Предмет теории конструирования

 

Предметом изучения Томаса Лукмана, словенца по происхождению, работающего в настоящее время в Швейцарии, являются современные плюралистические общества. Он изучает стабильность общества, достигаемую главным образом с помощью социальных институтов. К институтам он относит кланы, религиозные группы, этнические общности. Именно институты создают преемственность. Самой характерной чертой современного общества является плюралистичность социальных институтов. Институты, по Лукману, создают контроль за производством и передачей значений. Эти значения были унитарны в архаическом обществе, все же современные социальные институты – специализированы.

В качестве примера Лукман рассматривает религиозные институты как оперирующие моральными ценностями. Их главная задача в современном обществе – производство и распределение значений и ценностей. Сегодня многие поставщики соревнуются в борьбе за общественное мнение. Предмет соревнования – духовное условие жизни, и достигается это с помощью предания жизни различных значений. Существует как внешнее, так и внутреннее соперничество за право формулировать ценности и за распределение значений.

Характерной чертой современного общества является то, что в нем есть лишь небольшой минимум всеобще разделяемых значений, содержащийся в предполагаемом перечне функций общества. Существует ли консенсус в современном обществе, выходящий за рамки этого минимума? Лукман считает, что большую опасность представляют как идеи бесклассового общества, так и идеи национального предназначения. Если идея структурного плюрализма заложена в иерархию социальных ценностей, то такое общество является современным. В целом же для него характерен кризис значений. Центральным аспектом плюрализма в современном обществе является священная ценность соревновательности групп и классов. Таким образом, толерантность, идеологическая терпимость, является главной официальной ценностью современного общества.

В развитых современных странах система социальных ценностей не является монополией и даже принадлежностью каждого члена общества. Индивид включен и подчинен системе значений того конкретного социума, к которому он непосредственно принадлежит.

Рассмотрим ранние лики модернизации. Жизненные общины – это были общины значений, и для них особенно важна была стабильность. Ключевым сообществом в этом плане Лукман, вслед за М. Вебером, называет семью. Этот тип общности он называет немецким термином Gezennunggemeinschaft.

Средства массовой информации начинались с печати на базе идеологии, носящей не местнический, не локальный характер. Главная цель субкультур и идеологий отдельных общин – это поддержание, сохранение относительной стабильности.

Каковы же наиболее общие факторы стабильности? В качестве таковых Лукман называет: легитимизацию морали, профессиональную этику, мораль экспертов. В обществе всегда существуют семена недовольства, и именно для того чтобы они не дали всходов, общество и создает сознательно разделяемую людьми систему морали, подобно правилам уличного движения. Если в обществе существуют группы с частными интересами, то они стремятся легитимизировать свои правила для всех групп.

Лукман считает, что на рубеже тысячелетий современное общество находится в субъективном кризисе смыслов. Общества, достигшие высокого материального благосостояния, создали и поддерживают относительно мирные правила. В других случаях правил движения явно недостаточно и возникают общины жизни (Communities of life) и общины значений (Communities of meaning), в терминах Вебера. Лукман же считает, что современный плюрализм подрывает общий смысл даже индивидуальной идентичности.

Современные процессы могут восприниматься и как освобождающие, и как подавляющие. Соавтор Лукмана Петер Бергер предложил термин “виртуозы смыслов”. Согласно Бергеру, социальные институты создают проблемы осознания, изобретают стереотипы поведения. В целом социальные институты сохраняют свою роль, когда ценности остаются вне сомнений. Задача социальных институтов – создать сплоченность в коллективных действиях. Но одновременно социальные институты играют роль и смирительной рубашки, ограничивающей чрезмерную активность индивида.

И индивиды, и большие организации стоят перед необходимостью выбора ценностей из их существующего набора. Предлагаемая дихотомия следующая: преемственность или модернизация. В свою очередь, модернизация – это смена изменений, предначертанных судьбой, или же постоянный процесс серии выбора изменений. Сегодня сама модернизация фундаментально изменяется. При этом в ней существуют как социальные, так и биографические опции. Сегодня даже Бога можно выбирать. Модернизм не только дает выбор, но и предоставляет возможность сделать его. Для современного общества центральное значение имеют два института: рыночная экономика и парламентская демократия. Именно они поддерживают возможность выбора и отбора (choice and selection).

Современный плюрализм подрывает посещение религиозных институтов. Чтобы выжить, церкви должны учитывать интересы людей. И в церкви “клиент всегда прав”.

Для ориентации достижения стабильности в условиях плюрализма возникло множество новых приемов и способов. Психотерапия, профессиональное консультирование, новые разновидности социальной работы – все это нововведения современности.

Мощнейшим социальным институтом выступают СМИ. Главная сила СМИ состоит в том, что именно они определяют, что типично, а что – нет. Их соперниками при этом являются старые институты – церкви, идеологии партий. Однако новые институты более синкретичны, поэтому старые вынуждены применять, например, восточные медитации и другие неожиданные элементы и технологии.

Государство мобилизует общество в своих целях с помощью таких средств, как сертификация и лицензирование. Например, чтобы психоаналитик получил лицензию, он обязан оказывать психоаналитическую помощь преступникам в тюрьме. Особенности модерного плюрализма состоят в обширном репертуаре значений, имеющихся в современном обществе. Особенность традиционных институтов состоит в том, что культурный репертуар не навязывает, но предполагает. Плюрализм дестабилизирует системы ценностей. Однако современное общество не испытывает обычно “открытой дезориентации”. Скорее эти процессы приводят к латентному кризису значений.

В нынешних условиях повышается роль промежуточных институтов современной массовой демократии. Значительно усилилось влияние сильного гражданского общества, социального капитала, накопление социального капитала. Все это особенно важно в условиях увеличивающегося присутствия аномии в США, а также в Западно-Европейских странах.

 

7.2. Механизмы конструирования
социальной реальности

По Лукману, социальная реальность строится при помощи коммуникативного действия, социальной интеракции. Наиболее удачным методом анализа коммуникативных форм Лукман считает методику изучения жанров Бахтина. Жанры, будучи обязательной структурой, выступают как аналоги социальных институтов. Жанры являются образцами коммуникации, более или менее обязательными для поддержания нравственной приемлемости.

Ведущей функцией коммуникаций является реконструкция прошлого в качестве моста настоящего. При этом Лукман ссылается на Мориса Хальбвакса (“Топология…”), говорящего о необходимости представить и трансформировать прошлое как реконструкцию жанров. Сам Лукман в качестве эмпирических примеров применяемых для этого методов называет следующие: запись неофициальных разговоров медсестер в клинике, записи звонков, поступающих по телефону 01. В первом случае исследовался слух как реконструктивный жанр, как форма дискретной индискретности; во втором – морализирование, этичность общения. Он рассматривает слух как своего рода мост между реконструкцией и морализированием.

Еще одно исследование было посвящено анализу “обращений к нации” президентов США (State of the Union). Предметом изучения здесь была форма – жанр общения. Лукман определяет свой метод как сбор естественных проявлений общения. Сам он дает название этому методу – этнометодологический конверсациональный анализ. Этот метод имел своим предшественником этнографический метод, впервые примененный Чикагской школой в 20 – 30-х годах. По этому методы, в частности, сразу после войны 1945 года на деньги США эмпирически изучалось значение церквей в Германии. В этом исследовании Лукман работал под непосредственным руководством П. Лазарсфельда.

Ведущую роль в институциональном исследовании Лукман отводит фокусированному интервью. Теория социального конструирования реальности в конструктивных процессах, по Лукману, требует живых коммуникационных процессов. При изучении восточногерманских семей респонденты включали и выключали диктофоны сами, и это было очень важным моментом в интервью. При этом, отмечает Лукман, большой интерес представлял сам язык восточных немцев.

Отвечая на вопрос, что такое феноменологическая социология, Лукман подчеркнул, что она основана на процессе трактования. Это – идентифицирующий академический подход, в основе которого лежит маргинальная дискретность изучаемого продукта. Например, так называемая социология систем – это самоназываемая процедура. Однако термин “феноменологическая социология” сам Лукман считает неудачным. Ведь феноменология – это описательный анализ конструирования сознания и человеческой реальности, это изучение процессов сознания с помощью редукции.

 

7.3. Методологические предпосылки
социального конструирования

 

Научный подход – это реализм, наивный или не очень наивный. Феноменология же – это изучение человеком своих представлений. Гуссерлеанская феноменология по своей сути – картезианский подход. Задачей науки является объяснение. А в гуманитарных науках – это самообъясняющий подход. Философия – это теория социальных наук. Философия – это протосоциология, но не социология. Она – не исторична.

Плюрализм начинается там, где разные группы смешиваются, где все сосуществуют. В качестве примера Лукман упоминает ситуацию в Марселе, где евреи не вступают в брак с другими группами. Современный же плюрализм отличается тем, что границы гетто разрушаются (Берлинская стена, французы и алжирцы).

Отвечая на вопрос, что такое постмодерн, Лукман определяет постмодерн как реакцию, изобретение французов. Постмодерн, по его словам, – это самоидентификация определенного теоретического подхода. “Это не полная чепуха, но я думаю, что это таки – да”, – говорит он.

С большим сожалением говорит Лукман о сектантстве в социологии. По его мнению, дробление социологии на поддисциплины зашло слишком далеко.

Вопросы и задания

 

1. Какие цели ставит перед собой теория социального конструирования реальности?

2. В чем отличие социального конструирования от феноменологии?

3. Назовите предмет теории конструирования социальной реальности.

 

Литература

Бергер Т., Лукман П. Конструирование социальной реальности. – М., 1998.

Haralambos M., van Krieken R., Smith Ph., Holborn M. Sociology. Themes and Perspectives. – L.: Longman, 1998.

Giddens A. Introduction to Sociology. – N. Haven: Yale Un-ty Press, 1999.

 

Глава восьмая

Новые подходы в политической социологии[4]

8.1. Творческое сотрудничество
социологов и политологов

 

Хорошо известно, что сегодня наиболее интересные результаты в науке получают на стыке различных дисциплин. Справедливо это положение и для социальных наук. И в этом плане последний в ХХ столетии Конгресс Международного Института Социологии был интересен тем, что в его работе приняли активное участие не только социологи, но и большой отряд политологов, а также социолингвисты, социальные психологи, представители других направлений социально-гуманитарного знания. Его работа проходила под знаком интеграции социального знания при ведущей роли социологов и политологов.

Конгресс состоялся с 11 по 15 июля 1999 г. на базе Тель-Авивского университета под девизом: “Множественные современности в эру глобализации” (Multiple Modernities in an Era of Globalization). Тематика Конгресса была сосредоточена почти исключительно вокруг проблем социологии политики и социальных аспектов политологии. Причем не меньше трети докладов и сообщений касались непосредственно социально-политических проблем Израиля и еврейской диаспоры в современном мире. Центральной же проблематикой стала выработка отношения к неожиданным проявлениям
модерна – современности в социально-политических процессах, происходящих в мире, преодоление растерянности перед лицом несрабатывания основополагающих ценностей и связанных с ними ожиданий, выработанных в рамках традиционной западной социальной науки и внедренных в общественное мнение мировыми средствами массовой информации, другими социальными институтами.

Основной сверхзадачей устроителей Конгресса явилось устранение противоречия между установившимися в западном обществоведении системой и характером осмысления социально-политической картины мира и реальными конфликтами и напряженностями, потрясающими современный мир. Причем складывалось впечатление, что речь шла не столько о том, как “преобразовать мир”, сколько о том, как легитимизировать, подновить уже имеющие хождение социально-политические концепции. Представляется также, что на данном Конгрессе отрабатывались основы идеологической стратегии, согласно которым в ближайшее время будет произведена корректировка деятельности мощнейшего механизма глобальных масс-медиа.

Ведущими фигурами на тель-авивском Конгрессе были профессор Еврейского университета Иерусалима Шмуэль Айзенштадт и директор Гуверовского центра войны, мира и революции Стэнфордского университета (США) Алекс Инкелес.

 

8.2. Главные социально-политические
проблемы современности

 

Айзенштадт открыл своим докладом “Видение модерного и современного общества” первое рабочее пленарное заседание Конгресса, а также выступил с основным докладом “Парадоксы демократии” на симпозиуме “Демократии в эру глобализации”. Он считает, что постоянно растущие и интенсифицирующиеся процессы глобализации остро ставят вопрос: а не знаменуется ли конец ХХ века концом концепции модерна в том виде, в каком она развивалась последние два столетия? Не является ли современный мир отходом от модерных программ? Это происходит в направлении “конца истории”.

Десять лет назад Френсис Фукуяма описал в качестве новой тенденции внеисторическую гомогенизацию мира, при которой идеологические предпосылки модерна со всеми своими противоречиями становятся почти иррелевантными, предлагая взамен рост множества самых модерновых видений и/или возврат к традиционным, фундаменталистским, антимодерновым, антизападным движениям и цивилизациям. Все это ведет к “столкновению цивилизаций”, при котором западная цивилизация вступает, часто во враждебных терминах, в конфронтацию с другими цивилизациями, особенно с мусульманской, и, до некоторой степени, с конфуцианской.

Многие теоретики заявляют, что современный мир демонстрирует исчерпанность модерной программы, ассоциирующейся с либеральной демократией. Участники дискуссии подчеркивают ослабление, либо распад идеологических основ классической модели “нации-государства”, особенно такой, где доминируют тенденции тесно взаимосвязанных преобразований наиболее важных параметров обществ в рамках культурных и политических программ модерна.

В современном мире налицо социальные взрывы, однако взрывы эти различны по своему характеру. Все это открывает дорогу появлению и укреплению теорий постмодерна. Сам Айзенштадт считает, однако, что мы являемся свидетелями не постмодерна, но схлестки разных подходов, в том числе исламизма и иных идеологических течений. В этой схлестке наблюдаются отход от ценностей модерна, ослабление модели “нации-государства”, имеющей своими корнями эпоху Просвещения. В последние два-три десятилетия менялась организация наций-государств, слабела их идеологическая сила. Во всем мире развивались новые типы движений и идентичностей, выходящие за рамки классической модели.

Однако, считает Айзенштадт, тщательное изучение происходящих процессов показывает, что изменения, возникающие благодаря множественным процессам глобализации в современном мире, представляют собой последовательные попытки различных движений и элит в своих терминах переосмыслить, реконструировать, по-своему освоить модерн, а также переформулировать дискурс модерна. Даже в период становления классических наций-государств существовали разные типы понимания модерна. Критериями различий являются, например, тип коллективной идентичности, а также степень аутентичности власти. На одном конце шкалы находится Франция, на другом – скандинавские страны, промежуточное положение занимает Британия.

Еще один пример – США. Алексис де Токвиль убедительно показал отличия государственной модели США, находящихся, тем не менее, в рамках западной цивилизации. Этому же, по мнению Айзенштадта, посвящена работа Вернера Зомбарта “Почему нет социализма в Америке”. В США нет той конструкции государства, как в Европе – здесь есть десятки государств-штатов. Здесь есть импичмент, и “Уотергейтское дело” возникло из-за различий в концепциях власти. В США имеется сильное чувство коллективизма, сплоченности. Это – страна, где религия отделена от государства, что не означает, однако, отделения религии от политики. Здесь налицо отличная от Европы конфигурация элементов, в постоянном противостоянии находятся основания власти.

Прежде всего очевидна конфронтация между территориальной и культурной компонентами государств. Рассматривая федеративные государства, мы наблюдаем разные основания государственности, например в Индии, Японии, Китае, в исламских странах. По существу, различны концепции модерна и в европейских странах. Социализм, национал-социализм, коммунизм – все эти течения отражают борьбу внутри европейского понимания модерна. Все это – не бегство от современности, но попытка по-иному переформулировать видение современности. Так, Великая французская революция впоследствии привела Европу к коммунистическим режимам. Следовательно, понятие модерна не исчерпывается традиционной либеральной демократией, оно гораздо сложнее и многограннее. Либерализм – это лишь одна из версий модерна, помимо нее, существуют и другие версии. Даже те течения, которые не приемлют модерна, сами порождены требованиями модерной реальности.

Сегодняшние напряженности внутри западной цивилизации порождаются, с одной стороны, притягательностью универсализма и плюрализма, а с другой – стремлением сохранить традиционность. Такие напряженности наблюдаются во Франции и Британии, в Латинской Америке и США и в других странах. По сути дела, здесь происходят изменения в основах идентичности этих государств.

Наиболее ярко выражены сегодня тенденции партикуляризма, локализма и т.п. и, одновременно, создание универсалистских движений. В качестве примера последних Айзенштадт называет “новые диаспоры”, как мусульманские, так и иудейские. Новые конфигурации модерна возникают как следствие двух подходов. Фундаменталистские религиозные движения пытаются вписать применение традиций в современные реальности. Так, в Саудовской Аравии женщинам не дают водительских прав, есть ограничения для женщин в Иране и Турции, однако в социальной жизни этих стран женщины становятся все более мобилизованными, востребованными. При первом подходе напряженность между плюрализмом и закрытостью становится центральной. Другой подход: возникают движения межгосударственные, транснациональные, и эти движения вносят свои, отличающиеся понимания модерна.

Долгое время модерн рассматривался лишь с западнических позиций. Сегодня такое положение вещей меняется. Новые концепции модерна признают глобализацию, урбанизацию, однако вписывают их в общую картину по-своему, не по западному. Эти концепции формулируют иные пространства модерна. Существуют, например, альтернативные понятия универсалистского модерна в рамках ислама. При этом чрезвычайно важными в нем становятся идеологические и культурные элементы.

Сегодня, в условиях схлестки цивилизаций (западной против исламской или иных), главным становится обращение к аутентичности. Надо ясно понимать, что на самом деле идет не схлестка цивилизаций, но схлестка различных интерпретаций модерна. В современных условиях крайне актуальной становится идеологическая проблематика, происходит ослабление влияния государств и реконструкция понимания модерна. Предметом дискуссии становятся: соотношение замкнутости и универсальности; интерпретация и опредмечивание модерна.

В этих условиях рождается естественный вопрос: а содержится ли во всем этом прогресс? Ответ Айзенштадта таков. В современном мире происходят большие изменения. Современности не только прогрессивны и благодатны, они часто несут варварство (например, модернизация в ряде африканских стран, холокост в Европе). Модерн интенсифицирует не только технологии, но и идеологии. Модерн содержит в себе пугающий динамизм. Как выразился однажды Лешек Колаковский, современности – это бесконечные попытки, в том числе и деструктивных сил.

При ответах на заданные вопросы Айзенштадт назвал два аспекта модерна:

1. изменения в нем носят постоянный характер: в модерне ничто не воспринимается как данность;

2. наличие в нем элементов активного участия в процессах изменений (в том числе как тоталитаристских, так и плюралистических изменений). Концепции модерна связаны с различными институциональными системами.

Новые движения пытаются ответить на современные вызовы. Многие негативные элементы не являются инновационными в концепциях модерна, однако эти деструктивные элементы могут интенсифицироваться, причем происходит это не только в современных условиях. Примером тому могут служить якобинцы времен Французской революции.

Открывая симпозиум “Демократии в эру глобализации” докладом “Парадоксы демократии”, Айзенштадт продолжил анализ социально-политических реалий современного мира. Главный тезис его выступления состоял в том, что в самих основах современных конституционно-демократических режимов заложены хрупкость и нестабильность. Эти черты являются следствием:

1. трений, нестыковки между различными концепциями демократии (особенно между конституционной и партиципативной демократией);

2. ключевых, центральных аспектов политической и культурной программы модерна.

Общим ядром предпосылок демократии являются открытость политического процесса (особенно для протеста) и сопутствующая ему тенденция постоянной переформулировки политических реалий. Открытость играет важную роль в хрупкости современных демократических режимов, однако парадоксальным образом она также способствует и их преемственности. Из этого вытекает ключевой вопрос: как и при каких условиях возникают концепции политической игры с “не-нулевым результатом”?

Айзенштадт выделил идеальную концепцию демократии и ее современные конституционные разновидности. Реальная демократия, в свою очередь, существует в двух основных формах. Первый этап – конституционная демократия – возник в Европе и основан на правилах игры, свободных от ценностей. Этап этот был доминирующим до начала эпохи великих революций.

Второй этап – демократия участия – начинается с побед великих революций.

Юрген Хабермас попытался объединить оба этих подхода. Парадокс демократии состоит в том, что демократия основана на возможности открытой борьбы за власть и смены правителей, однако результат этого процесса не прогнозируем. В современных условиях нужен новый тип понимания политической игры. Если демократия проигрывает игру, то проигрывается сама возможность игры. Центральной проблемой при этом является проблема доверия – высокого уровня доверия – в ситуациях, зависящих от изменяющихся обстоятельств. Понимание наличия шанса рационального выбора бросает вызов дихотомии: преемственность доверия – социальные конфликты. Отнюдь не все социальные конфликты политизированы.

Для обеспечения преемственности демократической борьбы необходимо организовать ее как сеть (network) элементов противоборства в четких легитимных рамках. Различное видение общественного блага (по Ж.-Ж. Руссо, это – volonté de tous и volonté générale)связано с переформулировнием политики в 30-х гг. в Европе и в 90-х гг. в Израиле. Могут ли демократические режимы продолжать оставаться демократичными, конституционными? Процесс этот остается непрерывно продолжающимся испытанием.

В США и в Европе демократия базировалась на концепции суверенности прав человека, однако в 20-30-х гг. появляются два дополнительных интеграционных элемента: 1) конституирующие коллективные идентичности и 2) этнические идентичности. Предметом особого внимания становится отношение гражданского общества и государства. Так, современная Индия и Веймарская Германия – это социальные организации, но сегрегированные по узким секторам, и в этих условиях крайне важно то, как гражданские организации взаимодействуют друг с другом, а общество – с государством. Скандинавские страны, по мнению Айзенштадта, дают пример другого типа демократии, опирающейся на: конструирование коллективной идентичности; народно-этнические (folkist) элементы; некоторые специфические религиозные традиции.

Современность характеризуется многоаспектным и активным формированием разнообразных коллективных идентичностей. При этом наиболее значимые ценности современной демократии – это укрепление институтов гражданского общества и повышение уровня доверия.

Алекс Инкелес выступил с содокладом на симпозиуме по проблемам демократии и с основным докладом на пленарной сессии “Множественные современности: конвергенция и дивер-
генция”.

8.3. Социально-политические процессы
в современном мире

 

Выступление Инкелеса на симпозиуме называлось “Психологические и психокультурные факторы, влияющие на установление, поддержку и развитие демократии” и носило подзаголовок “Приверженность демократии и ранние стадии демократии”. Напомнив об известном тезисе Макса Вебера о роли протестантской этики в возникновении капитализма, он по аналогии обратился к теориям, рассматривающим психосоциальные и психокультурные факторы в качестве ключевых элементов, способствующих зарождению, поддержанию и развитию демократических политических институтов как на локальном, так и на национальном уровнях.

Говоря о возникновении демократии, Инкелес подчеркнул, что ценности ведут к учреждению институтов, а те, в свою очередь, способствуют укреплению ценностей. Особый интерес для докладчика в этом плане представляет влияние культурных ценностей и традиций.

По мнению Инкелеса, ключевой ценностью западной демократии с конца 50-х – начала 60-х гг. становится доверие. Согласно данным проведенного в США и Западной Европе в 80-х гг. социологического исследования, на вопрос “Можно ли доверять большинству людей?” большее число американцев, по сравнению с европейцами, ответило положительно (» 60% против 40%). Другими социальными индикаторами психосоциальных и психокультурных факторов могут быть также известные 10 критериев F-шкалы, примененной Теодором Адорно и его коллегами в их классическом исследовании авторитарной личности; измерения Пафстеди – представительна ли власть в стране; изучение Инглхартом уровня индивидуализма в 20 странах мира. К числу других значимых показателей относятся также свобода печати и степень открытости или закрытости общества.

В качестве закономерностей в этой сфере Инкелес сослался на выводы следующих ученых. По результатам своего исследования Инглхарт сделал заключение: психологические показатели демократии доверия в конкретном обществе прямо пропорционально связаны с уровнем материального благосостояния людей. Ученик Инкелеса Ларри Даймонд на основе своих эмпирических данных пришел к выводу о том, что уровень межличностного доверия изменяет уровень демократии в обществе.

Политические партии не доверяют друг другу. Однако технологии успешного внедрения демократии имеются. Так, Тайвань начинался как очень автократическое общество, но затем в результате успешного эксперимента там была внедрена демократическая система. Замерялся достигнутый результат с помощью серии опросов, вопрос в которых формулировался следующим образом: “Все ли важные решения должно принимать только правительство?” Показателем успешной демократизации тайваньского общества стало неуклонное уменьшение доли ответивших “да” на поставленный вопрос. Этот эксперимент дает основания для важного вывода: демократичность не является врожденным или традиционным качеством, она вырабатывается в процессе социального строительства.

В своем докладе Инкелес особо подчеркнул следующие положения:

1. В странах, которые были колонизованы, национальная идентичность страны-колонизатора была исторически решающим фактором в решении о введении, и еще более важной для шансов на выживание демократических общностей.

2. Общности с более высоким уровнем психосоциальных тенденций, таких как межличностное доверие и межличностный авторитаризм, имеют более высокие шансы поддерживать демократические отношения.

3. Господствующая религия среди любого населения оказывает решающее влияние на предрасположенность к установлению и на способность к консолидации демократического общества. Это влияние не ограничено одной лишь институциональной практикой, но приложимо также к базовым представлениям об индивиде, общине, спасении и другим, содержащимся в распространенных религиях и светских идеологиях.

4. Преобразования, касающиеся социальных характеристик населения, такие как уровень образования, более урбанистическое жилище, характер занятости, влекут за собой изменение установок, ценностей и предпочтений, что, в свою очередь, влияет на структуру и, еще полнее, на стиль и содержание демократических форм общежития. Эти влияния могут пересилить влияние колониальных истоков, религии и культуры.

Открывая пленарное заседание “Множественные современности: конвергенция и дивергенция” докладом “Конвергенция и дивергенция в современных социетальных системах”, Инкелес определил предметом своего анализа наблюдаемые концепции модерна, проявляющиеся во взаимодействиях и взаимопроникновениях современных государств. При этом главными в этих взаимодействиях Инкелес считает процессы конвергенции, – почему же общности становятся все более похожими друг на друга. При этом основоположниками изучения процессов конвергенции он назвал К. Маркса, П. Сорокина и его ученика Т. Парсонса.

Инкелес выделил четыре основных типа процессов конвергенции в современном мире:

1. Диффузия и подражание. Символы делают общечеловеческой современную культуру.

2. Культуры мировых элит.

3. Мировые системы и теории, их объясняющие.

4. Технологические толкования происходящих событий.

Есть большое количество эмпирических свидетельств того, что все индустриальные общества в мире, и многие развивающиеся, сближаются в общих алгоритмах социальной организации, социальной оценки и социального действия. Однако существует и достаточно противоположных данных, и, следовательно, обществоведению брошен вызов, состоящий в необходимости теоретического прояснения и эмпирической верификации сложившейся ситуации.

Данные многих исследований указывают на то, что конвергенция имеет экспансивный характер, охватывая институциональные стереотипы и массовые установки и ценности. Однако существует достаточно данных и противоположного характера. Правда, необходимо отметить, что большинство работ, посвященных этой проблематике, фокусируют свое внимание на теоретических и концептуальных вопросах. Можно выделить три линии теоретического анализа: теории имитации и диффузии; теории, подчеркивающие влияние определенных элит, имеющих мировое влияние; теории мировых систем. Можно назвать и еще один подход в качестве альтернативы – социальную интерпретацию технологических изменений, проводимую в рамках структурно-функционального анализа.

Разбирая все эти концепции, можно обнаружить в них и ошибочные категории, и неточности восприятия, и неправильные интерпретации отдельных фактов и тенденций. Тем не менее, выводы подтверждают, что современный мир испытывает активный процесс конвергенции в области институциональных структур, в области распространенных культурных представлений и практик, а также в индивидуальных установках и поведении. Эти процессы широки по масштабам, глубоки по степени проникновения и значимы по своим последствиям, влияющим на организацию человеческого существования.

Простая похожесть не является доказательством конвергенции. Конвергенция совсем не обязательно приветствуется всеми. По своему характеру конвергенция – это вероятность, а не закономерность.

С интересным докладом “Средства массовой информации и партиципаторная демократия” на Конгрессе выступил израильский профессор Элиху Кац. Он описал социально-политический процесс как цепочку, состоящую из следующих составных частей: Правительство – Парламент (при этом он охарактеризовал Конгресс как церемониальную форму демократии) – СМИ – Общение – Мнение – Действие. Процесс этот построен на принципе обратной связи. Ключевая роль в этой цепочке, по оценке Каца, принадлежит средствам массовой информации. При становлении новой истории пресса, по выражению Габриэля Тарда, сыграла роль “тормоза на правительство”. Пресса:

1) провозгласила в качестве высшей цели сплочение государства-нации;

2) затем пресса свергла короля (а государство, словами Людовика XIV, и было королем);

3) с ее помощью большинство стало править в парламенте (поэтому родилось доверие к системе).

По своему социальному назначению пресса в современном демократическом государстве должна выполнять функции интеграции нации и быть средством расширения избирательных прав граждан. Однако на практике она сегодня действует как “искажающий посредник” (disintermediator). Парадокс состоит в том, что, даже служа демократии, пресса ослабляет ее сущностные основы. Так, радио искажает функции парламента, открывая прямой доступ публики к лидеру и наоборот, будь то Ф. Рузвельт или А. Гитлер. Телевидение подрывает функции политической партии, вводя общественное мнение внутрь политической “кухни” и делая упор на личности, а не на интересы. Можно с уверенностью предположить, что Интернет подрывает приверженность к нации, заменяя патриотизм глобализмом и расслоением на группы по интересам.

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: