Джон Кеннет гэлбрейт. Камо грядеши?

Куда мы идем? В каком мире живем? Какое обще­ство строим? В XX столетии эти вопросы стали, пожа­луй, даже актуальнее, чем во все предшествующие эпо­хи. Старые кумиры рухнули, и анализировать потребо­валось не мифы и верования, а реальную жизнь.

В КАКОМ МИРЕ МЫ ЖИВЕМ?

Еще пару десятилетий назад любой советский чело­век легко отвечал на данный вопрос — в социалистичес­ком. И это не просто была характеристика нашего отли­чия от западного общества. Речь шла о том месте, кото­рое мы занимали на шкале исторического развития.

Рожденная марксизмом «пятичленка» — первобыт­ный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, соци­ализм (коммунизм) — сегодня практически никем уже не используется. В ней сплошные натяжки. Каждый термин имеет вполне конкретный исторический смысл, но совсем не такой, как в курсе исторического материа­лизма.

Отказавшись от «пятичленки», мы, несколько стыд­ливо, начали использовать расплывчатые и не совсем подходящие к месту выражения типа «рыночное хозяй­ство», «свободное общество» и т.д. Примерно так же как, отказавшись от слова «товарищ», но не вернувшись толком к «господину», стали обращаться друг к другу,

упирая на половой признак: «мужчина, предъявите би­лет», «женщина, не стойте в проходе».

Но человек — не просто мужчина, а общество наше — не просто рынок. Мир, в котором мы сегодня живем, суще­ственным образом отличается от капитализма эпохи Мар­кса, но еще больше отличается он от тех фантазий, кото­рые десятилетиями рисовал марксизм. Постоянно разви­ваясь, общество куда-то пришло. Вопрос — куда?

Марксизм, скованный догмами, ответа не дал. Нео­классическая экономическая мысль, занятая борьбой с социализмом, по-настоящему вопрос об эволюции капи­тализма даже не ставила. Когда защищаешь от врага не­кие ценности, опасно дискутировать о том, что эти цен­ности, возможно, уже превратились в нечто иное.

И тем не менее в мировой науке на стыке экономики, социологии и футурологии зародилось течение, изучаю­щее комплексную эволюцию современного общества. За­родилось оно в левых научных кругах, далеких от аполо­гии коммунистической идеи, но в то же время весьма критично относящихся к идее свободного предпринима­тельства. Временем зарождения стали 50-е гг.— эпоха, которая, с одной стороны, вскрыла колоссальные воз­можности эволюционного развития рыночного хозяй­ства, вступившего в полосу процветания, а с другой — вбила первый гвоздь в гроб социализма, понимаемого как альтернатива капитализму.

В данном научном направлении не было корифея, которого мы могли бы безоговорочно назвать класси­ком, определившим новый взгляд на мир. Идея носи­лась в воздухе, и ее подхватывали разные люди в раз­ных странах. Но, пожалуй, все же первым ученым, раз­вернуто описавшим очередной этап развития общества в труде, состоящем из трех книг, создававшихся на протяжении двух десятилетий, был Джон Кеннет Гэлб­рейт.

УХОД С «ПЛАТФОРМЫ КОНСЕРВАТОРОВ»

Гэлбрейт считается американским экономистом, но по рождению (1908 г.) он канадец шотландского проис­хождения. Начало биографии не сулило больших науч­ных высот. Отец имел две неплохие фермы, и свое пер­вое образование Кен получил в сельскохозяйственном коледже, где специализировался на разведении скота, а также изучал все, что может пригодиться в деревне — от выпечки хлеба до устройства водопровода.

Возможно, из него вышел бы неплохой фермер, если бы не Великая депрессия. Со свойственной шотландцу практичностью Кен рассудил, что нет смысла улучшать породу крупного рогатого скота, если его все равно не­возможно продать. И тогда от скотоводства Гэлбрейт перешел к экономике сельского хозяйства. В Канаде особых перспектив на этот счет не имелось, и по оконча­нии колледжа молодой человек отправился в Беркли (Калифорния). Местному университету крупный кали­форнийский банкир Амадео Джаннини как раз отвалил 1,5 млн долл. на изучение аграрной экономики, а пото­му имелась возможность освоить финансирование.

Гэлбрейт его освоил. Глубоко проникнув в суть про­блем калифорнийского пчеловодства, Кен с головой по­грузился в изучение вопроса о предпочтении, оказывае­мом покупателями меду с апельсинового цветка перед шалфеевым. Но тут пришло приглашение занять пост преподавателя в Гарварде, и это изменило всю жизнь. Не то чтобы Гарвард привлек как лучший университет США. Просто там давали больше денег, и Кен отправил­ся через весь континент из Калифорнии в Бостон.

Добравшись до Восточного побережья, Гэлбрейт ре­шил до начала семестра заскочить в Вашингтон. На дво-

ре стоял уже 1934 г., и администрация Франклина Руз­вельта во всю разворачивала свой «новый курс». Ставшее модным государственное регулирование создало в аппа­рате множество рабочих мест, и студенты-экономисты, годами оттягивавшие окончание университетов, чтобы не менять престижный статус студента на непрестижное клеймо безработного, теперь лихорадочно дописывали дипломы, стремясь успеть войти в команду Рузвельта.

Бюрократический центр Вашингтона бурно разрас­тался. В одной части нового здания министерства зем­леделия работа уже кипела во всю, тогда как другая — еще строилась, и зазевавшийся чиновник мог, шествуя по коридору, вдруг угодить в провал. Однако Гэлбрейт, умело миновав все провалы, добрался до Управления регулирования сельского хозяйства и тут же получил работу по совместительству.

Отсутствие у молодого канадца американского гражданства никого не заинтересовало. Гораздо важнее было то, что Гэлбрейт — демократ. А демократом Кен был убежденным. Однажды в детстве он был глубоко поражен тем, как отец на политическом собрании, заб­равшись на кучу навоза, извинялся перед фермерами за то, что выступает с платформы консерваторов. Стоять на подобной «платформе» молодой человек не захотел, а потому радикализм предпочитал консерватизму.

МЛАДОРЕФОРМАТОРСТВО

Жизнь младореформатора рузвельтовского призыва была почти столь же нелегка, как жизнь питерских ин­теллектуалов, покоряющих ныне первопрестольную. Всю рабочую неделю он преподавал в Гарварде. А в пят­ницу вечером, предъявив кассиру выданный правитель­ством бесплатный проездной по маршруту «Бостон—

Вашингтон», Гэлбрейт садился в пульмановский вагон (аналог нашей «Красной стрелы»). К утру младорефор­матор уже был в министерстве, где и проводил уик-энд.

В Вашингтоне кипела жизнь, тогда как в Гарварде царило прозябание. В министерстве веял дух нового, тогда как в элитном университете поражал махровый антисемитизм, выражавшийся в квотах на прием евре­ев. В столице делались карьеры, тогда как в Массачу­сетсе сонные студенты встречали лектора полным без­различием.

Гэлбрейт, по собственному признанию, научился отве­чать им тем же. В этом он подражал своему кумиру Джону Мэйнарду Кейнсу, который, как повествует кэмбридж­ская байка, читал лекции прямо по гранкам своей «Общей теории». Иногда несколько страничек текста выпадали из рук гения и заваливались под кафедру, но Кейнс никогда этого не замечал. Студенты, очевидно, тоже.

Кроме Кейнса бесспорным кумиром был Рузвельт. Все поколение выросло под знаком этих двух имен, ставших символом новаторства. Однажды группа чи­новников была приглашена на прием в Белый дом. Гэлб­рейт решил преподнести президенту в дар отборное яб­локо из корзины, присланной канадскими родственни­ками. Но на подходе он так заволновался, что отдал его коллеге. Тот волновался еще больше, и пока подошла очередь на рукопожатие Рузвельта, яблоко оказалось съедено.

Черты, характерные для поколения младореформато­ров, наложили отпечаток на всю жизнь Гэлбрейта, и в первую очередь на будущую теорию общества. Но время теорий настало лишь в 50-е гг., а пока что Гэлбрейт, полу­чивший на пороге своего 30-летия американское граж­данство, делал административную карьеру. В 1941 г. он получил пост главы созданного для регулирования воен­ной экономики Бюро по контролю за ценами.

Успехи «нового курса» наводили на мысль о необхо­димости всеобъемлющего регулирования экономики, а рост цен, порожденный войной, стимулировал принятие жестких административных решений. Гэлбрейт ввел по­толки роста цен и быстро столкнулся с адекватным от­ветом со стороны экономики.

Каким? Это мы знаем лучше всякого американского экономиста. Подрегулировали цены на мясо — мясо стало исчезать из продажи. Принудительно запретили торговать покрышками (мол, все для фронта, все для по­беды) — выяснилось, что продавцы ничего о запретах не слышали. Тем не менее в 1942 г. все цены были замо­рожены вплоть до конца войны.

Американская экономика это все же выдержала, Гэлбрейт нет. На человека, регулирующего цены в стра­не, являвшейся оплотом свободного предприниматель­ства, стали вешать всех собак. В 1943 г. его мягко пере­местили на пост администратора по ленд-лизу в Южной Африке. Фактически речь же шла об увольнении.

Если ленд-лиз и надо было где-то администрировать, то уж во всяком случае не в Южной Африке. Синекуры Гэлбрейт не хотел и быстро подал в отставку.

ТИХАЯ ГАВАНЬ

Как честный человек он тут же отправился на моби­лизационный пункт, хотя как человек умный абсолютно не желал этого делать. К счастью для мировой науки, нежелание совпало с невозможностью. Здоровенный канадец оказался на два с половиной дюйма выше того роста, который армия была способна обмундировать, да и вообще воспринять хоть каким-либо образом.

Гэлбрейт тем не менее еще поработал на дядюшку Сэма. В первое послевоенное время он был экспертом

по разрушенной Германии. Затем работал в Госдепарта­менте, где его не подпускали к реальным делам, памятуя об «успехах» младореформаторства. Наконец, он бросил все и ушел с госслужбы. Характер его деятельности ока­зался теперь связан с совершенной новой сферой — жур­налистикой.

Гэлбрейт стал членом редколлегии одного из ведущих экономических изданий мира журнала «Fortune». Напи­сав целый ряд статей по актуальным экономическим воп­росам, он изрядно напрактиковался в популярном жанре. Хороший легкий стиль письма наряду с глубоким пони­манием сути хозяйственных проблем стали залогом успе­ха его будущих книг. Да и статус одного из ведущих стол­пов экономической мысли среди американских демокра­тов, обретенный еще за время работы в команде Рузвель­та, оказался чрезвычайно важен для того, чтобы страна прислушалась к голосу Джона Кеннета Гэлбрейта.

Прислушивалась она, правда, весьма своеобразно. «Fortune» при ближайшем рассмотрении оказался изда­нием, которое все уважают, но никто не читает. Для журналистов это, кстати, очень удобно, поскольку рек­ламные доходы и соответственно размер гонораров оп­ределяются первым фактором, а не вторым.

Но Гэлбрейту хотелось большего, и вскоре он вер­нулся в Гарвард. Судя по всему, деньги для него уже не имели основного значения, как в то время, когда он впервые переступил порог этого университета. Чета Гэлбрейтов купила себе «скромный домик» с территори­ей примерно в 100 га, включающей луга, леса, малень­кие озерца, а также живность — множество лосей и бобров. В этой обстановке хорошо думалось о рефор­мах, необходимых для помощи бедным.

Впрочем, сам по себе переход из сферы бурной об­щественной жизни в тишь профессорского кабинета прошел не гладко. В 1952 г. Гэлбрейт принял участие в

неудачной президентской кампании Эдлая Стивенсона. Демократы проиграли и впервые за 20 лет должны были покинуть Белый дом. Гэлбрейт, привыкший уже, не со­знавая того, думать о себе как о части постоянно дей­ствующего правительства, потерял доступ в вашингтон­ские коридоры власти.

Этот удар обернулся жесточайшей депрессией, от которой не спасало даже виски. Для того чтобы заснуть, требовалось все больше снотворного. Занятия со сту­дентами по-прежнему были профессору безразличны. Пришлось тайно (чтоб не испортить репутацию) обра­титься к психотерапевту.

Но по-настоящему из депрессии вывела не психоло­гическая помощь, а наука. Потеряв интерес ко всему ос­тальному, Гэлбрейт стал писать книгу за книгой, и именно новое 20-летие (примерно 1952-1973 гг.) сдела­ло его всемирно известным ученым.

ВО ВСЕМ ВИНОВАТ ГЭЛБРЕЙТ

Началось все со скандала. Написав к 1955 г. книгу об истории Великой депрессии, Гэлбрейт отправился давать показания перед сенатской комиссией о текущем состоя­нии дел на бирже. Пока он напоминал сенаторам о печаль­ных событиях 1929 г., биржа в очередной раз рухнула.

Общество сразу сообразило, кто должен быть край­ним, и в Гарвард посыпались письма с угрозами. Верую­щие молились о смерти злосчастного профессора, но тут он поехал кататься на лыжах и сломал ногу. Стало ясно, что молитвы оказались услышаны. Религиозность амери­канцев окрепла, а от Гэлбрейта постепенно отстали.

Прошло еще, правда, расследование в ФБР на предмет «тайной коммунистической деятельности», но итоговый вывод оказался положительным: «Отзывы о Гэлбрейте

благоприятные, если не считать тщеславия, эгоистично­сти и чванливости». Все качества, необходимые велико­му ученому, были налицо. Путь к славе открыт.

Гэлбрейт написал много книг, но по-настоящему но­ваторской стала своеобразная трилогия: «Общество изо­билия» (1958), «Новое индустриальное общество» (1967), «Экономические теории и цели общества» (1973).

«Общество изобилия» стало первым исследованием, констатировавшим те качественные изменения, кото­рые произошли в США (в известной степени и в Евро­пе) благодаря бурному экономическому росту 50-х гг. Ранее все экономисты и социологи (как левые, так и правые) исходили из того, что бедных в обществе боль­шинство. Теперь же оказалось, что бедность маргиналь­на. Доминирует средний класс, и все действия корпора­ций и государства теперь ориентированы на него.

С одной стороны, это, например, формирует совер­шенно новую роль рекламы (раньше узкий круг това­ров для бедных в рекламе не сильно нуждался). С дру­гой же стороны, политики оказываются не заинтересо­ваны в бедных избирателях. Из вежливости им сочув­ствуют. А потом про них забывают.

Гэлбрейт, как человек из левых кругов, был этим глубоко озабочен. И озабоченность, собственно говоря, стала стимулом к размышлениям, далеко выходящим за пределы формирования левой экономической политики. По сути дела возникла иная концепция общества, опи­сывающая связи и взаимоотношения, которых просто не было в капитализме XIX — первой половины XX века.

Однако бестселлером книга стала потому, что массо­вый читатель обратил внимание не столько на концепту­альные, сколько на образные ее положения. Самым цити­руемым местом стала следующая картина, нарисованная автором: «Семья, которая садится в свой розовато-лило­вый или светло-вишневый автомобиль с кондиционером,

усилителями рулевого управления и тормозов вынужде­на ехать через города, которые плохо заасфальтированы из-за мусора, трущоб, рекламных щитов и столбов с электропроводами, которые давно уже пора было упря­тать под землю. Они едут по сельской местности, кото­рая стала почти что невидимой из-за коммерческой жи­вописи... Отдыхая по дороге, они едят изящно упакован­ную пищу из портативного холодильника, сидя у загряз­ненного ручья, а ночь проводят в парке, который является угрозой для общественного здоровья и мора­ли. И перед тем как заснуть на надувных матрацах в нейлоновой палатке, среди вони от разлагающихся от­бросов, они могут туманно размышлять о странной не­равномерности своего благополучия. Неужели это и есть олицетворение американского гения?»

Экологическая проблема вышла тогда в США на первый план, и Гэлбрейт оказался одним из тех, кто ост­ро ее поставил. И еще более широко он поставил вопрос о том, что максимизация валового продукта, к которой так стремятся экономисты, еще не обеспечивает каче­ства жизни. Это во многом обусловило успех «Обще­ства изобилия». Но все же главная аналитическая рабо­та оставалась еще впереди.

После «Общества изобилия» работа на некоторое время прервалась, поскольку в начале 60-х гг. демократы в лице Джона Кеннеди снова пришли к власти, и Гэлб­рейт внезапно оказался послом США в Индии. Произош­ло это так.

Еще при республиканцах Белый дом рекомендовал Ин­дии либерала Милтона Фридмана в качестве экономичес­кого эксперта по проблемам их первых пятилетних пла­нов. Узнав об этом от своих индийских друзей, Гэлбрейт пришел в ужас: просить совета Фридмана по планирова­нию — все равно что просить католического священника консультировать в клинике, где делают аборты.

Индийцы осознали ошибку и пригласили самого Гэлб­рейта. Ему так понравилась страна, что он в шутку заме­тил: «Когда демократы вернутся к власти, я назначу себя послом в Индии». И действительно, как только Кеннеди с помощью Гэлбрейта, работавшего в его команде, въехал в Белый дом, вопрос приобрел актуальность. Президент не хотел делать радикала, написавшего «Общество изоби­лия», главой Комитета экономических советников, и Ин­дия пришлась как нельзя более кстати.

На непыльной дипломатической работе Гэлбрейт расслабился, попутешествовал, написал роман, книгу об индийской живописи, а также «Записки посла», став­шие бестселлером и принесшие кучу денег.

БЕЗ ДУРАКОВ

Теперь можно было возвращаться к «нетленке». Ра­ботал Гэлбрейт с размахом, брал отпуск в Гарварде, от­правлялся в Швейцарию и творил на свежем горном воздухе. Мысли о бедности сразу приобретали величе­ственные формы.

«Новое индустриальное общество» стало трудом, в ко­тором уже не просто констатируются неосознаваемые ши­рокими слоями населения факты. В этой книге Гэлбрейт строит целостную теорию. По сути дела все последующие теории постиндустриального, технотронного, когнитивно­го обществ, а также общества массового потребления, все­общего благосостояния (благоденствия) и т.п. проистека­ют из этого пионерского исследования Гэлбрейта.

Он обнаружил совершенно новый механизм управ­ления корпорацией. То, что акционеры отдали власть менеджерам, было показано еще в 30-е гг. Гэлбрейт же развил теорию революции управляющих и сформулиро­вал странный, на первый взгляд, тезис: даже не высший менеджмент правит там бал, а техноструктура в целом.

Техноструктура — это все квалифицированные специа­листы корпорации сверху донизу. Все, кто обладает ка­ким-то знанием, не имеющимся ни у начальника, ни у коллеги из соседнего отдела.

Современное производство настолько сложно, что никто не способен охватить его целиком в своем созна­нии. Следовательно, любые решения готовятся и даже фактически принимаются специалистами низшего или среднего уровня. Высший менеджмент лишь утвержда­ет их. А если не утверждает данный конкретный проект, то все равно рано или поздно вынужден соглашаться с альтернативным проектом, подготовленным другой час­тью техноструктуры. Таким образом, управление в лю­бом случае оказывается процессом коллегиальным.

Раньше на общество практически всегда смотрели как на иерархическую структуру. Грубо говоря, по принципу «я — начальник, ты — дурак». Теперь же ока­залось, что мир второй половины ХХ столетия строится по принципу «дураков нет и все — начальники». Впос­ледствии, в 80-х гг., блестящий американский ученый Элвин Тоффлер в своих «Метаморфозах власти» про­анализировал с подобных позиций уже все общество, а не только крупную корпорацию.

Сразу после завершения «Нового индустриального общества» Гэлбрейт включился в борьбу против вьетнам­ской войны. А затем написал еще один роман, в котором, правда, любовные сцены были похожи на отчет о науч­ных опытах. Автор вычеркнул из романа все эти сцены, а заодно и все женские персонажи. Стало гораздо лучше.

На рубеже 60-70-х гг. он достиг пика своей творческой карьеры. Его книги вне зависимости от жанра расхватыва­лись как горячие пирожки и переводились на иностранные языки. Даже в СССР «Новое индустриальное общество» издали спустя всего лишь два года после появления книги в США. Ничего подобного в отношении «апологетов ка­питализма» у нас не было ни до ни после.

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: