 |
Публицистика как искусство 1 глава
|
|
|
|
Группа журналистов обсуждала на днях вопрос, как почтить 50-летие деятельности одного знаменитого публициста. Мы живем в отвратительное время, когда ничего выдумать нельзя, даже пороха, ни открыть Америки, хотя бы самой маленькой. Все давно за нас сделано мертвецами, и мы рабски повторяем жизнь мертвых. Что же, решили поднести адрес, устроить почетный спектакль, банкет, капитал "имени" такого-то для выдачи премий за выдающиеся литературные произведения...
На последнем пункте я резко разошелся с коллегами. Допустим, что почтенный юбиляр - не только публицист, но еще беллетрист и драматург, но нам, журналистам, не резон выдавать премию его имени драматургам или беллетристам. Наша премия должна выдаваться только публицистам, из начинающих талантов, среди которых так много бедняков. Что, собственно, нам за дело до беллетристов и драматургов? Пусть они собирают, если им угодно, свои особые капиталы и особые премии, если хотят почтить NN как своего товарища. Мы же в его лице чувствуем и чествуем своего собрата, то есть публициста прежде всего. Что же нам укреплять память о NN среди писателей совсем другой отрасли литературного искусства, а не нашего? Я совершенно уверен, что, сложись иначе судьба, таланта NN хватило бы, чтобы сделаться большим человеком в любой области. Вместе с наиболее выдающимися сверстниками в свои 74 года NN мог бы быть известнейшим генералом, знаменитым министром, романистом, ученым, чем хотите. Совершенно согласен со взглядом Карлейля, что талантливый человек более или менее способен ко всему: он так и называет его - Ableman. Некоторые речи Наполеона, говорит Карлейль, гремели, как аустерлицкие пушки. Талант его - отважное, героическое сознание, и, куда бы оно ни было направлено, оно - как выстрел из дальнобойного орудия - во все стороны хватает далеко. Наш юбиляр, заслоняя сам себя и мешая сам себе своими разнообразными способностями, сумел дать несколько талантливых пьес, несколько рассказов и один роман, имевший значительный успех. Но ведь знаменитость свою он приобрел как публицист, и главная его деятельность, бесспорно, эта, а не какая иная. С какой же стати нам, публицистам, впадать в данном случае в ложную скромность и не замечать, что это "на нашей улице праздник", а не на чьей иной? С какой стати нам, газетным писателям, сооружать памятник NN - ибо премия есть литературный памятник - как деятелю не нашей профессии?
|
|
|
Беллетристика и драматургия существуют несколько тысяч лет. Но публицистика возникла ранее, если первыми деятелями этой профессии считать пророков и трибунов народных. Ораторские их речи, записанные на скрижалях и папирусах, древнее трагедий и гомеровских эпопей. Еще древнее завещания предков, положившие начало человеческому законодательству и цивилизации. А ведь старинные завещания - чистейшая публицистика. Религиозные "откровения" среди громов, на вершинах Олимпа, Синая и Арарата по стилю и форме чистая публицистика, как и та прелестная дидактика, которою наполнены бесчисленные буддийские супы, из рода в род заучиваемые цейлонскими монахами. Несмотря на свое первенство в истории литературы, публицистика в течение долгих тысячелетий уступала место поэзии и сцене, но кто хоть немножко знакомился с древней поэзией и сценой, знает, до какой степени они были публицистичны. Монолог составляет украшение великих драм - от Эсхила до Шекспира. Выкиньте душу публицистики - рассуждение, - много ли останется от Данте или Байрона? Вообще, выкиньте из слова мысль - что останется от словесности? Тем не менее публицистика как таковая почти не признавалась словесностью и до сих пор многие ее не включают в литературу. До сравнительно недавнего времени "литеры" обыкновенно собирались в объемистых книгах, и уже это внешнее условие - иметь дело с сочинением - налагало отпечаток сочиненности на живую человеческую мысль. Книга создала книжность. Это особое умственное состояние, родственное, как известно, с фарисейством и лицемерием. "Горе вам, книжники!" - сказал Христос; сказал если не самим литераторам, то людям, слишком погруженным в литературу. Все десятистолетнее средневековье находилось под гнетом книжности. Что такое схоластика, как не идолопоклонство перед книгой? И хотя бы в числе идолов был такой гений, как Аристотель, но мысль человеческая, остановившаяся хотя бы в гениальном выражении, теряет нечто самое драгоценное, то самое, что отличает ручеек от ледяной глыбы, - текучесть. Именно в текучести, в движении вся прелесть жизни и живой мысли. Только новой истории принадлежит честь создания живой, текучей литературы... должен ли я досказать ее имя?
|
|
|
Газетность имеет, конечно, свои ужасные недостатки, как и книжность. Я хочу здесь отметить, что газетность имеет, подобно книжности, свои благородные преимущества, свои преимущества над книгой. Эти преимущества не всем приметны. Множество упорных читателей газет, вроде Л. Н. Толстого, упорно бранят газеты, дают даже клятву не читать газет и постоянно нарушают эту клятву. Следует заметить, что тем же, как и газеты, порицаниям подвергались во времена оны и книги. Большая часть человеческой письменности заслуживает отвращения. Писанные толпой, газеты и книги обыкновенно несут в себе утомительный шум толпы, где членораздельная, то есть кристаллизованная, речь как бы снова перемалывается в бесформенную стихию. Даже великие книги подвергались глумлению. Даже поэзия, язык богов!
Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит?
Чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?
Помните гневное негодование пушкинского Поэта? Стало быть, не одним журналистам приходится в ответ на голос сердца слышать порицание черни. Впрочем, к публицистам толпа ближе и потому великодушнее, чем к поэзии:
|
|
|
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэтов мало слушают - и венчают славой, публицистов поругивают, но усердно читают. Газеты читают преимущественно перед книгами, оценивая сладость живой, сейчас рождающейся мысли, бьющей как бы из недр самого общества. Пусть те же идеи были выражены тысячелетия назад с гораздо большим блеском, но, подобно минеральной воде, мысль всего целебнее у ее источника, наэлектризованная землей. Публицистика именно тем дорога публике, что она - живой ее собственный голос, выраженный литературно. Это как бы душа публики, положенная на литературу, как стихи кладут на музыку. "Неужели скучная газетная труха - литература?" - воскликнет читатель, воспитанный на "образцах". Нет, отвечу я, скучная труха, конечно, не есть литература. Но ведь речь идет не о скучной трухе. В публицистике к искусству относится лишь то, что имеет печать таланта. Разве нет бездарных беллетристов, драматургов, музыкантов, живописцев? Позвольте же быть бездарными и некоторым публицистам, даже большинству их. Такова воля природы: хорошенького понемножку. Бездарная публицистика, повторяю, не есть литература, но в нашей профессии мы имеем своих великих людей. Есть отмеченные ореолом не только таланта, но и бесспорной гениальности. Укажу на лучшие диалоги Платона. Их считают философией, но, в сущности, это гениальная публицистика. То же - несравненные "Письма к Луцилию" Сенеки. Они писаны не для газет, но, может быть, по единственной причине, что тогда газет не было. А знаменитые "Опыты" Монтеня [34] - книга, которую Байрон считал своим лучшим чтением! Разве это не гениальная публицистика, несмотря на чрезмерную засоренность классическими цитатами? А "Характеры" Лабрюйера [35]? А "Персидские письма" Монтескье? В наше время удивительный Тэн, с таким глубоким прозрением раскрывший смысл XVIII века, - разве он не более публицист, чем историк? Или Гейне и наш Некрасов не более фельетонисты, чем поэты? Что касается России, она имеет свою великую школу публицистики. Достаточно назвать Белинского и Герцена, с одной стороны, и старых славянофилов - с другой. Я несколько отрицательно отношусь к нигилистической плеяде 1860-х годов, но некоторые (немногие) статьи Добролюбова и особенно блистательный Писарев, несмотря на юношеский бред их мысли, - разве они не оставили классических в своем роде образцов русской речи?
|
|
|
Артисты слова
Перо публициста тысячу раз сравнивали с рыцарским мечом, с ножом разбойника, со скальпелем хирурга и с тому подобными острыми и колкими орудиями. Перо беллетриста сравнивают иногда с кистью живописца, то есть с предметом мягким. Я сравнил бы перо талантливого писателя с копьем Ахиллеса, обладавшим волшебным качеством - исцелять те раны, какие оно наносило. Все эти и многие другие сравнения подразумевают силу одновременно губительную и добрую. Публицист такого размера, каков, например, наш уважаемый юбиляр, - большая величина в современном обществе. Влиятельная газета - современный форум, и на нем, как некогда, звучит побеждающий голос оратора и трибуна. Вспомните, какую власть имели древние диктаторы мнений. Дело в том, что толпа по натуре своей всегда безгласна. Огромное большинство людей косноязычно и косномыслено. Чувствуют иногда много и горячо, а выразить никак не могут. Отпечаток их мысли на бумаге выходит неузнаваемо бледный и искаженный. Но вот является артист слова, который этой же самой толпе расскажет ее собственные мечты и чувства... Толпа приходит в восторг, она ощущает неизъяснимую благодарность волшебнику, который точно вспрыснул ее живой водой, позволил пережить то, что без его помощи было невозможно. Искусство вообще есть продолжение человеческой души, ее усовершенствованный орган. Глазами великого живописца мы замечаем то, что в состоянии заметить только великая душа. Слухом одаренного музыканта мы слышим в своей душе как бы нездешние звуки. Вдохновением и вкусом публициста - если он артист слова - толпа постигает смысл времени, какой самому читателю не всегда постижим и ясен.
Публицист, если он талантлив, на протяжении полувека совершает огромную и благодетельную работу. Он будит, возбуждает, вдохновляет, тормошит, он не дает спать обществу, он поднимает жизненный тон. Во всякой семье, во всяком кружке есть люди, которых зовут душою общества. Одно появление их точно разгоняет сумерки и прибавляет в комнате кислороду. Все делаются живее и веселее. Таким является талантливы и публицист. Как Меркурий на Олимпе, он ни в малейшей степени не педант, не доктринер, не резонер - он просто талантливый разговорщик, человек, умеющий быть умным и интересным. Вовсе нет нужды, чтобы он был шут, - шутовство надоедает и порядочных людей в наш век отталкивает. Но большой публицист должен быть оригинален и остроумен. Он должен превосходить публику пониманием и вкусом, он непременно должен быть поэтом и философом, ибо чего же стоит душа, чего стоит жизнь без философии и поэзии?
|
|
|
Бог их знает, куда девались музы в наш фабричный век. Они попрятались по музеям, библиотекам, художественным и научным складам. Публицистика - десятая муза и единственная, которая не прячется. Она каждое утро входит к нам запросто, пьет с вами кофе и беседует оживленно о том, что делается на свете. Делегатка своих старших сестер, она должна говорить языком богов, то есть превосходным языком народа, пока он не испорчен книжностью. Делегатка искусств и знаний, публицистика не может быть чужда им: как на младшей сестре, тут иногда надеты лучшие драгоценности старших. В самом деле, разве нынешней публике, рабочей и утомленной, есть время копаться в ученых или художественных источниках? И если бы нашлось время, то разве у всякого обывателя есть душа музы - талант, чтобы увидеть то, что заслуживает чести быть усмотренным? Талантливые собратья публициста - ученые и художники - собирают разум своих познаний, но, пожалуй, только публицисту доступно свести их разнообразные откровения в общепонятный синтез. Дробление знаний давно разбило бы общество в хаос, если бы не объединяющая, синтетическая работа публицистов. Все специальности центробежны, публицистика, подобно философии, центростремительна. На Западе скучно-деловая публицистика перерождается в серьезный фельетон, и такой фельетон причисляется там к отделу изящной словесности. Прочтите маленькие руководящие статьи французских газет - иногда это образчики отменной изящной речи. Прочтите английские корреспонденции г-на Диллона. Это не только блестящий, но прямо художественный талант. Черная зависть не позволяет мне назвать некоторых русских публицистов, известных и не известных читателям "Нового времени". Между ними есть настоящие стилисты и артисты слова.
Тот знаменитый старец, которого мы собираемся довольно неуклюже чествовать, оказал огромные услуги русской публицистике. Пролить море чернил, конечно, не Бог весть какой подвиг, но если в каждую каплю чернил не забыть вложить немножко горячей крови и нервной, бьющей из богатого мозга силы - то море чернил обращается в некое непрерывное орошение родины чем-то жизненным и животворным, вроде нильского наводнения. За пятьдесят лет яркой и одушевленной работы в сознание русского общества со стороны старца внесено столько ясности, столько доброты, ума и юмора, столько хороших, возбудительных волнений, что мы, ближайшие товарищи его, можем с гордостью сказать: да, он кое-что сделал, наш старик. Отечество может быть благодарным или неблагодарным (это вопрос его культурного развития), но мы, писатели того же призвания, не можем не видеть большого таланта и не оценить его. Пятьдесят лет столь яркой работы - в русской публицистике это совсем редкость.
Возвращаюсь к теме. Соберем капитал, устроим премию - прекрасно. Но какой же смысл нам уступать эту премию для поощрения другого искусства, а не нашего собственного? Как месье Журден, мы, кажется, не догадываемся, что мы сами говорим изящной прозой, что мы сами - писатели, что наша отрасль литературы сама нуждается в тщательной школе и во всевозможных содействиях таланту. Лет сто-двести тому назад общество могло заниматься исключительно мадригалами да буколическими романами. Теперь, в XX веке, не то общество и не та нужна ей литература. Худо это или хорошо, но теперь всего нужнее хорошая публицистика, и упадок ни одного искусства не отразился бы столь гибельно на развитии современного общества, как упадок печати. В силу этого всеми мерами к публицистике нужно привлекать таланты, то есть облегчать им доступ в печать. Мне Антон Чехов говорил: "Только маме мы обязаны, что вышли в люди. Если бы не мама, мы не попали бы в гимназию и были бы приказчиками в лабазе". Задумайтесь над этими словами. Сколько Антонов Чеховых прозябает по бесчисленным ларям и лавочкам обширной Руси! Сколько и впредь будет потеряно великих художников, в том числе и публицистов, если совсем не спускаться в низы народные и совсем не помогать выкарабкиваться оттуда талантам. До сих пор, я уверен, по глухим углам провинции, в маленьких, еле дышащих на ладан газетках томятся безвестные, но крупные таланты, малозаметные, но которые могли бы при некоторой культуре пышно распуститься. Захолустные господа литераторы, особенно начинающие, ведут весьма прискорбное существование. Целыми годами, целыми десятилетиями они сидят на копеечной, двухкопеечной построчной плате. Один журналист недавно писал мне, что справлял 25-летний юбилей и был рад, что товарищи поднесли ему... серебряные часы.
Но нищета есть не самое тяжелое условие. Еще тошнее из года в год, целыми десятилетиями, всю жизнь чувствовать себя в лапах г-на редактора-издателя - обыкновенно из евреев или армян, из которых многие одновременно с газетой содержат и другие заведения, каковы бани, трактиры, публичные дома. Человеку с душой и талантом осязать свое ежедневное рабство из-за куска хлеба у "глубокоуважаемого Соломона Ицковича", осязать капризный произвол не только самого жида, но его жидовки и жиденят, согласитесь, нелегко. Но есть еще круг ада, когда тот же "глубокоуважаемый" начинает внушать вам свои директивы, свои темы, свои точки зрения на местную политику и местных деятелей. Хотите - обедайте завтра, хотите - нет, мы живем в свободном государстве, и никто, что касается пищи, не неволит гражданина. Но вы обязаны - понимаете, обязаны, пока вы работаете в стенах почтенной редакции Соломона Ицковича, служить его благородному направлению, "одобряемому всеми сознательными элементами". Вот тут начинается операция вроде той, когда лечат от сухотки. Талант искренен и оригинален, а тут его вытягивают или сокращают, утюжат, разминают ему скелет, ломают кости. "Ко всему-то подлец-человек привыкает!" - говорит Мармеладов, говорит про русского человека, дряблого и слабого, простодушие которого столь часто граничит со свинством. Очень многие русские журналисты (и не только провинциальные) из страха голодной агонии, из невозможности выбиться из петли покорно служат еврейскому направлению. Проклинают жидов и восхваляют их. Скрежещут втихомолку зубами - а публично вместе с евреями плюют на родину. "Что делать, что делать..."
Я не думаю, чтобы гений мог продержаться хоть один день в плену еврейском: у гения на крайний случай есть недурной выход - смерть. Но просто талантливому человеку, особенно начинающему, труднее высвободиться. Иногда при крупном таланте русские люди обладают удивительно ничтожной волей, а что же такое талант без характера? Это птица без крыльев. Сидит несчастный журналист в трясине, застенчивый и озлобленный, хорошо сознает ужас своего положения, но вместо того, чтобы, как делает англичанин в подобных случаях, весело приподнять шляпу г-ну еврею и пойти искать счастья, наш русский талант сидит и киснет, и всего чаще пьет горькую. О бездарностях я не говорю, они даже не стоят разговора - но талантам, мне кажется, нужно бы помогать, и помогать вовремя. Есть даровитые натуры как будто в параличе: их нужно тащить на аркане на их надлежащее место, и, раз они посажены на него, они вдруг развертываются, как растение, посаженное в подходящую почву. При Академии наук должна бы существовать комиссия из людей, понимающих публицистический талант и оценивающих его по задаткам. Если бы в такую комиссию начинающие журналисты могли посылать образцы своих работ и если бы наилучшие образцы увенчивались премией - это могло бы выдвинуть немало дарований. Это, пожалуй, могло бы спасти кое-кого в минуту, может быть, смертного отчаяния. Как всем известно, большие редакции не только завалены, но прямо задавлены материалом - однако все они нуждаются в свежих талантах. Искать и открывать их - дело нелегкое. Академия наук послужила бы просвещению русского общества, занявшись, между прочим, этой важной работой, а публицистическая премия явилась бы прекрасным средством для того. Мне кажется, связать имя знаменитого русского публициста с такой задачей значило бы продолжить его роль в истории печати. Именно этому старому публицисту приходилось не только самому проявлять талант, но и отыскивать таланты.
15 февраля
ОН - НЕ ВАШ
Кто был Гоголь как гражданин? Какой политической веры? Какого миросозерцания? Напомнить об этом нелишне ввиду наглых попыток использовать имя великого патриота с целями жидовско-кадетской фронды. Торжество открытия всероссийского памятника
Гоголю не обошлось без глупейших выступлений московских политиканов - г-на Муромцева [36], князя Е. Трубецкого [37] и других, старавшихся из всех сил литературный праздник превратить в митинговую демонстрацию. Вообще, история памятника Гоголю любопытна. Она показывает, до какой степени за эти тридцать лет освободительного движения мы культурно подвинулись назад.
Сравните вчерашний день с памятным днем открытия монумента Пушкина в 1880 году. Насколько выше тогда был общественный вкус и такт! Тогда понимали, что всероссийской, можно сказать, всемирной славе Пушкина нельзя ставить плохонького памятника где-то на задворках столицы. Тогда выбрали одно из лучших мест Москвы и поставили не такое страшилище, что довелось придумать скульптору стиля модерн. Я еще не видал курьезного произведения г-на Андреева в натуре, но на всех рисунках и во всех ракурсах Гоголь на московском памятнике напоминает нахохлившуюся ворону. Точно у великого юмориста не было ни одного светлого настроения в жизни! Точно вдохновенный автор "Тараса Бульбы" никогда не поднимал чела своего к небу. Почему-то (вероятнее всего, по глупости, одолевшей значительные круги нашей интеллигенции) наших писателей на памятниках изображают неизменно скорбными, сгорбленными, точно это были дети бесславного народца, которым стыдно глядеть на свет Божий. Может быть, такая поза и была бы прилична для теперешних вырожденцев в литературе, но Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Достоевский - это были богатыри русского духа и представители богатырской полосы нашей истории. В лице их выступило вдохновение нашей расы, ее отвага - ибо в области духовного творчества нужен тот же героизм, что и на поле брани. Спрашивается, чего же ради гениальным нашим людям придавать в бронзе какие-то больничные, удрученные позы, изображать их в виде каких-то упадочных господ Мережковских, у которых "головка виснет"?
Бездарный памятник, занесенный куда-то на Арбат, открыт был в обстановке, рисующей страшный упадок культуры нашей. В церемониях дня только то оказалось торжественным и внушительным, что связано со старым русским бытом. Внушителен был храм Спасителя, дивен певческий хор, благолепны архиерейское богослужение, молебен, панихида вечером. В этом - и только в этом - иностранные гости могли подметить нечто сильное и самобытное в русской жизни. Наоборот, все то, что было устроено либеральной интеллигенцией, носило печать "колоссального кавардака", по выражению корреспондентов. Не сумели устроить столь элементарно простой вещи, как трибуны для публики. Не нашлось учености, чтобы рассчитать груз, который в состоянии выдержать подмостки. Все смешалось в кашу, публика оттеснила от памятника депутации и почетных гостей, и вообще чуть было не вышла вторая Ходынка.
Через сто лет после рождения Гоголя в Москве не нашлось литературных сил, чтобы составить сколько-нибудь приличные речи для представителей таких учреждений, как комитет по постройке, городская Дума, Общество любителей российской словесности. Что-то жалкое пролепетал г-н Брянский, исполняющий должность головы; еще более жалкое, даже до странности, сказал некто г-н Грузинский, исполняющий должность председателя Общества любителей российской словесности. Он договорился, например, до такой фразы: "Победитель Гоголь вонзит в наше сердце благотворное жало своей победы... Слава Гоголю-победителю!" Что означает эта чепуха - постичь трудно. Не только для речей - даже для надписей на венках у г-д левых не нашлось таланта. "Великому ревизору души, вечному светочу правды", "Великой памяти сочлена" (!), "Врагу школьной рутины", "Писателю, дерзнувшему вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушно очи", "Пасечнику Рудому Панько" и т. п. Господи, каким это отдает провинциальным безвкусием! Украинское землячество, видите ли, серьезно воображает, что "Рудый Панько" что-то значит. Но пасечников на Украине, как и во всем свете, рыжих и не рыжих, сколько угодно, и останься Гоголь на уровне деревенского краснобайства - вряд ли на него взглянули бы Россия и весь свет. Как ни удивительно, наилучшие надписи на венках оказались иностранными. "Великому сыну великого народа" - это догадалась сказать армянская эчмиадзинская академия. Согласитесь, что это сказано покрупнее, чем "пасечнику Рудому Панько". В академической части торжества иностранцы подавляли русских известными именами. Еще тридцать лет назад у подножия памятника Пушкину могли сойтись исполины русской литературы - Достоевский, Тургенев, Писемский, Григорович, Островский, Катков, Аксаков. У подножия памятника Гоголю фигурировали "писатели" Грузинские да Трубецкие...
Современные писатели, конечно, не виноваты в крайней незначительности своей: не дал Бог таланта - на нет и суда нет. Но вот что следует поставить в серьезную вину нынешним маленьким корифеям: зачем они приравнивают себя к Гоголю и Гоголя к себе? Это, как хотите, литературное кощунство. Будучи не писателями вовсе, а всего лишь жалкими строчителями и политиканами, к чему г-да Грузинские, Муромцевы, Трубецкие пытаются напялить на великого писателя свои маленькие радикальные мундирчики? К чему фальсифицируют его политическое миросозерцание? Зачем лгут на него как на мертвого? Ведь Гоголь жив, как все великие люди. Его голос до сих пор могуч и полновесен, как 60 лет тому назад. Как же это некто г-н Грузинский от имени Общества любителей российской словесности решился сказать такую нелепость, будто современное Гоголю образованное русское общество "могло дать ему только чудовищные типы, только мертвые души" и что будто бы, изображая нескольких своих героев, Гоголь изобразил всю Россию? Хотя бы в день столетия Гоголя вы постыдились говорить заведомую неправду, многократно опровергнутую самим Гоголем.
Еще более беспардонной в смысле дешевого политиканства была речь князя Е. Трубецкого, одного из радикальных князьков нашей выродившейся аристократии. Возмутительно не то, что посредственные болтуны плетут тот или иной вздор перед полуневежественной толпой. Да мелите себе, господа, на здоровье, что взбредет в голову, но зачем брать поводом для радикальных демонстраций непременно Гоголя и вообще старую нашу славу? Зачем делать явный подлог и создавать обстановку, будто Гоголь - ваш, будто он в одной с вами компании? Никогда он не был вашим, ни душой, ни телом. Наверное, кости его переворачиваются в гробу, когда вы - лагерь для него глубоко презренный - треплете его имя с скверными лжеосвободительными целями. В прошлом году экспроприировали Льва Толстого - на том только основании, что он анархист и отрицает Церковь, государственность и национальность. Умолчав о том, что великий яснополянский романист одновременно отрицает и вашу революцию, и ваши жидокадетские бредни, вы все-таки утащили 80-летнего старца в плен к себе и прошумели, что он - ваш, что он - вместе с вами. Проделка эта не была достаточно сильно опротестована ни философом непротивления, ни растерянным русским обществом - и вот вы ухватились теперь за второго великого человека, за Гоголя! Под предлогом чествования вы тащите и его в свой плен, и его делаете орудием рекламы своих собственных бредней. Этак, пожалуй, вы и Тургенева у нас отнимете, и Достоевского, и Пушкина! Во имя исторической правды следует раскрыть ваш дрянной замысел и показать, что эта экспроприация рассчитана исключительно лишь на невежество и тупость той части публики, которая по плечу вам.
Кто был Гоголь как гражданин? Какой держался политической платформы, выражаясь модным, плоским, как платформа, языком? Он был форменный "черносотенец", "крайний правый" с головы до ног. Мне лично это жаль, так как я не разделяю ни системы мысли, ни темперамента, ни характера черносотенной партии. Но будем правдивы, будем брать Гоголя, каким он был и каким исповедовал себя. Начиная с веры в Бога, глубокой и пламенной, замучившей Гоголя, как Паскаля. Возможен ли был бы Гоголь в еврейско-кадетском лагере по одной лишь этой причине? Конечно, нет. Притом вера у Гоголя не была вольнодумством, как у Льва Толстого, не была брожением ума и чувства, а состоянием остановившимся, кристаллизованным в народных формах. Horribile dictu (Страшно сказать (лат.).), Гоголь был православным христианином. Мало того - он был ультраправославным пес plus ultra (До крайней степени (лат.).).
Это был мыслитель и поэт православия: он составил лучшие на русском языке "Размышления о Божественной литургии", подобных которым не написал ни один из наших многопишущих иерархов. Гоголь перечитал множество сочинений отцов и учителей Церкви, даже таких, как патриархи Герман, Иеремия, Николай Кавасил, Симеон Солунский и пр. Он выбрал все вдохновенное и прелестное, до чего дошла в понимании православного обряда лучшая мысль Востока, и облек это жаркой своей любовью ко Христу. Гоголь не понимал иной веры, кроме нашей народной, он совершенно как простолюдин верил в чудо. Самой заветной мечтой его было поклониться Святому Гробу...
Нет, г-да жидокадеты! Он - не ваш.
Гоголь не был невежественным человеком - он готовился в профессора истории, он непрерывно читал и обладал повышенной возбудимостью мысли того поколения. Вместе с своими сверстниками, людьми тридцатых и сороковых годов, Гоголь жил впечатлениями не только русской, но и западноевропейской жизни. Невероятно, чтобы он не знал идей энциклопедистов, великой революции, социализма и левого гегельянства. Бланки, Прудон, Фурье, Луи Блан, Оуэн и пр. проповедовали не в подполье. Гоголь жил не только среди русских, весьма образованных дворян, считавших Европу второй родиной. Гоголь жил долго за границей, и невероятно, чтобы чуткий, подобно беспроволочному телеграфу, гениальный мозг его, хватавший идеи из воздуха, ничего не знал о движениях, приведших к революции 1848 года и к циклу национальных войн. Если несравненно менее одаренный человек, каков Белинский, шел в уровень с западной мыслью, то тем паче Гоголь. И что же? Обстоятельно познакомившись со всеми политическими теориями, Гоголь остался верен самодержавию, притом в самом черносотенном смысле этого слова. Прочтите его письмо к Жуковскому "О лиризме наших поэтов". Гоголь ни в малой степени не верил в излюбленную кадетами идею народоправства. Подобно "крайним правым", Гоголь ни на один миг не допускал, что все обстоит благополучно и что всякая мерзость жизни священна и неприкосновенна. Напротив, он горел желанием очистить жизнь и освятить ее, но был убежден, что общественные силы сами по себе не в состоянии этого сделать. Они становятся способными на это, лишь сосредоточившись в лице самодержца. "Все события в нашем отечестве, - говорит Гоголь, - начиная от порабощения татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного, дабы один был в силах произвести этот знаменитый переворот всего в государстве, все потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в себе самом ту же брань всему невежественному и темному, какую воздвигнул царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этою святою бранью и все придет в сознание сил своих, мог бы так же один, всех впереди, с светильником в руке, устремить как одну душу весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия". Вы видите, что в понятие самодержавия Гоголь влагал не статическую, а динамическую силу, энергию творческую, пробуждающую, ведущую к воскресению народа. Пушкин сравнивал царя с Моисеем-Боговидцем, выводящим нацию из плена. Именно нечто от Моисея и Магомета, что-то пророческое и боговдохновенное Гоголь приписывал "полномочной", как он выражался, царской власти. Ослепительная эпопея Наполеона показывала, что народное правление вело к гражданской войне, а гениальное самодержавие восстановляло честь народа и счастье. Допустим, что Гоголь вместе со славянофилами чрезмерно идеализировал самодержавие, - но, стало быть, тем более, г-да кадеты, он - не ваш.
|
|
|
