Смертию смерть поправ» (к вопросу о «чудесно спасшихся» Романовых).

«В моём конце моё начало» – эти слова вышила перед казнью легендарная романтическая шотландская королева Мария Стюарт. Самое интересное, что она – по множеству дальних нисходящих генеалогических линий – была родственницей последнего российского императора… Это не просто мистика истории (хотя и её хватает в деле гибели Романовых с переизбытком – достаточно вспомнить, что династия началась в Ипатьевском монастыре, где первоначально жил первый царь Михаил, а закончилась в Ипатьевском доме), а совершенно конкретный и необычайно ёмкий символ того невероятного процесса, который начал развёртываться в России сразу после трагического конца династии и продолжается по сей день. Это – история о том, как Романовы не захотели умирать (в сугубо культурном смысле слова).

Поясню, о чём пойдёт речь. Напомню слова классика американской культурологии ХХ века Альфреда Крёбера: «Культура представляет собой… гибкую и подвижную сущность; она может впитывать элементы и целые комплексы элементов из других культур, может возобновлять свой рост после, казалось бы, неминуемого упадка, трансформировать имеющиеся и продуцировать новые культурные модели». Это я к тому, что читатель должен чётко уяснить: факты культуры обладают способностью к самостоятельной жизни и даже к параллельному (с собственно историческими фактами) существованию. Как в случае с Чапаевым: в нашей культуре сосуществуют сразу три Чапаева – реальный (которого мы вообще не помним), «кинематографический» (выстроенный по законам эпического жанра) и… анекдотный (здесь правит бал эстетика контркультуры). В случае с Романовыми данная ситуация проявилась в том, что после всех организованных большевиками уральских кровавых гекатомб погибшая династия… зажила новой жизнью, отдельной от оборвавшихся биографий конкретных своих представителей. Речь пойдёт о феномене самозванчества и появления «чудесно спасшихся» членов августейшего семейства – феномене, начавшемся в годы гражданской войны и многократно пережившем последнюю.

Красные, надо сказать, сами капитально посодействовали именно тому варианту развития событий, который будет иметь место в действительности – посодействовали тайным характером ликвидации Романовых и завесой лжи и секретности вокруг уральских убийств (именно уральских – в Ташкенте и Питере всё было открыто и даже демонстративно, поэтому вокруг этих событий никаких домыслов не возникало). Как всегда в подобных случаях, существующую информационную лакуну деятельно заполнил фольклор, и дальнейшее осмысление событийной стороны дела развивалось уже по его законам. В частности, очень во многом именно этот фактор и породил в годы Смуты-2 «очередное издание» российского самозванчества.

История этого явления в России имеет весьма солидные традиции. В эпоху Смутного времени, как мы знаем, одних только «официальных», «пронумерованных» Лжедмитриев было четверо – а кроме них были ещё и «царевич Пётр» (он же Илейка Муромец), и «мужицкие царевичи» Тушинского лагеря (числом не менее 15-20), и бесчисленное количество регионально-местечковых самозванцев на уровне полевых командиров бандформирований. Позднее, в XVIII веке самозванчество будет постоянно сопровождать политическую жизнь страны: этому содействовала сама атмосфера беззакония и нелегитимности, которой характеризовалась «эпоха дворцовых переворотов» и которую де-факто смоделировал Пётр – своей управленческой чрезвычайщиной (так напоминавшей большевизм![1]) и своим демонтажем монархического принципа престолонаследия. Будут и лже-Алексеи, и лже-Павлы, и лже-Константины, и лже-Елизавета (легендарная княжна Тараканова) – а уж лже-Петров (Третьих) считали буквально десятками[2] (Пугачёв был самым знаменитым из них, но далеко не единственным[3]). Впоследствии новая волна самозванчества будет сопровождать крестьянскую реформу 1861 года (во время известных бунтов в сёлах Бездна и Кандеевка именно «лже-Константины Павловичи» зачитывали крестьянам «подлинные государевы манифесты» взамен якобы поддельных, официально объявляемых). Можно даже сформулировать посылку: на каждом крутом повороте российской истории данный феномен грозно и властно заявлял о себе, и гражданская война ХХ века не составила исключения.

В чём причина этого? С одной стороны, по выражению классического русского историка В. Иконникова, «социальное движение умело пользоваться самозванщиной и прикрывать себя своего рода легитимизмом». То есть, прямо по Пушкину – «недоставало предводителя, предводитель сыскался» (слова из «Истории Пугачёвского бунта»)… Такая констатация прекрасно накладывается на фактологию русской истории: когда на дворе очередная смута или смуточка, самозванцы становятся востребованными, и они появляются с неотвратимостью наступления дня и ночи… Безусловно, В. Иконников прав, и его концепция правдива, но это – не вся правда в деле «чудесных воскрешений» того или иного исторического героя. Ещё раз напомню: перед нами феномен не только исторический, но и культурологический.

Задумайтесь: почему советские подростки при просмотре фильма «Чапаев» обязательно ожидали, что Василий Иваныч выплывет? (А это было явлением всеобщим, что показывали даже социологические опросы того времени). Суть в том, что (как мы уже говорили) прославленный фильм братьев Васильевых был выстроен по законам классического эпоса (что было – причём как сильный момент фильма – немедленно осмысленно обозревателями Голливуда). А в эпосе действует совершенно железное правило: герой по определению не может умереть обычной смертью. Возможны следующие варианты:

А). Или герой вообще бессмертен (как Тиль Уленшпигель – что фольклорный, что у Шарля де Костера), и все попытки недругов извести его оканчиваются неизменным провалом;

Б). Или у героя есть какое-то предельно локализованное место на теле, через которое единственно и можно его убить, так как в остальном он заговорён и неуязвим. Общеизвестные примеры: пятка у Ахиллеса и Кришны, колени у адыгского нарта (богатыря) Сосруко, спина у древнегерманского Зигфрида и скандинавского Сигурда (в двух последних случаях жена героя, валькирия-амазонка Брунгильда заговаривает его, но оставляет уязвимой спину, так как герой никогда не покажет врагу спину в бою – в результате он становится жертвой предательского удара сзади);

В). Наконец, или героя убивают каким-нибудь крайне экзотическим (зачастую – магическим) способом. Так, финского Леминкяйнена (героя «Калевалы») разрубают на куски; Евпатия Коловрата («Повесть о разорении Рязани») и болгарского Момчила Юнака расстреливают из… камнемётов (то есть, по одному воину бьют из стенобитных орудий!); витязя Бхишму из древнеиндийской «Махабхараты» поражает стрелами целой войско[4] (иначе он не умрёт!) и т. д. Сюда же можно отнести и эпизод из армянского эпоса «Давид Сасунский», где Давид погибает от стрелы, выпущенной… его собственной дочерью (только родная кровь может стать причиной смерти героя – налицо магия чистой воды).

При таком положении дел Чапаев (разумеется, «кинематографический») просто не имеет права примитивно утонуть в водах реки Урал – для того, чтобы его прикончить, «белым гадам» необходимо было (я издеваюсь, конечно) либо ударить по Василию Иванычу ядерной боеголовкой, либо прибегнуть к помощи «летающей тарелки», либо напустить на легендарного начдива живого тираннозавра… Так что в этом отношении братья Васильевы совершили непростительную жанровую ошибку (мгновенно прочувствованную тинэйджерской аудиторией фильма).

Для чего я всё это рассказываю? Да для того, чтобы читатель лучше понял то, о чём сейчас пойдёт речь: в культуре очень многих народов мира есть схожий момент – вера в чудесное спасение героя после абсолютно реальной его гибели (по причинам, описанным выше – поскольку на реальных исторических персонажей после их смерти начинают распространяться законы восприятия эпоса, и сами исторические персонажи посмертно превращаются в чисто культурные феномены). Так, в Болгарии ждали возвращения поэта-революционера Христо Ботева (павшего в 1876 году, во время антитурецкого восстания), в Венгрии – национального гения поэта Шандора Пётефи (погибшего в 1849 году в битве с русскими войсками при подавлении Венгерской революции), в Мексике – повстанческого генерала, национального героя страны Эмилиано Сапаты (убитого из засады в 1916 году, на завершающем этапе Мексиканской революции), во Франции – наполеоновского маршала Мишеля Нея (расстрелянного в 1815 году, после Ватерлоо, по приказу правительства Бурбонов – согласно народному поверью, маршал на самом деле уехал в США и работал там школьным учителем). В этом же ряду – и устойчивые легенды о том, что Наполеон не умер на острове Святой Елены, а тайно уехал с острова и впоследствии был убит в Европе при попытке повидать горячо любимого им сына (то есть, опять-таки гибель необычная, нестандартная – по всё тем же законам жанра, герой такого масштаба, как Наполеон, не мог умереть от заурядного рака на далёком тропическом острове!). Известнейшая российская легенда о старце Фёдоре Кузьмиче (якобы – об имитировавшем собственную смерть и ушедшем «в народ» императоре Александре I) – из этого же смыслового ряда… Причём совершенно необязательно, чтобы герой, с которым происходят таковые мифологические трансформации, был сугубо положительным – демонические персонажи точно так же, если даже не в большей степени, требуют в народном подсознании «эпической» кончины или даже бессмертия (можно называть это «эффектом Кощея Бессмертного»). Так, как известно, на протяжении чуть ли половины столетия постоянно «воскресает» Гитлер – персонаж едва ли не самый демонизированный за всю историю человечества (и именно поэтому не могущий в памяти людей подохнуть так, как он, скорее всего, подох в действительности). Если в данной конкретной культуре к тому же имеется та или иная ипостась мифа о реинкарнации (сансара буддистов и индусов, метемпсихоз древнегреческих орфиков) – «воскресить» того или иного героя становится и вовсе легко: он же может перевоплотиться практически в кого угодно!.. Так, в Монголии – стране буддийской – на протяжении всего ХХ века откровенно верили, что наш старый знакомый, одиозный барон Унгерн (расстрелянный красными в 1921 году под Новосибирском) спасся, воскрес и даже реинкарнировался в… Мао Цзе-дуна (!!!). Всё это, естественно, чистой воды фольклор, но… Как говорили в старину, «глас народа – глас Божий»: самое главное то, что за подобными посмертными трансформациями стоит вполне определённое народное отношение к тем или иным персонажам собственной отечественной истории. Для нас важно, что Романовы вписались в этот смысловой ряд совершенно органично.

Этот момент необходимо осмыслить. Ведь не секрет, что в начале 1917 года, накануне Февральского революции рейтинг (говоря по-современному) правящей династии был не просто низок, но катастрофически низок[5] – иначе ничем не объяснишь тот изумительный факт, что на защиту свергнутого царя не поднялась ни одна часть, ни одно подразделение и даже ни одна спонтанно сбитая офицерская группа[6] (по типу тех, что впоследствии, ближе к октябрьскому перевороту, будут возникать, как грибы после дождя). Никто не захотел защищать павшего венценосца – все предыдущие ошибки и провалы прошедшего царствования не прошли даром[7]… Но народное сознание и народная память – категория поразительная: как только экс-император из «хозяина земли Русской» (как горделиво квалифицировал сам себя последний Романов в своём дневнике) превратился сперва в узника, а затем в убиенного – в российском народном самосознании мгновенно начал формироваться миф о «святом царе». И опять-таки – в чём особая ядовитость ситуации – победившая коммунистическая власть снова посодействовала этому, как никто другой. Ведь чем больше советский официоз агрессивно продавливал и вбивал в головы свой собственный миф о «Николае Кровавом», тем больше – по всем законам психологии – укреплялся в толщах национального Я вышеописанный контрмиф [8]. В нём забылось всё то, что в реальности привело Николая II к трагическому концу – и Ходынка, и 9 января, и проигранная война с японцами, и кровь первой русской революции, и донкихотская политическая программа (результатом которой стали все грубейшие ошибки внутренней политики – от конфликтов с Государственной Думой до фактической «сдачи» абсолютно преданных монархии реформаторов), и Распутин, и безумное разжигание конфликта с Германией и Австро-Венгрией (как язвительно констатировал Е. Тарле, внешнюю политику Российской империи в начале ХХ века можно характеризовать четырьмя словами: «спокойное чувство полнейшей безответственности»), и, наконец, трагические «ужимки и прыжки» Первой мировой. Всё это провалилось в никуда, а запомнилось (и стало фундаментом мифа) только одно – образ «идеального мужа и отца», «православного царя», история великой любви Ники и Аликс, и, естественно, екатеринбургское мученичество. Канонизация царской семьи (сперва Русской Православной церковью за рубежом, затем и Московским патриархатом) – логическое завершение этого естественного процесса[9]. Как всякий миф, он беззастенчиво спрямлял образ, отсекал все не вписывающиеся в агиографический образ-икону детали[10], реальность уступала место откровенной идеализации[11] – но иначе в данной ситуации просто и быть не могло. И чем больше истэблишмент «пересаливал» в деле демонизации (или окарикатуривания) царя и царской семьи, тем более укреплялась и укоренялась альтернативная мифоконструкция – вплоть до того, что в позднесоветские годы в Свердловске имел место настоящий неформальный культ своеобразного паломничества к месту расстрела последних Романовых. Могу лично засвидетельствовать: свердловские таксисты в 70-е годы рассказывали о том, что приезжие, только выйдя из здания вокзала, сплошь и рядом сразу требовали отвезти их к месту гибели царя[12]. (Это и послужило одной из причин известного распоряжения о сносе Ипатьевского дома: власти – и местные, и особенно московские – всерьёз забеспокоились по поводу этой уже вполне сформировавшейся традиции и не без оснований увидели в ней угрозу собственной идеологии!).

Вообще стоит напомнить, что первоначально коммунистическая власть совершенно не стыдилась ипатьевского зверства и не собиралась его прятать – совсем даже наоборот. Общеизвестно, что после отмены названия «Екатеринбург» первоначально предполагалось назвать наш город… Реваншбургом[13] – буквально «городом мести» (другие варианты – Ленинбург, Красноуральск, Платиногорск). Стоит также напомнить, что то место, где сейчас находится Храм-на-Крови, в 50-60-е годы официально именовалось Площадью народной мести (это название можно прочитать в любых путеводителях по Свердловску того времени – авторы путеводителей с особой старательностью по многу раз упоминали данную топонимическую достопримечательность города на Исети). Да и известное глумливое стихотворение Маяковского о шахте, где зарыт император (пародирующее трагический шедевр М. Лермонтова «Воздушный корабль») в те годы входило в обязательную программу школьного чтения по советской литературе… А вот уже ближе к концу брежневской эпохи тональность меняется: название «Площадь народной мести» исчезает с городских карт (и из путеводителей), само упоминание о роковом доме становится как бы запретным (и книга М. Касвинова «23 ступени вниз» на некоторое время попадает в спецхран!), наконец – сам дом сносится (чтобы не напоминал о происшедшем!). Симптоматичная метаморфоза… И её можно воспринимать как проигрыш официозного мифа в соревновании с «неформальным» (но также и как неловкую попытку обретения «фигового листочка» перед международным общественным мнением – ведь если убийство царя и даже царицы ещё можно как-то оправдать «исторической необходимостью», то на какую «необходимость» можно сослаться, объясняя уничтожение четырёх совсем юных девушек и одного больного несовершеннолетнего мальчика?..)[14].

Вернёмся, однако, в кровавые годы российской братоубийственной войны. Именно та сверхсекретность, которая окружала избиение династии, породила в среде антибольшевистского сопротивления вполне объяснимые (хотя и совершенно иллюзорные) надежды на то, что хоть кто-нибудь из обречённой семьи уцелел. Отсюда – тот совершенно неожиданный (на первый взгляд) всплеск апокрифов о том, что кто-то, где-то и когда-то видел… далее варианты многообразны, как сама фантазия рассказывающих. «Видели» и Николая, и Александр Фёдоровну, и всю семью сряду… Эти истории были столь многочисленными и настойчивыми, что оставили ощутимый след в идеологии сражающихся лагерей. Схематично всё происходившее развивалось следующим образом.

Сперва верили, что спаслась вся Семья. Такая уверенность подкреплялась слухами (очень тогда популярными), будто бы по брестским соглашениям большевики обязались отдать царственных пленников немцам. Никто, естественно, ничего толком не знал (и это только усугубляло циркуляцию этих слухов), однако – и чем дальше от Урала, тем сильнее – эти россказни напрямую использовались в белой пропаганде: читатель может вспомнить широко известный эпизод из «Дней Турбиных» М. Булгакова, где штабной офицер Русской армии на Украине Шервинский для поднятия духа товарищей сообщает им басню, будто бы он лично видел в штабе живого императора и последний благословил Белое дело… В народе эти слухи были ещё более настойчивыми: в сопредельной с Уралом Вятской губернии чуть ли не до перестроечной эпохи (!) в нескольких деревнях рассказывали, будто вся царственная семья проживала там долго после гражданской войны и добывала на пропитание… милостыней (!!!). Чистой воды эпизод из житийной литературы…

Затем появилась версия, что казнён только сам император, а остальная семья пощажена (хотелось людям в это верить; не укладывалось в голове, что возможен тот ужас, какой в реальности имел место быть в Екатеринбурге!). Есть уникальное свидетельство, приведённое жителем Самары П. М. Аминевым (в годы гражданской войны проживавшем в Ирбите). В 1918 году, во время пребывания в Ирбите белых, в газете «Ирбитские уездные ведомости» (за номером 18) вышла потрясшая весь город статья «К судьбе Николая II», представлявшая собой перепечатку корреспонденции некого Аккермана в газету… «Нью-Йорк таймс» (ни больше и не меньше!). В этой статье (написанной якобы со слов личного слуги экс-монарха – естественно, без уточнения имени и фамилии этого самого слуги), сообщалось следующее:

«Поздним вечером 16 июля в комнату царя вошёл комиссар охраны и объявил:

– Гражданин Николай Александрович Романов, вы должны отправиться со мною на заседание Совета рабочих, казачьих и красноармейских депутатов Уральского округа.

Николай Александрович не возвращался почти 2 с половиной часа. Он был очень бледен и подбородок его дрожал.

– Дай мне воды, старина.

Я принёс, и он залпом выпил большой стакан.

– Что случилось? – спросил я.

– Они мне объявили, что через 3 часа прибудут меня расстреливать – ответил мне царь».

Далее в очень возвышенном и трогательном тоне сообщалось, как Николай простился с рыдающей Аликс (по словам респондента, царица падала в обморок и на коленях умоляла солдат пощадить её супруга), благословил детей и наказал слуге не покидать жену и детей… Сцена сия, абсолютно фантастическая, по стилю представляла собой прямой плагиат с известной (и на сей раз исторически стопроцентно достоверной) сцены прощания приговорённого к гильотине короля Людовика XVI с Марией-Антуанеттой и детьми во времена Великой Французской революции – и это очень симптоматично: революционеры 1917 года постоянно стилизовались (даже словесно) под 1793 год, и этот момент явно обыгрывал злополучный респондент «Нью-Йорк таймс»…

Ещё позднее – уже когда стали известны ужасающие ипатьевские подробности, и особенно когда начал расследование Соколов – появилась ещё одна версия: якобы смерти избежали цесаревич и одна из дочерей царя (обычно имели в виду Анастасию). Почему именно Анастасия удостоилась такой почести – неизвестно: не исключено, что здесь снова вмешалась «литературщина» и игра символов – ведь имя «Анастасия» по-гречески означает «воскресшая»… Эта версия оказалась наиболее живучей и в наши дни неожиданно обрела новое дыхание – поскольку при обнаружении останков царской семьи в Коптяках вместо 11 скелетов (именно столько должно было быть с учётом останков Боткина, Харитонова, Труппа и Демидовой) обнаружилось 9, и отсутствующими оказались один детский и один женский скелет… В принципе, эта «недостача» ровным счётом ничего не доказывает – просто по причине того, что стопроцентной уверенности в принадлежности найденных костяков именно Романовым (несмотря на все заверения экспертов и торжественные захоронения в Петропавловской крепости) до сих пор нет[15]. Уже высказывалась гипотеза, что красные для «заметания следов» запросто могли перестрелять… совершенно постороннюю семью аналогичного с царской состава (для большевиков это – плёвое дело) и затем захоронить её именно с тем расчётом, чтобы дать белогвардейцам ложный след… А покойный первоиерарх Русской Православной Церкви За Рубежом митрополит Виталий вообще почитал объявление коптяковских останков подлинными мощами Романовых за кощунство и информировал общественность о том, что подлинные мощи находятся в… Брюсселе, в храме св. Иова Многострадального – «святыне Русского Зарубежья», как его называл генерал Дитерихс (там действительно хранится шкатулка с мелкими костными останками, найденными Соколовым на Ганиной яме и привезёнными в Бельгию через Сибирь и Харбин; прихожане поклоняются им как величайшей святыне). До сих пор версию Виталия (в смысле принадлежности «костей из шкатулки» именно останкам царской семьи) не удаётся ни подтвердить, ни опровергнуть – а смерть Виталия вообще похоронила (буквально!) саму возможность обстоятельного и объективного разбирательства этой загадки. Вот вам и ещё один крутейший поворот в ипатьевском деле[16]…

Однако именно эта версия (о потенциальном спасении одного-двух детей Николая) была наиболее правдоподобной – в смысле того, что отдельные члены семьи теоретически могли спастись скорее, нежели вся семья целиком; и именно она породила наибольшее количество самозванств. Как уже в наши дни констатировал Л. Юзефович, «гибель и рассеяние императорской фамилии сделали самозванчество массовым[17]. Якобы уцелевшие дети государя объявлялись то в Омске, то в Париже (один из лжецесаревичей, некто Алексей Пуцято, при Семёнове сидевший в читинской тюрьме, позднее стал членом РКП(б) и занимал какую-то видную должность в политуправлении Народно-Революционной армии Дальневосточной республики)». Последнее сообщение уникально и показывает всю фантасмагоричность происходящего; тот же факт, что сей авантюрист в итоге подвизался в управленческом аппарате «красного буфера» – пресловутой ДВР – вполне симптоматично: там подобной публики было предостаточно (этот момент был подмечен и Б. Пастернаком в романе «Доктор Живаго».

Однако наибольшей популярностью пользовался миф о чудесном спасении Михаила Романова. Это и понятно: пермское убийство было наиболее скрытным и таинственным (и Москва наиболее дистанцировалась именно от инициативы Г. Мясникова!), поэтому едва ли не всеобщей была иллюзия, что Михаил не погиб, а просто… исчез (сама подобная редакция давала наибольший простор для домыслов!). Однако и здесь решающую роль сыграли не факты, а самая натуральная мистика. Суть в том, что на историю с «исчезновением» Михаила наложилось… хорошо известное пророчество из ветхозаветной Книги пророка Даниила. Вот оно:

«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из твоего народа все, которые найдены будут записанными в книге» (Даниил, глава 12, 1).

Сама стилистика этого пророчества была необычайно созвучна «времени тяжкому» образца начала ХХ века и навевала вполне современные ассоциации. Самое же главное, что это пророчество всегда было популярным в России и трижды в её истории воспринималось буквально. Первый раз – в Смутное время, после избрания на царство первого Романова (как известно, Михаила – этот момент в условиях господствовавшего тогда ещё на Руси средневекового мировоззрения мгновенно вызвал библейские аллюзии и способствовал восприятию юного царя как мистического избавителя). Последний раз – в наши дни, во время правления… М. Горбачёва: его заявка на реконструкцию одиозной политической системы сразу же вызвал вполне знакомые (и такие средневековые по сути!) интерпретации и ожидания. До каких масштабов доходили психологические «сальто-мортале» того времени, можно судить по следующему изумительному факту: всевозможные доморощенные «интерпретаторы» Писания, не моргнув глазом, утверждали, что в Библии предсказано – после Михаила к власти в России придёт «царь Борис» (кого имели при этом в виду – можно не пояснять), и это при том, что в Священном Писании имя «Борис» вообще не упоминается ни разу … А вот второй в истории России раз мистические ожидания, связанные с Данииловым пророчеством, всплыли именно в годы гражданской войны, и именно в связи с исчезновением Михаила. Все верили (вернее, всем хотелось верить!), что исчезнувший в Перми великий князь обязательно объявится и станет Спасителем Отечества. В белой Сибири эта вера (по сообщениям очевидцев) была почти всеобщей; в армиях Колчака верить в это (и даже пить за здоровье Михаила, как принципиально живого человека!) было правилом хорошего тона. По словам Л. Юзефовича, «Михаил Александрович стал чем-то вроде национального мессии, чьё возвращение из небытия будет означать торжество… разрушенного революцией миропорядка». Только ближе к 1920 году, к красноярской катастрофе, эта вера стала давать сбои, и в оппозиционной Колчаку семёновской Чите журналисты даже позволяли себе съязвить на эту тему… В народной гуще (и в среде «зелёных») вера во «второе пришествие» Михаила была ещё более устойчивой: на Урале в крестьянской среде чуть ли не до брежневской эпохи включительно существовала секта «михайловцев», в основе вероучения которой лежала… вера в скорое воскресение Михаила Александровича (в таком контексте погибший князь приравнивался почти к самому Иисусу Христу!). Но дальше всех в деле «канонизации» и «сакрализации» образа великого князя пошёл, похоже, Унгерн: последний не только сделал культ Михаила безальтернативным официозом в руководимой им Азиатской дивизии (в «Приказе №15» по дивизии сообщалось: «ждёт от нас подвига… тот, о ком говорит Св. Пророк Даниил»), но и в своей полуфашистской идеологии фантастически совместил образы реального Михаила Александровича, библейского Михаила (из Данилова пророчества) и… Будды Матрейи (Майдари, Милэ) – буддийского Мессии, спасителя человечества. Учитывая склонность страшного барона («дедушки», как его называли в дивизии) ко всякого рода мистическим фантазмам (точно, как у Гитлера!), подобный образный «винегрет» из Библии, буддийских текстов и обломков современной Унгерну реальности вряд ли должен удивлять[18]…

Во всей этой истории самым интересным является вопрос: все ли подобные истории являлись апокрифическими? Не было ли во всём происходящем хотя бы минимального рационального зерна? Утверждать что-либо определённо, естественно, ничего нельзя, и вероятность спасения кого-либо из уничтожаемой августейшей фамилии настолько ничтожна (если не сказать – нереальна), что эту тему, казалось, можно было бы закрыть и не обсуждать. И всё же… Именно крайняя тёмность (и многолетняя цензурная закрытость) всего, что связано с историей Великого российского избиения ХХ века, не позволяет отнестись к данной странице отечественной истории как к чему-то стопроцентно ясному, раз и навсегда решённому. Мы уже видели (на примере мемуарного наследия ипатьевских палачей), что в деле ликвидации династии могли происходить (и происходили) такие невообразимые, непредставимые повороты сюжета, что исключать какие-то варианты и возможности (пусть внешне самые фантастические), наверное, не стоит. И вообще, ставить в романовском деле точку, на мой взгляд – значит, проявлять откровенную историческую самонадеянность. Не желая (и не имея права) выдвигать какие-либо «альтернативные» версии (отдающие авторским волюнтаризмом, а то и неприкрытым стилем «фэнтэзи»), хотелось бы просто напомнить читателю два сюжета, имеющих к интересующей нас тематике самое прямое отношение – а дальше пусть читатель делает выводы сам. Первая из этих историй широко известна, вторая – практически неизвестна широкому кругу читателей.

Итак, первая история – «дело Анастасии». Оно настолько многократно описано в литературе, что избавляет меня от необходимости пересказывать подробности. Напомним только общеизвестное: женщина, именовавшая себя спасшейся младшей дочерью царя, прекрасно ориентировалась в интимнейших подробностях жизни царской семьи, не говорила по-русски (объясняя это провалами в памяти в результате пережитого ужаса), обладала поразительным внешним сходством с фотографиями «оригинала» и даже с физическими особенностями настоящей Анастасии (например, на теле претендентки был след от сведённой родинки – именно там, где в своё время сводили родинку у младшей Романовой!)… Она пыталась отстоять в суде своё право называться дочерью Николая II и проиграла процесс. После её смерти в печати появились сообщения, что её настоящее имя – Франциска Шанковска, что она по национальности полька, само её имя стало синонимом мистификации; ещё позднее – что генетическая экспертиза развеяла последние сомнения в её самозванстве… Всё ясно, как Божий день, но…

Как известно, самым злейшим оппонентом претендентки был великий князь Кирилл Владимирович – будущий глава одного из самых мощных романовских кланов за рубежом, претендент на безальтернативное обладание титулом главы романовского дома (его сын Владимир Кириллович впоследствии объявил себя «главой дома Романовых»[19] и ныне похоронен в усыпальнице Петропавловской крепости). Тут всё совершенно естественно – зачем Кириллу нужна была конкурентка?.. А наиболее деятельное содействие загадочной «Анастасии» оказали принцы Лейхтенбергские – дочерняя ветвь романовского дома, действительные члены династии. Само по себе это не ново – монархисты в эмиграции грызлись «по-чёрному», корректности в этой грызне не выказывали ни малейшей[20] (бывший главнокомандующий русской армией в годы Первой мировой войны, великий князь Николай Николаевич, глава конкурирующей с «кирилловцами» романовской группировки, квалифицировал Кирилла только и исключительно матерно[21]), поэтому в пылу противостояния противоборствующие стороны могли пойти на все тяжкие. Интересно другое: после смерти женщину, называвшую себя Анастасией, похоронили в… родовой усыпальнице принцев Лейхтенбергских – ещё раз напомним, членов Дома Романовых, родственников убитого императора.

Вот это – как понимать? Тем более, что после всех разоблачений, после публикаций о происхождении претендентки (в смысле, что она есть Франциска Шанковска), после генетической экспертизы – перезахоронения не последовало! То есть разоблачения следуют за разоблачениями, а Васька (виноват – принцы) слушает да ест?.. А ведь это очень серьёзно: можно словчить, схитрить, применить запрещённый приём в отношениях с конкурентом, но не с Богом! Напомню современному религиозно индифферентному читателю: для верующего человека (а все Романовы – и принцы Лейхтенбергские в том числе – при всех своих грехах и недостатках были, безусловно, глубоко верующими людьми) есть моменты в жизни, когда двусмысленность исключается напрочь. И погребение человека – в том числе. Если принцы позволили захоронить «Анастасию» в своей родовой усыпальнице, то тем самым они недвусмысленно и декларативно (на глазах у всего наблюдающего мира) признали претендентку Романовой! Похоронить безродную авантюристку (да ещё польку-католичку) в родовом склепе рода, принадлежащего к дому Романовых – такого за всю историю династии не было никогда, и вряд ли Лейхтенбергские пошли бы на такое даже из желания «насолить» Кириллу – с таким не шутят… И отказ от перезахоронения означает одно – демонстративное игнорирование вышеупомянутых разоблачительных материалов как не заслуживающих (с их точки зрения) внимания! Или уже это какой-то запредельный цинизм (бросающий тень на весь коллективный имидж императорской фамилии[22]), или… Или у принцев были основания поступить именно так и не слишком доверять разоблачениям. А следовательно – проблема не закрыта… Ничего не навязываю, но пусть читатель судит сам.

А вот другая история, практически неизвестная. По информации врача-психиатра Д. Кауфман (г. Петрозаводск), последняя с 1946 по 1949 годы работала в карельской столице, и в числе её пациентов были и заключённые. Так вот, в 1947 или 1948 году пациентом Д. Кауфман оказался зэк Семён Григорьевич Филиппов (или Филипп Григорьевич Семёнов – в этом моменте рассказа у автора корреспонденции имеет место некоторая путаница). Диагноз у пациента был – острый истерический психоз; однако, как пишет Кауфман, постепенно больной успокоился и даже разоткровенничался с врачом. Дальше сообщается буквально следующее:

«Итак, нам (врачам – Д. С.) стало известно, что он был наследником короны, что во время поспешного расстрела в Екатеринбурге отец его обнял и прижал лицом к стене, чтобы он не видел наведённых на него стволов. По-моему, он даже не успел осознать, что происходит нечто страшное, поскольку команды о расстреле прозвучали неожиданно, а чтения приговора он не слышал. Он запомнил только фамилию Белобородова… Прозвучали выстрелы, он был ранен в ягодицу, потерял в сознание и свалился в общую кучу тел. Когда он очнулся, оказалось, что его спас, вытащил из подвала, вынес на себе и долго лечил какой-то человек…[23]». После Кауфман сообщает, что у больного была гемофилия (!), на ягодице был обнаружен крестообразный рубец – след от пули. Сам больной, по сообщению врача, поразительно напоминал Николая – только не Второго, а Первого… Затем автор пишет:

«В то время к нам раз в полтора-два месяца приезжал консультант из Ленинграда… Тогда нас консультировал С. И. Генделевич, лучший психиатр-практик, которого я встречала на своём веку. Естественно, мы представили ему нашего больного… В течение двух-трёх часов он «гонял» его по вопросам, которые мы не могли задать, так как были несведущи, и в которых он оказался компетентным. Так, например, консультант знал положение и назначение всех покоев Зимнего дворца и загородных резиденций в начале века. Знал имена и титулы всех членов царской семьи и разветвлённой сети династии, все придворные должности и т. д. Консультант знал также протокол всех церемоний и ритуалов, принятых во дворце, даты разных тезоименитств и других торжеств, отмечаемых в семейном кругу Романовых. На все эти вопросы больной отвечал совершенно точно и без малейших раздумий. Для него это было элементарной азбукой… Из некоторых ответов было видно, что он обладает более широкими познаниями в этой сфере… Затем консультант попросил женщин выйти, осмотрел больного ниже пояса, спереди и сзади. Когда мы вошли (больного отпустили), консультант был явно обескуражен; оказалось, что у больного был крипторхизм (неопущение одного яичка в мошонку), который, как было известно консультанту, отмечался у погибшего наследника Алексея».

Вот такая информация. Э. Радзинский проверил её, получив письмо В. Э. Кивиниеми – заместителя главврача той самой петрозаводской больницы. Последний подтвердил сведения, сообщённые Д. Кауфман, и добавил следующее: Ф. Семёнов (всё-таки именно Семёнов) служил в Красной Армии кавалеристом, учился в экономическом институте (кажется, в Баку), потом работал экономистом

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: