ГЛАВА XVIII Смерть Мухаммеда. Оценка его нравственного характера

По возвращении в Медину Мухаммед собрал 30. 000 войска и объявил поход против Византии. Но, дойдя по пограничного с Сирией города Табука, он остановился. От передовых отряов пришли известия, что полчища сирийских арабов, собравшихся к востоку от Иордана, рассеялись без боя, а о войсках императора Гераклия нет никакого слуха. Под этим странным предлогом – как будто дело шло об единоборство в назначенном месте и времени – Мухаммед решил отказаться от дальнейшего похода. Заключивши договоры с некоторыми шейхами бедуинов на Синайском полуострове, которые, вместо вассальных отношений к Византии, признали его верховенство, Мухаммед вернулся в Медину. По всей вероятности, у него было уже предчувствие смертельной болезни, и он не находил в себе достаточно сил для такого важного и нового предприятия. Это подтверждается тем прощальным характером, какое приняло его последнее путешествие в Мекку. По окончании священных обрядов он обратился к собравшимся в долине Мина богомольцам с особой речью. Напомнив им все заповеди и законы ислама, он увещевал их быть между собою в мире и братском единстве, навсегда отказаться от обычая кровной мести, хорошо обращаться со своими женами и рабами, и в заключение сказал: «Воистину, я исполнил то, что было мне поручено».

Через несколько месяцев по возвращении домой он почувствовал приступ горячки. Передав Абу-Бекру предстоятельство на молитве в мединской мечети, он остался безвыходно в доме любимой жены своей Аиши. Он не сомневался в близкой смерти и отпустил на волю всех своих рабов. Временами он впадал в бред и однажды потребовал письменных принадлежностей. Его ребование не было исполнено, и он на нем не настаивал. Утром в день своей смерти он пришел в полное сознание и показался на пороге смежной с домом Аиши мечети, когда верные были там собраны на молитву. Этот выход истощил его последние силы; когда Аиша уложила его в постель, началась агония. Проговорив задыхающимся голосом бессвязные слова: «Нет – великие – товарищи – в раю», он умер в первом часу пополудни 8 июня 632 г. (13 числа месяца – первого Раби 11 года зиджры) на 63 году от рождения.

* * *

Историки, наиболее благосклонные к Мухаммеду, все-таки упрекают его за то, что и во второй, мединский период своей деятельности, период по преимуществу политический, он продолжал выдавать себя за посланника Божия и различным своим приказам и распоряжениям придавать значение прямых божественных предписаний. Этот упрек имеет смысл только при том предположении, что Мухаммед в этот второй период своей жизни уже не считал, а только выдавал себя за посланника Божия. Но когда же он перестал верить в свое посланничество? Такого момента в его жизни нельзя указать, и менее всего можно его искать именно во второй, мединский период. Если в первое время, когда он в пользу действительности своего призвания не имел ничего кроме своей собственной внутренней уверенности да веры в него Хадиджи и нескольких друзей его, если тогда, вопреки всей внешней очевидности и назло общему мнению, он твердо стоял на своем убеждении, то как же он мог в нем поколебаться, когда после невероятно быстрых успехов он добился признания даже со стороны своих прежних врагов и гонителей? Когда же, в самом деле, был тот момент, в который Мухаммед мог потерять веру в себя и в свое призвание? Не тогда ли, когда чужеземцы клялись ему в верности? или когда с ним, беглецом и изганником, могущественные племена, владевшие вторым городом в Аравии, вступили в договор, как с самостоятельным властителем? или тогда, когда он разбил втрое сильнейших его корейшитов при Бедре? или тогда, когда при Оходе его дружина за ослушание ему была наказана поражением; а он не только спасся, а сохранил и даже возвысил свое положение? или тогда, когда соединенные силы всех его врагов рассеялись, не причинив ему никакого урона, перед наскоро выкопанным им рвом? или когда корейшиты и вся Мекка, а за ними и вся почти Аравия признали его своим верховным владыкой и посланником Божиим? Ясно, что каждый из этих успехов в отдельности мог только укреплять его веру в себя и в свыше данное ему поручение, а весь последовательный ряд этих чудесных успехов должен был довести эту веру до безусловной непоколебимости. А при этом мог ли он проводить точную границу между своим усмотрением и волей Божьей? Если он «отдал сердце свое Богу», и Бог соединил с ним Свое неизменное благоволение, на каком основании стал бы он отнимать религиозную санкцию у движений этого сердца, отданного Богу? Была здесь, конечно, одна граница, признававшаяся Мухаммедом в принципе и иногда нарушавшаяся им на деле. Он знал, что различие добра и зла безусловно не зависит ни от чьего произвола, что даже Бог не может повелеть того, что дурно. И в тех, правда, редких случаях, когда он мстил своим личным врагам или политическую мудрость смешивал с коварной жестокостью (как относительно евреев), совесть, без сомнения, говорила ему, что это дурно и что Бог не мог этого повелеть. Я сейчас укажу на смягчающие обстоятельства и для этих поступков, но, во всяком случае, они заслуживают осуждения. Нельзя, однако, распространять этого осуждения на разные предписания Корана, в которых не было ничего нравственно дурного, но которые представляются нам, как внушенные человеческой политикой, тогда как Мухаммед придавал им значение божественных заповедей. Не нужно забывать, что политика Мухаммеда была искренне религиозной, а его религия с самого начала имела и политическую задачу. Разве существовало в его время (да и гораздо позже) разделение между религией и политикой; разве не смешивались эти два интереса и в деятельности византийских императоров, и в деятельности римских пап? Еще менее возможно было это разделение в том варварском состоянии общественной жизни, в котором находились племена Аравии.

Мухаммед не был светским политиком в мединский период, так же как он не был духовным богословом в эпоху своей первой проповеди. Разница между двумя периодами состояла не в существе дела, а только в способе деятельности, не в существе и характере задачи, а только в степени ее реализации. Сначала Мухаммед безуспешно убеждал, а потом с успехом побеждал своих противников, но и то, и другое он делал во имя одного и того же закона жизни. Этим законом жизни, а не какимнибудь отвлеченным догматом, увлекался он в своих первых проповедях, и этот же закон жизни, интерес его утверждения и распространения, а не какиенибудь внешние мирские выгоды и соображения руководили им в его походах и войнах. Законодательные Суры Корана из мединского периода суть только частные, практические применения того закона жизни, который он в принципе проповедывал корейшитам, и если самый закон, по искреннему его сознанию, был не от него, а свыше, то та же самая религиозная санкция, без всякого подлога с его стороны, естественно распространялась и на частные приложения общего принципа, на частные узаконения, реализующие единый закон жизни. Мухаммед был бы виновен в злоупотреблении своим религиозным авторитетом только в том случае, если бы какиенибудь из его узаконений были несомненно безнравственны. Таких мы не находим в Коране, хотя многое здесь, как и в законе Моисеевом, дано «по жестокосердию» народа. Главное обвинение против Корана то, что он узаконяет многоженство. И это обвинение нельзя принять без оговорок. Узаконяя известные потребности, Коран не обоготворяет их, как это делалось в язычестве, он не признает за ними безусловного права, а вводит их в известные пределы (не более четырех жен). Эти пределы можно находить слишком широкими и легко обходимыми (посредством отличения невольниц от жен, подобно тому, как плохие мусульмане стали обходить заповедь трезвости через различение водки от виноградного вина); но здесь, во всяком случае, есть принципиальное ограничение чувственности вместо прежнего ее обоготворения. Освобождая себя самого от этого ограничения, Мухаммед сознает это как слабость и ссылается на бесконечное милосердие Божие. Из вышеприведенных текстов Корана мы видели также, насколько несправедливы другие упреки, делаемые Мухаммеду, в фанатизме, нетерпимости, проповеди религиозного насилия. Вообще в священной книге мусульман нет ни одного изречения, в котором видно было бы сознательное злоупотребление религией со стороны Мухаммеда. За устранением этого основного принципиального обвинения остаются против Мухаммеда только чувственные увлечения его старости и несколько политических убийств, внушенных мстительностью. О первых мы уже говорили, а для справедливого суждения о вторых нужно сравнивать Мухаммеда с людьми, находившимися в аналогичном положении. Сами собой напрашиваются на сравнение Константин Великий и Карл Великий. Оба они, так же как и Мухаммед, были деятелями религиознополитическими. Все трое связывали свою политику с религией, во имя Божие писали законы и вели войны, все трое понимали религию, как начало практическое, как основу социально политического объединения, все трое были представителями известных теократических идеалов, и каждый из них оставил после себя некоторую теократическую организацию. По личным свойствам все трое были людьми искренне религиозными, честными и свободными от низких пороков. И всех троих эти личные качества не уберегли от злоупотребления выпавшей на их долю неограниченной властью. Константин Великий предает смерти свою жену и своего невинного сына; Карл Великий избивает 4. 500 пленных саксонцев. Эти злодеяния сами по себе тяжелее злодеяний Мухаммеда, и сверх того не надо забывать, что Карл Великий принадлежал к народу, уже триста лет как принявшему христианство, и был воспитан в этой религии, а Константин Великий, сам обратившийся в христианство, кроме того жил в мире несравненно более образованном, нежели культурная среда Мухаммеда. Сравнение этого последнего с религиознополитическими героями востока и запада христианского мира оказывается, таким образом, в пользу аравийского пророка; и если греки канонизировали Константина, а латиняне Карла, то тем более оснований имеют мусульмане благоговейно почитать память своего апостола.

Для личной характеристики и оценки исторического деятеля важно не только то, что он сделал, но и то, что он хотел сделать и что он сам ценил в своем деле. Как сам Мухаммед смотрел на свою задачу, это он высказывает в одной из последних (по времени) Сур Корана (III): «Принимайте всецело божественную религию; не делайте раскола. Помните блага, которыми небо снабдило вас. Вы били врагами между собою, оно вложило согласие в сердца ваши, ей стали братьями. Воздайте благодарение благости Его... дабы, соединенные священными узами, вы призывали людей к истинной вере, предписывали справедливость, запрещали преступления и наслаждались благополучием. »