 |
Чрезвычайщина. Обратный удар, или душа пустовать на может. о народных способах излечения начинающихся наркоманий. Рассказывает потомственный мастер-кузнец Иван Николаевич Мельников, доживший до 99 лет (по моей давней записи).
|
|
|
|
Чрезвычайщина
Маленькая девочка показывает на голову Ленина, стоящую на постаменте:
- Папа, а за что дяде голову оторвали?
Садистская жестокость: зверски избил слабого, издевается над беспомощным. Шаг до преступления…
Вековечная народная практика знает для подобных случаев только один рецепт: как можно раньше и как можно больнее. Отвадить. Суровая и бесхитростная патриархальная мудрость. Рецепт этот всегда действовал довольно надежно… В некотором проценте. Кто подпадает под этот процент, потом с горькой благодарностью вспоминает ту давнюю острастку, повернувшую с края пропасти. Кто не подпадает…
Мы не знаем, каков этот процент и как получаются неисправимые. И неисправимые ли или только зачисленные в эту категорию неисправимостью исправляющих.
Может показаться странным, что иногда суровое наказание за небольшую провинность воспринимается как справедливое, а какая-нибудь мелкая репрессия (не пустили в кино, заставили чистить картошку) оказывается особо обидной. А дело в том, что сама степень наказания обладает внушающим действием: раз наказали так, значит, есть за что, значит, виноват…
Но так, по мере наказания, воспринимает свою вину, быть может, щенок… И такого человеку мы не желаем.
Есть дети, против природы которых бессильно и самое искусное воспитание, и самое правильное лечение. Болезнь ли это, результат ли каких-то ошибок или отрыжка генетического прошлого, атавизм - в большинстве случаев непонятно. В любом случае вопрос не закрыт. Остается надежда. Он человек.
Обратный удар, или душа пустовать на может
о народных способах излечения начинающихся наркоманий
|
|
|
Рассказывает потомственный мастер-кузнец Иван Николаевич Мельников, доживший до 99 лет (по моей давней записи).
…Я вишь как вижу - если порок, привык вредный, значит, образуется только, в зародке еще его отшибить можно, отвадить наказанием резким, и чтоб понятно было щенку, что как пить дать и завсегда накажут…
А если присобачился, пристрастился, - хоть наказывай, хоть казни - толку нет: хуже изгадится, обманывать-воровать пойдет…
Тут вишь как - либо отрезать, как пуп, и пусть катится по своей дорожке, либо по-хитрому от наоборота идти, подначить - до ручки чтобы дошел, привык чтобы сам его наказал, как от наковальни обратный удар.
Меня-то вишь как батяня от курева отучал: поймал первый раз с папироской - связал, ремнем выдрал как Сидорова козла, сидеть на заднице дня четыре не мог.
Да задница-то непонятливой оказалась, потому как пристрял уже к табаку-то. Приятели все однолетки туда же - а я что ж, хуже других? И еще пуще, тайком…
Второй раз поймал с пачкой крепких турецких, деньги на них я хитростью выманил, помню…
Ну, думаю, все, поминай как звали, батяня у меня был суров… А он в угол кузницы сажает меня - и смотрит долго в глаза, молчит…
Потом спрашивает спокойно: «У тебя пачка эта одна или есть еще? » - «Еще, признаюсь, две припасены». - «Где? » - «Под лестницей на чердаке». - «Ну неси сюда. Вместе покурим». - Я изумился: батяня мой только к вину тяготение питал - в зимние месяцы в запой ударялся, но к куреву имел отвращение - дядю-дымилу, так звал свояка, с самокруткой и к дому не подпускал… А тут вдруг вишь как. Несу…
Он - строго мне: «Ну садись, начинай. Закуривай первую». И огня мне - из горна, из калильни прямо… У меня поджилки дрожат, курить страшно… «А ты, бать? » - вынимаю папироску ему. «А я подожду, пока ты накуришься. Все три пачки выдымишь, мне напоследок дашь. Я и твоим дымом сыт буду… Дыми, дыми, все подряд дыми…» Тут я догадываюсь, что мучить он меня собирается.
|
|
|
«Бать, - говорю, - я уже не хочу. Я курить больше не буду». - «Э, врешь, меня уже не обманешь. Дыми. Ну-у?! …» И ремень сымает…
Одну выкурил. Батя: «Вторую давай». За второй третью, четвертую, пятую… На полпачке уже голова задурнела, в глазах рябь пошла, дрожь в ноги бросилась… А батяня не отступает: «Кури! Дыми! …» Пачка кончилась - началась вторая. У меня кашель уже как из колодца, себя не чую, давлюсь, где-то к концу второй пачки стошнило, а батяня ремнем меня обиходил и в блевотину носом ткнул: «Ну-ну, давай! Ешь табак свой! Курить нравится, да? Удовольствие получаешь? Ну получай! От удовольствия помирай! Ну!! Дыми!!! »
Как сознание потерял, не понял. Но помню точно: еще недели две животом болел - и башкой, и задницей, всем чем можно… К куреву с того раза не то что не прикасался - и помянуть не мог без тошнотины, а от дыма чужого просто зверь и сейчас делаюсь…
Спасибо потом батяне сто раз говорил, и при жизни его и после… Старшого своего я, лет уж двадцать пять миновало, таким же хитростным кандыбобером от пьянки отвадил. Заставил пить до потери сознания при мне. Отрубался - а я его подымал, растирал, бил-лупил и опять вливал, не угробил чуть, зато сразу вылечил, на все время жизни…
…Л ему еще и ружье купил, чтобы охотой его заморочить, чтобы порока место занять. Я вишь как вижу - у человека душа пустовать не может, она как земля: не огород растет, так сорняк…
Внимание! О предупреждении и лечении наркомании смотри также главу 12.
Зарубка на носу
|
|
|
