 |
В царстве величия. Путник мечтает
|
|
|
|
Какое бы положение ни занимал Герствуд в Чикаго, в Нью-Йорке он был лишь ничтожнейшей каплей в море. В Чикаго, хотя его население в то время уже равнялось полумиллиону, крупных капиталистов было немного. Богачи не были еще столь богаты, чтобы затмевать своим блеском людей со средним достатком. Внимание жителей не было столь поглощено местными знаменитостями в драматической, художественной, социальной и других областях, чтобы человек, занимающий независимое положение, оставался совсем в тени. В Чикаго существовало лишь два пути к известности — политика и коммерция. В Нью-Йорке таких путей было с полсотни, на каждом из них подвизались сотни людей, и, таким образом, знаменитости не были редкостью. Море здесь кишело китами, а потому мелкая рыбешка совсем исчезала из виду и даже не смела надеяться, что ее заметят. Иными словами, в Нью-Йорке Герствуд был ничто.
Есть и более опасная сторона в таком положении вещей. Ее не всегда принимают во внимание, но она-то и порождает трагедии. Великие мира сего окружают себя атмосферой, дурно действующей на малых. Это ее влияние легко ощутить. Пройдитесь среди великолепных особняков, изумительных экипажей, ослепительных магазинов, ресторанов, всевозможных увеселительных заведений; вдохните аромат цветов, шелковых нарядов, вин; почувствуйте опьянение от смеха, рвущегося из груди блаженствующих в роскоши, от взглядов, сверкающих, словно дерзкие копья, ощутите, чего стоят эти разящие, как лезвие меча, улыбки и эта надменная поступь, — и вы поймете, что представляет собой мир, в котором живут могущественные и великие. Нет смысла доказывать, что не в том истинное величие. Пока все тянутся к этим благам, пока человеческое сердце ставит их достижение главной своей целью, до тех пор эта атмосфера будет разрушать душу человека. Она как химический реактив. Один день ее действия — подобно одной капле химического вещества — так меняет и обесценивает наши понятия, желания и стремления, что на них остается неизгладимый след. День такого воздействия для ума неискушенного то же, что опиум для неискушенного тела. Начинается мука желаний, которые, если им поддаться, неизменно ведут к безумным грезам и смерти. Ах, несбывшиеся мечты! Они снедают нас и томят, эти праздные видения, они манят и влекут, манят и влекут, пока смерть и разложение не сокрушат их власти и не вернут нас, слепых, в лоно природы.
|
|
|
Человек возраста и темперамента Герствуда не подвержен иллюзиям и жгучим желаниям юности, зато в нем нет и того оптимизма, который брызжет фонтаном из юного сердца. Нью-Йорк не мог вызвать в нем тех вожделений, которые загораются в душе восемнадцатилетнего мальчика. Но отсутствие надежды когда-либо приобщиться к этой роскоши усугубляло горечь его неудач. Герствуд раньше бывал в Нью-Йорке и прекрасно знал, какие возможности открываются в этом городе для тех, кто может вкушать жизнь во всей ее полноте. Нью-Йорк вызвал в нем отчасти благоговейный страх, ибо здесь сосредоточивалось все, что он уважал и почитал: богатство, положение и слава. Большинство знаменитостей, с которыми он неоднократно чокался в те дни, когда управлял баром, выдвинулось именно в этом величественном многолюдном городе. Рассказывали самые захватывающие истории о роскоши здешних дворцов и о жизни их обитателей.
Он понимал, что здесь человек, сам того не замечая, живет всю жизнь бок о бок с богатством; что здесь, имея сто или даже пятьсот тысяч долларов, можно жить лишь более или менее прилично. Для того, чтобы блистать в обществе, для того, чтобы не отставать от моды, здесь нужны несравненно большие капиталы, а для бедного человека тут вообще нет места. Очутившись в этом городе, отрезанный от друзей, лишившийся не только своего скромного состояния, но и имени, вынужденный заново начать борьбу за существование, Герствуд с особенной остротой отдавал себе во всем этом отчет. Он не был стар, но был достаточно умен, чтобы понимать, что скоро начнет стареть. И как-то сразу это зрелище красивых нарядов, уверенности и силы приобрело в его глазах особое значение. Уж очень велика была разница между этой роскошью и его собственным плачевным положением.
|
|
|
А положение его и вправду было плачевное. Герствуд вскоре увидел, что отсутствие страха перед арестом не является Sine qua non[4]. Едва миновала одна опасность, на сцену выступила другая — нужда. Жалкая сумма в тысячу триста долларов, которую им с Керри придется растянуть на несколько лет, чтобы покрывать свои расходы на жилище, одежду, пищу и развлечения, вряд ли могла успокоить человека, привыкшего тратить в пять раз больше за один лишь год. Герствуд много думал об этом в первые же дни по приезде в Нью-Йорк и пришел к выводу, что нужно действовать решительно. Ознакомившись с коммерческими предложениями в утренних газетах, он принялся за поиски работы.
Однако прежде он вместе с Керри обосновался в квартире на Семьдесят восьмой улице, близ Амстердам-авеню. Дом был пятиэтажный, а их квартира расположена на третьем этаже. Благодаря тому, что улица еще не была плотно застроена, на востоке видны были зеленые вершины деревьев Сентрал-парка, а на западе — широкие воды Гудзона. Квартирка с ванной обходилась в тридцать пять долларов в месяц, что для того времени было средней ценой, но все же очень чувствительной для Герствуда.
Керри обратила внимание на разницу в размере здешних и чикагских комнат. Она поделилась своими наблюдениями с Герствудом.
— Ничего лучшего мы не найдем, дорогая, — сказал он ей. — Разве только если будем искать квартиру в одном из старых домов, а там ты не будешь иметь тех удобств, что здесь.
Квартирка привлекла внимание Керри тем, что была заново отделана и находилась в одном из новых домов с центральным отоплением. Это было большое преимущество. Хорошая плита, горячая и холодная вода, грузовой лифт и даже рупор для переговоров со швейцаром — все это очень понравилось молодой женщине. В ней был достаточно развит хозяйственный инстинкт, чтобы вполне оценить эти усовершенствования.
|
|
|
Герствуд вошел в соглашение с одной мебельной компанией, которая обставила квартиру за взнос в пятьдесят долларов наличными при условии выплаты остальной суммы частями, по десять долларов в месяц. Затем он заказал медную дощечку, на которой было выгравировано «Дж.У.Уилер», и прикрепил ее в вестибюле над своим почтовым ящиком. Сперва Керри казалось очень странным, когда швейцар называл ее «миссис Уилер», но мало-помалу она привыкла и стала относиться к этому имени, как к своему собственному.
Покончив с хлопотами по устройству квартиры, Герствуд отправился по нескольким объявлениям, рассчитывая приобрести долю в каком-нибудь преуспевающем баре. После роскошного заведения на Адамс-стрит ему не по душе были жалкие кабаки, которые он теперь посетил; он только зря потратил несколько дней на их осмотр: все они были очень неприглядны.
Зато он извлек много ценных сведений из бесед с владельцами баров. Он узнал о неограниченном влиянии Таммани-холла[5]на деловую жизнь города и о том, как важно быть в хороших отношениях с полицией. Он обнаружил, что наиболее процветающие бары, в противоположность «Фицджеральду и Мою», ведут свои дела, далеко отступая от предусмотренных законом норм. Наиболее доходные заведения имели во втором этаже шикарно обставленные отдельные кабинеты и потайные комнаты для свиданий. По самодовольным лицам владельцев этих заведений, по бриллиантам, сверкавшим на запонках их сорочек, и по элегантному покрою их одежды видно было, что торговля алкоголем здесь, как и везде в мире, — золотое дно.
После долгих поисков Герствуд нашел человека, который владел на Уоррен-стрит баром, как будто обещавшим в будущем большие барыши. Тут, казалось, можно было ввести кое-какие усовершенствования, внешний вид заведения был довольно приличный, а владелец хвастал, что дела идут прекрасно, и, по-видимому, оно так и было.
|
|
|
— Наша клиентура состоит из людей зажиточных, — сказал он Герствуду. — Это коммерсанты, коммивояжеры, люди всяких профессий. Проходимцев мы сюда не пускаем.
Герствуд постоял, прислушиваясь к частым звонкам кассы, и некоторое время последил за торговлей.
— И вы думаете, что доходов с вашего предприятия вполне хватит на двоих? — спросил он.
— Если вы понимаете в деле, то можете убедиться сами, — ответил владелец. — У меня есть еще один бар на улице Нассау, и у меня нет времени для обоих. Если бы я нашел подходящего человека, знающего дело, я был бы не прочь взять его в долю и предоставить ему управление этим баром.
— У меня есть опыт, — небрежно ответил Герствуд.
Однако он воздержался от упоминания о том, что был управляющим бара «Фицджеральд и Мой» в Чикаго.
— В таком случае слово за вами, мистер Уилер! — сказал владелец бара.
Он предлагал только третью долю в деле, включая наличный товар и обстановку, за что Герствуд должен был внести тысячу долларов и, кроме того, работать управляющим. О недвижимом имуществе договариваться не приходилось, так как владелец бара лишь арендовал помещение.
Предложение показалось Герствуду весьма заманчивым. Вопрос был лишь в том, даст ли одна треть дохода бара, расположенного в таком месте, те полтораста долларов в месяц, которые, по его приблизительному подсчету, необходимы были на домашние расходы. Впрочем, ввиду неудач во всех других местах сейчас не время было долго колебаться. Во всяком случае, Герствуд мог надеяться, что уже сейчас будет зарабатывать долларов сто в месяц, а если разумно вести дело и кое-что усовершенствовать, то и больше. Он согласился на предложение, внес свою тысячу долларов и решил на следующий день приступить к исполнению своих обязанностей.
Вначале он был в восторге от заключенной сделки и говорил Керри, что, по-видимому, вложил деньги в очень выгодное предприятие. С течением времени, однако, обнаружилось много такого, что заставило его призадуматься. Во-первых, оказалось, что его партнер — человек очень сварливый, к тому же он выпивал и тогда начинал скандалить. К этому Герствуд совсем не привык. Во-вторых, доходность бара сильно колебалась. Здесь не было ничего похожего на ту постоянную клиентуру, с которой Герствуд имел дело в Чикаго. Он понял, что пройдет немало времени, прежде чем ему удастся завести друзей среди своих посетителей. Сюда, в этот бар, люди заходили наспех и уходили, нисколько не интересуясь чьей-либо дружбой. Это не было место, куда приходили посидеть и поболтать. Мелькали дни и недели, а Герствуд ни от кого не слышал тех сердечных приветствий, какие привык слышать каждый день в Чикаго.
|
|
|
Кроме того, Герствуду недоставало общества знаменитостей, тех элегантных людей, которые задают тон даже в барах средней руки, принося с собой вести о том, что делается в наиболее изысканных и замкнутых кругах. Он месяцами» не видел ни одного выдающегося, по его понятиям, человека. По вечерам, во время пребывания в баре, Герствуд неоднократно находил в газетах заметки о прославленных людях, которых он знал и с которыми неоднократно выпивал стаканчик-другой, о людях, которые посещали такие бары, как «Фицджеральд и Мой» или «Гофман»; но здесь, он прекрасно понимал это, ему никогда не придется встретиться с ними.
К тому же предприятие не приносило ожидаемого дохода. Правда, дела несколько оживились, но Герствуду было ясно, что придется быть очень и очень экономным в своих расходах, а это унижало его.
В первое время для него было наслаждением, вернувшись поздно домой, увидеть поджидающую его Керри. Он распределил свое время так, чтобы между шестью и семью часами вечера уходить домой обедать, а утром оставаться дома до девяти часов. Но мало-помалу это потеряло прелесть новизны, и Герствуд начал тяготиться однообразием своих обязанностей.
Не прошло и месяца со дня приезда в Нью-Йорк, как Керри заметила однажды таким тоном, каким говорят о вещах маловажных:
— Я собираюсь сходить на этой неделе в город и купить себе платье.
— Какое именно? — спросил Герствуд.
— О, какое придется, лишь бы можно было выходить в нем на улицу.
— Хорошо, — с улыбкой сказал Герствуд, но при этом подумал, что для его финансов было бы лучше, если бы она воздержалась от покупки.
На следующий день об этом больше не упоминалось, но на третий день утром Герствуд осведомился:
— Ты уже купила себе платье?
— Нет еще, — ответила Керри.
Герствуд помолчал, как будто что-то соображая, а затем сказал:
— Ты не можешь повременить несколько дней с этой покупкой?
— Могу, — ответила Керри, еще не уловив, к чему он клонит, так как Герствуд никогда не давал ей повода думать о денежных затруднениях. — Но почему? — поинтересовалась она.
— Видишь ли, я вложил все наличные деньги в дело и пока что очень стеснен в средствах. Но я надеюсь в самом ближайшем времени вернуть весь вложенный капитал.
— Ах, вот оно что! — воскликнула Керри. — Ну, конечно, дорогой! Почему же ты мне раньше не сказал об этом?
— Раньше в этом не было необходимости, — ответил Герствуд.
Согласившись с такой готовностью, Керри все же не преминула отметить какое-то сходство между словами Герствуда и отговорками Друэ, все время собиравшегося покончить с каким-то дельцем. Это была лишь мимолетная мысль, и все же она положила начало чему-то новому. Керри начала несколько иначе смотреть на Герствуда.
Мало-помалу стали накопляться и другие мелочи такого же рода, которые в общей сложности явились для Керри большим откровением. Она вовсе не была глупа. К тому же два человека, прожив долгое время под одним кровом, не могут не узнать друг друга. Беспокойство одного открывается другому, независимо от того, желает он сознаться в нем или нет. Воздух насыщен тревогой, и мрачное настроение говорит само за себя.
Герствуд по-прежнему хорошо одевался, но костюмы его были все те же, что он носил еще в Канаде. Керри заметила, что он не обновлял своего крайне скромного гардероба. От нее не укрылось и то, что он весьма редко предлагал ей какие-либо развлечения, что он ни разу не похвалил ее кулинарных способностей и как будто с головой ушел в свое дело. Это был уже не тот беспечный, щедрый, богатый Герствуд, которого она знала в Чикаго. Перемена была столь разительна, что не могла оставаться незамеченной.
Вскоре Керри почувствовала и другую перемену — он перестал делиться с ней своими мыслями. Он стал скрытным и советовался лишь с самим собою. Ей приходилось самой расспрашивать его о всяких мелочах, а это весьма неприятно для каждой женщины. Иногда сильная любовь вынуждает мириться с этим, но только мириться, не больше. А там, где сильной любви нет, напрашиваются более определенные, но весьма неутешительные выводы.
Герствуд же отважно боролся с затруднениями, которые возникли у него на новом пути. Он был достаточно умен, чтобы понимать, какую огромную ошибку он совершил, и ценить то немногое, чего он добился сейчас, однако час за часом и день за днем он невольно сравнивал свое нынешнее жалкое и шаткое положение с прежней солидной обеспеченностью.
Кроме того, его постоянно мучил страх встретить кого-нибудь из прежних приятелей. Этот страх особенно усилился после одной неприятной встречи, которая произошла вскоре по прибытии Герствуда в Нью-Йорк. Он шел по Бродвею и вдруг увидел, что навстречу ему идет знакомый. Притворяться и делать вид, будто он не узнал чикагца, было уже поздно. Они успели обменяться взглядами, и было слишком ясно, что оба узнали друг друга. Знакомый, представитель крупной чикагской фирмы, счел своим долгом остановиться.
— Ну, как живете? — спросил он, протягивая Герствуду руку, но ни в интонации его, ни в жесте не было ничего похожего на искренний интерес.
— Благодарю вас, хорошо, — ответил Герствуд, не менее смущенный, чем тот. — А вы как?
— Ничего. Я приехал кое-что закупить для фирмы. А вы что же, теперь живете здесь постоянно?
— Да, — ответил Герствуд. — У меня свое дело на Уоррен-стрит.
— Вот как! Очень рад слышать. Как-нибудь загляну к вам.
— Заходите, — сказал Герствуд.
— Ну, всего доброго, — сказал тот с любезной улыбкой и попрощался.
«Он даже не спросил номера дома, — подумал Герствуд. — Так он и зайдет!»
Герствуд вытер вспотевший лоб и от всего сердца понадеялся, что никого больше не встретит.
Все эти мелочи стали сказываться на характере Герствуда, который до сих пор был человеком добродушным. Единственная его надежда была на скорую перемену в материальном положении. Керри была с ним. Долг за мебель он аккуратно погашал. У него было более или менее доходное место. Что же касается развлечений, то Керри должна довольствоваться тем, что он может предложить ей. Только бы ему продержаться, и тогда все будет хорошо.
Но он забывал о неустойчивости человеческой натуры, о трудностях семейной жизни, Керри была молода. У них обоих часто менялось настроение. В любую минуту могла произойти вспышка, хотя бы за обеденным столом, как это часто бывает в самых благополучных домах. Лишь сильная любовь может загладить те мелкие недоразумения, которые возникают при совместной жизни. А там, где такой любви нет, обе стороны скоро разочаровываются друг в друге и неизбежно сталкиваются с тяжелой проблемой: как избежать семейных дрязг.
|
|
|
