Сравнение различных подходов к семейной терапии 5 страница

Психосоматический спазм — это, конечно, далеко не так интересно и необычно, как истерический паралич. Терапевт переопределила симптом и предупредила возможную конфронтацию, объединившись с женой, недуг которой был уподоблен недугу терапевта, и заручившись поддержкой мужа как специалиста-медика.

Затем терапевт сказала, что она должна оценить симптом в свете всех тех ужасных вещей, с которыми приходится встречаться человеку ее профессии в своем терапевтическом кабинете. Таких например, как неудержимая рвота, заставляющая человека стремительно скрываться в ванной комнате, потеря сознания и т. п. Конечно, когда у тебя перестает двигаться язык — это ужасно, но существует много других не менее ужасных вещей, которые могут произойти с каждым. И даже еще более ужасных, чем те, что удалось припомнить терапевту. Муж и жена приняли и этот довод.

Симптом теперь получил определение не только психосоматического нарушения взамен экзотического истерического паралича, но также и одного из разнообразных органических феноменов, которые во множестве встречаются в практике любого терапевта.

Затем в ходе беседы возникли вопросы, касающиеся профессиональной карьеры пациентки. Молодая женщина пожаловалась на свою незащищенность, ситуацию невольного соперничества с мужем, неуверенность в том, сможет ли она стать хорошим терапевтом, если у нее самой столь серьезные эмоциональные проблемы.

Далее терапевт попросила супругов описать их совместную жизнь и те трудности, с которыми они столкнулись в своем браке. Оказалось, что муж, по сравнению с женой, не только более увлечен своей профессией, но и превосходит ее в общительности: выходные дни, как правило, он проводит в клубе, где играет в теннис и занимается другими видами спорта. В это время жена сидит дома, не находя себе места от злости и обиды. Ночами на нее нередко находит тревога, и она не может заснуть или просыпается, настигнутая той же тревогой посреди ночи. В такие минуты она будит мужа, нуждаясь в его поддержке, хотя тот зачастую не знает, что требуется сделать для ее успокоения. Тогда жена начинает плакать и вести себя подобно ребенку, переходя на речь маленькой девочки. Случается, язык отказывается ей подчиняться, становясь деревянным. Обычно она засыпает, приняв валиум, но никому из них не по душе такой способ. Супруги опасаются, что может возникнуть зависимость. Словом, оба они думают, что у них не все благополучно с коммуникацией, и хотели бы, чтобы их взаимопонимание улучшилось.

В заключение терапевт заметила, что она должна подумать, можно ли помочь им за то короткое время, которым она располагает, и условилась с ними о встрече через несколько дней.

В начале следующего интервью терапевт заявила, что много думала о значении симптома. По ее мнению, версия, усматривающая основу симптома в фантазиях об оральном сексе, не выдерживает критики. Пара согласилась. И тогда терапевт предложила свою гипотезу: ригидность языка, по ее мнению, связана с трудностью хранения секретов. Жена, вероятно, всегда была открытой и искренней, продолжала свою мысль терапевт, и поэтому ей трудно хранить секреты. Эта ее особенность достигла высшей точки, когда мать мужа попросила молодую девушку держать в тайне дерзкий замысел. Язык девушки словно одеревенел, как бы помогая хранить ту тайну, посвящение в которую вызвало в ее душе бурю противоречивых чувств. Таким образом, подвела итог терапевт, проблема коммуникативного контакта между мужем и женой сводится не к дефициту коммуникации, а к ее избыточности. Те ночи, когда приступы тревоги не давали девушке спать, долгие ночи, заполненные разговорами и душевными излияниями, — убедительное свидетельство справедливости данного вывода. Терапевт была уверена, что у жены никогда не было от мужа ни одного даже самого маленького секрета. Молодая женщина подтвердила, что это действительно так. Поэтому, заключила терапевт, очень важно увеличить дистанцию между мужем и женой, ограничив насыщенность коммуникаций между ними. Симптом является сугубо индивидуальной проблемой, затрагивающей только жену и не имеющей никакого отношения к мужу. Поэтому все, что происходит в терапии, должно оставаться тайной пациентки и терапевта. Последней казалось, что посредством столь решительной и короткой интервенции удастся принести облегчение жене. Прямо вслед за своим заключением терапевт поднялась со стула и, проводив ошеломленного мужа до двери, предложила ему оставить их наедине.

Взаимодействие между мужем и женой, центром которого стал симптом, служило метафорой системы их взаимодействия в целом, где жена занимала подчиненную по отношению к мужу и беспомощную позицию, что одновременно составляло и ее силу, извлекаемую из этой слабости. Муж на фоне жены выглядел и более компетентным в профессиональных делах, и более адекватным, помогающим ей перебарывать симптом, но… безуспешно: симптом не только не исчез после заключения их брака, но даже усилился, требуя от обоих все больше внимания и энергии. Связав симптом с тем эпизодом, когда он впервые дал о себе знать, и определив его смысл как трудность в сохранении секретов, терапевт получила возможность изменить метафору, выражением которой тот служил: супружеская проблема усматривалась теперь не в дефиците коммуникаций между мужем и женой, а в их чрезмерности. Ранее метафора, находя выражение в системе супружеского взаимодействия вокруг и по поводу симптома, говорила, во-первых, о силе и беспомощности мужа, который, пытаясь понять жену и помочь ей, терпел одно поражение за другим, а во-вторых — о беспомощности и силе жены, умоляющей мужа помочь ей, но в глубине души понимающей, что выполнить эту просьбу не в его власти. Иными словами, система взаимодействия на основе симптома служила метафорой иерархической неконгруэнтности в браке, в котором и муж, и жена находились одновременно в позициях подчинения и превосходства по отношению друг к другу. Неконгруэнтность являлась ошибочным способом достижения большего равенства в отношениях с мужем и столь же ошибочной попыткой нейтрализовать его превосходство в социальной жизни. Определив проблему пациентки как результат избыточной коммуникации и исключив мужа из процесса терапии, более того, окружив ее ореолом строжайшей тайны, доступ к которой находится для него под запретом, терапевт кардинально изменила внутрисемейную иерархию. Жена стала более сильной и менее беспомощной, поскольку только она одна была теперь обладательницей симптома. Кроме того, возможность искать помощи со стороны мужа оказалась заблокированной, и, наконец, оставшись в одиночестве, женщина получила преимущество участия в этой так называемой “стратегической парадоксальной психотерапии”. Муж утратил существенную долю своей власти, поскольку был исключен из помощи жене. Но вместе с тем он стал и менее беспомощным, так как перестал составлять часть проблемы, а значит, освободился от ответственности за ее решение.

Терапевт продолжала убеждать клиентку в том, что парадоксальная интервенция — наиболее подходящее средство в данном случае. Она открыла “Стратегии психотерапии” на странице, где говорилось о парадоксальной интенции Франкла, и попросила молодую женщину ознакомиться с текстом. Когда та оторвала взгляд от книги, терапевт предложила ей постараться изо всех сил и сделать так, чтобы прямо здесь, на сессии, язык стал неповоротливым и малоподвижным. Пациентка старалась, как могла, но безрезультатно. Ну, ничего, смилостивилась терапевт, но в течение следующей недели девушка должна вызывать у себя симптом трижды за день, длительностью не меньше, чем пятнадцать минут в каждом отдельном случае. После этого терапевт завела с молодой женщиной разговор о ее деловой карьере и о том, какая область ее более всего привлекает. Та ответила, что нуждается в супервизии и в более глубоком изучении практики.

Придя на следующую встречу, женщина заявила, что точно следовала директиве и что симптома у нее больше нет. Она держала предписание терапевта в секрете от мужа. Тогда терапевт заметила: надо же что-то делать с ее ночными приступами тревоги, и предложила еще одну инструкцию. Пациентке следовало поставить поблизости от спальни письменный стол, где можно было бы держать бумагу, карандаш, конспекты терапевтических сессий, а также учебники и книги по терапии, в которых она нашла для себя что-либо полезное. В тех случаях, когда состояние тревоги достигает такой силы, что не дает ей заснуть, или заставляет пробудиться от сна, когда ее язык снова становится ригидным, не надо будить мужа. Тем более ему ни о чем не следует говорить. Вместо этого нужно тихо подняться, направиться к своему письменному столу и провести за ним час, конспектируя терапевтическую встречу, которая состоялась у нее с пациентом на минувшей или текущей неделе. Необходимо записать все, что говорил пациент. Если пациент — ребенок, с которым она проводила игровую терапию, зафиксировать все, что тот выполнял в ходе их игры. Следует подробно описать свою терапевтическую интервенцию, раскрыть ее смысл, а также привести доводы в пользу ее применения. Можно использовать книги, чтобы объяснить то, что сделано, или обосновать свое понимание случая. Когда час истечет, женщина должна вернуться в спальню и лечь. Если ей не удастся заснуть по прошествии пятнадцати минут, она может снова вернуться к письменному столу и возобновить задание. Необходимо действовать в соответствии с этими предписаниями, даже если придется провести за письменным столом всю ночь. На следующую сессию пациентка может прийти со всем тем материалом, который она составит благодаря бессоннице. Терапевт ознакомится с записями и обсудит их, чтобы помочь ее профессиональному росту. Если приступ тревоги застигнет пациентку не ночью, а днем, она может поставить стрелки своего будильника на три утра, встать по звонку и в течение часа записывать итоги сессии. Все это надо держать в строгом секрете от мужа и ни в коем случае не сообщать ему, что ее действия связаны с терапией. Молодая женщина с видимой неохотой уступила требованиям терапевта, выразив сомнение, каково ей будет на следующий день, если она не выспится, и можно ли заниматься делом, когда находишься во власти тревоги.

Феномен ригидности языка был блокирован благодаря парадоксальной интервенции, предписывающей симптом. Приступы тревоги также прекратились в результате предписания тяжких ночных испытаний, через которые пациентке предстояло пройти, если бы симптом внезапно напомнил о себе. Испытание планировалось таким образом, что при любом исходе оно было обречено на успех: либо приступы тревоги станут редким явлением в ее жизни, либо она продвинется в деле благодаря подробному описанию случаев и последующей супервизии. Раньше ее тревога служила испытанием для мужа, теперь тревога стала испытанием для нее самой.

На следующей встрече молодая женщина сообщила, что с ее языком не происходит ничего особенного. Что же касается тревоги, то один приступ все-таки был. Она принесла несколько страниц текста с описанием случая. Проработав час, женщина отправилась спать. Принесенные записи содержали ряд исполненных ненависти замечаний в адрес терапевта, перемежающихся отрывочным комментарием по поводу игры с ребенком. Клиентка призналась: заполняя эти страницы, она была исполнена злости и ненависти, поскольку ей пришлось пройти через испытание, вместо того чтобы спать. Терапевт ответила, что это можно понять, и принялась обсуждать записи, объясняя, что следовало бы сделать, чтобы мысли автора стали яснее, описание — точнее и т. д. На предстоящую неделю сохранялись прежние инструкции.

На протяжении следующей недели пациентка не имела никаких симптомов. Это было последнее интервью, так как терапевт покидала страну. На прощанье она сказала, что пациентке необходимо следовать прежним предписаниям относительно приступов тревоги. Если они возобновятся, женщина должна показать свои записи другому терапевту, с которым заранее была заключена договоренность о супервизорской консультации. Для того чтобы отбить у нее охоту просыпаться по ночам, с терапевтом было оговорено, что он возьмет с девушки двойную плату за каждый час супервизорской работы.

На контрольной встрече, состоявшейся двумя годами позже, молодая женщина сообщила: спазм языка не повторялся ни разу. У нее состоялось несколько встреч с супервизором, затем надобность в них отпала. Хотя время от времени женщина и ощущает тревожность, не было случая, чтобы приступы тревоги настигали ее по ночам. Муж и жена по-прежнему вместе, оба активно работают терапевтами, но каждый — в своей сфере. Они никак не могут решить, надо ли им заводить ребенка. Хотя их отношения заметно улучшились, им кажется, что предел далеко еще не достигнут: есть, в чем изменяться и совершенствоваться.

Терапевтическая интервенция содержала следующие этапы:

 

1. Терапевт перестроила систему супружеского взаимодействия, сложившуюся на основе симптома, трансформировав диагноз истерического паралича в психосоматический спазм и изменив метафору, выраженную симптомом, с сексуальных фантазий и дефицита коммуникаций на трудности в хранении секретов и избыточность коммуникаций между мужем и женой.

2. Муж был исключен из процесса терапии, а жена получила инструкцию, предписывающую держать содержание терапевтического процесса в тайне от супруга, что лишало его возможности использовать симптом как источник силы и слабости.

3. Была успешно использована парадоксальная инструкция, предписывающая жене произвольный вызов спазма языка, для того чтобы добиться полной его неподвижности.

4. Работая с симптомом тревожности, терапевт предписал суровое испытание, через которое пациентке следовало проходить каждый раз, когда у нее возникала вспышка тревоги, и которое было рассчитано на то, чтобы молодая женщина стала либо менее беспомощной, либо — в результате нового опыта, заданного испытанием, — более компетентной.

5. Терапевт, вынужденный раньше срока закончить работу с пациенткой, передал данный случай другому терапевту, в функции которого входило супервизорство, позволявшее проследить, чтобы пациентка еще некоторое время придерживалась инструкций, блокирующих вспышки тревоги.

 

В данном случае неконгруэнтная иерархия в браке проявилась в тот момент, когда зависимость и неуверенность жены стали благоприятной почвой для возникновения у нее “истерического” симптома. Так называемый “истерический паралич” являлся для нее источником власти над мужем, одновременно оставаясь позицией слабости по отношению к нему. Мужу “истерия жены” позволяла утвердиться в позиции превосходства, одновременно ставя его в позицию зависимости, поскольку все попытки помочь кончались неудачей, хотя симптом входил в сферу его профессиональной компетентности. Терапевт таким образом организовал пару, что сила и слабость перестали центрироваться на симптоматическом поведении; он также использовал парадоксальную инструкцию и предписание сложного испытания, которые позволили преодолеть симптом.

Выводы и заключение

Содержание настоящей главы определяется утверждением, что супруги способны вызвать к жизни симптом в попытке изменить установившуюся в браке иерархию и уравновесить распределение власти между ними. Однако симптоматическое поведение всегда служит знаком неконгруэнтной, или рассогласованной, иерархии, ибо зыбкое равенство между супругами поддерживается тем, что оба члена диады одновременно оказываются в позиции подчинения и превосходства относительно друг друга. Задача терапевта — таким образом организовать пару, чтобы сила и слабость перестали фокусироваться на симптоматическом поведении. Только в этом случае симптом может быть преодолен.

Симптом является метафорой той ситуации, в которой находится личность, и способ взаимодействия пары в рамках симптома представляет системную аналогию других систем взаимодействия, характерных для данного брака. Иногда можно наблюдать циклы, в течение которых пара, имея дело с доминированием одного супруга над другим, попеременно фокусируется то на различных супружеских проблемах (деньги, родня, карьера), то на симптоме одного из супругов, то на проблеме ребенка. Иными словами, фокус взаимодействия способен циклично изменяться, но сам цикл всегда остается одинаковым, а взаимодействие выступает аналогией силы и слабости супругов по отношению друг к другу.

Симптоматическое поведение — это решение, хотя и ошибочное, тех трудностей, которые переживают супруги. Оно уравнивает их власть друг над другом, обеспечивает фокус взаимодействия, стабилизирующий их брак.

В приведенных примерах можно проследить шаги, соблюдение которых позволит изменить цикл взаимодействия в паре и решить предъявленную проблему.

 

1. Терапевт не соглашается с определением проблемы, предлагаемым супругами, и таким образом отказывается от уготовленной для него позиции, которую ему предстояло занять по отношению к ним.

2. Вместо этого терапевт изменяет определение симптома, или метафоры, которую он выражает, или того и другого вместе. Следовательно, он изменяет систему взаимодействия в рамках симптома.

3. Дается парадоксальная инструкция, предписывающая воспроизведение симптоматического поведения или воспроизведение того поведения, которое метафорически выражается симптомом.

4. Одному из супругов, у которого отмечается симптом, предписывается связанное с ним суровое испытание. Супруга, свободного от симптома, просят усилить это испытание.

5. Иерархическая неконгруэнтность в браке парадоксально преувеличивается посредством директив, назначение которых состоит в том, чтобы спровоцировать супругов на установление в браке более конгруэнтной иерархии.

6. Терапевт воссоединяет супругов и настолько улучшает их отношения, что они больше не нуждаются в том, чтобы использовать сложившуюся в рамках симптома систему взаимодействия в качестве аналогии и решения их трудностей.

4. ПРОБЛЕМЫ ДЕТЕЙ:

ТРИ ПАРАДОКСАЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ

Когда в поведении ребенка возникают проблемы, он становится источником особой заботы со стороны родителей, которые все свои силы направляют на его изменение в лучшую сторону. Детское неблагополучие может проявляться в симптомах самого разного порядка, выступая в виде страхов, головной боли, поджогов, ночного недержания мочи и т. п., но в чем бы ни заключались трудности ребенка, они неизбежно заставляют родителей искать способы, с помощью которых можно было бы нормализовать его поведение.

У родителей нередко возникают трудности на работе или в личных взаимоотношениях (например, супруг угрожает разводом жене), но перед лицом детского неблагополучия все эти проблемы хотя бы на время отодвигаются в сторону. Супруги скорее всего постараются превозмочь собственные невзгоды и предпочтут держаться вместе, чтобы спасти своего ребенка. В известном смысле можно утверждать, что нарушения в поведении детей по-своему полезны для семьи. Благодаря этим нарушениям родители забывают о собственных тревогах и, более того, получают весомый повод, чтобы навести мосты в личных отношениях, простив друг другу взаимные обиды и проступки. К каким бы мерам со стороны матери и отца ни побуждали отклонения в поведении ребенка, заставляя их помогать ему, защищать или, напротив, наказывать, подобные отклонения фокусируют на себе родительское внимание. Супруги получают возможность взглянуть на себя именно как на родителей, ребенок которых нуждается в них больше, чем любой другой человек, оказавшийся под грузом личных, финансовых или социальных проблем. Под этим углом зрения на ребенка можно смотреть как на защитника, который печется о благе других членов семьи, желая уберечь их от надвигающейся беды, хотя он сам, конечно, не подозревает о своей столь значительной роли.

Подобный взгляд существенно отличается от других толкований симптома и его внутрисемейного значения, получивших развитие в рамках стратегической и структурной семейной терапии. Несмотря на то, что протекционно-защитительная функция симптома общепризнанна (Haley, 1967b, 1976b; Minuchin, 1974), в теории семейной терапии широко бытует точка зрения, согласно которой ребенок либо втягивается в одну из семейных коалиций (одним из родителей — против другого, бабушкой — против матери), либо вовлекается в конфликт между супругами, обеспечивая собой ту связь, которая удерживает их друг возле друга. Столь же часто утвер­ждается, что ребенок используется родителями в своих интересах: существующий между ними конфликт “пропускается” через ребенка, так что мать, например, может поощрять дочь к бунту против отца, который бранит дочь, будучи не в ладу с женой (Minuchin, 1974). Более того, включение ребенка в семейный конфликт рассматривается как повторное воспроизведение и проживание унаследованных семейных проблем, через которые прошли предшествующие поколения (Bowen, 1978). Хотя указанные различия в теоретическом плане могут показаться не столь уж существенными, при выборе терапевтической стратегии они приобре­тают принципиальное значение. Вместе того чтобы при знакомстве с семьей терапевту заранее настраиваться на встречу с конфликтами, коалициями, враждой и соперничеством, он начинает смотреть на ту же семью как на источник помощи, участия и взаимной заботы. И ребенок воспринимается не как пассивный участник событий, используемый родителями в их разрушительном конфликте, но как инициатор взаимодействия, выполняющего протекционно-защитительную функцию. Хорошо известно: терапевт находит в семье то, что ищет, и теоретические положения, которые он разделяет, легко могут оказаться самосбывающимися пророчествами. В этом смысле искать в семье взаимную поддержку и заботу гораздо продуктивнее, чем изыскивать в ней конфликты и вражду.

Детские поведенческие проблемы самым неожиданным образом могут открыться с полезной для родителей стороны. Так, например, возникшая у ребенка трудность заставляет мать, заботясь о нем, оставаться дома, освобождая ее от необходимости искать работу. Симптом ребенка обеспечивает убедительный предлог, позволяющий родителю избежать неприятной ситуации. Если отец, возвращаясь с работы, чем-то расстроенный и обеспокоенный, при входе в дом узнает, что сын плохо себя вел, он может позволить себе рассердиться на него и отключиться от вызывающих тревогу рабочих дел, вместо того чтобы продолжать терзаться по их поводу. Непослушание сына, таким образом, оказывается относительно полезным для отца. Выступая своего рода громоотводом, ребенок также избавляет и мать от необходимости принимать участие в служебных делах супруга, проявляя сочувствие к нему или ссорясь с ним. Словом, ребенок приходит на выручку обоим родителям одновре­менно.

Детское покровительство по отношению к родителям — функция системности внутрисемейного взаимодействия. Конечно, было бы наивным полагать, что ребенок намеренно строит планы, размышляя над тем, как бы ему удачнее всего защитить своих родителей, добившись от них любви и заботы. Хотя порой случается и так. Мы далеки от мысли, что истолкование абсолютно всех детских симптомов достигает максимального приближения к истине лишь тогда, когда они рассматриваются в аспекте своей протекционной функции. Нередко предъявленная детская проблема является результатом прямого родительского недосмотра, пренебрежения потребностями ребенка или его физического страдания. Бывает, что элемент детского покровительства полностью утрачивается в тирании, которую ребенок навязывает родителям (более обстоятельно явление такого рода будет рассмотрено в шестой главе). Бывает и так, что основу поведенческих нарушений детей составляет стремление к власти, которой ребенок добивается, прибегая к беспомощности или разрушению. Но независимо от того, кем на самом деле является носитель симптома — защитником или тираном, — мы должны признать как факт, что его отклоняющееся поведение содержит в себе полезную для семьи, хотя и облеченную в неудачную форму, функцию.

Любая организация, в какой бы форме она ни выступала, обладает определенной иерархией, которая выражается в том, что некий человек, по сравнению с другими, наделяется большей властью и ответственностью за все то, что в этой организации происходит*. В семейной организации родители, несомненно, занимают более высокое иерархическое положение, нежели дети. Когда же в поведении последних возникают нарушения, выполняющие защитительную функцию по отношению к родителю, иерархиче­ская организация семьи становится неконгруэнтной, или рассогласованной.

Иными словами, родители, благодаря самому факту своего родительства, иерархически находятся в позиции безусловного старшинства по отношению к ребенку, за которого они несут ответственность, обеспечивая его всем необходимым и заботясь о нем. Но ребенок со всеми нарушениями в его поведении по-своему также защищает и опекает родителей, помогая им избежать взрослых трудностей, возникающих на их пути, и преодолеть свои недостатки. Благодаря подобного рода помощи ребенок также занимает более высокую позицию по отношению к родителям. Начиная вести себя нормально, он теряет ту власть, которую ему обеспечивает его проблемное поведение, а тем самым лишается и возможности помочь родителям. Чтобы преуспеть в изменении детского поведения, последние должны преодолеть собственные трудности, чтобы в “опеке” со стороны сына или дочери пропала нужда. Детская защита, конечно, на время позволяет взрослым ускользнуть от возникающих между ними конфликтов, но она не только не поможет им открыто взглянуть в лицо собственным трудностям, попытавшись решить их, но, как часто случается, надолго удлинит путь к подлинному решению существующих проблем.

Возникает вопрос, на который и должен ответить терапевт: каким образом вынудить ребенка отказаться от симптоматического поведения, наперекор тому, что оно составляет основу его власти и силы?

Подобного рода цель не может быть достигнута терапевтом прямыми средствами. Поскольку власть ребенка высоко простирается над родителями, как видно, именно родители и должны отобрать у него эту власть. Но тут возникает следующая дилемма: чем настойчивее родители стараются изменить своих трудных детей, тем сильнее те держатся за симптом и его функцию. В попытке разрешить дилемму, терапевты испробовали разные способы. Один из них — рекомендация игнорировать симптом. Другой состоит в требовании, чтобы родители платили ребенку вниманием и вознаграждали его лишь тогда, когда тот прекращает проявлять признаки симптоматического поведения. Остальные подходы к решению (они будут представлены ниже) ставят своей целью дискредитацию детского проблемного поведения: оно должно перестать служить средством помощи родителям, но не лишая ребенка возможности быть им полезным, а уступив место другому, более адекватному образу действий.

Первый и самый необходимый шаг — вернуть семью к четкой, прямой, однолинейной, лишенной двойственности иерархической организации, когда родители занимают позицию безусловного старшинства по отношению к детям, где мать и отец опекают ребенка и помогают ему, а не наоборот. Если семейной иерархии будет возвращено такое состояние, при котором родители занимают более высокую позицию, нежели сам ребенок, то, значит, именно им в первую очередь и предстоит работать над его проблемой. Родители, а не терапевт в единственном числе, должны быть вовлечены в изменение детского поведения.

В терапевтических подходах, о которых говорилось выше, терапевт разрабатывает общую стратегию решения детской проблемы. При этом цель, направленная на решение предъявленной проблемы, формулируется с предельной ясностью.

1. Терапевт исходит из предположения, что симптом служит не только аналогическим или метафорическим выражением проблемы, но также ее, хотя и ошибочным, решением. Подобное решение в известной степени устраивает всех имеющих отношение к проблеме лиц. Например, ребенок, жалующийся на головную боль, сообщает больше, чем только об одном определенном виде боли. Иначе говоря, поведение — это коммуникация, которая всегда осуществляется на многих уровнях. Жалоба “У меня болит голова” является сообщением о внутреннем состоянии, но она также может служить и способом, позволяющим уклониться от наскучивших домашних обязанностей или принудить отца подсоединиться к выполнению ребенком заданных на дом уроков.

2. Прежде всего, терапевт определяет, кто из членов семьи находится в фокусе детской озабоченности, иначе говоря, на кого направлена защита со стороны ребенка и каким образом она осуществляется. Далее он принимает решение об интервенции, которая должна таким образом изменить внутрисемейную организацию, чтобы в ней со всей определенностью воцарилась лишенная двойственности, прямая, однолинейная иерархия, в который родители занимают позицию старшинства. Терапевтическая интервенция обычно принимает форму директивного указания, предписывающего членам семьи некое действие, которое они должны выполнить непосредственно либо в ходе встречи, либо за ее рамками. Предписание может быть прямым или парадоксальным, адресованным одному, двум лицам или всей семье. Его цель — изменить характер взаимодействия членов семьи друг с другом и с терапевтом.

3. Терапевта не волнует, знают ли клиенты о том, какой именно тип коммуникации в данном случае подлежит изменению. Если проблема может быть решена без того, чтобы члены семьи понимали, как в ходе терапии они пришли к ее благополучному разрешению, это вполне удовлетворительный результат.

4. Ход терапии планируется по отдельным этапам. Тем самым предполагается, что проблема не разрешается сразу, одним приемом.

5. Хорошо известно, что отношения в каждой семье уникальны и требуют совершенно разных терапевтических решений, если даже предъявленные семьями проблемы аналогичны.

Одна из существующих для терапевта возможностей восстановить однолинейную иерархическую организацию, в которой родители занимают более высокую позицию по сравнению с ребенком, заключается в том, чтобы устроить разрешение проблемы ребенка его родителями. Ниже приводится ряд парадоксальных техник, ведущих к этой цели, и дается описание случаев из практики.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: