 |
Эта чудовищная красавица Ушба 10 глава
|
|
|
|
там они почувствуют себя более близкими к Вечности.
Затем они снова спустятся на жизненную равнину с сердцем,
Закалённым для каждодневных битв.
Р.Роллан
В нашем лагере на высокой правобережной террасе Терека ласковая зелень тёплой травы, над палатками стрёкот стремительных стрекоз. Покой, уют, безопасность. А взгляды от этой идиллии часто устремляются круто вверх, где высоко над карабкающимся по склону селением Казбеги ослепительно, как белый взрыв, сверкает в лазури неба пирамида Мкинварцвери, так по-грузински называется Казбек.
Знаем, что будет трудно, — синоптики предсказывают на вершинном куполе двадцатиградусный мороз и ветер до тридцати метров в секунду.
...До высоты 2170 нам помогают местные спасатели — подвозят рюкзаки на УАЗике. Вот и отрог Казбекского массива Квенет-Мта, где, словно изваянный скульптором, словно врезанный в плотную синеву неба штихелем гравёра, застыл прекрасный в чистом изяществе своих линий и совершенстве пропорций силуэт храма Цминдасамеба. Это о нём пушкинские строки:
Высоко над семьёю гор,
Казбек, твой царственный шатёр
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.
…У бывшего алтаря, среди мусора и хлама, горит поставленная кем-то свеча...
Набираем высоту. Мы вверх — весь мир вниз. Под нами многие километры далей — восхождение раздвигает горизонты.
Час за часом вверх и всё время вверх по крутой каменистой тропе. К вечеру, одолев полторы тысячи метров высоты, поднялись до ледника, к лагерю гляциологов. Солнце клонится за зубчатые горные хребты. Усталые ноги гудят, мы предвкушаем скорый отдых.
Но... горы коварны и непредсказуемы. И, оказывается, не будет нам отдыха ещё долго. Ледниковая трещина подстерегла польского альпиниста — перелом бедра – двойной, открытый.
|
|
|
Сбросили рюкзаки. Из ледорубов и репшнуров — носилки, из страховочных поясов — наплечные транспортировочные петли.
Вниз! Как можно скорее — по острым скользким камням, в кромешной тьме, лишь уплотняемой метущимися огоньками фонариков.
— Стоп, время ослабить жгут!
Шок... Жалобный звон опустевших ампул... Резкий запах нашатыря... Прерывистый, со стонами, хрип раненого... Тяжёлое ритмичное дыхание врача — закрытый массаж сердца... Повезло, что у гляциологов оказался врач!
И дальше — вниз… в стремительном темпе, напряжённо, тревожно, безостановочно!..
Навстречу поднялись спасатели с медицинскими носилками – внизу уже ждёт «скорая помощь». Передали им поляка из рук в руки.
Посидели опустошённо... Никаких чувств, кроме усталости...
И обратно – вверх…
...Утром на траве иней, лужи и ручьи возле палаток под прозрачным панцирем льда. Погода ясная, и Казбек призывно полыхает в пронзительно синем небе.
Снова скрежет камней под подошвами, хруст снега и фирна, звон сколотого ледорубами льда, звонкая весёлая капель талой воды в ледниковых воронках и гротах. Огромный, живой, чудесный и необыкновенный, любимый нами горный мир...
На орографически левом склоне ущелья высоко над ледником знакомое серое каменное здание метеостанции. Здесь круглый год на высоте три тысячи семьсот метров за совсем небольшие деньги, в очень тяжёлых условиях работают люди.
«…Там, где гор кольцо за горло держит, там, где память женскими руками гладит и баюкает надежду, дразнит и ласкает облаками…»
Здесь второй наш ночлег.
...Подъём в час ночи. Гулкий топот по крутым деревянным лестницам. Лучи фонариков, колебание огоньков свечей и зажигалок. Лёгкая суматоха сборов. Обжигающий чай. Нервная дрожь нетерпения.
|
|
|
В 1-45 — выход. Темнота. На фоне аспидно-чёрного, усеянного невероятным числом звёзд неба, призрачно голубеет в лунном свете вершина. Мороз и пронзительный ветер. Снег спелым арбузом хрустит в такт шагам.
— Идти след в след! Мы в зоне ледниковых трещин!
Ветер несёт крупинки фирна, наждачно царапает щёки, сечёт глаза и губы. На усах и бороде, на воротнике свитера и капюшоне пуховки нарастает ледяная корка.
Под ногами пульсирующий туман позёмки. Усиливающийся ветер наваливается, пытаясь сдуть со склона. Временами его удары так яростны, что буквально выкидывают людей из протоптанных в снегу глубоких следов. Приходится опускаться на колени и вжиматься в снег, пережидая порыв ветра. На привалах внимательно вглядываемся в лица друг друга — нет ли обморожений?
Несколько человек поворачивают и уходят вниз к метеостанции. Это не трусость. Это умение реально оценить свои силы, приобретённое в горах чувство ответственности. Горы не терпят бравады: вовремя не уйдёшь вниз сам — через несколько часов тебя придётся спускать товарищам.
...Вышли на высоту 4000. Ровное фирновое плато. Жёсткий, плотно спрессованный снег с кружевными застругами. Позёмка.
Темнота уползает в глубину ущелий. В прозрачных предутренних сумерках плавно, как включённая электроспираль, всё ярче разгорается вершина Казбека. До неё ещё тысяча сорок семь метров по вертикали. Много... Ещё несколько человек отказываются идти выше. Борясь с ветром, ставим для них палатку, и продолжаем подъём.
Напряжённые, трудные шаги... Долгие минуты... Длинные метры... Бесконечный склон вздымается в небо ещё круче — привычная упругость надёжного капрона страхующей перильной верёвки под рукой... Щелчки карабинов на перестёжке самостраховки... Привычная усталость и бесчувственность окоченевших пальцев...
Ровная площадка перед крутым ледовым взлётом — недолго отдыхаем, энергичными взмахами отогревая руки и ноги.
Вперёд!
Вновь растягиваем по крутизне верёвки.
Оледенелая скальная гряда. Выше — крутизна снежного купола. До вершины Казбека еще метров пятьдесят.
Вверх!
И – удар ослепляющего солнца в глаза!.. И далёкий круговой горизонт ничем не заслонён!.. И лёгкие полны морозной пронзительной свежести!.. И сердце — восторга!.. И к этому никогда не привыкнуть!
|
|
|
Выше ничего — только солнце. И под ним мы — за порогом шестого километра абсолютной высоты.
Глухой хлопок и взвившееся шипение зелёной ракеты — сигнал радости друзьям внизу.
Теперь – к цветам долины.
Облако повисло на пути. Мы привычно идём сквозь него.
Встречи, расставания
Две палатки, две песчинки на семи ветрах,
Две палатки у тропинки позабыли страх.
Две палатки, с ветром споря, дарят нам уют.
Две палатки, две песчинки по дождям плывут.
Б. Бондарев
Я и трое моих приятелей-художников решили выбраться на несколько дней в горы — порисовать, побродить по лесам, подышать смоляным сосновым воздухом...
Никто из моих спутников раньше в горах не был. Вернее, они бывали в Лаго-Наки, в Домбае, видели Приэльбрусье, но лишь в составе экскурсионных групп, не поднимающихся в горы выше последней станции канатной дороги.
А я, возвращаясь из своих путешествий, всегда показываю фотографии, слайды, рассказываю много такого, что из окна экскурсионного автобуса увидеть невозможно...
И ребята заинтересовались. Я взял напрокат в городском турклубе палатку, рюкзаки, спальники, штормовки и вибрамы, по всем правилам оформил походные документы… и – вперёд!
Из Краснодара в Адлер — самолётом, от Адлера до Бзыби — электричкой. И теперь стоим на обочине дороги, ведущей к озеру Рица — ловим попутную машину...
…Мы в четыре руки «проголосовали», и стремительный, сверкающий автобус плавно остановился. Распахнулась передняя дверь, и мы, подхватив рюкзаки, кинулись к ней.
— Ой, нет, не сюда, сюда не нужно! — закричала, высунувшись из двери, женщина с микрофоном в руках, — здесь вы своими мешками мешать будете! Идите к задней двери!
Мы поволокли рюкзаки вдоль автобуса назад. Двое парнишек в салоне бросились к задней двери и пытались её открыть. Дверь не поддавалась. Мы чувствовали, как злится шофёр...
А сквозь оконные стёкла на нас глядели экскурсанты. Девушки смотрели с любопытством и симпатией, женщины — с жалостью и недоумением, мужчины — с деланным равнодушием. А мальчишки — с восхищением и завистью.
|
|
|
Наконец, дверь распахнулась, и мы, в обнимку с рюкзаками, забрались внутрь:
— Поехали!..
Экскурсовод включила микрофон.
— Посмотрите, пожалуйста, направо, — сказала она, — вы видите развалины древней сторожевой башни. Она имеет двойные стены, потому местные жители назвали ее «башня в башне». Толщина внешних стен полтора метра, толщина стен внутренних — один метр...
Но, кроме моих товарищей и ещё двух-трёх пассажиров, на «башню в башне» никто не оглянулся.
— Смотрите, какое красивое дерево! — кричала какая-то женщина на весь автобус.
— Посмотри, мамочка, водопад! Это правда, водопад? — теребил другую женщину мальчик.
— А вон облако ниже нас! — показывала в окно девушка...
С одной стороны автобуса вертикально вверх поднимались высокие скалы, иногда они нависали над дорогой. С другой стороны скалы отвесной стеной обрывались вниз. И там, в глубине ущелья, над клокочущей рекой плыли остатки утреннего тумана. Обычное дело...
Но пассажиры автобуса с искренним интересом припадали к окнам, долго и восторженно делились впечатлениями. На экскурсовода и её интересный рассказ о самшите и рододендроне, никто не обращал внимания.
Мне стало досадно и обидно: ну и публика подобралась!
Я оглядел попутчиков, заворожённо глядящих в окна, и... понял их состояние.
Они откуда-то с Крайнего Севера. И после долгой полярной ночи, после морозной северной зимы и затяжной снежной весны им, конечно, хочется просто смотреть на зелёно-голубые южные горы, на весёлые речки, на искрящиеся водопады, на цветы, на лес и на облака в небе синем, как море в безветренную погоду... А ниже облаков, как белая пена морского прибоя, снежные вершины гор... И нет никакого дела до их высоты и названий. И важно лишь, чтобы окна автобуса были открыты, чтобы упругий, ласковый, тёплый ветер с запахом цветов трепал волосы, гладил лицо.
...На полпути к Рице есть знаменитое своей глубиной крохотное озерко удивительно яркой, неправдоподобной голубизны. В путеводителях его так и называют — Голубое озеро. Здесь автобус остановился.
— Кто напьётся воды из Голубого озера, — объявила экскурсовод, — обязательно вернётся сюда.
Все бросились к воде и стали пить, зачерпывая синеву ладонями, обливаясь и смеясь.
К нам подошел мужчина и попросил закурить. Я достал сигареты и спросил:
— Откуда вы сюда приехали?
— Из Певека, — есть такое место на Чукотке. А вы давно в горах? — покосился он на наши бороды.
Из Краснодара мы выехали всего лишь утром, но не захотели разочаровывать собеседника.
— Да, — соврал я, — уже третью неделю в пути, во многих местах были, много интересного видели. Вот докупили продукты и теперь с Рицы пойдем через перевал Кутехеку на озеро Кардывач. А оттуда через перевал Аишхо на Красную Поляну. В общем, проводим отпуск.
|
|
|
— Хорошо, — с задумчивой улыбкой сказал он.
— А вам нравится здесь?
Мужчина прищурился на солнце, блаженно поёжился, потом смутился, неопределённо пожал плечами.
Мы поняли, что он потрясён роскошью южной природы, восхищён красотой наших гор, но стесняется в этом признаться. Может быть, сам себе до конца не признаётся.
Он был уже четвёртый сегодня, кто спрашивал, откуда мы идём, куда, давно ли в пути. И никто, вот ведь что прекрасно, никто не задал вопрос – зачем?
...На Рице мы распрощались. Экскурсанты весёлой гурьбой ринулись к киоскам сувениров, к заманчиво ароматным шашлычным.
А мы взгромоздили на себя рюкзаки и потопали дальше вверх. На ночлег остановились у приюта «Авадхара» — отсюда до Кардывача несколько часов ходьбы через Главный Кавказский хребет.
Мы поставили палатку, и коллеги отправились на этюды.
Мне работать не хотелось. Я достал и перебрал наши продукты, вытащил из рюкзаков спальные мешки, тёплые вещи, устроил всё это в палатке...
День догорал. Солнце, опускаясь за гребень Пшегишхвы, последними лучами обласкало одинокое облачко. Вершины гор вспыхнули красным закатным светом и, словно перегорев, погасли...
Я сходил к реке — набрал в котелок воды. Свой костёр решил не разжигать и пошёл к костру у приюта.
Здесь было многолюдно. Поздоровавшись, я спросил разрешения и пристроил своё ведерко над огнём.
Высокий парень закончил настраивать гитару, взял несколько звучных аккордов, примеряясь к мелодии, и заиграл, и запел — я ахнул — мою песню! Я-то думал, что кроме меня, её уж никто не помнит.
…Мы знаем такое, что делает нас сильными.
Мы кажемся странными — вы ведь в горах нас не видели...
Пробираясь ближе к гитаристу, я вдруг услышал: — А ну-ка, ребята, раздвиньтесь — дайте место автору.
Я удивлённо обернулся и обомлел: Игорь... Игорь Богачёв! Московский турист и альпинист, с которым я давным-давно когда-то встречался на озере Инпси! Мы обнялись.
— Вот это встреча! — ликовал Богачёв. — А его помнишь? — он хлопнул ладонью по спине огромного улыбающегося мужика с растрёпанной седой бородой. — Он тогда у нас за продукты отвечал и твоих ребят сухарями подкармливал: у вас, помню, хлеба уже несколько дней не было...
— А меня узнаёте? — улыбнулась высокая загорелая девушка. — Мне тогда было семь лет, и я собиралась в школу. Теперь тоже в школу собираюсь, но уже учителем. А помните мальчика маленького? Он в этом году заканчивает институт, а сейчас в Приэльбрусье в альплагере «Уллу-Тау».
— Столько лет прошло… — сказал Богачёв.
...Мы тогда спустились с перевала Девяти. Оставив позади снег и крутые осыпи, продрались сквозь дебри берёзового криволесья к месту ночёвок — удобной зелёной площадке над озером Инпси.
С противоположного берега раздались приветственные крики, кто-то замахал рукой. Мы ответили, поняли, что люди идут к нам и, в ожидании их, занялись сбором сушняка для костра.
Прошло полчаса. Высокая трава заколыхалась, и прямо к нашему костру выскочили двое детей: шустрый мальчик и бойкая девочка с красивым розовым бантом в волосах, собранных в тугой весёлый хвостик. У обоих были маленькие, упакованные по всем правилам рюкзачки, оба были в ярких курточках с капюшонами, оба в настоящих походных ботиночках на толстой ребристой подошве. Мы опешили:
— Вы что — одни?!
— Нет, мы с папами!
Через несколько минут подошли двое мужчин. Сбросили на вздрогнувшую землю огромные рюкзаки, воткнули рядом ледорубы.
— Мир дому сему!
— Привет, удачи в пути, хорошей погоды!
Один из них был высокий, худощавый, с хорошо выбритым тонким энергичным лицом. Линялая брезентовая штормовка сидела на нём как элегантный пиджак.
— Игорь, — представился он.
Другой — с взъерошенными волосами и растрёпанной бородой, в мокрой от пота, расстёгнутой до богатырского живота клетчатой рубахе.
— Эдик, — пробасил бородач.
— Сколько же лет детям? — поинтересовались мы.
— Они уже взрослые, — ответил Богачёв, — парню скоро пять, а эта сударыня нынешней осенью уже в школу пойдёт.
— Папа, дай котелок, — попросила девочка, — мы наберём воды и умоемся.
— Сверим часы, — сказал бородач, — на водные процедуры вам двадцать минут.
— И, чур, дальше той берёзы слева и дальше того ежевичного куста справа не заходить — действуйте в коридоре между ними.
— Естественно, — сказал мальчик, — как всегда, когда ограничена видимость.
Кто-то из моих ребят хихикнул, но Богачёв метнул осуждающий взгляд, и смех оборвался.
- А как же мамы? — спросили мы.
Отцы заулыбались, и бородатый Эдик сказал:
- С мамами нам повезло! Здорово повезло!
Дети пошли к воде, а отцы начали распаковывать рюкзаки. У нас тогда действительно третий день не было хлеба, и вечером дети делились с нами, только не сухарями, как запомнилось Игорю, а горячими пресными лепёшками, которые они пекли тут же на костре.
Ещё я вспоминаю их палатку — самодельную палатку из болоньи изумрудного цвета. В те времена ткань болонья была экзотической новинкой, стоила изрядно, и, чтобы сшить из неё палатку, нужно было любить путешествия по-настоящему.
...Ночью разразилась гроза с ветром, ливнем и градом. Наши брезентовые палатки промокли насквозь. А ихняя нет... Одну нашу палатку завалило шквалом, и ливень моментально затопил её. Мы ввосьмером забились во вторую, сидели в темноте мокрые, продрогшие, подпирали палаточную крышу головами, и по ним колотил град.
А в соседней палатке ровно и спокойно горела свеча, слышалась песня...
Стихия бушевала всю ночь, разлапистые молнии вонзались в окружающие вершины, оглушительно грохотал гром, ему вторили камнепады...
И вот, через много лет, высокая, улыбчивая девушка подала мне кружку чая, вновь, как тогда, протянула горячую, только что испечённую на костре лепёшку...
…Рано утром я разбудил коллег-художников, распрощался с уходящими вниз москвичами, и мы начали подъём на перевал. Мои товарищи хорошие живописцы, а вот ходоки — так себе... Лишь к обеду мы взобрались на гребень, и здесь я дал им возможность целых два часа наслаждаться красотой высоты...
Потом начали спуск и вскоре, из-за перегиба склона, далеко внизу засверкала бирюза.
«...Как осколок неба, лежит на ладонях гор озеро Кардывач!» — сказал знаток и патриот этих мест Борис Цхомария. Действительно, кажется, что видишь среди горных склонов небо — такой цвет у воды. Но даже небо имеет такой цвет не всегда, а только ранней осенью высоко в горах, когда несколько дней стоит ясная погода.
...На озере — ни души. Тишь такая, что кружится голова. Остывая после ходьбы, мы побродили по берегу, собрали хворост для костра. У нас был топор, но мы не пользовались им — жалели тишину.
Потом поставили палатку, разожгли костёр. Дым разостлался по берегу, обволакивая кусты, извиваясь между деревьями. Он поплыл над водой, заполнил всю чашу озера, и мы почувствовали себя волшебниками — сделали туман.
...Нет даже лёгкого ветерка. Ветви деревьев неподвижны, замерли.
Мы поужинали, и коллеги завалились спать. Устали сегодня.
... Мне спать не хотелось. Я сидел у костра и молча глядел в огонь. Незаметно начался дождь, по воде разбежались круги от капель, озеро подёрнулось рябью. Где-то рядом, невысоко надо мной застучал дятел. Ему-то что не спится?
Вода в котелке закипела, и я засыпал туда заварку. Нет ничего вкуснее хорошо заваренного чая. Разве что хорошо разведённый спирт...
Капли дождя падали редко. Они разбивались о воду, расплющивались о листья, нанизывались на пихтовые иголочки — вокруг лёгкий шорох.
Вытянув ноги к огню, прислонившись спиной к тёплому шершавому стволу старой пихты, вспоминаю детей, переживших на моих глазах горную грозу...
…Костер догорел. Пора спать.
Я забрался в палатку, долго и безуспешно выгонял комаров. Потом, следуя примеру друзей, упаковался в спальник с головой.
…Постепенно засыпаю, убаюканный шёпотом дождевых капель.
Эта чудовищная красавица Ушба
Вот так поход – рекомендую!
Что за фантазия пришла
Тебе забраться в глушь такую,
Где на скале торчит скала?
Иль непременно место выбрать надо,
Когда-то прежде бывшее дном ада?
Гёте. «Фауст».
Ушба... Гора легендарная и на Кавказе самая красивая.
Впрочем, последнее утверждать с абсолютной уверенностью не берусь, ибо красота понятие относительное — то, чем одни восторгаются, у других, бывает, вызывает откровенную неприязнь. Кто прав — выяснять бессмысленно — о вкусах, как известно, не спорят. Какой смысл спорить, если нет для оценки красоты никаких точно выверенных критериев, всё субъективно...
И Ушбу вовсе не все считают красавицей.
В прошлом веке русский путешественник Иван Акинфиев писал после возвращения с Кавказа: «Название Ушба по местному означает Чудовище, что как нельзя более соответствует внешнему очертанию этой горы, видимой из Бечо почти с самого её основания. Вид на неё один из редких, но нельзя сказать приятных. Если при виде царственно величавого Эльбруса, красавца Тетнульда, или Казбека вы невольно восхищаетесь правильностью очертаний белоснежных конусов, то при виде Ушбы не приходится испытывать ничего подобного. Наоборот, вас поражает грубая неправильность формы раздвоенной вершины, составленной из каких-то безобразных гигантских утёсов и обрывов, обнажённых в большей части своей от снега. Взбираться на Ушбу вы не чувствуете ни малейшей охоты, потому что издали видна вся бесполезность подобного опасного предприятия!»
Вот так! Ни больше, ни меньше...
Ушба действительно поражает. Взгляд на гигантскую гору, словно взметнувшуюся над сверкающим ледовым цоколем, да так и застывшую в воздухе, захлёстывает душу восторгом, смешанным с удивлением и страхом.
Она не сливается с гребнем хребта, не вырастает из него, как многие другие вершины, а стоит отдельно, в гордой обособленности, отступив от своих соседей. Потому особенно отчётливо видны на фоне неба её склоны-стены и, ничем не заслонённая, не проецирующаяся ни на что, их крутизна поражает, западает в душу.
Ушба имеет две вершины — Северную и Южную. Высота Южной Ушбы четыре тысячи семьсот одиннадцать метров; Северная — на шестнадцать метров ниже. Вершины между собой соединены узкой скально-ледовой перемычкой. Она обрывается отвесными стенами, над ними с перемычки нависают снежные карнизы.
— Такие красивые! — восторгаются экскурсанты, глядя снизу в бинокль.
— Хрупкие, — уточняют альпинисты и замолкают напряжённо, слушая Гору.
Карнизы не заставляют себя ждать слишком долго — время от времени какое-нибудь из этих прекрасных созданий горного ветра и снега обязательно обламывается: взметаясь взрывами на уступах, многотонные сверкающие глыбы спрессованного снега с громовым грохотом и гулом рушатся вниз, всё сметая на своем пути...
На Ушбе простых маршрутов нет. И лишь один — с Ушбинского плато на Северную вершину — проходит по узкому крутому гребню. Все остальные пути — по стенам.
Открыл Ушбу для альпинизма в 1868 году прославленный английский восходитель Дуглас Фрешфильд.
С неизменным своим спутником — швейцарским горным проводником Франсуа Девуассу взошёл тогда сэр Дуглас на Эльбрус, первым из альпинистов мира победил Казбек и затем, перевалив Главный Кавказский хребет, с южного его склона увидел Ушбу. Гора потрясла многоопытного и хладнокровного англичанина. И хотя взойти на вершину ему не удалось, свой восторг, испытанный при встрече с кавказской незнакомкой, глава старейшего в мире альпинистского клуба, президент Британского Королевского географического общества вдохновенно описал в книге о путешествии по Кавказу.
Книга Фрешфильда сразу привлекла к Ушбе внимание альпинистов всего света. Одна за другой двинулись на Кавказ экспедиции горовосходителей. Но все попытки восхождения оказались безрезультатны.
«Вершина может быть достигнута только по воздуху, ибо стены её отвесны со всех сторон!» — категорически высказался в прессе русский путешественник Долгушин.
…Лишь через двадцать лет, в 1888 году на Северную вершину Ушбы взошёл соотечественник Фрешфильда английский альпинист Джон Коккин с проводником-швейцарцем Ульрихом Альмером.
В течение последующих полутора десятилетий гору штурмовали сильнейшие восходители Англии, Германии, Франции, Австрии, Швейцарии, США. Один за другим пятнадцать решительных штурмов отбили гранитные бастионы Горы.
Популярность Ушбы выросла настолько, что во многих странах появились «Клубы ушбистов», объединявшие альпинистов, страстно желавших добиться победы над неприступной вершиной...
Победу принёс 1903 год. После отчаянной борьбы Южная Ушба сдалась пяти участникам совместной немецко-швейцарской экспедиции. Руководил успешным штурмом ас скальных стен Тироля Адольф Шульце. Кроме него в группе были ещё двое немцев и двое швейцарцев.
Но мудрые всезнающие старики-горцы, седобородые старожилы заоблачных селений Мазери и Бечо, утверждают, что проводником у иностранцев был местный охотник Муратби Шамприани — он, говорят, и вступил первым на Южную Ушбу...
Прошло немного времени и, вдохновлённые успехом земляков, трое немецких альпинистов под руководством Л. Дистеля прошли траверсом через обе вершины Ушбы.
Но лишь через двадцать с лишним лет, когда отгрохотала революция и отполыхала по стране гражданская война, вновь зазвучали человеческие голоса на Ушбе — и опять немецкая речь. Но в этот раз с нею чередовались и русские слова — под руководством В. Меркля, вместе с тремя немецкими альпинистами, на Гору взошёл ветеран русского горного спорта Василий Логвинович Семеновский. Он, в годы эмиграции получивший в Альпах диплом профессионального горного проводника, стал в 1929 году первым русским человеком, поднявшимся на Ушбу.
Следующие четыре года никто не тревожил покой Горы. Но 1934 год стал в её биографии этапным — к Северной вершине пробились швейцарские альпинисты Л. Саладин и В. Веккерт, а грузинская группа — Александра Джапаридзе, Ягор Казаликашвили и Гио Нигуриани под руководством Алёши Джапаридзе — повторила рекорный маршрут экспедиции А. Шульце на Южную Ушбу.
С тех пор много новых маршрутов проложили спортсмены по стенам Ушбы к её вершинам.
Но от этого Гора отнюдь не стала проще и доступнее. И, к сожалению, немало тех, кто, уйдя однажды в мир её вертикалей, не вернулся больше в мир людей. Истину, и поныне верную, высказал в конце прошлого века выдающийся горовосходитель Н.Поггенполь: «Глаз воспринимает впечатление, а разум почти отказывается верить ему. Перед Вами двумя гигантскими зубцами громоздится ужасающая Ушба — одна из самых фантастических громад, олицетворяющих все ужасы стихийного произвола природы вместе с гордым и одиноким спокойствием величайшего из обелисков!»
...Нет на Ушбу простых путей. А Северо-Западная стена Южной Ушбы, взметнувшаяся от Ушбинского ледника более чем на два километра вертикали, является одной из сложнейших на Кавказе.
Вот по этой стене, прямо по центру, и решили подняться на вершину краснодарские альпинисты Юра Коваленко, Валёк Ковалевский, Женя Шкляев, Саня Сорокин, Алёша Герасюк и Олег Ахтырский – капитан команды.
День первый.
Команда и трое наблюдателей (тоже краснодарские ребята — в их задачу входило работать ретранслятором, обеспечивая радиосвязь между командой на стене и спасателями в альплагере) погрузились в вертолёт, и он, остервенело рубя лопастями жиденький воздух, натужной спиралью вскарабкался на высоту вершин, лавируя между ними, прогрохотал над сверкающими ледопадами и нырнул к Ушбинскому леднику.
— Шуруйте в темпе! — прокричали вертолётчики. И альпинисты, скользя триконями по дюралевому полу кабины, в спешке сталкиваясь и чертыхаясь, в мгновенье ока вышвырнули в распахнутую, сверкающую голубым ледниковым сиянием дверцу свои пожитки, и сами выпрыгнули на лёд.
Бортмеханик помахал рукой, крикнул на прощание что-то весёлое и доброе; вертолёт, ударив людей воздушным вихрем, на мгновение накрыл их своей тенью и косо взмыл вверх. В памяти осталась широкая, от уха до уха улыбка механика, до половины закрытое солнцезащитными очками лицо пилота. И собственные рюкзаки, мешки, баулы, банки, коробки, канистры, фляги и пакеты – птичками-бабочками разлетающиеся по леднику...
День второй, третий, четвертый, пятый.
С утра перебирали продукты и снаряжение. В последний раз особенно тщательно и придирчиво проверяли каждую мелочь. Не спеша, упаковывали рюкзаки и при этом разглядывали Ушбу в мощную подзорную трубу.
Снега на Горе было мало. Уж точно меньше, чем ожидали. Открытого льда больше. Но, поразмыслив, никаких изменений в тактический план восхождения вносить не стали.
Дождь со снегом, загнавший их после обеда в палатки, к вечеру прекратился. Решили утром выходить на штурм.
Но с двух часов ночи, разбудив альпинистов, по крышам палаток вновь забарабанил ливень. Потом зашуршали снежные хлопья. И так продолжалось двое суток.
Парни отлёживали бока в мокрых палатках, страдали от безделья, злились. И, хоть медленно, но верно п0оедали свои легковесные высококалорийные продукты, что было очень некстати — не хватало только, чтобы харчи потом закончились где-нибудь посередине стены! Но хуже было то, что таяли не только еда и бензин для примусов, но и спортивная форма. Ведь кроме уникального случая с Ильёй Муромцем, долгая неподвижность никогда ещё не способствовала спортивным достижениям.
А с Ушбы непрерывно рушились снежные обвалы, и эхо их разносилось над горами, как злорадный хохот. Подтверждалась правота слов заслуженного мастера спорта Рототаева, предупреждавшего: «Суровые погодные и климатические условия в соединении с большой трудностью путей к вершинам Ушбы подчас сильнее альпинистов, какого бы высокого класса они ни были»...
Но утро пятого дня разбудило людей долгожданной тишиной. Дождь и снег прекратились, небо прояснилось. Уточнив с наблюдателями график радиосвязи, традиционно присев перед дорогой и послав к чёрту остающихся, парни взвалили на себя рюкзаки и зашагали к Горе.
С каждым шагом, приближавшим альпинистов к маршруту, всё более отдалялось напряжённое ожидание прошедших дней, становились призрачными и нереальными хлопоты, ежеминутная суета и постоянная озабоченность равнинной жизни. Между ними и всем остальным миром ширилась незримая, но чёткая граница. А весь огромный, многоликий мир стремительно и неотвратимо сужался в их сознании до размеров вздыбившейся над ними стены.
|
|
|
