Или день благодарения по-самоански 3 глава

— Итак, что же нам оставалось тогда делать? Очистить мост? То есть — сигануть в океан, так чтобы вы могли свободно ехать без всяких правил и не особенно беспокоясь о нас! — выпалил Ларри в лицо типа. Но едва слова успели слететь с губ Ларри, как тип резко выбросил кулак в сторону лица Ларри, послав его ударом наземь рядом с поверженным велосипедом.

То, что случилось дальше, стало полной неожиданностью для всех троих, поскольку никто из нас в словесной перепалке не заметил, как подкатил ещё один фургон. Водитель видел, как Ларри был сбит с дороги, подъезжая поближе, и встал в сторонке, слушая и наблюдая нашу словесную баталию. Когда же мужчина кулаком сбил Ларри с ног, Сьюзан, красотка с длинными белокурыми волосами и горящими гневом тёмными глазами, сгребла мужчину сзади, обхватив руками за шею, с криком: «Если вы затеваете драку, то вам придётся потягаться и со мной тоже!» После чего она ещё крепче сжала тиски своих рук на его шее. Когда же лицо его начало багроветь, он судорожными жестами дал нам понять, что впредь не станет размахивать кулаками. Сьюзан сняла захват, одарив «героя» победным взглядом, затем обернулась к нам.

— Я путешествовала по Флориде — здесь, на Кис — две недели тому назад, в первый и последний раз, когда я отважилась на велопоход по этим местам, я не могла понять повадок здешних водителей. Уму непостижимо. Они неслись прямо на меня, словно я — пустое место. Я пробыла здесь всего две недели, но мне довелось видеть, как какой-то гнусный тип задавил ребёнка. Тому негодяю не составило бы труда объехать мальчишку, но он и в самом деле не постарался сделать этого. Вероятно, он думал, что у него довольно времени, чтобы проскочить мимо, также, как этот малый полагал, что ему удастся обогнуть вас. Знаете, меня воротит от этих мест, где водители относятся с полным пренебрежением к человеческой жизни.

Ларри поднялся на ноги и решительно двинулся на обидчика, который в этот момент, похоже, решил, что теперь самое время облегчить душу, скоренько выплеснув «наболевшее». Слова сыпались с его языка, как стреляные гильзы из пулемёта.

— Дайте же мне высказаться,— брызгал он слюной.— Мне пятьдесят три, сам я профессор социологии из Мичигана, мне не хотелось бы никому принести несчастья. Я считаю себя интеллигентным и разумным человеком. Я всегда предельно внимателен, и — повторяю вам, что я прав,— у меня было достаточно времени, чтобы обогнать машину и не задеть ни одного из вас. Я вполне могу понять, почему вас приводят в ужас отчаянные автомобилисты Флориды. Тут я с вами совершенно согласен. Но ведь все эти безрассудные, не задумывающиеся о последствиях люди — желторотые юнцы, одурманенные наркотиками. Я не имею ничего общего с тем, кто сбил вас.

— О, так теперь вы стараетесь доказать нам, что все водители-дальнобойщики, добропорядочные граждане средних лет, они же так называемая неотёсанная деревенщина, в своих пикапах, фургонах и малолитражках вынуждавшие нас нырять в кювет и оглушавшие бранными воплями всю дорогу от центра до юга Флориды, и водители мусоровозов здесь, на Кис,— все, вместе взятые, представляют собой букетик юных непредсказуемых наркоманов с одурманенными мозгами? — саркастически заметил Ларри.

Тип предпочёл проигнорировать замечание Ларри, вместо этого принялся раздавать нам советы о безопасном вождении велосипеда.

— У вас, вероятно, мало опыта, вот почему вы так нервничаете,— начал он.— Поэтому я дам вам несколько рекомендаций. Сам-то я никогда не путешествовал на велосипеде, потому как у меня нет ни свободного времени, ни денег на такой, как у вас, велосипед, ни на снаряжение. Но позвольте мне высказать ряд соображений. Например, не ездите по ночам, уступайте дорогу машинам и остерегайтесь юнцов, курящих за рулём травку. Тем самым вы обезопасите себя и получите гораздо больше удовольствия от путешествия. Я желаю вам всех благ и впредь не кричать на таких, как я, не грозить кулаками.

Я с трудом верила своим ушам. Однако прежде чем я открыла рот, чтобы ответить этому типу тем же на его оскорбительный выпад, к нам подкатил автомобиль шерифа, и я решила сохранять спокойствие.

— Что здесь случилось? — спросил представитель власти, не покидая машины.— Мне позвонили парни с ближайшей бензоколонки и сообщили, будто здесь завязалась какая-то потасовка.

Профессор помотал головой, мы с Ларри хранили глубокое молчание. Мы оба понимали, что шансы того, что южанин, облечённый правами шерифа, примет в споре сторону чужаков — каких-то заезжих бродяг-велосипедистов, против законопослушного гражданина, к тому же готового внести свой потенциальный вклад в индустрию туризма, имеющую первостепенную важность для штата, явно не дотягивали даже до нулевой отметки.

— Что ж, раз здесь всё в порядке, то у меня довольно работы и в других местах,— проворчал блюститель порядка уже на ходу.

Профессор петушком запрыгнул в свой фургон и столь же быстро испарился, а Сьюзан присела на землю и беседовала с нами, пока я смывала кровь с рук и ног Ларри.

После того как Сьюзан уехала, мы вновь вывели велосипеды на дорогу, мысленно настроив себя, несмотря ни на что, одолеть оставшиеся на сегодня восемь миль. Выезжая на трассу, я обещала себе, что если мы всё-таки доберёмся до Ки-Уэст живыми и невредимыми, то эти последние восемь миль станут также моими последними милями во Флориде. Никогда и ни за что я не согласилась бы проделать обратный путь по Кис. В случае, если нам не удастся наняться ни на одну из яхт, уходящих в море с Ки-Уэст, я собиралась доехать скоростным автобусом-экспрессом до Майами.

Те восемь миль слились в одну сплошную расплывшуюся полосу шума и балансирования на грани возможных столкновений, и к моменту, когда мы вкатили в кемпинг Ки-Уэст и буквально валились с ног, мои душа и тело, похоже, тряслись как кусочек желе. Страх, злость, физическое и моральное утомление, зной и обволакивающая влажность взяли своё; казалось, красотка Флорида вышла победительницей в нашем поединке. Она вбила в нас чувство покорности — нам больше никогда не катить по её дорогам. И в то же время нас не покидало лёгкое чувство победы от сознания того, что мы прошли огонь и воду, исколесив её, Флориду, из конца в конец; чувства, которые лучше всего умещались в нехитрых словах: «Ха! В конце концов, мы не достались тебе».

Утром мы исколесили все причалы Ки-Уэст, но кого бы мы ни расспрашивали, от всех получали один и тот же совет: «Попытайте удачи в Майами и Форт-Лаудердейл. Именно там владельцы судов набирают себе команды». Поэтому мы вернулись в кемпинг и собрали свои немудрёные пожитки. Вместо того чтобы приступить к хлопотной разборке велосипедов и упаковке их в картонные багажные коробки для перевозки в автобусе-экспрессе, мы решились добираться до Майами автостопом. В час дня мы выбрали остановку на краю Ки-Уэст и принялись «голосовать». Принимая в расчёт мнение жителей Кис о велосипедистах, мы понимали, что нам придётся поскучать в ожидании попутной машины.

Когда пятичасовой автобус пролетел мимо, мы вместе с нашими велосипедами всё ещё торчали у дороги. Лишь два пикапа предложили подбросить нас, но ни один из них не собирался покидать Ки-Уэст. В 5.45 возле нас остановился третий пикап.

— Велосипеды поедут с вами? — поинтересовался молоденький водитель. Он назвался Тедом.

— Ну да, конечно. Далеко ли направляетесь?

— В Массачусетс. Я еду туда провести Рождество с родными.

— Не подбросите в Майами?

— Идёт.

— Это как раз то, что нам нужно.

— Отлично, полезайте назад со своими велосипедами, и через несколько часов вы уже будете на месте.

Ещё на Лонг-Ки мы познакомились с молодой медсестрой, Джоан Ауэрбах, которая предложила нам остановиться у неё в Корал-Гейблс. Тед весьма любезно согласился подождать, пока мы дозвонимся до неё, и столь же любезно высадил нас почти возле самого её крыльца.

На следующий день, 22 декабря, Джоан провезла нас в своём автомобиле по всем причалам Майами, но, как оказалось, большинство судовладельцев не решались набирать экипаж из незнакомцев.

— Всё дело в пиратах,— объяснил один из них.— Всякие тёмные личности нанимаются в судовую команду, а после, выйдя в море, расправляются с владельцем и присваивают судно, чтобы использовать его для перевозки наркотиков из Южной Америки. Подождите, возможно, в конце концов вас кто-нибудь и наймёт. Вдруг кому-нибудь и потребуется пара лишних рук. Хотя на это может уйти пара недель. Я бы лучше направился в Форт-Лаудердейл. Возможно, там вам повезёт больше.

Перспектива несколько недель болтаться без пользы в окрестностях Форт-Лаудердейл нам не улыбалась. Нам не терпелось удрать из Флориды. Когда же Ларри заметил, что сбился со счёта, считая причалы, и предложил начать наводить справки об авиарейсах в Испанию, я поспешила с ним согласиться. Я с нетерпением ждала встречи с нашими испанскими друзьями в Барселоне. Днём возвратившись к Джоан, я сделала несколько звонков и определила, что наиболее приемлемый путь в Испанию — лететь на Багамы, там взять билет на рейс «Эйр Багамос» до Люксембурга и уже затем поездом добраться до Барселоны. Все расходы на это путешествие должны были обойтись нам в 580 долларов на двоих, и я сделала за сутки заказ билетов через «Эйр Багамос», потратив ещё 26 долларов.

Чудесно было сознавать, что мы наконец вот-вот отбудем из Флориды.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЖАРКИЙ УГОЛЁК И БРЕНДИ

 

В аэропорту Люксембурга после того, как наши пожитки проплыли по багажному транспортёру, мы ещё около часа ждали, когда же появятся велосипеды. И только когда все наши попутчики разобрали багаж, двери подсобки широко распахнулись, оттуда тяжёлой походкой вышли двое дюжих носильщиков и со всего размаха метнули коробки с велосипедами через всё багажное отделение. Громоздкие картонные контейнеры пронеслись по воздуху, с налёту врезались в перила в конце комнаты, с грохотом отскочили от пола и шустро проскользили вдоль стены к лестнице, ведущей в холл нижнего этажа. Разом перемахнув через транспортёр, мы с Ларри чудом успели схватить коробки в тот момент, когда они уже были готовы всей тяжестью обрушиться вниз.

С трудом взломав коробки, мы осмотрели велосипеды, чтобы убедиться, не пострадали ли они во время полёта и от «доставки по воздуху» в багажном отделении. Лишь небольшие царапины на рамах, ничего серьёзного. Мы насадили педали и передние колёса, подняли сиденья, привернули рули, навьючили пожитки и выкатили велосипеды на улицу.

После влажной флоридской жары пронзительный холод, встретивший нас за дверью аэровокзала, показался нам полярным морозом. Прежде чем двинуться в город, мы натянули свитеры и ветровки. Тремя часами позже мы отправились в Испанию — в двадцатичасовое путешествие по железной дороге с тремя пересадками. Скарб всю дорогу оставался при нас, велосипеды мы сдали в багаж, теперь уже без контейнеров.

Добравшись до Барселоны, после трансатлантического перелёта и суток тряски в вагоне, мы чувствовали себя как зомби. На вокзале я, пошатываясь, доковыляла до багажного отделения и предъявила корешки квитанций служащему.

— Велосипеды? Ещё нет. Маньяна, завтра,— отмахиваясь, прокричал он.

Когда на другой день мы наведались снова, велосипедов всё ещё не было, и мы сникли.

— Пора бы им уже быть,— пробормотал Ларри.— Похоже, потерялись или увели.

Мы заглянули справиться и на следующий день, и снова: «Маньяна, маньяна». Но на четвёртый день при нашем появлении охранник багажного отделения просиял. Он слетал в подсобку и вернулся с нашими верными спутниками. Они пережили путешествие из Люксембурга без единой царапинки.

 

Первые две недели в Испании мы провели у Долли, моей ровесницы. Мы подружились пять лет назад, работая в одной фирме в Барселоне. Теперь она жила в Барселоне в собственной квартире с мужем Санти и двухлетней дочуркой Алисией. Две недели Долли потчевала нас до отвала пряными испанскими кушаньями: паэллой, чечевичной похлёбкой, цыплятами в томате, черносливом и кедровыми орешками в меду, тушёными артишоками с колбасой. В придачу ко всему река вина и бренди. Санти и Долли было о чём порассказать. Теперь, когда не стало Франко, Испания упивалась свободой слова, и все без умолку говорили о политике, гражданской войне и Католической церкви — на темы, которые большинство испанцев не могло откровенно обсуждать в течение десятилетий. Мы болтали, шутили и постоянно ходили по гостям.

Замечательно было снова оказаться среди друзей, однако к концу второй недели нас потянуло бежать прочь из большого города. После семи месяцев бивачной жизни, моря свежего воздуха и физической нагрузки торчать в трёхмиллионном, заполонённом толпой городе было невыносимо до удушья. Сплошные пробки, шум, сажа и пыль. Улицы были настолько запружены транспортом и окутаны смогом, что нам ни разу не удалось как следует поработать педалями или пробежаться для сохранения формы. При обильной еде, изрядных возлияниях и отсутствии ежедневных тренировок серьёзная физическая нагрузка вызывала тошноту. Мы поняли: пора «по коням» — и в путь, в «глубинку».

В то утро, когда мы уезжали из Барселоны, шёл дождь. Долли и Санти уговаривали нас остаться ещё на денёк и переждать, но нам что — мы люди привычные. Нас звала дорога. Только вот пугали испанские водители. Я молилась о том, чтобы не повторился «флоридский вариант». Нам и так придётся хлебнуть лиха на однополосных захолустных дорогах, сплошь в выбоинах и ухабах; для полного счастья не хватало только маньяков за баранками.

Несмотря на дождь, было здорово опять почувствовать волю и лететь вперёд, прочь от толп, вдыхая свежий воздух и чувствуя, как согреваются в работе мышцы. Мы двинулись вдоль взморья в Кадагес — крохотный, не тронутый цивилизацией рыбацкий посёлок, расположенный в сотне миль к северу от Барселоны, где собирались провести около месяца, коротая остаток зимы. Узкие дороги побережья были круты и извилисты. Скалистые прибрежные горы местами поросли соснами. По дорогам бродили стада коз. Песчаные пляжи обвивали подножия отвесных скал, а бирюзовые с переходом в глубокую синь воды Средиземного моря были усеяны рыбацкими судёнышками.

Машин почти не было. Орды туристов хлынут сюда только месяца через три-четыре. Промышленный транспорт придерживался autopistas [2], удалённых от моря. Случайные грузовики и легковые авто, проезжавшие мимо нас, только прибавляли нам бодрости уже воспрянувшего духа. Не было случая, чтобы водители нетерпеливо сигналили или норовили «размазать». Сбросив скорость, они, как вашингтонцы, ползли за нами, повторяя изгибы дороги до тех пор, пока не находили совершенно безопасного места для обгона. Обходя нас, они всегда отчаянно махали руками, выкрикивая слова поддержки.

В Каталонии, северо-восточной провинции Испании, нас приветствовали не только водители. Стоило каталонским крестьянам завидеть нас на дороге, как они мигом бросали работу и принимались вопить: «Estupendo! Fabuloso! Que coraje!» или «Vaga con Dios»[3]. Я ехала в чёрных коротких велосипедных шортах, но никого, похоже, не смущал вид моих голых ног. Все были в таком восторге от встречи с иностранцами, путешествующими по Испании на велосипедах, что совсем не обращали внимания на амуницию.

По пути в Кадагес мы не пропускали ни пляжей, ни пуэбло[4]и останавливались поболтать с прохожими. Ежедневно перед ленчем мы заворачивали в какой-нибудь городок или посёлок и прямиком устремлялись на рынок за апельсинами, помидорами и сыром, затем — в пекарню за батоном белого хлеба с хрустящей корочкой, а напоследок заглядывали в одну из многочисленных бакалейных лавочек за йогуртом.

Рыночные площади вечно кишели чёрными свитерами и юбками. Проталкивающиеся от прилавка к прилавку в поисках выгоднейших цен хозяйки тащили тележки для покупок, нейлоновые прямоугольные корзинки на колёсах. Испанки громко торговались и азартно спорили, не забывая обсудить утренние местные новости у каждого прилавка, чем превращали обычный «продрейс» в процесс приятного времяпрепровождения. Многие женщины, за которыми хвостиками тянулись их «ниньос»[5], ежедневно убивали более часа, странствуя по рынку и рассеянным по городу мелким лавчонкам.

Когда мы въезжали на рыночную площадь, женщины тучей обступали нас, любопытствуя, чем любят подзакусить иностранцы. Испанцы гордятся своими фруктами и сырами, и им было всегда приятно, когда мы спрашивали валенсийские апельсины и козий сыр. Обнаружив, что мы говорим по-испански, они принимались выуживать из нас всё, что им хотелось знать. Расспрашивали вплотную притиснутые к нам дамы, ответы передавались из уст в уста, расходясь кругами до самого края толпы. Женщины неизменно осведомлялись, есть ли у нас дети, а мой ответ заставлял их хмуриться и качать головой.

— Нет деток? Какая жалость,— тихо ворковали они. После чего кто-нибудь сочувственно похлопывал меня по плечу, уговаривая не переживать, мол, ещё не всё потеряно.

Обычно мы расправлялись с ленчем где-нибудь на скамейке на одной из обсаженных деревьями городских площадей, в окружении стариков каталонцев в традиционно чёрных беретах, брюках и свитерах. Стоило нам с Ларри вырулить на площадь, как старички непременно ковыляли обследовать наши велосипеды и выпытать, кто мы и откуда. Они всегда спрашивали, не французы ли мы, поскольку французы — страстные велосипедисты. Узнав, что мы американцы, они ударялись в воспоминания о том, как дядюшка или кузен такой-то отправился в Новый Свет попытать счастья где-нибудь в Чикаго, Майами или Нью-Йорке.

Старики рассказывали о гражданской войне и жестоких страданиях, которые принёс Каталонии Франко, тогда как молодёжь обсуждала инфляцию, безработицу и происки баскских террористов, интересуясь всем — от ЦРУ до «Плейбоя».

Ближе к ночи мы ставили палатку на каком-нибудь пустынном пляже и, забившись в тёплые коконы, засыпали под шёпот и плеск прибоя. По утрам, ещё до рассвета, приглушённое «пут-пут-пут» рыбачьих лодок ласково уговаривало нас проснуться. Обычно мы выбирались из палатки и наблюдали, как огни больших керосиновых фонарей на судёнышках всё дальше уносит в море, как мокрое солнце встаёт из-за горизонта. После зарядки и завтрака мы зачищали тарелки песком и ополаскивали их в море, солёный бриз обдавал нас тончайшим мокрым туманом. Рыбаки, ещё не отплывшие далеко от берега, приветливо махали, желая нам доброго утра, а жадные чайки слетались прибрать остатки нашей трапезы.

Флоридский кошмар остался где-то в прошлом, нас больше не связывали самолёты, поезда и большие города. Мы вновь обрели свободу и поверили в себя.

Двадцать шестого января, перевалив через крутой хребет близ французской границы, мы плавно скатились в Кадагес. Мы бывали там в 1974 году, когда работали в Барселоне, и понимали, что лучшего места нам не найти. Селение окружали горы с террасированными склонами и мили изрезанного, нетронутого побережья, как нельзя лучше подходящего для велопрогулок. Его суровые, гордые рыбаки боролись за спасение своей крохотной «ниши» Средиземноморского побережья, против строительства уродливых гостиничных многоэтажек, заполонивших Коста-Брава от французской границы до Барселоны. Кадагес — «колыбель» художника-сюрреалиста Сальвадора Дали. Художники со всего света стекались сюда пожить и поработать.

Кадагес приютился между узкой глубокой бухтой и холмистыми предгорьями, встававшими едва ли не от самой кромки воды. За холмами, обнимая и защищая селение, вздымались горы с террасированными склонами. Раньше их покрывали виноградники. Когда болезнь свела лозу, террасы засадили маслинами. Потом, в 1956 году, разразился мороз и загубил маслины. Теперь же террасы большей частью были заброшены.

Вкатив в Кадагес, вместо того чтобы встать лагерем где-нибудь на задворках, мы решили поискать недорогой пансион, поскольку рассчитывали на недели холода и дождей. Оставив велосипеды на берегу, мы зашагали в город вверх по крутым, узким, вымощенным булыжником улочкам, бежавшим от бухты в гору. По обеим сторонам улиц тянулись одно-, двухэтажные выбеленные домики; перед ними на деревянных стульях сидели женщины за шитьём или штопкой. Проходя мимо, я остановилась спросить, не знают ли они какой-нибудь частный пансион; и в первый раз со времени приезда в Испанию нас одарили подозрительными взглядами. Не улыбнувшись, женщины молча покачали головами и отвели глаза. После двадцати минут бесплодных поисков мы повернули назад к велосипедам. Когда мы были уже у цели, нас заметила одна из уже знакомых нам испанок, спускаясь по мощёной дорожке в лавку. При виде наших велосипедов сердитая мина исчезла, и женщина заспешила к нам.

— Так, значит, вы велосипедисты,— разулыбалась она.— Вот почему вы среди зимы щеголяете в шортах! А мы-то не поняли. Приняли вас за чокнутых. Кто же ещё станет разгуливать зимой в коротких штанишках. Сюда столько этих тронутых хиппарей-художников съезжается, и все норовят устроиться в наших пансионах. Изведут все деньги на наркотики, а потом не могут расплатиться; вот никто и не хочет их пускать. Мы подумали, вдруг вы из них будете. Поняла-поняла, вы — велотуристы, значит, всё в порядке. Послушайте, я знаю одно место — лучше не придумаешь,— закивала она, жестами приглашая следовать за собой.— В испанских пансионах, знаете ли, всегда такой гвалт, что не уснёшь. Постояльцы-испанцы встают поздно, болтают громко и включают телевизор на всю катушку. Но там — совсем другое дело. Дом небольшой, зато тихо и чисто. В самый раз для вас, увидите.

И она повела нас вверх по булыжной дорожке, в мощёный внутренний дворик, окаймлённый исполинскими цветочными горшками. Обступившие дворик выбеленные извёсткой дома щеголяли лакированными дверьми и чугунными балконами, сплошь уставленными цветущей зеленью и кактусами.

Женщина забарабанила в одну из дверей, на стук высунулась кругленькая низкорослая каталонская дама в чёрной юбке и тёмно-зелёной блузке. Обе они затараторили на каталонском диалекте, через пару минут наша провожатая представила нас сеньоре Надаль.

— У моей подруги есть свободные комнаты, она вам покажет. Тороплюсь за покупками, ещё увидимся. Мой дом через переулок, налево. Ах да, меня зовут сеньора Казаньяс. Adios![6]

Мы проследовали за сеньорой Надаль в дом, вплотную примыкавший к её собственному, вверх по лестнице, в гостиную, заставленную старинной мебелью, с балконом во внутренний дворик. Пол, выложенный крупной плиткой, и белые стены. Из гостиной длинный коридор вёл, минуя три спальни и ванную, в обширную кухню. Спальни были свободны, и я выбрала самую дальнюю, с видом на мощёный переулок за пансионом. За все пять недель житья у сеньоры Надаль только однажды одна из спален приняла постоялицу-барселонку, да и та на другой день упорхнула. Сеньора Казаньяс оказалась права: пансион служил нам идеальным пристанищем. Наша комнатка была хоть и мала, но уютна с её обилием старинных бюро и стульев. К тому же сеньора Надаль снабдила нас небольшим газовым обогревателем.

Пока разгружали велосипеды и устраивались, оба жутко проголодались. Время сиесты, которая в небольших испанских городках вроде Кадагеса длится с часу-двух до пяти-шести, ещё не кончилось, и все бакалейные лавки были закрыты. Поэтому мы направились в «Маритимо» — местный бар-кафе на набережной в центре городка, ради пары пива, яичницы и сандвича с картошкой.

«Маритимо» мог похвастаться огромным единственным залом, забитым деревянными столами и стульями. Западными окнами он глядел на скопище цементно-деревянных скамеек и «пук» голых деревьев, всё это, вместе взятое, являло собой центральную площадь Кадагеса. Восточные окна выходили на море. На длинной, от стены до стены, стойке бара надрывался один из вездесущих, горластых испанских телевизоров. Из-за сиесты в «Маритимо» было пустынно, не считая горстки отдыхавших рыбаков, мирно посапывающих за двумя столиками, головы их соседствовали с пустыми винными бутылками.

Мы с Ларри предпочли перекусить в патио — внутреннем дворике, обращённом к морю, а затем отправились осматривать городок.

Перед «Маритимо» протянулась полоска песчаного пляжа. Мы побрели вдоль него, разглядывая скучающие на берегу пёстрые рыбачьи лодки. Все они были завалены сетями, на корме — керосиновый фонарь. Дошагав до края отмели, мы снова выбрались на дорогу, тянувшуюся вдоль берега. Прямо по ходу какой-то парень споро белил один из домов; он был похож на американца.

— Привет,— прокричал Ларри, остановившись у подножия приставной лестницы.

— Приветствую обоих! — донеслось сверху.

— Откуда ты? — спросил Ларри.

— Из Санта-Барбары.

Его звали Том Бишоп. Тремя месяцами раньше Том распрощался с работой дизайнера в электромеханической фирме в Санта-Барбаре и на крыльях любви устремился в Испанию, чтобы быть рядом со своей подружкой Марией-Хосе, с которой познакомился пару лет назад. Мария-Хосе постигала науки в Барселонском университете, тогда как Том, не выносивший затянутого смогом города, жил в Кадагесе. Дама сердца наезжала к нему на выходные.

Как и большинство иностранцев, вскоре Том оказался гораздо ближе к краху, чем хотелось бы. Прилетев в Испанию с суммой, по его мнению, вполне достаточной, чтобы протянуть лето, Том слишком скоро обнаружил, что в Испании инфляция бьёт по карману куда больней, чем он думал. Не прошло и трёх месяцев, как он почти исчерпал свои ресурсы. Чтобы хоть как-то продержаться, Том малярничал и молился за удачный уик-энд в «Ла Галериа Сирена», местной картинной галерее, которой он владел с немцем Роландом. По крайней мере раз в месяц Том непременно срывался в Барселону, чтобы забрать с собою Марию-Хосе ради жаркой ночки любви. Он вынужден был укладываться в двадцать пять долларов, ровно столько платили на донорском пункте в Барселоне за пол-литра сданной крови.

— Эй, послушайте,— сказал Том, после того как мы почти час протрепались у лестницы.— Ничего не поделаешь — должен вернуться к своей работёнке, но сегодня у нас будет вечеринка. Все мы, иностранцы, собираемся попеть-потанцевать, ну и, само собой, поесть-попить. Встречаемся в семь в «Маритимо» и вместе стартуем оттуда.

Остаток дня мы с Ларри петляли по узеньким улочкам, пересекавшим Кадагес. Прошвырнувшись по магазинам, мы зашагали из города вдоль берега в самый конец бухты. Ко времени, когда мы достигли её края, спустились сумерки, море и белые домики уже не сияли в закатных лучах. Краски померкли. Отражения огней, лившихся с площади и из окон домов, змеились на тёмной, зеркальной глади моря, а фонари, испещрявшие старинные, источенные временем здания, превращали Кадагес в лоскутное одеяльце, уютно разостланное в колыбели между горами и морем. Сидя и любуясь нашим новым пристанищем, мы слышали, как где-то под нашими ногами плещется море, ударяясь о скалы. Издали до нас доносилось уже знакомое «пут-пут-пут» ранних вечерних рыбаков.

Припоздав на полчаса, Том всё же появился в «Маритимо» — высокий, худощавый, с коротко стриженными курчавыми каштановыми волосами. На вид — около сорока. Его выцветшие, обветренные губы растянулись в широкой улыбке, в ухе болталась серьга. От бара мы двинулись к собору, высившемуся на вершине самого внушительного холма. Не доходя до собора, мы остановились возле трёхэтажного дома, а затем поднялись по лестнице наверх.

Единственная комната под самой крышей. И она была битком набита людьми — «тронутыми художниками-хиппарями», как сказала бы сеньора Казаньяс. Том представил нас каждому. Колумбиец-гей Карлос, художник, натурщик и протеже Дали, в длиннополом чёрном одеянии. Австралийцы Фил и Карен Кларк. Фил вовсю готовился к приближающейся персональной выставке акварелей в «Ла Галериа Сирена». Роланд, компаньон Тома, который, по слухам, не утруждал себя работой, однако постоянно был при деньгах, и немалых, сидел рядом с англичанкой Колетт, когда-то застрявшей в Кадагесе без гроша за душой — в этом состоянии она пребывала и поныне. Колетт подсела на ЛСД ещё в Англии, теперь же силилась прокормиться, продавая свою домашнюю стряпню. Напротив Колетт маячили «английские близнецы» — скульпторы, всегда облачённые в чёрное, они жили в старинном доме в центре города. Приютив Колетт у себя, близнецы приглядывали за ней. Живописец Чико Хансен «выставлялся» в галерее. Чико, потомок от брака кубинки с норвежцем— экзотично-красивый здоровяк лет пятидесяти, выглядевший на тридцать пять. В фланелевой рубахе, а-ля канадский лесоруб, в новёхоньких джинсах, Чико казался самым крепким и стойким компонентом этого странного коктейля.

— Я действительно поверил в «эст»[7]. «Эст» пробудил моё самосознание, благодаря ему мне наконец удалось сконцентрироваться.

Чико и правда всегда казался собранным, особенно по сравнению с другими иностранцами.

Пока все пили вино и обсуждали, кто чем занимается, когда в городок приедет Дали, где можно недорого снять комнату, как идут дела в галерее, гитарист-югослав наигрывал американские негритянские спиричуэлы и пел с сильным хорватским акцентом. Двое одуревших от наркотиков музыкантов из состава британской рок-группы, обитавшей в автобусе где-то в горах за городом, аккомпанировали ему на банджо и расчёске, обёрнутой папиросной бумагой. На балконе, возвышающемся над бухтой, отрешённо танцевал Карлос.

К полуночи все изрядно набрались, а кое-кто и вовсе полёг. Мы с Ларри с грехом пополам, спотыкаясь и оступаясь, одолели три пролёта вниз и заковыляли узкими каменистыми тропками к пляжу, через площадь, опять в гору, по «пьяному» переулку к своему пансиону.

 

Мы провели в Кадагесе месяц и неделю, приводя в порядок велосипеды и пожитки, лазая по горам и побережью, читая и поглощая литры кислого до оскомины сорокадвухцентового вина на площадях у моря. Мы отыскивали уютные площади, укрытые от свежих морских бризов. В полуденные часы солнечные лучи, отражаясь от белой извести стен, одаривали нас теплом. Старики, завсегдатаи каких-нибудь двух-трёх скамеек, притулившихся у стены, охотно знакомились с нами.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: