 |
Алиса Фрейндлих отмечает юбилей в кругу семьи
|
|
|
|
Сын Зинаиды Шарко: «Мама в отличие от Фрейндлих не хочет об отце вспоминать»
Иван Шарко поведал о своей знаменитой семье.
Фото: из личного архива И. Шарко
После армии я какое-то время работал в БДТ монтировщиком. И однажды в праздники, будучи навеселе, получил производственную травму. В театре, как положено, меня решили пропесочить. На собрании слово взяла неизменный председатель профкома актриса Валентина Ковель. Она встала и с пафосом произнесла: «Товарищи, все мы знаем, что в детстве у Вани Шарко не было... детства!» На этой трагической ноте слушание моего «дела» закончилось...
После того собрания еще долгое время при встрече коллеги меня трепали по плечу: «А-а, вот идет человек, у которого не было детства!» Конечно, все прекрасно знали мою семью, которая в полном составе в разное время служила в театре: родители — Зинаида Шарко и Игорь Петрович Владимиров, мамин гражданский муж — Сергей Юрский и папина жена — Алиса Фрейндлих. Казалось бы, какие имена! Все сплошь народные! Спрашивается, ну разве может ребенок остаться без детства в окружении таких знаменитых артистов? «Может!» — отвечаю со всей ответственностью. Тетя Валя была абсолютно права: детства у меня не было!
Помню я себя лет с трех. Однажды, только проснувшись, стою в кроватке с сеткой и с любопытством осматриваю комнату. У нас была замечательная коммуналка на углу улицы Марата и Невского. Самое яркое воспоминание того периода — мы с соседской девочкой, раскрыв зонтик, прыгаем в коридоре с огромного шкафа, как парашютисты.
Вскоре из-за строительства метро жильцов дома стали расселять, и мы переехали на набережную Черной речки. Дороги еще не было, вдоль реки лежали большие глиняные кучи, помню, как-то пошел, будучи еще маленьким, погулять и провалился по пояс.
|
|
|
Алиса Фрейндлих отмечает юбилей в кругу семьи
Когда я родился, маме исполнилось 27, отец был старше ее на 8 лет. Папа, как я понимаю, был у Зины (именно так я называю маму) не первый. По словам мамы, она любила мужиков, что тут скажешь?! А ведь никогда не слыла красавицей. С этим ощущением и выросла. Но уже на первом курсе — веселая, худая, с длиннющими ногами — вдруг поняла, что может окрутить любого. Между прочим, где-то я прочитал, что Шарко в свое время присвоили титул «Самые длинные ноги Ленинграда»!
Кстати, из-за чрезмерной худобы маму чуть не выгнали из театрального института. В студенческом буфете она съедала в день один пирожок и выпивала стакан простокваши. Не потому, что сидела на диете, просто время было послевоенное, нищее. Зина даже в голодный обморок однажды упала. Говорят, Владимиров, влюбившись в Зину, воскликнул с восхищением: «Вам не понять, в ней черт сидит!»
У папы до встречи с Зиной тоже была личная жизнь. О своем скоротечном браке он говорил так: «Женился на первой жене случайно. Однажды увидел, как она выпрыгивает на ходу из трамвая, и влюбился».
Зина и Игорь Петрович работали вместе в акимовском Театре Ленсовета. Там, собственно, и начался их роман.
Фото: Андрей Лем
Однако родители так и не узаконили отношения, жили в гражданском браке, в результате которого на свет появился я. Насколько знаю, первое время после рождения я жил без имени. Маму мое появление на свет застало врасплох — она ждала дочку, даже имя придумала.
— Я все мечтала, как буду мою Катю в платьица наряжать, а тут появился ты, парень, да еще и рыжий!
Меня так и звали какое-то время — Рыжий. Потом нарекли «человечьим» именем — Ваня, на что папина мама (она жила с нами), Ольга Константиновна, недовольно поморщилась: «Мало того что рыжий, так еще и Ваня!» Бабушке-дворянке были по душе великокняжеские имена — Ольга, Игорь, Петр. Отца воспитал отчим — горный инженер Петр Николаевич Владимиров. Его фамилию и отчество Игорь Петрович и носил.
|
|
|
Примерно в то время, когда я обрел «человеческое» имя, Георгий Товстоногов пригласил родителей в БДТ: Владимирова — в качестве режиссера-стажера, а мама стала ведущей актрисой театра. В актерской среде БДТ называли «кладбищем для актрис». Товстоногов охотно брал в театр таланты, но роли для них находил не всегда. С Зиной все вышло иначе. Товстоногов сказал: «Вы мне нравитесь. Сразу берете быка за рога!»
Родители очень много работали, им было совсем не до меня. Никто из них не собирался жертвовать театром ради ребенка. Тем более что после премьеры «Пяти вечеров» на маму обрушилась безумная известность. Театралы всей страны приезжали в БДТ посмотреть на Шарко с Копеляном.
Мне было года четыре, когда родители разошлись. У меня сохранилось фото, где мама с папой держат меня на руках: молодая семья, счастливые лица. Но вместе я их не помню, будто этого и не было никогда. Рядом они существуют для меня только на этой фотографии...
В памяти осталось немногое. Вот папа приезжает меня навестить на новенькой «Волге», я сижу у него на коленях и с восторгом кручу большой руль. Вот мы с бабушкой и дедом едем на дачу. А вот папа на мой день рождения дарит вожделенный велосипед.
Зина отправляла меня к отцу скрепя сердце: они с Владимировым расставались очень шумно, со скандалом и никогда больше не общались. Мама даже решила переписать меня на свою фамилию. До четырех лет я ходил Владимировым, а потом вдруг стал Шарко. Помню, как в медкарточке в поликлинике красной ручкой было жирно перечеркнуто «Владимиров», а сверху выведено — Шарко.
Мама никогда не говорила о причинах их расставания. Тема отца вообще в нашей семье долгое время считалась запретной. Наверное, этот союз с самого начала был обречен: оба приложили руку к его развалу.
Конечно, я сужу об их разрыве с маминых слов. Вначале она обвиняла во всем отца, потом стала постепенно признаваться, что и сама — не подарок!
Дело в том, что маме правила семейного общежития вообще не знакомы, они у нее напрочь отсутствуют!
|
|
|
Фото: из личного архива И. Шарко
Непредсказуемая, взбалмошная, Зина всегда жила только по своим правилам: сама с собой посоветовалась, сама с собой решила. Она в принципе никогда не могла жить с мужчиной, дело совсем не в папе. Возможно, если бы нашелся какой-нибудь мачо, который разок дал бы ей кулаком по голове и призвал к порядку, но... мачо рядом с мамой не оказалось, а Игорь Петрович не сумел скрутить ее в бараний рог.
А еще они страшно друг друга ревновали. Мама любит рассказывать историю, как Николай Павлович Акимов хотел написать ее портрет. «Твое лицо, Зина, в моем жанре!» — восхищался режиссер. Но папа категорически запретил маме позировать Акимову: мол, всем известно, что Акимов рисует только своих любовниц. На робкие возражения мамы, что это не так, кроме того, она, между прочим, в положении, отец отвечал: «Ну и что! С годами ты это все равно никому не докажешь».
В результате мама осталась без портрета, правда, с акимовскими стихами. По поводу маминой фамилии коллеги и друзья наперегонки состязались в остроумии. Мама рассказывала историю о курортном романе с известным актером. По возвращении с курорта ухажер угодил на больничную койку. Его пришел проведать друг. «Ну что? — съязвил он. — Не выдержал душа Шарко?»
Но всех превзошел в остроумии Акимов, посвятив маме такие строчки: «Когда страдал я глубоко, то принимал я душ Шарко... Теперь же я вздохну легко, нашел рецепт — маэстро, туш! Отдельно принимаю душ, отдельно — Зиночку Шарко!»
Последней каплей, после которой родители разошлись, наверное, стала следующая история, которую мама очень любит рассказывать.
Как-то занимаясь генеральной уборкой, она нашла отцовскую записную книжку с донжуанским списком: продавщица, официантка, машинистка и так далее. Мама мудро промолчала (мужу все-таки 36 лет, не мальчик!), но когда в один прекрасный день «Отелло» устроил Зине дикий скандал по поводу «ее прошлого», не выдержала и сказала: «Из твоих девиц можно создать третьесортный бордель, а из моих мужиков — лучший театр Европы!» На этом выяснение отношений прекратилось.
|
|
|
Больше они не общались, Зина осталась в БДТ, а отец вернулся в Ленсовет и вскоре стал художественным руководителем театра. Их пути окончательно разошлись. Правда, один раз на записи телепередачи их случайно посадили рядом. Эта встреча родителей, пожалуй, стала первой и последней после разрыва. Мама, как я понимаю, была очень обижена на отца. И хотя гордо говорила: «Когда нет опыта — это кажется концом жизни. Но я справилась!», думаю, расставание с отцом так и осталось ее незаживающей раной. Она никогда ему не звонила, не жаловалась на мои проступки, не просила помощи. Все сама, сама, сама...
Пока я был маленьким, со мной сидел дедушка, приезжавший из Чебоксар. С дедом Максимом мы очень дружили. И хотя он за свою жизнь прочитал всего две книжки — «Поднятую целину» и «Тихий Дон», — был в высшей степени интеллигентным человеком.
Фото: из личного архива И. Шарко
Помню, как мы вдвоем коротали зиму — мама уехала в Румынию на длительные гастроли, а я внезапно заболел. Два дня провалялся с простудой, потом меня увезли на «скорой» и в больнице поставили страшный диагноз — менингит. Ситуация, как вы понимаете, серьезная — я лежал в отдельном боксе. Слава богу, попался хороший врач, который буквально вытащил меня с того света. Дед устроился в больницу плотником, чтобы все время быть со мною рядом. Вскоре маму отпустили с гастролей, она примчалась и привезла из-за границы дефицитные лекарства.
На все лето меня отправляли к дедушке с бабушкой в Чебоксары. Именно там я и наслушался историй о боевом характере Зины, который она проявляла с детства. Как и все дети войны, мама мечтала попасть на фронт, даже написала наркому просвещения заявление: «От ученицы 7-го класса Зинаиды Шарко. Прошу направить меня на учебу в Кронштадтское торпедное училище». В школу вызвали дедушку, который сказал: «Если дочка хочет защищать Родину, не могу ей препятствовать». Нарком конечно же оставил письмо девочки без ответа, но Зина не была бы Зиной, если бы сдалась. В 12 лет в составе ансамбля песни и пляски она выступала в госпиталях перед ранеными. У нее даже есть медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Когда в школе объявили сбор посылок для фронта, Зина тайком пробралась в актовый зал, обрезала бархатные шторы и нашила кисетов для махорки. На каждом вышила разноцветными нитками «Дорогому бойцу. Жду с победой!»
Дедушка с бабушкой мечтали о достойной профессии для дочки, но вопрос, кем быть после окончания школы, перед Зиной не стоял. Конечно, артисткой! У нее уже был солидный «список» ролей: во 2-м классе — Золушка, в третьем — Царевна Лебедь, в 4-м она пела партию Козы. И получив аттестат, мама прямо из Чебоксарской женской гимназии отправилась поступать в Школу-студию МХАТ. С потертым чемоданом и портретом любимой артистки Тарасовой в руках она с волнением перешагнула порог знаменитого театра. Поднялась по старинной лестнице, робко открыла тяжелую дверь приемной комиссии и... застыла — ее взгляд упал на секретаршу. Та, сидя за столом времен Немировича-Данченко, грызла... соленый огурец! Так плюнуть в душу в Храме искусств! В тот же день негодующая Зина уехала поступать в Ленинград...
|
|
|
Ленинград маму принял, здесь она училась в ЛГИТМИКе у прекрасного педагога Бориса Вульфовича Зона, работала в лучшем театре страны БДТ, здесь встретила свою любовь, здесь родился я, ее единственный сын...
И если я совсем не помню совместного проживания мамы с Игорем Петровичем, то как мы жили с Сергеем Юрским, помню прекрасно...
Мне было лет пять, когда у мамы появился новый муж. С Сергеем Юрьевичем Юрским она познакомилась на репетициях в БДТ. Причем по иронии судьбы оба были заняты в спектакле Розова «В поисках радости», который поставил отец.
Фото: из личного архива И. Шарко
Юрский появился в моей жизни очень буднично. Никто меня к его появлению заранее не готовил. Я, как дитя артистки, в театре бывал довольно часто, сидел в зале и, зевая, смотрел взрослые спектакли, ничего не понимая. У Сергея Юрьевича в тот вечер в театре был дебют. В розовском спектакле он играл главного героя — юного Олега, а мама — мещанку Леночку, которая заставила всю квартиру мебелью. Я откровенно скучал, вдруг Юрский схватил со стенки шашку и начал яростно крушить мебель. Он так дубасил по диванам и шкафам своей шашкой, что я от неожиданности оторопел.
После спектакля мы втроем вышли из театра. И мама просто сказала: «Вот, Ваня, познакомься, это дядя Сережа». Я что-то буркнул в ответ, потому что очень на него обиделся: мамочка покупала мебель, а он ее разнес в щепки!
С тех пор мы стали жить вместе...
Мама с Юрским обменяли нашу двухкомнатную квартиру и его комнату на трехкомнатную на улице Бассейной. Сделали ремонт, Юрский только-только снялся в фильме «Человек ниоткуда», на его гонорар купили румынский гарнитур. И мы зажили. Нормально, как все...
Причем жили мы на одном этаже с Копелянами. Интересно, что наши кухни имели не только общую стенку, но и общий мусоропровод. Зина и жена Ефима Копеляна, Людмила Иосифовна Макарова, все время переговаривались, открыв крышку мусоропровода. Я никак не мог взять в толк, зачем кричать в дыру мусоропровода, когда можно по телефону позвонить? А им нравилось...
Зина, между прочим, официально не была замужем ни разу. Говорит: «А меня не звали!» Но, по-моему, кокетничает, — думаю, что как раз второй-то (Юрский) точно звал. Сергей Юрьевич хотел с мамой создать семью, иметь детей. Он был абсолютно нормальным в этом плане мужчиной. Но она замуж за него не пошла...
Во втором своем гражданском браке Зина старалась не наступить на те же грабли. Они с Юрским были, что называется, образцовой семьей. Зина периодически готовила какие-то грузинские блюда, по праздникам угощала гостей своей фирменной индейкой с каштанами. Сама рецепт изобрела. Она вообще была большой придумщицей, обожала сюрпризы. Помню, у нас долго стояло в квартире дерево (Зина любила таскать в дом разные коряги), очень оригинальное. В мой день рождения коряга превращалась в «древо желаний». Мама вешала на него разные штучки с записками. Мы ходили вокруг и обрезали нитки с закрытыми глазами, а потом читали подсказки, где найти подарок.
Ранней весной на улице она срезала веточки вишни или яблони и расставляла их в напольные вазы. В воде ветки распускались, и Юрский, проснувшись утром, громко читал стихи «Иду расцветающим садом». Мама вообще всю жизнь обожала цветы. Наш холодильник постоянно был забит луковицами цветов, которые она потом рассаживала в горшочки и носила в театр. Надо сказать, эта страсть осталась с мамой навсегда, в ее холодильнике и сейчас дожидаются высадки луковицы тюльпанов...
Фото: из личного архива И. Шарко
Сергей Юрьевич какой-то период занимался мной с большим энтузиазмом. Видит, болтается по дому нескладный подросток. «О! А давай-ка позанимаюсь с ним французским!» — предложил как-то Юрский. Мы завели специальную тетрадку, и даже раза три состоялись занятия. На этом, правда, все и закончилось. Сергей Юрьевич был занятой человек: съемки в кино, репетиции в театре. Они с мамой часто уезжали на гастроли, вместе выступали на концертах, разыгрывали миниатюры, как Миронова и Менакер...
Никому особенно не было до меня дела, и я опять оказался предоставлен сам себе. На родительские собрания тоже никто не ходил. Мама с Юрским были уже известными в городе людьми и собирать взгляды родителей моих одноклассников не хотели. А отцу вообще было не до этого. Так что никто не знал, хорошо я учусь или плохо. Дневник у меня не спрашивали, ограничивались вопросом: «Как в школе? Нормально? Ну и славно...»
Юрского я называл дядей Сережей. Никто не просил называть его папой — отец у меня уже был. И хотя мы не жили вместе, он от меня не отказывался.
У папы тоже появилась новая семья, он женился на Алисе Фрейндлих. Тут он маму переплюнул: если Юрский был моложе мамы на шесть лет, то Алиса — моложе папы на 16.
Театр Ленсовета был общей страстью папы и Алисы. На спектакли с Фрейндлих публика ломилась. Для всех ленсоветовцев, насколько знаю с их слов, Владимиров был господь бог. Все его уважительно звали Шефом. В театре Шеф создавал культ одной актрисы — Алисы Фрейндлих.
Наши отношения с Алисой в тот период не могли быть теплыми. Объективно к этому не было никаких предпосылок. Она сутками пропадает на работе, ей не до меня, а тут к ее мужу приезжает сын-подросток. Мною занимались бабушки — папина мама и его тетя. Так что я скорее ездил не к отцу, а к ним.
Обе бабушки наперегонки меня любили и ужасно жалели. Им казалось, что жить ребенку с такой сумасбродной женщиной, как Зина, невозможно. Конечно, никто мне не говорил, зашивая, скажем, дырку на свитере: «Ну вот, мать опять за тобой не смотрит!», но это подразумевалось. Бабушки были женщинами интеллигентными, в их кругу не было принято давать оценки, тем более негативные. Не успевал я войти в квартиру, как обе тут же сажали меня за стол и кормили на убой. Не то чтобы думали, будто я голодаю, но им казалось — мне чего-то из еды не хватает...
Домработниц у нас не было, мама из-за занятости не успевала готовить, а порой могла обо мне и вовсе забыть. Но голодного детства все-таки не было, чуть что — я мог сесть на метро и поехать к отцу. Мне там всегда были рады.
Ездил я к нему довольно часто и периодически оставался ночевать. Папа с Алисой жили на Владимирском проспекте, через три дома от Театра Ленсовета. Такое вот совпадение — Владимиров на Владимирском проспекте! Еще и станция метро «Владимирская» рядом. На втором этаже располагалась их большая темная квартира с анфиладой комнат, по ней можно было пройти кругом. Одна комната была отделена потрясающей аркой, папа соорудил там себе кабинет, где я часто заставал его с газетой или книжкой. Иногда отец садился за рояль, кстати, он прекрасно играл, хотя никогда не учился музыке. Но это бывало редко...
Фото: из личного архива И. Шарко
Иногда мы с отцом ездили на футбол или баскетбол. В него когда-то в молодости папа неплохо играл. Помню, садились в его «Волгу» и ехали на матч, папа был ярым болельщиком баскетбольной команды «Спартак». Когда в холодную погоду ездили на футбольный матч «Зенита», бабушки закутывали меня, как капусту, в шарфы, шапки, свитера...
Помню, однажды возвращаюсь домой и обнаруживаю, что дяди Сережи больше нет — он ушел от мамы. Правда, все его вещи были на месте. Как висели костюмы Юрского в шкафу, так и остались висеть. Он их не забрал — в чем был, в том и ушел. Потом я донашивал эти костюмы, хотя Юрский был ниже меня и шире в плечах. Еще на память от дяди Сережи остался настоящий складной цилиндр-шапокляк. Чтобы его сложить, надо было легонько ударить ладонью по верху. Еще я нашел его старый фотоаппарат с гармошкой... Конечно, я все это со временем доломал...
Сергей Юрьевич всегда ко мне хорошо относился. Даже когда они с мамой разошлись, мы встречались. Он, помню, все спрашивал: «Как тебе тут? А как там? Может, надо помочь? Только скажи». Но нельзя же свою жизнь посвятить мне, чужому, в сущности, ребенку, тем более вскоре Юрский женился и уехал в Москву. Его женой стала актриса Наталья Тенякова.
Мама с Юрским прожила семь лет, ровно столько же, сколько и с отцом. Она шутила, что в этом похожа на Хемингуэя, — с двумя из своих жен знаменитый писатель тоже прожил по семь лет. Такое сравнение ей льстило. Спустя годы мама подытожила: «Я дважды была замужем, но оба брака оказались браком. Поэтому добрую половину своей жизни прожила в гордом прекрасном одиночестве...»
Мама, уже работая в БДТ, часто встречала в Летнем саду своего учителя Бориса Вульфовича Зона, он любил там гулять. Каждый раз они обменивались новостями.
— Зинуша, слушай, у меня на курсе такая девка учится! Ну конечно, не такая талантливая, как ты, но очень способная и чем-то внешне на тебя похожа. Запомни фамилию — Фрейндлих Алиса...
Мама запомнила. А вскоре узнала, что Алиса не только Зону приглянулась, но и ее гражданскому мужу — Владимирову.
Проходят еще лет пять. Опять они с Зоном встречаются в Летнем саду.
— Зинуша, у меня на курсе такая талантливая девчонка! Но не такая, как ты, — таких не бывает! Чем-то на тебя похожа. Запомни фамилию — Тенякова. Далеко пойдет!
Вскоре Тенякова пришла в БДТ и стала женой маминого второго гражданского мужа Сергея Юрского. После этого мама по Летнему саду гулять перестала. На всякий случай...
Уход Юрского из семьи мама оставила без комментариев, хотя расставание далось ей нелегко. Маме ведь уже было тридцать девять. Хотя, мне кажется, их с Игорем Петровичем чувства были глубже, чем с Сергеем Юрьевичем. Там все болезненнее случилось. Она отца очень любила. Говорят, одному артисту, сказавшему что-то грубое в адрес Владимирова, при всех даже влепила пощечину. Мне часто повторяла: «Ты сын любви».
Фото: из личного архива И. Шарко
У мамы наступил сложный период: Юрский ушел, и в театре как-то не складывалось. Помню, однажды вдруг мне по-взрослому сказала: «Знаешь, мы, наверное, переедем в Москву...» Правда, никуда мы так и не переехали...
Я тогда даже не представлял, как ей было тяжело. Уже взрослым, прочитав в мамином интервью об одном эпизоде ее жизни, начал понимать. Мама приехала в Москву то ли на гастроли, то ли на съемки. Гостиница «Метрополь», роскошный номер с лепниной, мебель в силе модерн, на потолке огромная хрустальная люстра. И вдруг ей приходит мысль: а не повеситься ли на этой роскошной люстре? Слава богу, люстра вместе с куском потолка оборвалась. Зина, конечно, рассказывала об этом с присущим ей юмором, но вообще история жутковатая...
После ухода Юрского мы с Зиной стали жить одни в трехкомнатной квартире. Но по документам она считалась коммуналкой, ведь Сергей Юрьевич с мамой не были официально женаты: у него — своя комната, у нас — остальные две. Когда Юрскому с Теняковой дали в Москве квартиру, жилплощадь в Ленинграде ему пришлось сдать городу. Помню, однажды сижу дома. Звонок в дверь. На пороге женщина с ребенком.
— Здравствуйте. Мы пришли посмотреть комнату.
— Какую комнату?
— Да вот у нас ордер...
Посмотрели комнату Юрского и ушли. Вечером рассказываю маме о визите.
— Ой, — всполошилась Зина. — Что делать?
Звонит Стржельчику, он через два дома от нас жил:
— Владик, такая ситуация...
— Все нормально! Сейчас все сделаем.
Для Стржельчика вообще проблем не существовало, он обожал всем помогать. Ходил в исполком, улыбался, писал прошения — и все ради Зины. Он придумал обмен: мы переехали к Владиславу Игнатьевичу в двухкомнатную, а они с женой Людмилой Павловной — к нам в трехкомнатную. Стржельчик как народный артист имел право на дополнительную площадь.
— Что же ты сама не пошла, ведь тоже могла выбить себе эту квартиру? — удивлялся он Зининой беспомощности.
Оказывается, маме как заслуженной артистке достаточно было принести письмо из театра — и мы остались бы в своей квартире без подселения. «Не хочу и не буду просить! Мне ничего не надо!» — Зина была в своем репертуаре, она ужасно не любила ходить по кабинетам и просить.
Мама называла Стржельчика — Стрижуня. Ей казалось, что ему это прозвище очень подходит. Он обожал дарить людям радость. Владислав Игнатьевич помогал нам с переездом, по нескольку раз ездили с квартиры на квартиру. В какой-то момент он немного заскучал и предложил прокатиться. Мы сели в его машину и поехали в аэропорт. Там всегда стояла длинная очередь ожидающих такси. Владислав Игнатьевич подъехал к толпе пассажиров и поинтересовался у женщины, стоящей в хвосте: «Вам куда?» Дама, увидев известного артиста и потеряв от неожиданности дар речи, села в машину. Стржельчик всю дорогу до ее дома развлекал нас, пел песни и рассказывал увлекательнейшие истории, естественно не взяв с пассажирки ни копейки...
Фото: РИА Новости
В новой квартире у меня была отдельная комната, слава богу, хоть не за шкафом оказался! Можно было закрыться и переждать бурю. А бури у нас с мамой бушевали нешуточные. Что делать, не складывались отношения, хоть ты тресни!
Честно говоря, я был не подарок! 14 лет, сложный переходный возраст, сказать мне поперек ничего нельзя — тут же хлопал дверью. Я ведь рано привык к самостоятельности, мамы никогда не было дома. Зина на взлете актерской карьеры, много играла, репетировала. Я уходил в школу, когда мама еще спала, вечером засыпал раньше, чем она возвращалась.
Никто меня не спрашивал: «Сделал ли уроки? Где был?» Я сам решал, надо ли делать уроки и на какие предметы ходить. В школе каждый педагог считал своим долгом упрекнуть меня при случае: «Ваня, как не стыдно, у тебя же такие приличные родители!» Правда, примеров оголтелого хулиганства не припомню — вел себя не хуже других, просто ко мне всегда было повышенное внимание. Стоило получить плохую отметку, тут же напоминали: «Ваня, у тебя ведь мама золотая медалистка!» Порой не успеваю зайти в класс, как тут же получаю выговор: «Надо же, Ваня, у тебя такие родители хорошие, а ботинки нечищеные, штаны неглаженые!» Просто никому из учителей и в голову не приходило, что я сам глажу штаны и чищу ботинки.
Конечно, Зина не была сумасшедшей матерью, не звонила по двадцать раз домой и не мучила меня допросами. Не помню, чтобы она ждала меня, стоя у окна, или обзванивала друзей, волнуясь, куда пропал ее Ваня. Я привык ходить с ключом на шее, и мою свободу никто не ограничивал. А надо бы... При такой жизни можно ведь легко свернуть на кривую дорожку. Слава богу, меня на эту стезю не тянуло. И обиды того периода — что всем на меня наплевать, — со временем прошли. Зато жизнь приучила к мысли: ничего ни от кого не жди. Сам, сам, сам...
Отец, конечно, принимал участие в моей судьбе: отправлял на отдых, покупал, если нужно, вещи... Маме не надо было звонить ему напрямую, чтобы что-то для сына попросить, для этого существовали бабушки. Зина через них передавала отцу информацию. Каждый месяц мне выдавались деньги, которые я отвозил маме. Бабушки заботливо прятали деньги в дальний карман моего пальто, заколов его для верности булавкой, чтобы в метро у ребенка их не вытащили. Правда, признаюсь, пару раз я сам запускал руку в карман. Знал, что мама не будет пересчитывать деньги...
Вообще найти человека, более не приспособленного к жизни, чем мама, просто невозможно: Зина не планировала расходы и никогда не интересовалась гонорарами. Даже не знала, сколько получала в театре. При этом экономить не любила, и когда артисты за границей перебивались консервами, она на скудные суточные с шиком кутила в ресторанах. Кроме того, была большой модницей и часто меняла наряды.
Фото: Михаил Строков/ТАСС
Товстоногов любил, чтобы его артистки готовили к открытию сезона новые туалеты. Однажды придя домой, Георгий Александрович сделал «выговор» своей сестре: «Чем ты занималась все лето? Зина пришла на сбор труппы в сумасшедшей мексиканской юбке!» Мама всегда умудрялась выглядеть шикарно. Как-то Товстоногов ставил новую пьесу, каждый день шли репетиции. В спектакле играли исключительно мужчины и только одна женщина — Зина. Партнеры решили заключить с Шарко шутливое пари: если за 40 дней она ни разу не повторит свой туалет, ей выставят ящик коньяка. И мама с увлечением меняла кофты, юбки, шарфики, бантики и выиграла пари...
Кстати, в моем характере есть мамины черты, например, нелюбовь к порядку. В юности мамины подруги хором кричали: «Весь в Зину!» Но я-то хотел быть похожим на отца! Он — крупный руководитель, свой театр сделал... А сейчас мне часто говорят, что внешне я похож на отца. Большим начальником, правда, не стал...
Помню, как на экраны вышел фильм «Твой современник»: папин персонаж уходит из семьи, а потом встречается со своим взрослым сыном. Я пропускал школу, тайком бегал в кинотеатр и смотрел сеанс за сеансом. Только тогда осознал, как мне не хватает отца...
Когда повзрослел, нам с мамой стало совсем невмоготу жить вместе, мы не понимали друг друга абсолютно. Стена между нами росла и росла. В итоге я решил уйти к отцу. Пришел к нему и объявил: «Хочу у тебя жить!» Владимиров пожал плечами — мол, пожалуйста, только спроси у мамы. Спросил... Она в сердцах крикнула: «Вот и иди к нему, хотя он тебя бросил!» Я ушел и месяца два прожил у отца...
Удивительно, но наши отношения с мамой в ту пору очень походили на отношения героев фильма Киры Муратовой «Долгие проводы»: главная героиня и ее сын тоже не могут жить вместе. Парень собирается уехать к отцу, мать переживает, но старается не показывать виду. Все как у нас. Словно кто-то в нашей квартире поставил камеру и все происходящее снимал на пленку.
Первую главную роль в кино Зина сыграла, когда ей было уже за сорок. Маму редко снимали, говорили — нефотогенична. Все изменилось благодаря Кире Муратовой. Она сразу же увидела в актрисе Шарко то, что искала, — женщину на грани нервного срыва. В ней чувствовалась открытая рана, а она делала вид, что все хорошо и прекрасно.
Мама, начав сниматься в «Долгих проводах», надолго уезжала в Одессу. Когда возвращалась, у нас тут же вспыхивали ссоры. Не знаю, кто был виноват, но мы жили как бы в параллельных мирах. Она все понимала, только вот сделать ничего не могла. «Ну что ж... — говорила подруге. — Так всегда бывает, когда мальчиков воспитывают мамы».
На самом деле это было ужасное время. Фактически она репетировала роль со мной — бедным, ничего не понимающим подростком, которому столько же лет, сколько ее экранному сыну, — 14!
Фото: Ленфильм
Это были постоянные проверки «на вшивость». Зина не умела, как горячо всеми любимый Владислав Стржельчик, сидеть в гримерке перед выходом на сцену и хохмить, а потом — раз! — и на сцене играть трагедию. У мамы все было наоборот. Ей надо было с утра, до съемок, изводить тех, кто рядом, чтобы войти в роль.
Когда две трети фильма отсняли, к нам в Ленинград приехала погостить мамина гримерша Люда Брашеван. Она, видимо, была в курсе наших натянутых отношений и решила как-то сгладить конфликт.
— Ванечка, что же ты так плохо себя ведешь? Мамочка так тебя любит.
— Никого она не любит, — возразил я. — Она помешалась на театре и кино и кроме этого ничего вокруг не видит. Я же читал сценарий. По тем скандалам, что она мне устраивала, заранее знал, что завтра будут снимать в Одессе!
Фильм не вышел на экраны, его положили на полку на долгие годы. На единственном закрытом просмотре я прорыдал весь сеанс. Смотрел на экран и узнавал мамины фразы и интонации, узнавал ее особенные «нотки обиженного ребенка», когда Зина с горечью говорит экранному сыну те же слова, что говорила и мне: «Вот и иди к нему, хотя он тебя бросил...»
Наверное, я нуждался в том, чтобы Зина взяла меня за руку, поняла, пожалела. А она, как я теперь понимаю, нуждалась во мне. Зина ревновала меня к отцу, ей не нравилось, что я к нему хожу. Ей было неприятно, что там, в отцовском доме, другая женщина. Конечно, Зина была очень обижена на Алису Фрейндлих. У них обеих была категоричная неприязнь, и только по прошествии многих лет, когда обиды забылись, они сыграли вместе в спектакле «Квартет». А тогда Зина нервно реагировала на все, что касалось отца. Ее ничего не могло смягчить — она не прощала измен...
Когда у отца с Алисой родилась Варька, бабушки, естественно, боялись, что с появлением дочки отец перестанет уделять мне внимание. Я, признаюсь, немножко ревновал его к Варе: вдруг в доме появился объект, который поглощал все внимание взрослых. Как ни приеду, они вокруг детской кроватки хороводы водят. Я переживал, хотя сестра мне очень нравилась. Между прочим, маленькая Варя даже замуж за меня собиралась. Однажды я ей подарил «пятачок», и она его долго носила в ладошке.
Когда сестра чуть подросла, мне доверяли с ней гулять. Между кинотеатром «Родина» и Невским была знаменитая пышечная. Туда мы с пятилетней Варькой обычно и направлялись.
Алиса много играла, снималась, ездила на гастроли, и Варя росла с бабушками и нянькой. Повторилась та же история, что и со мной...
Школу я заканчивал вечернюю. После 8-го класса решил — хватит! Родители особо не задумывались над моим будущим, правда, мама часто, как мантру, повторяла: «Только не в театр!»
Однажды, помню, меня, еще маленького, спросил кто-то из маминых друзей: «Ты, наверное, хочешь быть артистом?» Я ответил: «Нет, я слишком люблю маму, а она сказала, что стану артистом только через ее труп!
Фото: из личного архива И. Шарко
Как я уже говорил, отец очень любил баскетбол и мы часто ходили с ним на соревнования. Классе в пятом учитель физкультуры предложил мне пойти в баскетбольную секцию спортивной школы. Следующие шесть лет баскетбол стал моим основным занятием, мы тренировались почти каждый день, ездили на сборы и турниры. Но профессиональным спортсменом я не стал, на то были свои причины...
Я рос на улице, попробовал из мальчишеского любопытства всякую разную дрянь. Без особого надзора мог стать кем угодно: наркоманом, вором. Спасло то, что довольно рано начал задумываться: «Там тебя не любят, здесь не ждут. Ну да, хреново... вроде ты, получается, один. Есть друзья, но один помер, другой в тюрьме, а где будешь ты?»
Казалось бы, я — «золотой мальчик» из приличной семьи, но это как раз и плохо. Была бы обычная семья, где родители возвращаются после работы домой, все садятся за стол, обмениваются новостями... А я рос без надзора и вырос в совершенно неуправляемого 18-летнего оболтуса: то спортом занимаюсь, то баклуши бью. Окружающие справедливо считали, что я веду паразитический образ жизни, который до добра не доведет. Мы с друзьями гуляли, выпивали — словом, поваляли дурака прилично. Мне-то казалось, что все нормально, а родителям, естественно, наоборот — что творится какой-то ужас и я закончу жизнь где-нибудь в колонии.
На самом деле все это было преувеличением. И у меня были таланты. Помню, как однажды сшил себе брюки-клеш. Купил за рубль двадцать плотной ткани и на машинке, которая стояла у отца, сшил штаны. У Зины на стене висел гобелен, я и его «утилизировал». Видя такие портновские успехи, меня отправили в ателье, и там я какое-то время работал учеником портного.
Когда мне пришла повестка в армию, наконец все вздохнули с облегчением! Кстати, папа не делал попыток освободить меня от службы. Наоборот, приложил все усилия, чтобы сына забрали и отправили как можно дальше. Я честно явился в военкомат, но он оказался закрыт. Мама, увидев меня вскоре на пороге, первый раз за все эти годы позвонила отцу: «Игорь, надо что-то делать!»
Игорь Петрович тут же приехал на машине и повез сдавать меня в военкомат. Поздно ночью мы отыскали квартиру майора. Папа буквально вытащил его, бедного, из постели и, тряся перед носом повесткой, требовал принять новобранца в армию. Отправили меня служить в Среднюю Азию, за пять тысяч километров, и все успокоились.
Кстати, в армии мои портняжные навыки очень пригодились. У меня было подпольное ателье, я там все время что-то подшивал, подрубал, строчил. Пока остальные солдаты как сумасшедшие маршировали, я сидел в каптерке и шил по заказу старшины. Тот, видно, проворовался: каким-то волшебным образом со склада испарились 100 пар мужских сатиновых трусов. Ему за них нужно было отчитаться перед начальством. Старшина принес мне списанные простыни: «Только сделай, чтобы были похожи. Цвет и фасон не важны!» На следующий день сшитые мной трусы были предъявлены ревизору. После списания «улики» уничтожили...
Фото: из личного архива И. Шарко
Когда я вернулся из армии, мы с мамой разъехались. О том, чтобы снова жить вместе, не могло быть и речи. Зина перееха
|
|
|
