Политическая система. Борьба за первенство

XIV столетие, ставшее эпохой зримого усиления экономического и политического могущества Москвы, пережило и столь же честолюбивые расчеты, надежды других центров великих княжеств — Твери и Суздаля, Нижнего Новгорода и Рязани. Правда, противники были неодинаковы по мощи и влиянию, выделялась среди них Тверь, где сидели старшие родичи Даниловичей, пошедшие от Ярослава Ярославича, одного из сыновей Ярослава Всеволодовича и внуков Всеволода Большое Гнездо. Они-то и стали главными претендентами на владимирский стол, который давал главенство над Русью, преимущественное право сношений с мощным еще сюзереном — Золотой Ордой. Иногда вступали в борьбу и другие владетели, например, суздальско-нижегородские, но, как правило, их достижения в подобных поползновениях выглядели недолговечными и неубедительными.

Князья великие и удельные, их родственники в более мелких владениях каждого из княжеств, будучи монархами по своему статусу, делили земли, судили и рядили подданных. Между собой заключали договоры о границах и таможнях, торговле и порубежных спорах, выдаче беглых крестьян и холопов. Давали клятвы в вечной дружбе, тут же их нарушали. Все зависело от наличия сил и средств, расчетов и просчетов, личных достоинств и недостатков. Разоряли владения друг у друга, и от того страдали прежде всего их питатели — пахари, ремесленники, купцы. К своим разорителям добавляли долю несчастий и страданий иноземные пришельцы — ордынцы с юго-востока, немцы-рыцари и польско-литовские паны с запада и северо-запада. И тут князья русские договаривались действовать сообща, но соперничество, «нелюбье» брали свое, и внешний враг разорял их же собственные владения, истощал казну, уводил в плен толпы их работников.

В делах управления князья опирались на совет из бояр — Боярскую думу. «Бояре введеные» — это ближайшие, постоянные их советники. «Бояре путные» возглавляли отдельные отрасли хозяйства, управления — «пути»; таковы сокольничий путь (княжеская охота), конюший, ловчий, стольничий, чашничий. В черных городах и волостях, принадлежавших казне, т.е. не входивших в княжеский домен (дворцовое хозяйство, принадлежавшее непосредственно князю и его семье, — земли, села, деревни), сидели княжеские наместники («на место», «вместо» самого князя, как управителя) и волостели, из бояр и слуг. Звали их и «кормленщиками», поскольку, год-два пребывая в управляемых ими землях, «кормились» за счет местных жителей. Те несли им в установленные сроки всякие продукты, фураж. В пользу же «кормленщиков» шла часть пошлин — судебных, торговых, свадебных (другая часть — в княжескую казну).

Особое место в системе русских земель занимали Новгород Великий и Псков. Будучи не княжествами-монархиями, а республиками (их именуют то феодальными, то боярскими, аристократическими), они выработали у себя своеобразные формы государственно-политического бытия. На примере первой из них это выглядит весьма рельефно.

Сам Новгород Великий делился на две «стороны» — Софийскую (здесь кремль с храмом Софии Премудрости Божией), на левом берегу Волхова, и Торговую, на противоположном, с главным рынком и Ярославовым, или Княжим, двором, площадью рядом с ним (здесь в начале XI в. стояло подворье князя-наместника Ярослава, будущего Мудрого, сына Владимира I Святого). Со степени, или помоста, стоявшего на площади, новгородские власти обращались к народу на вече — именно оно, как считалось и полагалось, имело решающий голос во всех важнейших делах республики. На вечевой башне внизу располагалась канцелярия веча, а вверху висел вечевой колокол. Его звон сообщал вольным новгородцам, что нужно идти на общую сходку и выносить решения — криками: какая «партия» кричит громче, той — и правда. Доходило дело и до потасовок, схваток на самой площади или на Великом мосту, перекинутым через Волхов недалеко от нее и соединявшим обе стороны.

Город делился на пять концов (городских кварталов), а его обширнейшие владения (они простирались вплоть до «Душучего моря» — от Кольского полуострова до Северного Урала) — на пять пятин (Водская, Обонежская, Бежецкая, Деревская, Шелонская). Имелись еще волости, не вошедшие в пятины (Волоколамск, Ржев, Торжок, Великие Луки и др.). Далеко лежали обширные волости на северо-востоке — Заволочье (Двинская земля), Пермь, Печора, Югра (это уже — за Северным Уралом).

Не счесть богатств в новгородских владениях. Промыслы и торговля полнили добром хоромы бояр и купчин; не хватало только, и это постоянно терзало новгородцев, хлебушка. Отсюда идет зависимость от «Низа» — зерно везли с Суздалыцины — Владимирщины. Когда же случались неурожаи и там, приходилось совсем плохо. То же происходило и при «розмирьях» — князья не пропускали хлебные караваны к «господину Великому Новгороду». Приходилось искать пути примирения, идти на компромисс, на уступки. Иначе — мечи из ножен, и, как говаривали тогда, «пусть Бог нас рассудит».

О новгородских вольностях много спорили и спорят до сих пор. Нередко считают, что Новгородская республика — чуть ли не фикция, всем правили бояре, сидевшие в Совете господ (господа) во главе с архиепископом. Он собирался в местном детинце. Слов нет, бояре и богатые купцы новгородские имели большой вес, поскольку многое зависело от их богатства и влияния. Из них же выходили местные политические руководители — посадники (нечто вроде премьер-министров) и тысяцкие (руководители ополчения). Но и их, и даже духовных владык новгородцы выбирали «всем городом», т.е. на том же вече. Князя-монарха они не завели, но для обороны рубежей от внешних врагов, а их было немало, приглашали князей с дружиной, но по «своей воле». Права их и обязанности строго оговаривались по «ряду» — договору. Нарушение «ряда» могло закончиться для князя-наемника плохо — ему указывали «путь чист из города», т.е. попросту выгоняли вон: «Ты нам еси не надобен». Столь же сурово они обходились подчас и с посадниками, тысяцкими из своих земляков, сбрасывали их со степени или с Великого моста в волховскую пучину, громили подворья, а то и кончали с ними самими еще более круто.

Политическую жизнь Новгорода постоянно лихорадила вражда боярских «партий», династий, новгородцев и служивших им князей, более же всего — «меньших», «мизинных» людей (беднота) и «больших» (вельмож и их нахлебников). Вмешивались в нее и силы, для республики посторонние, — князья из соседних земель, особенно из тех, кто посильней. Они стремились держать под контролем богатую республику, посадить в ней князем своего ставленника, сына или брата. И новгородцы соглашались, не всегда, правда, добровольно; бывало, что и под нажимом; главное для них — чтобы князь «держал Новгород в старине по пошлине». Тем более, что князь, помимо дел военных, занимался еще управлением и судом, но с участием посадника («без посадника ти, княже, суда не судити, ни волостей раздавати, ни грамот ти даяти»). Чиновников низших рангов мог назначать только из новгородцев, а не из своих дружинников. Получал доходы, строго оговоренные; не мог приобретать на Новгородчине земли и зависимых людей. Лишили его права вмешиваться во внешнеторговые дела, а они велись Новгородом с большими размахом и выгодой.

Новгородская господа имела громадное влияние в управлении республикой. Но все же голос новгородского люда был всегда слышен и заметен, особенно в моменты острых схваток на вече. Так что республиканский строй в Новгороде Великом, как и во Пскове, — не фантасмагория, а реальность, и с ней приходилось считаться и местным влиятельным «партиям», и «низовым» политикам. Обе республики неизбежно присутствовали в их расчетах, взаимной борьбе за первенство на Руси. Социальная рознь, военная слабость, экономическая зависимость от «Низа» постепенно подтачивали устои обоих республик, и потребности централизации, импульсы которой исходили отнюдь не от новгородских и псковских правителей, предопределили судьбу этих земель.

 

 

Собирание сил

Опираясь на выросшие возможности княжества, не стесняясь в средствах и уловках, московские князья вступили в борьбу за великокняжеский стол во Владимире. Первый вызов бросил Юрий Данилович. Его тверской родич двоюродный дядя Михаил Ярославич получил в Орде ярлык на Владимирское княжение (1304). Юрий Данилович начал тяжбу и в конце концов, женившись в Орде на сестре хана Узбека, добился своего, стал великим князем владимирским. Его же происками хан казнил дядю-соперника (1318). На Русь привез князь Юрий молодую жену-ордынку и ханский ярлык. Началось его правление на Руси, первое для выходца из московской династии.

Продолжалось оно семь лет. Но пришла очередь и самому Юрию Даниловичу испить горькую чашу. Дмитрий Михайлович, тверской князь, его троюродный брат, сын казненного по вине Юрия Михаила Ярославича, нажаловался в Орде. Вскоре по воле Узбека туда вызвали Даниловича и убили. Та же участь, впрочем, постигла вскоре и Дмитрия. Так ордынские сюзерены стравливали между собой своих русских вассалов-князей, убирали неугодных, ослабляя тем самым Русь. Распри князей, их жалобы в Орде, призыв на помощь военных отрядов из нее разоряли города и селения. Каратели убивали людей, грабили все и вся.

Великим князем владимирским стал Александр Михайлович, тверской князь, брат погибшего в Орде Дмитрия. Московский же стол Юрия наследовал его брат Иван Данилович (1325). Он сыграл такую роль в истории Руси, складывании ее государственности, что московскую династию позднее стали именовать по его прозвищу — Калитовичами (калита — кошель с деньгами на поясе).

Князь Иван не примирился с поражением и гибелью брата. Представился и случай, более чем подходящий. Восстание в Твери против насилий татар баскака Чол-хана (1327) закончилось их почти поголовной гибелью. Иван Московский тут же оказался в Орде и вскоре, по примеру покойного брата, вернулся с татарским отрядом. Ордынцы, по словам летописи, «просто рещи, всю землю Русскую положиша пусту» — так каратели мстили за гибель своих соплеменников-насильников. Пострадали больше всего, конечно, тверские земли, да и другие тоже, но не московские. А Калита в награду получил Новгород и Кострому. Владимир, Нижний Новгород и Городец дали Александру Васильевичу, суздальскому князю. После его кончины (1332) Иван I Данилович стал полновластным владимирским князем. Добился он и казни в Орде Александра Михайловича. А из его столицы приказал привезти в Москву вечевой колокол, звавший тверичей к восстанию против Чол-хана.

Политику свою Калита точно, расчетливо сообразовывал со складывавшимися обстоятельствами. Его хитрость и жестокость — для политиков всех времен не редкость; поразительны его терпение, дальновидность, целеустремленность. «Смиренная мудрость» князя в Орде, куда он ездил на поклон весьма часто, льстивые речи и «многое злато и сребро» хану и ханшам, мурзам и прочим делали свое дело — там его слушали, ценили, любили. У себя же дома беспощаден был не только с князьями-соперниками, но и простолюдинами — «лихими людьми», «татями», подавлял всякое недовольство с гневом великим.

При всем том Калита сумел навести порядок во владимирско-московских землях. В них, наконец-то, воцарились мир и спокойствие: «Бысть оттоле, — говорит летописец, — тишина велика по всей Русской земле на сорок лет, и престаша татарове воевати землю Русскую». Несомненно, русские люди той поры благословляли промысел Божий и благодарили Калиту и его сыновей. Лишь при внуке Дмитрии Донском снова начались неприятности с соседями.

Калита достиг многого. Его власть признали князья ростовские и угличский, белозерскнй и галичский. Чтобы собрать полностью «дани-выходы» ордынские, он организовал поход на Новгород. Тяжело было платить «сребро» ханам, но зато плательщики вздохнули от «великой истомы, многих тягот и насилия татар». А у самого строгого и мудрого правителя скапливались деньги, кое-что прилипало к рукам и от тех, которые нужно было везти в Орду.

Дань для Орды все русские князья, собрав ее в своих землях, свозили Калите. Это дало ему еще один рычаг для усиления своей власти на Руси. Не меньшее значение, на этот раз в сфере не политической и финансовой, имел успех в области церковно-идеологической. Еще в конце предыдущего столетия киевский митрополит Максим, глава русской православной церкви, перенес свою кафедру во Владимир-на-Клязьме (1299). Жизнь заставила иерарха, как и многих южан, двинуться на северо-восток. Его преемник митрополит Петр частенько бывал в Москве, объезжая свои епархии. Калита сумел подружиться и с ним. Случилось так, что Петр здесь и скончался. Похоронили его в Успенском соборе Московского Кремля. Феогност, наследовавший митрополичью кафедру, совсем переселился в Москву — на подворье рядом с гробом чудотворца Петра, ставшего вскоре одним из самых чтимых на Руси святых угодников.

В глазах русских людей тех лет это событие, вне сомнения, — знамение Господне. Впрочем, не всем это понравилось, «иным же князем многим, — читаем в летописях, — немного сладостно бе, еже град Москва митрополита имяше в себе живуща». Это и понятно — значение Москвы еще более повысилось, поскольку она стала церковным, духовным центром всей Руси, что трудно было пережить соперникам и недоброжелателям Калиты. Именем Петра-митрополита русские клялись уже тогда, в XIV столетии; смотрели на него, как на своего печальника и защитника — ведь он ездил в Орду, чтобы умолять «царя» не обижать его паству. Столетие спустя после его кончины по Руси ходили о нем легенды, причем в тесной связи с Калитой. Святой отец Пафнутий боровский поведал однажды своим ученикам, что московский князь видел сон — высокую гору, покрытую снегом; потом исчез снег, за ним — и сама вершина. Калита о смысле сновидения спросил у Петра, и тот пояснил:

— Гора — это ты, князь, а снег на горе — я, старик. Я умру раньше твоего.

Еще более колоритен рассказ Пафнутия о князе с его калитой, из которой он подал милостыню нищему. Тот, не удовлетворившись ею, подошел вторично, потом и «в третие». Каждый раз получал подаяние. Но в конце Иван Калита все-таки не вытерпел:

— На, возьми, несытые зенки!

— Сам ты несытые зенки, — услышал от нищего в ответ, — и здесь царствуешь, и на том свете царствовать хочешь.

Легенда эта, окрашенная в благостные тона, любуется князем-нищелюбцем, отцом своих подданных. В стороне, конечно, остаются истинные черты правителя, скопидома, лукавца, хищника. Вполне очевидно, реальный его образ со временем поблек, оставалось то, что ценилось современниками и потомками, — его качества как устроителя порядка на Руси и в собственном хозяйстве, верного сына церкви и защитника внешних рубежей нарождавшегося государства. Ведь с Калиты великое княжение, все увеличиваясь в размерах и становясь государством Владимиро-Московским, а потом Московско-Владимирским, устойчиво, с редкими и недолгими перерывами, переходило в руки его прямых потомков, преемников.

Дети Калиты Семен Иванович Гордый (1340—1353) и Иван Иванович Красный (1353—1359) во всем придерживались курса, проводившегося отцом. По-прежнему ездили в Орду, ублажали ханов н мурз. Правда, добавилось хлопот на западных рубежах — приходилось отбивать натиск литовцев, шведов и рыцарей-ливонцев. Они разоряли Псковщину и Новгородчину, захватывали города — то Брянск и Ржев, то Орешек; возвращать удавалось не все. Литва натравливала на Москву ордынцев, предлагая совместные действия против нее.

По-прежнему великий князь заключал договоры с удельными, которые в своих владениях были полными хозяевами: «Тобе знати, — фиксирует договор Дмитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем, князем серпуховско-боровским (1388), — своя отчина, а мне знати своя отчина». Их вассалы-бояре имели право отъезда к другому правителю, сохраняя при этом свои владения в покинутом княжестве. Но постепенно и неуклонно удельные князья и бояре становились в отношения подчиненности к великому князю московско-владимирскому. Старейший среди князей, он, заканчивая земной путь, наибольшую часть своих владений завещает старшему сыну — «на старейший путь». Остальным детям, всем вместе взятым, доставалось намного меньше, чем их старшему брату-наследнику. Тем самым снова и снова укреплялось положение Москвы как центра объединения русских земель, закладывались основы преобладания ее правителя над другими князьями-честолюбцами. Действия князей-завещателей, их династические предвидения, понятные сами по себе, имели значение государственное — они приближали пору объединения разрозненных частей Руси. А это отвечало интересам и их самих, и подавляющего большинства подданных, вплоть до самых «мизинных».

 

 

Куликовская победа

Преобладанию Москвы над другими центрами уже ничто не могло помешать. Когда умер Иван Иванович Красный, его сын Дмитрий остался 9-летним мальчиком. На владимирский стол заявил претензии Дмитрий Константинович, князь нижегородско-суздальский. Но и он потерпел поражение, смирился. А позднее, когда его юный соперник возмужал, выдал за него дочь Евдокию. Они превратились из врагов в союзников, причем тесть ходил «под рукой» зятя.

Прожив короткую жизнь, 39 лет, Дмитрий Иванович ус-Лел достичь необычно многого. Помимо новых земельных приобретений, он ведет долгую и успешную борьбу с Михаилом Александровичем, князем тверским. Тот, опираясь на помощь Ольгерда Гедиминовича литовского, женатого на его сестре, понуждает его к походам на враждебную Москву. Трижды, с 1368 г., с перерывами в два года, литовцы осаждают ее, но безуспешно. Каменные стены Кремля каждый раз выдерживают натиск.

Взаимные набеги разоряли грады и веси — и московские, и тверские. Михаил Александрович сумел дважды добиться в Орде ярлыка на великое княжение. Закончилось тем, что Дмитрий Иванович не пустил соперника во Владимир и организовал (1375) поход на Тверь, носивший по существу общерусский характер. К его войску подошли на помощь дружины многих князей-союзников. Месяц они осаждали Михайлову столицу. Войска из Орды и Литвы, на что надеялся тверской владетель, не пришли, и ему пришлось склонить голову перед врагом и соперником, как «брату молодшему» перед старшим.

25-летний московский князь, окруженный помощниками-боярами, с мудрым наставником Алексием, митрополитом русским, из бояр Тучковых, во всех этих событиях выступает лидером национального масштаба. Русь к этому времени укрепилась настолько, что бросает открытый вызов Орде. Там одна «замятия» сменяет другую, ханы меняются с быстротой головокружительной — более двух десятков с половиной за какие-нибудь два десятилетия, с 1357 г. до конца 1370-х годов. В силу входит очередной временщик — темник Мамай, гурген (зять) хана

Бердибека — внука Узбека. По своему произволу меняет он правителей Золотой Орды, которых русские летописцы с иронией именуют «мамаевыми царями». Орда, некогда всесильная, слабеет; на Руси видят это и используют к своей выгоде.

Еще за год до похода Дмитрия на Тверь нижегородцы перебили в своем городе прибывших туда татар вместе со «старейшиной» Сарайкой. Прислал их сюда Мамай.

Три года спустя (1377) войско Дмитрия Ивановича, московского князя, пришло к Казани, где обосновался один из ордынских князей, принудило его — дело неслыханное! — платить дань Руси. Полки великого князя бдительно охраняют московские рубежи, и ордынцы не осмеливаются идти туда, минуя Оку.

Правда, в том же году произошла осечка, и весьма неприятная. В нижегородские пределы незаметно, тайком прокрался Араб-шах (Арапша, по нашим летописям). О нем говорили, что его войско где-то далеко на юге. Русская рать не думала, что ордынцы близко. Стояла сильная жара, воины шли налегке, доспехи и оружие сложили на телеги. Бояре увлеклись винным питием, ходили, как осудительно пишут летописцы, «на Пиане, аки пиании», — события назревали на р. Пьяне. Здесь воины Араб-шаха стремительно ударили на русских. Захваченные врасплох, они потерпели полное и позорное поражение. Победители огнем и мечом прошлись по юго-восточным землям.

Мамай, реальный вершитель судеб Орды, мечтавший восстановить в полном объеме власть над Русью («как при Батые было»), в следующем году решил сделать еще одно «кровопускание» Руси. Посланное им войско, в несколько десятков тысяч человек, возглавил мурза Бегич, военачальник опытный и бесстрашный. Русскую рать повел на юг от Оки, в рязанские пределы, сам князь Дмитрий Иванович.

Противники встретились на р. Воже. Расположились на противоположных берегах. Долго стояли друг против друга. Наконец, московский полководец несколько отодвинул свои полки, приглашая Бегича к битве. Тот переправил конницу, и сеча началась. Дмитрий двинул вперед свой главный полк, а с обоих флангов ордынцев начали охватывать еще два русских полка. Врага, разбитого в прах, прижали к реке и почти полностью уничтожили. Погиб и Бегич. На следующий день победители сами перешли Вожу и, преследуя остатки войска, окончательно добили его, захватили большой обоз.

Летописцы живописуют ярость, охватившую Мамая при известии о гибели Бегича и войска. Два года собирает он новые силы со всей Орды, нанимает отряды генуэзцев из Крыма, отважных воинов с Северного Кавказа. Договаривается о совместном выступлении против Москвы с Ягайлом Ольгердовичем литовским. Ведет как будто и переговоры о том же с Олегом Ивановичем, князем рязанским; так, во всяком случае, в один голос сообщают промосковски настроенные летописцы. Но здесь все было непросто. Рязань, конечно, боялась и Москвы, и Орды, и Литвы — нелегко жить меж трех огней и не запалить свой дом! Олегу и другим рязанским князьям, его предшественникам, не раз приходилось испытать удары и московских князей, и ордынских ханов. И теперь Олег лавировал, хитрил, выжидал: чья сторона сильнее, кто возьмет — Орда или Москва? Потому и засылал послов и на Волгу, и на Москву-реку.

Между тем Дмитрий Иванович собирал рати. Дружины шли со всех сторон — из собственно московско-владимирских земель и многих других. На врага встала почти вся Русь. Ее воинов, усилиями ремесленников и пахарей, хорошо вооружили, снабдили всем прочим для предстоящей смертной сечи с извечным врагом-насильником.

На Руси царила атмосфера национального подъема. Одно из сказаний о Мамаевом побоище в эпических, былинных тонах говорит об этом: «Кони ржут на Москве, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дона великого на берегу».

По преданию, правда, позднему, на битву с врагом Руси благословил князя Дмитрия и его воинство игумен Сергии Радонежский. Человек крайне непритязательный, скромный и трудолюбивый, он уже тогда имел огромный авторитет в народе. Мирил князей, ссорившихся между собой. Сострадал всем обиженным и убогим. Его слова и поступки становились известны по русским градам и весям, нравственное влияние старца благотворно воздействовало на всех, кого заботила судьба Руси. Этому же способствовали многие его ученики, основатели обителей в разных концах страны. Его твердая поддержка общенародных усилий в борьбе с Ордой многое значила в глазах народа, укреплении его духа, твердой решимости противостоять Мамаю, спасти Русь от страшной угрозы.

Дмитрий Иванович вел свое войско из Москвы к Коломне. Здесь, на Девичьем поле, сделал ему смотр. Затем, не переходя здесь Оку, чтобы не идти по рязанским владениям Олега Ивановича, пошел вверх по реке, ее северным берегам. У Лопасни переправился на южную сторону. По пути присоединились дружина Владимира Андреевича, князя серпуховско-боровского, другие отряды. Пришли из Литвы полочане и брянцы Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, враждовавших с Ягайлом.

Удивляет смелость маневров Дмитрия, глубина стратегического мышления его самого и других военачальников. Движение их ратей по сути дела выключило из предстоящей схватки военные силы Олега Ивановича, сохранившего нейтралитет до конца событий и как будто предупредившего Дмитрия о подходе Мамаевых сил. А марш от Коломны на запад и быстрое продвижение на юг от Оки к верховьям Дона пресекало пути объединения войск Ягайлы и Мамая. Русичи теперь, в какие-нибудь последние несколько лет, предпочитали не держаться за Окский рубеж, а смело шли вперед навстречу грозному и могучему противнику, жаждавшему реванша.

Русские полководцы, как и два года назад, хорошо организовали разведку — урок Пьяны пошел впрок. Мамай стоял на Воронеже. Оба войска двинулись навстречу друг другу к верховьям Дона. Здесь, у впадении в него р. Непрядвы, в ночь с 7 на 8 сентября, после споров и сомнений, Дмитрий с войском переправился через реку. Здесь расставил полки на широкой, слегка всхолмленной равнине — Куликовом поле. Оно замыкалось реками с разных сторон: с севера и северо-востока Доном, с северо-запада Непрядвой, с юго-запада Нижним Дубняком. С юга подошло войско Мамая, встало на Красном холме и вокруг него.

С обеих сторон насчитывалось, вероятно, не менее, если не более, 100—120 тыс. воинов. В центре позиции Дмитрий поставил большой полк — главные силы, по флангам — полки правой и левой руки, впереди — передовой, сзади — запасной. С востока позицию прикрывал засадный полк, скрыто поставленный в Зеленой дубраве, за р. Смолкой.

Мамай в центре держал пехоту. На флангах расположил конницу; ее маневрам, а на это ордынцы были большими мастерами, мешали реки, речушки и ручейки, рощи и лесистые овражки.

Битва, по преданию, началась единоборством: Пересвет, русский богатырь, и мурза Челубей, разогнав во весь опор лошадей, вонзили друг в друга копья, упали замертво.

Ураганом налетели ордынцы на передовой полк русских, вырубили его. Затем набросились на большой полк. Они рвались к знамени великого князя, под которым стоял боярин Михаил Бренок в доспехах Дмитрия. Боярин погиб, но полк устоял, держался неколебимо. Великий князь, сражавшийся в рядах передового полка, «прежде всех стал на бой и впереди с татарами много бился». Со всех сторон наседали на его ордынцы, «много по голове и по плечам и по животу... били и кололи и секли, но спасся он от смерти, только утомлен был от великой битвы почти до смерти». Князя спасли от гибели доспехи, согласно тому же рассказу, дошедшему в передаче XVI в. Его дважды сбивали с коня; он дрался то с двумя, то с тремя ордынцами. Весь израненный, избитый, Дмитрий еле добрался пешком до дерева. Под ним позднее и нашли его два костромича — «простых воя».

Не добившись, после «брани крепкой и сечи злой», успеха в центре русской позиции, где в большом полку сражались в основном ополченцы, Мамай направил удар на полк правой руки. Но и здесь русские стояли насмерть. Наконец, его конница яростно обрушилась на левый фланг русских. Он медленно отходил назад, ордынцы с воем и гиком рвались вперед, отбросили резервный полк и начали обходить с тыла русский центр. Это грозило окружением и разгромом. Наступили самые драматические минуты сражения.

Все это из Зеленой дубравы наблюдали воины засадного Полка. Они рвались в бой — ведь на их глазах гибли собратья, и, вот-вот, враг восторжествует окончательно. Но Дмитрий Михайлович Боброк, князь волынский, «мудрый и удалой воевода» (он был женат на сестре Дмитрия Ивановича), сдерживал их, ждал урочного часа. Он настал во второй половине дня, когда татары, одолевая русских, поворачивали налево, в обход их позиции, но и сами подставили свой тыл для удара, которого, конечно, не ждали.

— Час прииде и время приближеся! — услышали воины Боброка. — Дерзайте, братья и други!

Вихрем вырвалась свежая русская конница из засады, и ее удар по флангу и тылу ордынцев был так стремителен и страшен, что их ряды были сметены и разгромлены. Многие остались лежать замертво на поле боя, другие утонули в Непрядве, третьи, бросившись наутек к Красному холму, потоптали собственную пехоту. Удар засадного полка обеспечил перелом в ходе сечи, и все другие русские полки (то, что от них осталось) перешли в общее наступление. «И побежали полки татарские, а русские полки за ними погнались, били и секли. Побежал Мамай с князьями своими в малой дружине». Преследовали бегущего врага до р. Красивой Мечи, правого притока Дона. Разгром был полный, войско Мамая перестало существовать. Лишь немногие прибежали в Орду. Мамай же вскоре испытал новое поражение, на этот раз от Тохтамыша. Перебрался в Крым, и там, в Кафе (Феодосии) итальянцы, его бывшие союзники, убили некогда могущественного правителя Золотой Орды.

Восемь дней стояли русские на Куликовом поле, ставшем навеки символом русской славы и величия. Они оплакивали собратьев, отдавших жизнь за «други своя», за святую Русь, хоронили их. Десятки тысяч русичей остались лежать в этой земле; летописец называет имена некоторых из них; «прочих же князей и бояр, и воевод, и княжат, и детей боярских, и слуг, и пешего воиньства тмомочисленное множество избьено, и хто сможет их изчислити?»

По всей Руси праздновали великую и долгожданную победу над поработителями; «...По Русской земле, — говорит с гордостью и радостью автор «Задонщины», — распространилось веселие и отвага, и вознеслась слава русская».

Куликовская победа — событие для Руси переломное; а ее главный организатор, князь Дмитрий Иванович, приобрел, по словам Ключевского, «значение национального вождя северной Руси в борьбе с внешними врагами». Русь «под московскими знаменами одержала первую народную победу над агарянством». Она вызвала национальный подъем во всех сферах жизни — ив хозяйстве, и культуре. Этому не могли помешать ни разорительный поход на Русь Тохтамыша, который сжег Москву (1382), ни другие карательные экспедиции ордынцев, ни продолжавшаяся, но в заметно ослабленных формах, их власть над Русью. С этих пор Орда неуклонно шла к своему распаду, закату; Русь же, наоборот, — к объединению сил и земель, окончательному освобождению от господства чужеземцев.

Умирая, Дмитрий Иванович Донской, не спрашивая согласия Орды, передает по наследству сыну Василию Московско-Владимирское великое княжество. Не прожив и четырех десятков лет, великий князь, человек набожный и добродетельный в семейной жизни, не умудренный книжным учением, но богатый жизненным опытом и воинскими подвигами, оставил потомкам благородный образ радетеля за Отечество, за землю Русскую, продолжателя дела Александра Невского и других воинских и политических руководителей, вставших во главе народных сил на защиту русских очагов и могил.

«Оже ны (нас. — Авт.) Бог избавит, ослобонит от Орды» — эти слова договора Дмитрия Ивановича Донского и Владимира Андреевича Храброго выразили заветные, неизбывные мысли и надежды всей Руси, и подвиг героев Куликова поля возвестил, что эти мечты сбудутся.

 

⇐ Предыдущая32333435363738394041Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: