Питер Лейк срывается со звезды 2 глава

Его острые глаза походили на бесцветные алмазы. Несмотря на их мертвенную бледность, от их взгляда впору было ослепнуть. Знающие люди говорили: «У Перли не глаза, а лампы накаливания». Страшный шрам, на который невозможно было смотреть без содрогания, шел от угла рта до самого уха. Перли наградил этим шрамом собственный отец, пытавшийся перерезать глотку своему четырехлетнему ребенку.

Конечно, быть преступником очень плохо. Эта истина, не требующая доказательств, известна решительно всем. Преступники губят наш мир. С другой стороны, они приводят его в движение. Не будь в Нью-Йорке всех этих мошенников, разве смог бы город исполниться такой славы? Иные люди не без оснований считают, что преступники являются обязательным компонентом сбалансированного общества: они питаются его нечистотами и, соответственно, не позволяют ему разложиться вконец. Преступники – сахар и дрожжи города, молнии, сверкающие в его душной ночной мгле. Таким был и Перли.

Перли никогда не питал особых иллюзий относительно себя и своих занятий, но меняться он не хотел. Перестань он быть самим собой – и жизнь города, возможно, лишилась бы своей стабильности (разумеется, сам он никогда не задумывался об этом). В этом городе он, в известном смысле, играл роль уравновешивающей, сдерживающей и направляющей силы и обладал одной очень странной особенностью: люто ненавидел младенцев. Они кричали словно котята, разевая свои огромные рты, и при этом были совершенно беспомощными. Его страшно раздражали их требовательность и невинность. Он хотел поставить их на место. Ему хотелось вступить с ними в спор, пусть они и не смогли бы сказать ему в ответ ни слова. Он ненавидел и маленьких детей, еще не достигших возраста, в котором они могли бы стать ворами. Малые дети способны пробраться через любую решетку, но разве они могут извлечь из-за нее что-нибудь стоящее? Когда же они начинают хоть что-то соображать, они уже не могут пролезть между прутьями. Такой вот трагический парадокс. Что касается Перли, то он ненавидел не только детей, он ненавидел любое проявление беззащитности. Вид калек вызывал у него ярость. Он жаждал расправиться с ними, стереть их в порошок, погнуть колеса их колясок. Он был сумасшедшим бомбистом, лунатиком, профессиональным гангстером, демоном, уличным королем.

Перли Соумз, как и все воры на свете, любил золото и серебро, но совсем не потому, что они делали своего обладателя богатым. Он любил эти металлы за их блеск и чистоту. Странный, уродливый и ущербный, он утешал себя созерцанием чистых красок. Ему нравились яркие краски, хотя он и не относил себя к числу любителей живописи. Тех, как правило, интересуют совсем не краски. Конечно же, они могут владеть чувством цвета, но чувство цвета никогда не владеет ими. Пресыщенные, они похожи на гурманов, которые садятся за стол только после того, как им подадут горы различных яств. Они не способны отличить красоту от знания, а страсть от опыта. Перли же был не таков. Его одержимость цветом походила на инфекцию или на странную религию, изнурявшую своего не менее странного адепта. Прекрасный и нестойкий (как и все в Нью-Йорке) цвет облачных полей, подсвеченных закатным солнцем, вызывал у него оторопь. Он мог остолбенеть посреди улицы, не обращая внимания на крики и сигналы клаксонов. Если в этот момент Перли находился в своей лодке, он отдавал ее во власть ветра и волн. Маляры застывали в ужасе, когда Перли устремлял взор своих электрических глаз на свежевыкрашенную стену. Они смертельно боялись Перли (всем малярам была прекрасно известна его репутация), тем более что его обычно сопровождала вся его шайка. Сунув руки в карманы, бандиты терпеливо ждали, когда же Перли наконец удовлетворит свою страсть, которую он называл тягой к цвету. Жаловаться на Перли они не могли, и потому парочка бандитов всегда задерживалась на месте, с тем чтобы поучить маляров уму-разуму.

Как-то раз Перли в сопровождении шестидесяти Куцых отправился на какую-то серьезную разборку. Банда походила на войско флорентийцев. На сей раз они имели при себе не только обычное вооружение (которое ни один уважающий себя бандит не выставляет напоказ), но также винтовки, гранаты и даже сабли. Нетрудно представить, какое возбуждение они при этом испытывали. Сердцам их было тесно в грудных клетках, из глаз сыпались молнии. Они не прошли и полпути, как Перли заприметил двух маляров, красивших двери салуна. Армада тут же остановилась. К ужасу маляров, Перли направился прямиком к свежевыкрашенным дверям и, остановившись перед ними, погрузился в созерцание их чудной зелени. Потрясенный увиденным, он сделал шаг назад.

– Нанесите еще один слой. Мне хочется увидеть свежую краску… Какое чудо!

Маляры вновь заработали кистями (к несказанной радости владельца салуна). Не веря собственному счастью, Перли пробормотал:

– Поразительно. Как свежа эта зелень! Есть еще на свете уголки, куда овцам не добраться. Давайте-давайте, ребята. Через день-другой я загляну сюда еще разок.

Перли, вдохновленный увиденным, сражался в этот день как лев.

Тяга к цвету порой вынуждала его красть картины. Вначале он ходил по галереям самостоятельно, затем стал посылать туда своих людей, которые не видели там ровным счетом ничего, кроме рам и холстов. В конце концов Перли решил ограничиться самыми известными галереями и частными собраниями Пятой авеню. О хранившихся здесь картинах, которые привлекали внимание газетчиков и стоили десятки тысяч долларов, критики почему-то не осмеливались сказать ни одного дурного слова. Подобные картины привозились сюда из Европы на лайнерах. Они висели в особых каютах, охранявшихся как минимум тремя пинкертонами. Перли же регулярно читал газеты и выписывал аукционные каталоги.

Однажды ночью его лучшие грабители, которых он отправил к Недлеру, вернулись оттуда с пятью свернутыми холстами. Перли решил не дожидаться утра. Он приказал развернуть холсты, предварительно развесив зеркала и две дюжины фонарей «летучая мышь» по стенам огромного чердака, являвшегося в ту пору штаб-квартирой Куцых Хвостов, которые, подобно испанским герильяс, то и дело меняли свое местонахождение. Холсты, развешанные на специальных стойках, были задернуты бархатным занавесом, освещенным ярким светом ламп. Перли в предвкушении божественного пиршества отступил назад и кивком головы приказал своим людям откинуть занавес.

– Что?! – завопил он при виде картин, машинально схватив рукоятку пистолета. – Вы украли не те картины!

Несчастные бандиты принялись торопливо перелистывать каталоги и сравнивать названия, взятые Перли в красный кружок, с названиями, значившимися на табличках, предусмотрительно прихваченных ими вместе с холстами. Названия совпадали.

– Ничего не понимаю, – вздохнул Перли, недоуменно разглядывая знаменитые полотна. – Какая-то мазня. Ни света тебе, ни цвета. И вообще, кто пишет картины черными и коричневыми красками?

– Ох, Перли, чего не знаю, того не знаю, – отозвался Блэки Уомбл, которому Перли привык доверять.

– Какой в этом смысл? В чем тут дело? Ведь богатые люди готовы выложить за них любые деньги, а уж они-то денег на ветер бросать не будут, верно?

– Ну что тебе сказать, Перли… – испуганно пробормотал Блэки Уомбл.

– Заткнись, ничтожество! Отнесите их на место! Они мне не нужны, слышите? Вставьте их в те же рамы!

– Пусть их вставляет кто-нибудь другой! – запротестовали грабители. – Мы их ножами оттуда резали. Вот-вот светать начнет, мы туда до рассвета просто не поспеем!

– Значит, вы отнесете их завтра! Мне этот хлам не нужен!

На следующий день, когда Недлер обнаружил пропажу картин, общая стоимость которых составляла полмиллиона долларов, в городе поднялась страшная шумиха. Еще большей сенсацией стало таинственное возвращение картин. В передовицах всех газет был полностью приведен текст записки, приколотой к одной из рам.

 

«Мне не нужны эти картины. На мой взгляд, это просто мазня. Во всяком случае, лично мне их цвет не нравится. Отправьтесь в любой американский город осенью или зимой, когда краски особенно ярки и текучи, и посмотрите на него, скажем, с вершины холма или с лодки. То, что откроется вам, будет куда лучше всей этой жалкой чечевичной похлебки, которую можно полюбить, только привыкнув к ней. Я всего лишь грабитель, но у меня есть чувство цвета, и я способен отличить цвет от грязи. Господин Недлер, впредь вы можете не беспокоиться о судьбе своих картин. Они мне не нравятся.

Искренне ваш П.Соумз».

 

Для того чтобы успокоить Перли и утолить его тягу к цвету, Куцые стали подносить ему изумруды и всевозможные золотые и серебряные вещицы. Пока тепло золота и блеск серебра высокой пробы не отогрели ему сердце, Перли хранил молчание. Время от времени бандиты приносили Перли работы американских художников, или малоизвестных миниатюристов эпохи Ренессанса, или непризнанных талантливых экспериментаторов, или старинных мастеров. Они доставляли ему несказанную радость, где бы он при этом ни находился: под мостом, в пивной или среди чанов реквизированной им пивоварни. Однако сколь бы замечательными ни были все эти виды и сцены, оттенки и сочетания цветов, они не могли удовлетворить его. На деле он хотел жить только в том играющем золотом мире, о котором все это время мечтал.

– Я хочу жить в комнате, – как-то раз сказал он, – где все стены, пол и потолок выложены чистым золотом.

Его слова поразили даже видавших виды Куцых. В каком-то смысле им принадлежал весь этот город, но они никогда не мнили себя владыками инков, не строили воздушных замков и даже не имели постоянного места жительства.

Блэки Уомбл рискнул возразить своему шефу:

– Перли, таких комнат нет даже у самых богатых банкиров. Представьте, сколько вам для этого понадобится золота. Ворам работы будет на сто лет вперед.

– Ты не прав, – покачал головой Перли. – Мы справимся с этой работой за день.

– За день?

– И еще. С чего ты взял, что золотых комнат не существует? В этом городе, что тянется ввысь и уходит в земные глуби, тысячи улиц и миллионы комнат. Золотых комнат здесь может быть больше, чем звезд на небе.

– Как это так?

– Ты когда-нибудь слышал о Сардониковой улице, Алмазном проезде, о Девятой или Двадцатой авеню?

– Здесь, в Нью-Йорке?

– Разумеется. Сотни, тысячи миль улиц, петляющих, сплетающихся и порождающих друг друга, одна лучше другой…

– Вы, верно, говорите о Бруклине? Я, признаться, его совсем не знаю. Его никто не знает. Сколько человек отправилось туда и не вернулось. Там есть такие улицы, о которых никто никогда не слышал, например бульвар Фанью-Огстайн-Крипт.

– Это что-то еврейское. Я говорю не только о Бруклине, я говорю и о Манхэттене. Они ведь то и дело пересекаются, ты понимаешь?

Глаза Перли засветились электрическим светом. Блэки Уомбл далеко не всегда понимал Перли (особенно в тех случаях, когда тот в полночный час посылал его за очередной банкой краски), но он знал, что Перли ничего не говорит просто так, сколь бы безумными ни казались его речи.

– Девятые и Двадцатые авеню сплетаются друг с другом, словно змеи, и уходят на тысячи миль…

– Скажите мне, Перли, в каком направлении они идут?

– Туда! Вверх! – воскликнул в ответ Перли, указывая на темный потолок.

Блэки Уомбл задрал голову и, к своему изумлению, увидел над собой какие-то серые спирали, озарявшиеся голубыми вспышками. Ему вдруг показалось, что он стоит возле самого края уходящей ввысь бездонной бездны. И тут земля утратила свою власть над его телом и он полетел вдоль этих необычных улиц… Вернувшись, он поймал на себе испытующий взгляд Перли, тот был спокоен и невозмутим, словно приемщик посуды после рождественских праздников.

– Ну хорошо. Положим, Сардониковая, Девятая и Двадцатая авеню…

– И Алмазный проезд.

– И Алмазный проезд действительно существует. Но откуда мы возьмем столько золота? Вы только поймите меня правильно. Я вовсе не против вашей идеи, но я не понимаю, как мы сможем ее осуществить.

– Мы должны ограбить транспорт с золотом, который пройдет проливом.

Блэки Уомбл замер от изумления. Куцые Хвосты были самой лучшей, самой сильной и самой дерзкой бандой в городе. Однако им еще не разу не приводилось грабить крупные банки (тот временный филиал, сейфы которого они вскрыли едва ли не консервными ножами, Блэки не считал). Об ограблении же транспортных кораблей, перевозивших золото, не могло идти и речи. Во-первых, никто толком не знал, когда и куда они приходят, поскольку их курс определялся при помощи генераторов случайных чисел (проволочных клеток, внутри которых находились игральные кости с нанесенными на них долготами и широтами). Эти корабли выделывали немыслимые зигзаги. К примеру, на пути из Перу в Нью-Йорк такой транспорт мог раз шесть проходить в виду Иокогамы, сигналя голубыми ракетами, но в порт так и не зайти. Никто не знал наперед, когда и куда приплывет этот корабль, избегавший обычных морских путей. На деле большинство обитателей Нью-Йорка даже не догадывались о существовании подобных судов. Пекари занимались своими кренделями, механики перебирали промасленные двигатели, пахнущие кремнем и сталью, банковские клерки обслуживали клиентов, незаметно отщипывая крохи от их состояний, даже и не подозревая о том, что их окружают богатства великих царств, наводняющие нижний Манхэттен подобно приливу, заливающему тростниковые заросли.

Из многих миллионов жителей этой страны не больше десяти тысяч видели, как золотой транспорт заходит в гавань или на полчасика причаливает к укрепленному пирсу для разгрузки. О том, что этот транспорт перевозит золото, знали, пожалуй, не больше тысячи, причем человек девятьсот из них в силу своей порядочности никогда и не помышляли об ограблении. Половину оставшейся сотни составляли законченные неудачники; два десятка уже нашли применение своим талантам (в опере, в издательском деле и в вооруженных силах); другим двум десяткам недоставало не столько криминальных, сколько организационных талантов, а также последователей; пятеро вынашивали смехотворные схемы; четверо, в силу фатального стечения обстоятельств или внезапного расстройства желудка, в последний момент принимали решение оставить эту затею, которая и без того представлялась им весьма сомнительной. Единственным оставшимся человеком, разумеется, являлся не кто иной, как сам Перли Соумз, но даже и ему эта задача, возможно, была не по зубам, поскольку золотые транспорты считались самыми быстрыми и самыми маневренными судами на свете. Помимо прочего, они имели приличествующие их статусу вооружение и броню. Люки огромных камер, находившихся в их потаенных глубинах, открывались только после того, как транспорт причаливал к одному из укрепленных доков. Специальные устройства приводили в движение цилиндрические стержни из особо прочной легированной стали, надежно защищавшие люки (замки этих люков были оснащены часовым механизмом), за которыми находились десять камер с сейфами, способными выдержать взрыв любой мощности. Там-то и хранилось золото. Разумеется, во время разгрузки корабль находился под охраной отборных армейских подразделений.

Хотя Блэки Уомбл относился к числу представителей белой расы, душа у него была чернее кобальта, и в отличие от прочих Куцых он носил блестящий кожаный пиджак черного цвета. Его волосы сплетались над ушами в крутые пряди, напоминавшие своими извивами Сардониковую улицу. Зубы же его – остроконечные, словно иглы, зазубренные, словно ножи для резки хлеба, кривые, как ятаганы, острые и крепкие, как штыки, – отлично сочетались с глазами Перли. Впрочем, обычно он скрывал их под своей мягкой и милой улыбкой, завораживавшей даже маленьких детей. Несмотря на свои зубы, Блэки был, что называется, недурным человеком. Также как и все Куцые Хвосты, он знал о всепоглощающей, крепнущей день ото дня страсти Перли к цвету, которая в любой момент могла обратить его в подлинного безумца. Блэки решил, что этот момент настал.

– Перли, мне страшно за вас, – сказал он прямо.

Перли захохотал.

– Ты полагаешь, что я перегнул палку?

– Я никому ничего не скажу, можете не волноваться…

– Все уже решено. Я сам скажу им об этом на общем собрании.

Обычно подобные собрания проходили либо глубоко под землей, либо высоко над нею, поскольку тайные беседы воров не могли проводиться в более спокойной обстановке, обеспечиваемой залами для отдыха и скверами, где они наверняка носили бы менее болезненный и более открытый и демократичный характер. Местом их проведения становились мрачные кладбищенские подземелья и верхушки самых высоких башен, где Перли мог в спокойной обстановке обдумать все детали будущей операции и немного встряхнуть Куцых. Им уже доводилось карабкаться по волнорезам Бруклинского моста, мокнуть в полупустых цистернах, цепляться за перекладины короны, венчающей статую Свободы, таиться в подвале притона на Дойер-стрит, в котором собирались курильщики опиума, или сидеть над тонущим в непроглядной тьме водопадом, вырывающимся из трубы центрального канализационного коллектора, подобно туристам, решившим устроить ночной пикник возле Ниагары.

– Передай всем, – приказал Перли Блэки Уомблу, – собираемся в полночь, в будущий вторник, на мемориальном кладбище.

Блэки Уомбл охнул и выпучил глаза. Он еще мог понять Перли, когда тот устраивал собрания на покачивавшейся при каждом сильном порыве ветра верхушке самой высокой в городе башни или на стропилах, поддерживавших своды главного полицейского управления. Но разве можно было сравнить их с мемориальным кладбищем! Изо рта его сами собой вырвались слова протеста.

– Заткнись, Блэки. Делай, как тебе сказано.

– Но позвольте…

Перли Соумз посмотрел Блэки в глаза. Блэки показалось, что он смотрит через глазок на бессемеровскую топку. Скажи он еще хоть слово, и из этих раскаленных глаз вырвутся потоки оранжевого пламени, которые в один миг испепелят весь этот мир.

Блэки потупил глаза и смиренно спросил, в каком составе будет проводиться это собрание.

Поостыв, Перли ответил:

– В полном составе. В нем будет участвовать вся наша сотня.

Преданный Блэки Уомбл сжался от ужаса.

 

Право быть похороненным на мемориальном кладбище считалось своеобразным выражением особого почтения к умершему. Перли решил, что мертвые Куцые Хвосты заслужили право находиться если не в самом аду, то в его непосредственном преддверии и что их похороны должны быть сопряжены с максимальным риском для жизни и здоровья участвующих в них лиц (тем самым они и выражали свое особое почтение к умершему). Тела всех Куцых Хвостов, погибших при исполнении своих обязанностей, переносились в особые склепы, находившиеся на дне гарлемского сифона.

Для того чтобы напитать Манхэттен водами Кротона, город выстроил монументальный сифон. По обоим берегам реки Гарлем были вырыты шахты, спускавшиеся вниз на тысячу футов к пробитому в толще земли напорному туннелю длиною в четверть мили. В средней части этого туннеля находился отстойник, глубина которого составляла ровно двадцать пять футов. Однажды летом, когда сифон из-за страшной засухи оставался сухим с июля по сентябрь, Куцые Хвосты разместили на его дне сто водонепроницаемых склепов. Сначала вы должны были в течение десяти минут спускаться вниз на крошечной платформе, держа при этом руки по швам, так чтобы не задеть локтями за стены узенькой шахты, затем протискиваться 650 футов по скользкому илистому туннелю, который был столь узок, что ползущий по нему человек казался себе чем-то вроде ядра, заталкиваемого шомполом в пушечное жерло, после чего вы оказывались в отстойнике и под дружный визг разбегающихся крыс зажигали свечу, памятуя о том, что вас отделяет от свежего воздуха четверть мили и час пути, а над головой у вас шестьсот футов горной породы и сто футов грязи, бута и нечистот. Два круглых отверстия отстойника имели точно такой же диаметр, что и туннель, который был заметно уже обычного смотрового колодца. Кессонщики согласились заняться строительством склепов единственно потому, что в противном случае Перли угрожал расправиться с их семьями. Они на удивление быстро справились со своей работой, поскольку работать на дне сифона им было страшно даже в засуху.

Вода из водохранилища Джером-Парк могла хлынуть по этим трубам в любой момент, что существенно осложняло ситуацию для той пары Куцых, которой выпадала честь схоронить останки своего боевого товарища. Спустив его останки вниз, они торопливо замуровывали их в склепе, с опаской прислушиваясь к шуму воды, и спешили поскорее выбраться из поросшего зеленым илом скользкого туннеля.

Когда Э.Э.Генри (который в течение какого-то времени работал в паре с Питером Лейком) попал под поезд при неудачной попытке ограбления, Ромео Тэн и Бэт Чарни вызвались схоронить то, что от него осталось, в подземном склепе. Ох и смелые же это были ребята, ведь Генри покинул этот мир в ясный как стеклышко октябрьский день, перед которым дождь шел стеной две недели кряду. Вода, словно серебристая парча, выходящая бесконечной лентой из-под ткацкого станка, то и дело подтапливала плотину, и потому по напорному туннелю постоянно сбрасывались ледяные воды переполненного Джером-Парка.

Они пробирались по туннелям в полуночный час, сжимая в зубах веревки, к которым были привязаны мешки с останками Э.Э.Генри. Дно горизонтального туннеля оказалось залитым ледяной водой. В воздухе пахло кислородом, и это значило, что вода появилась здесь совсем недавно. Если бы в этот момент открылись шлюзы Джером-Парка, Ромео Тэна и Бэта Чарни ждала бы неминуемая и страшная смерть, ибо развернуться в этом туннеле было решительно невозможно. Они то и дело останавливались и с опаской прислушивались. В туннеле царила полнейшая тишина. В конце концов Ромео и Бэт добрались до отстойника. Вода здесь доходила им до пояса. Они зажгли свечу, открыли крышку склепа, опустили в него мешки с останками Э.Э.Генри, закрыли крышку, произнесли молитву, состоявшую всего из двух слов, бросили молоток и ломик и тут же поспешили назад. Когда Ромео Тэн поставил ногу на сцепленные руки Бэта Чарни, для того чтобы забраться в туннель, он вдруг услышал странные звуки. Они походили на рев ветра, бушующего в горных высях, или на клокотание гейзера за миг до его извержения. И это значило, что шлюзы Джером-Парка открылись вновь.

– Вода! – крикнул Ромео Бэту Чарни.

Они ползли по туннелю с неимоверной быстротой и вскоре обломали ногти, отчаянно цепляясь за поросшие илом стены туннеля, отчего их руки стали походить на лапы тритона. Но было уже слишком поздно. Они услышали рев хлынувшей в отстойник воды и почувствовали движение воздуха. Поток настиг их уже в следующее мгновение. Пенистая и темная ледяная масса ударила Бэту Чарни по ступням так, что он непроизвольно свернулся калачиком, выбив коленями свои вставные зубы. В этом положении он и простился с жизнью, спасши тем самым от неминуемой гибели Ромео Тэна, поскольку тело Чарни стало чем-то вроде пробки, которую гнал перед собой водяной столб. Лежавший на спине Ромео Тэн с безумной скоростью скользил по илистому дну туннеля. Подъем по вертикальной шахте был не менее стремительным. От резкого перепада давления лицо Ромео Тэна стало походить на собачью морду. Он было задумался над тем, что же станется с ним после того, как вода достигнет верхнего уровня, однако уже в следующее мгновение поток воды выбросил их из шахты (которую они предусмотрительно оставили открытой) подобно пушечным ядрам или, вернее, ружейной пуле, подталкиваемой круглым пыжом. Ромео Тэн пробил головой крышу распределительной станции и неожиданно увидел перед собой усыпанное звездами небо и слепящий диск луны. Этой ясной осенней ночью лежавший под ним город влек его к себе как никогда. Он ясно видел освещенные окна зданий, дым, поднимающийся над трубами, и огни улиц, за которыми темнел парк. Воды Гарлема были залиты светом луны. Ромео приготовился к тому, что в следующую минуту он окажется в открытом космосе. Впрочем, он поднялся над Моррис-Хайтс всего на двести футов, после чего камнем рухнул на яблоню, стряхнув с нее разом все яблоки (исчислявшиеся несколькими сотнями). Ромео Тэн недвижно сидел на дереве, тупо наблюдая за тем, как яблоки скатываются по склону в направлении фермерского домика. Он провел на дереве всю эту ночь, пытаясь осмыслить происшедшее и понять, могло ли произойти нечто подобное с другими людьми или же случилось уникальное событие.

Теперь же Перли Соумз хотел собрать внизу всю свою сотню и целый час обсуждать с нею детали нового плана. По мере того как весть эта распространялась по городу, Куцые, один за другим, чувствовали, что сердце их уходит в пятки. Их тревога оказалась заразительной. Вскоре занервничал уже весь Манхэттен. Подавленное настроение царило даже в мюзик-холлах. Тем не менее к девяти часам вторника вся сотня Куцых молодцов уже находилась в яблоневом саду, разбитом у входа в сифон, готовясь к спуску. Пытаясь скрыть свою нервозность, они то и дело шутили и вели оживленные беседы, темами которых становились ограбления и кражи, а также условия содержания в различных тюрьмах. Ромео Тэну, превратившемуся в ту памятную ночь в инвалида, было дозволено спуститься в отстойник последним и выйти из него первым. Перли же, как и обычно, должен был войти в него первым, а выйти последним. Ровно через три часа все Куцые уже находились в подземном отстойнике.

Они, затаив дыхание, стояли между склепами, ловя каждый звук, Перли же расхаживал перед ними взад-вперед в мерцающем свете дюжины свечей. Все грабители носили черные маски (некоторые из них надели их еще в туннеле) – подвижные элегантные жулики, карманники, «боевики» (главные участники гангстерских войн, не умевшие, однако, забираться ни в чужие карманы, ни в чужие квартиры и потому не пользовавшиеся особым уважением) и даже сам главарь, не терпевший в таких делах ни малейшей фальши. Ромео Тэн стоял, держась рукой за край трубы и вслушиваясь в доносившийся из нее еле различимый белый шум. Перли неожиданно замер на месте и обвел взглядом своих людей, которые все это время стояли совершенно недвижно.

– Вы ничего не слышите? – спросил Перли, склонив голову набок. При этих словах лица всех Куцых побледнели так, словно на них набросили белую вуаль. – На то, чтобы забраться сюда, у нас ушло три часа, еще три часа уйдет на то, чтобы выбраться наружу… Что это за звук? – Все как один вздрогнули. – Наверное, мне показалось… Водицы-то испробовать никто из вас не желает?

Куцые застонали.

– Я хочу кое-что предложить вам, – продолжил Перли. Договорить ему не дали.

Грабитель в маске поднял с пола вставные зубы и дрожащим голосом пробормотал:

– Смотрите, что я нашел!

Куцые тут же вспомнили о том, как Бэт Чарни стыдился своих вставных зубов, которые он именовал не иначе как «кастаньетами». Все, что осталось от Бэта, умещалось теперь на ладони.

– Джентльмены, если вы будете занимать себя такими пустяками, как зубные протезы, мы можем остаться в этом подземном водозаборнике на веки вечные и в течение ближайших двадцати лет придавать городской воде неповторимый аромат. – Щека Перли стала подергиваться, что могло служить лишним доказательством его крайнего раздражения. – Представьте себе на миг, что вы находитесь не в этом сыром, поросшем мхом могильнике, а в зале, облицованной золотыми кирпичами, на каждом из которых находится изображение орла, короны или лилии. От их блеска воздух становится мягким и желтым, будто масло, вы вдыхаете в себя уже не эту грубую, темную сырость, а искорки золотого света, которым полнится вся зала. Этот свет будет походить на то сияние, которым, как говорят, порой озаряются облака над заливом, отчего весь мир становится золотым… – Он перевел дух. – Мой план таков: мы построим на возвышенном месте золотую залу и выставим дозорных, которые будут наблюдать за облаками. Как только они засияют золотым светом, мы распахнем ее двери. Зала наполнится золотым светом, и тогда мы запрем ее. Золотое сияние станет нашим. – Воры разинули рты от изумления. – Вы сможете прийти туда, вы сможете купаться в этом свете, вы сможете дышать им и касаться руками гладких золотых стен. Даже в кромешном мраке ночи залу будет наполнять золотистый свет. Она будет принадлежать только нам. – Зачарованный этой картиной, Перли уставился в потолок. – В самом центре залы я поставлю самую обычную кровать и упокоюсь на ней в этом тепле и золоте на веки вечные…

На миг забыв о том, где они находятся, Куцые принялись засыпать Перли вопросами. Когда же он раскрыл перед ними свои намерения, циники решили, что он окончательно свихнулся. Ограбить золотой транспорт невозможно. В ответ на их сомнения Перли представил свой план. В Сэнди-Хуке появится наблюдатель, что будет день и ночь следить за морем с башни, которую они построят с мнимыми благотворительными целями. Другой наблюдатель с верхушки одной из опор Бруклинского моста будет постоянно следить за Сэнди-Хуком. Куцым придется на две трети сократить количество дел, поскольку половина из них образует особый отряд, готовый в любую минуту с оружием в руках занять места в самых быстрых парусных лодках в городе (таких лодок у них было десять). Как только наблюдатель в Сэнди-Хуке заметит транспорт, он выпустит сигнальную ракету. Заметив эту ракету, человек, находящийся на Бруклинском мосту, свяжется по особой телефонной линии с Куцыми, лодки которых будут все это время стоять в доках Керлер-Хука. Куцые тут же выведут свои лодки в гавань. Они заранее выставят там два бакена и будут плавать от одного к другому в направлении, перпендикулярном фарватеру, которым транспорт и будет следовать к укрепленному пирсу. Транспорт неизбежно столкнется с этой фальшивой регатой, причем Куцые все как один будут одеты в женские платья. Рулевым нужно будет вести лодки с ювелирной точностью, прочим же следует запастись терпением, поскольку носить женские платья и сидеть в доках им, возможно, придется не один месяц, однако дело, вне всяких сомнений, будет стоить того, поскольку ни один капитан не даст утонуть пятидесяти любительницам парусного спорта в водах нью-йоркской гавани и конечно же возьмет их на борт, после чего они извлекут из-под своих платьев весь свой знаменитый арсенал и без труда захватят корабль.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: