь к музыке и повинуясь своему внутреннему ритму, каждый из танцующих, казалось, находил свою гармонию. Продвигаясь в глубь помещения вслед за Максимом, Аня поймала себя на мысли, что движения этих людей — лишь способ выражения внутреннего состояния. Или, может быть, способ внутреннего преображения.
Музыка — необычная, чувственная — звучала со всех сторон, соединяя огромное пространство ангара в завораживающую энергетическую целостность. Водопад света — яркого, солнечного — казалось, изливался ниоткуда. Мощные прожектора были установлены на полу по всему периметру помещения. Лучи света били в потолок, а его зеркальное покрытие рассеивало это невесомое молоко во все стороны.
— Удивлена? — спросил Максим, предлагая Ане сесть в одно из кресел на высоком подиуме в самой дальней части ангара.
Удивлена? — переспросила Аня. — Да, наверное. Но мне очень нравится. Правда.
Ты хочешь быть здесь?
Да, очень.
—Зачем? — Максим облокотился на высокий подлокотник своего кресла и подпер го лову рукой.
Аня растерялась, не знала, что на это ответить:
—Я... Я... Я не знаю. 11росто.
Просто ничего не бывает, — Максим убрал со лба крупные, вьющиеся кудри и посмотрел куда-то в сторону.
Я, правда, не знаю.
Все, кого ты здесь видишь, — Максим окинул взором танцующих, — ищут себя. Они не хотят быть танцовщиками, они понимают, что танец — это лишь один из возможных способов стать самим собой. Самый простой способ. Ты можешь сказать, что ты уже нашла себя?
*******
Я никогда об этом не думала, — ответила Аня.
Странно, — протянул Максим и через секунду продолжил. — Ты знаешь, почему я не приглашаю к себе людей с классическим балетным образованием?
— Нет. И это меня пугает. Потому что у меня... Но я...
Максим не стал дожидаться, пока Аня расплачется (а она уже была готова к этому). Он начал рассказывать — спокойно, доброжелательно, с заботой, которую, впрочем, вовсе не хотел афишировать:
—Первое препятствие на пути к себе — это зависть. Если один человек завидует другому, он тем самым отказывается от самого себя. Он как бы говорит: «Я себе не нравлюсь, я хочу быть другим». И после этого он уже не может быть самим собой, он фактически убивает себя.
Когда человек учится танцевать, он всегда завидует. Он завидует тем, кому эта школа дается проще и быстрее. Он завидует своим кумирам. Ему самому, кстати, тоже завидуют, и это заставляет его завидовать еще сильнее. Это порочный круг... Ты понимаешь, о чем я говорю?
Да, — Аня ответила ему одними губами.
Педагоги заставляют своих учеников завидовать друг другу. Они ставят одних в при мер другим, они сами пытаются быть приме ром, занимаются самолюбованием. Но самолюбование и любовь к себе — это не одно и то же. Танцовщик, любующийся своим танцем, — это клоун, лицедей, вечный страдалец.
Так вот, танцу нельзя научить. Танец — это- состояние души, это ее песнь. Только ты сама можешь быть своим учителем. А те, кого учили танцу, те, кто воспитывался на зависти и самолюбовании, испорчены. Я не знаю, почему я решил показать тебе все это... Ты все равно не сможешь быть с нами.
—Но это несправедливо! — глаза Ани наполнились слезами.
Максим посмотрел глаза в сторону и тихо произнес:
Вот ради этого слова я и затеял весь этот разговор.
Зависть... — Аня вдруг поняла, что она завидует. Да, она завидует и Максиму, и всем тем, кто мог вот так — счастливо и спокойно — отдаваться сейчас радости танца в этом огромном ангаре, наполненном светом и музы кой.
—Тебе кажется, что ты меня любишь, — сказал вдруг Максим, и мелкая дрожь побежала у Ани по ногам. — Я благодарен тебе за это чувство. Но... Ты мне завидуешь. Ты хочешь танцевать так, как танцую я. Это безумие, потому что это невозможно.
Ты можешь танцевать только свой танец. И самое главное из-за этой зависти, я просто не могу поверить твоему чувству. Любящий не может завидовать возлюбленному. Не «не должен», а именно «не может». Понимаешь? Где-то тут ошибка. Прости.
После этих слов Максим встал и направился к танцующим. Через мгновение Аня увидела что-то, что нельзя различить глазами, о чем нельзя рассказать. Словно бы по волшебству каждый вдруг почувствовал его присутствие. Нет, они не следили за Максимом, большинство из них даже не видели, как он пришел, но они почувствовали его рядом. Казалось, они физически стали ощущать это — кожей, душой, шестым чувством... Аня не знала чем, но это было именно так!
Движения танцующих стали вдруг синхронизироваться, входить в резонанс друг с другом. На глазах у Ани происходил спонтанный, невиданный ею прежде мистический процесс объединения сотен танцующих людей в единое целое.
До сих пор каждый из них жил своей энергией, своей жизнью. И это было видно. Но сейчас, в это мгновение, их энергии слились воедино, и танец стал превращаться в настоящую мистерию.
Один человек питал другого, каждый — каждого. Их энергия, переливаясь и усиливаясь, становилась общей. И в самом центре всего этого величественного и великолепного действа был он — Максим.
Аня заворожено наблюдала за происходящим. И ей было невыносимо больно. Она чувствовала себя Золушкой, которую не пустили на бал. Золушкой, подглядывающей за прекрасным принцем в окно дворца.
Аня понимала — Максим прав. Причем в каждом своем слове, в каждой интонации. Но что делать ей?! Как ей быть?! Она уже не может вернуться к своей прежней жизни. «Ты все равно не сможешь быть с нами», — услышала она голос Максима внутри своей головы.
Аня вдруг отчетливо поняла, что или будет здесь, с этими людьми, или умрет. Прежней жизни для Ани уже не существовало, а новая ее жизнь, ее мечта — вот она, здесь. И ее нет, она ускользает на глазах.
Еще никогда в жизни Аня не испытывала такого отчаяния. Ее сердце ныло от этой муки, оно готово было разорваться на части. Ане хотелось встать и бежать отсюда со всех ног. Забыть, навсегда забыть этот кошмар — ужас утраты своего счастья.
Но куда ей бежать?
Аня встала и прошла сквозь толпу танцующих. Она шла медленно, как ходят балетные с выпрямленной спиной, слегка опустив го лову, не поднимая глаз. Каждый шаг с вытянутого носка. Бесконечный путь на эшафот. Приговоренная к смерти.
Оказавшись в центре ангара, Аня остановилась. Музыка продолжала играть, но все вокруг замерли и расступились. Аня встала на носки, словно была в пуантах, выдержала паузу и вдруг, ускоряясь на каждом следующем повороте, начала крутить фуэте.
Через несколько секунд она превратилась в юлу, электронную игрушку, повторяющую одно и то же движение, раз за разом, все с большим и большим ускорением. Аня крутила и крутила свои фуэте — минуту, другую, третью...
Техничные и мертвые движения. Он где-то здесь, он смотрит на нее.
Техничные и мертвые движения — перед ним, умеющим жить, танцуя, и танцующим, словно бы в этом была вся его жизнь.
Техничные и мертвые движения. Банальность души...
Яркая вспышка света и тишина. Последней ее мыслью была странна фраза: «Если мне незачем жить, то пусть уж лучше я умру от своего яда».
*******
От напряжения и резкой боли в ногах Аня потеряла сознание. Смерть не решилась забрать ее душу, лишь проигралась с ней. Смерть — странная штука. Когда ты ищешь с ней встречи, она прячется. И приходит только тогда, когда ты совсем не ожидаешь ее визита.
Аня хотела умереть, она хотела умертвить себя своим «ремеслом», замучить себя. После разговора с Максимом она отчетливо поняла, что пути назад нет, а чтобы идти вперед нужно сначала умереть.
В таких случаях люди часто решаются на отчаянные поступки. И Аня его совершила. А Максим не мог не понять и не оценить этого. Иногда, если ты хочешь прочувствовать бессмысленность чего-то в твоей жизни, ты должен довести это до предела, до крайней точки.
Ночь особенно темна перед рассветом. Аня вошла во тьму, и Максим дал ей свет.
Аня очнулась у него дома на диване, укрытая теплым шерстяным пледом. Максим спал в кресле напротив. Видимо, он смотрел на нее всю ночь, ждал, пока она очнется. Теперь на его лице играла улыбка. Аня отчетливо поняла: ему снится сон — они вдвоем, счастливые и танцующие.
Утреннее солнце, словно молоко из деревенской крынки, лилось через открытое окно в комнату. Где-то вдалеке пели птицы, шумели кроны деревьев. Аня тихо поднялась с дивана и подошла к Максиму. Он был прекрасен, осененный этим солнечным светом.
Завороженная, не смея прикоснуться к Максиму даже кончиками пальцев, Аня погладила вокруг него воздух, повернулась на носках и вышла из квартиры.
Этим вечером она была в ангаре. Он стал ее учителем танцев.
*******
Любовь — это танец, самый красивый, самый завораживающий танец на свете. Настоящей любви не нужны слова, для нее важно присутствие. Тот, кто любил, знает, что такое физичес<
|
|
|
