Общие проблемы методологии научного познания

Специфической особенностью научного знания является доминирование здесь когнитивной составляющей, что проявляется в направленности соответствующего ему типа познания на получение нового и достоверного знания.

Современное научное познание как особый тип познавательной установки, которая предполагает использование совершенно определенной методологии, возникло не ранее XVII в. Ключевыми факторами, определяющими специфику научного познания^[136], являются следующие теоретико-познавательные предположения:

- природа есть материальная реальность и идеального как особого вида реальности не существует;

- природа как реальность представляет собой самодвижущееся единство различных форм материи (физической, химической, биологической), которые на феноменальном уровне хотя и различаются друг от друга, описываясь различными законами, но которые при этом представляют собой проявление внутренне целостного и взаимосвязанного единства;

- природа устроена рационально и поэтому она познаваема и может быть описана как система причинно-следственных отношений^[137]. Абсолютной случайности как беспричинного «чуда» не существует.

Следует заметить, что данные предположения не являются самоочевидными внеисторическими данными, которые существовали всегда. Хотя гипотезы такого рода высказывались отдельными людьми – в том числе философами – в самые разные периоды исторического развития, однако в качестве официально допустимых и разделяемых значительной частью образованных людей они стали только в Новое время.

Ключевыми методологическими новациями, без которых невозможно было бы говорить о современных естественнонаучных исследованиях природы, является изобретение метода экспериментальных исследований и применение математических методов для описания природы^[138].

Именно сочетание указанных теоретико-познавательных предположений философского характера вместе с названными методологическими новациями сделали возможным появление уникального историко-культурного феномена – науки Нового времени.

Другие рациональные формы знания, в частности философия, которая в достаточно развитой форме существовала уже в древней Индии и в античности, или теология, которая достигла высот своего развития в средневековой схоластике, отличаются от научного познания тем, что они не основываются в полной мере на тех теоретико-познавательных и методологических факторах, которые обязательны для науки. В частности, до того, как появилось естествознание со своей методологией исследования природы, в течение продолжительного периода времени существовали натурфилософия и естественная теология. Последние в методологическом плане представляли собой рационально-умозрительное знание, основанное, как правило, на допущении существования идеального как особой субстанции, которая каким-то образом может влиять на процессы в природе^[139]. Примером натурфилософских представлений о природе, которые были актуальны еще в период Возрождения (а в некоторых случаях и дольше), является идея телеологии, т.е. мысль о том, что все, что существует в природе, обязательно стремится к некоторой заранее известной цели.

Первой естественной наукой в современном смысле этого слова была классическая механика, которая возникла в XVII в., в первую очередь, благодаря трудам таких ученых, как И. Кеплер, Г. Галилей, И. Ньютон. Несколько позднее, в XVIII в. как наука стала развиваться химия. В XIX появилась научная биология, которая благодаря ряду открытий (в первую очередь, благодаря открытию гена и его физико-химической основы) в XX в. стала одним из ведущих направлений современных научных исследований. В современности наука и ее достижения – это один из главных факторов успешного развития государств и народов. Современная цивилизация – в том виде, как она существует сейчас со своими технико-технологическими достижениями – это во многом результат научных открытий, которые были сделаны как в прошлом, так и делаются сейчас^[140].

Современная наука как развитая система знания является предметом особого философского интереса, который в XX в. нашел свое выражение в формировании специальной области философского знания, которая получило название «философия науки».

В частности, в начале XX в. в рамках т.н. «логического позитивизма» был поставлен вопрос о формальных критериях научного знания или, другими словами, вопрос о том, чем именно научное знание отличается от других форм знания, в том числе от философии. Дело в том, что с внешней стороны, т.е. со стороны формы представления того или иного типа знания, нельзя решить, научно оно или нет. Сущность проблемы состоит в том, что любая достаточно развитая форма знания может быть представлена как система абстрактных высказываний, соединенных между собой в соответствии с правилами формальной логики. Например, в такой форме может быть представлена не только астрономия, но и астрология; не только химия, но и алхимия; не только механика Ньютона, но и содержащая явно антропоморфисткие включения механика Аристотеля; не только физическая теория, но и идеология. Кроме этого, для каждой из названных форм знания не составляет труда найти примеры, которые можно трактовать как фактическое подтверждение соответствующих доктрин.

С точки зрения представителей логического позитивизма (в частности, Мориц Шлик (1882 – 1936), Рудольф Карнап (1891 – 1970), Людвиг Витгенштейн в ранний период его творчества) научное знание – это такое, которое можно верифицировать. Процедура верификации состоит в том, что достоверность любого знания может быть проверена посредством сведения его содержания к наблюдаемым эмпирическим данным. При этом предполагается, что эти данные могут быть наблюдаемы всеми, кто пожелает это сделать, и всегда. Например, высказывание «некоторые тела более тяжелые, чем другие» будет научным потому, что всегда можно предъявить тела разной массы. Высказывание же «человек в своем поведении должен руководствоваться нравственными убеждениями, а иначе ему будет стыдно» не является научным. Конечно, нетрудно найти тех, кто скажет, что так оно и есть и они прекрасно знают это исходя из личного опыта. Но, с другой стороны, нетрудно найти и тех, кто скажет, этого нет, и они тоже прекрасно знают это исходя из личного опыта^[141].

Следует заметить, что для относительно простых случаев^[142] верификация вполне надежный критерий проверки на научность тех или иных высказываний, однако, в более сложных и более общих случаях его явно недостаточно. Например, теоретико-познавательное предположение о том, что природа устроена рационально и поэтому она познаваема и может быть описана как система причинно-следственных отношений, хотя и лежит в основании научного способа познания, однако его нельзя строго верифицировать, так как для этого потребовалось бы предварительно изучить всю природу, что фактически невозможно. Данное положение – это утверждение философского характера; предположение, которое лежит в основании конкретно-научного способа познания мира.

Австрийско-британский философ Карл Поппер (1902 – 1994) предложил дополнить критерий верификации критерием фальсификации. Смысл фальсификации знания как критерия его научности состоит в том, что любое научное знание способно объяснить только некоторое множество фактов, но не все. С точки зрения Поппера, научное знание – это всегда развивающееся знание, которое стремиться к истине и на этом пути кое-что способно объяснить, но не все. Всегда существуют факты, которые не укладываются в рамки той или иной теории. Признание этого и стремление объяснить их и порождает развитие научного знания, причем так происходит постоянно. Например, классическая механика способна достаточно точно описать и предсказать процесс взаимодействия тел в макро- и мегамире, но на ее основе невозможно объяснить, почему в мире происходят необратимые процессы. Это говорит о том, что кое-что это теория объясняет, а кое-что – нет. Из этого следует, что нужна другая теория, которая объяснит наблюдаемый феномен необратимости времени.

Существуют, однако, теории, которые, как кажется, способны объяснить все. Таков, по мнению Поппера, в частности, психоанализ. На замечание, допустим, о том, что эта теория неверна, так как не всякая активность есть перенос либидо как изначально сексуальной энергии, следует ответ – всякая активность есть либидо, а тот, кто в этом сомневается – типичная жертва «сверх-Я», которая боится признаться в этом как себе, так и перед другими. Универсальная предсказательная сила, готовность объяснять все и всегда, неспособность увидеть и признать наличие фактов, которые не вписываются в теорию и, тем самым, опровергают (фальсифицируют) ее – это и есть признак ненаучного знания. Таким образом, быть научным знанием – значит быть фальсифицируемым знанием, т.е. быть способным что-то объяснить, но также и быть готовым к тому, что есть или может быть открыто что-то, на основании чего будет понята ограниченная познавательная ценность соответствующего знания.

Что касается общих закономерностей развития научного знания, то с точки зрения представителей логического позитивизма наука развивается кумулятивно: однажды верифицированные данные содержат в себе элемент абсолютной истины. Поэтому основывающиеся на них теории впоследствии, конечно, могут быть уточнены и обобщены, но полностью отменены – никогда.

Следует заметить, что такое понимания истины и закономерности развития научного знания согласуется с «принципом соответствия», который сформулировал один из создателей квантовой механики датский физик Нильс Бор (1885 – 1962). Согласно этому принципу, если есть некоторая проверенная научная теория и позднее появляется другая, которая описывает смежную область наблюдаемых данных как-то по-другому, то последняя может претендовать на статус научности в том случае, если она включает в себя положения старой теории в качестве своего частного случая. Например, релятивистский закон сложения скоростей, сформулированный физиком Хендриком Лоренцем для случая скорости света, может претендовать на научность потому, что в случае небольших скоростей он дает те же результаты, что и давно и широко известный классический закон сложения скоростей^[143]. В связи с этим принято говорить, что преобразования Лоренца включают в себя преобразования Галилея (классический закон сложения скоростей) в качестве своего частного случая. Другим известным примером действия принципа соответствия является соотношение теорий квантовой и классической механик. Уравнения первой описывают поведение объекта таким же образом, как и уравнения второй, если это массивный объект макромира.

Принцип соответствия – это общенаучный методологический постулат, характеризующий связь теорий в процессе их исторического развития. Его значение особенного актуально в случае, когда в процессе развития знания возникают проблемные ситуации и открывается возможность развития знания на основе разных теоретических предположений. В этом случае принцип соответствия играет роль критерия отбора, который ограничивает поле мыслимых возможностей и указывает общее направление развития знания. Например, если в некоторой точке Вселенной будет обнаружен объект, который двигается не так, как предсказывает теория (слишком быстро или слишком медленно), то возникнет вопрос: как это объяснить? Для этого, допустим, будут предложены две гипотезы, одна из которых утверждает, что есть некоторая ненаблюдаемая масса (какое-то невидимое тело) влияние которой и приводит к тому, что скорость движения наблюдаемого тела отличается от расчетной, а согласно другой – законы в этой точке Вселенной не такие, как везде, где ранее проводили наблюдения. Какую из этих гипотез предпочесть? Согласно принципу соответствия, необходимо выбрать первую и попытаться найти недостающую массу. Принятие же второй – что тоже возможно – потребует пересмотра существующих фундаментальных представлений о природе и формулировки каких-то принципиально новых. Чисто теоретически это, конечно, возможно. Но в таком случае речь идет о научной революции как перестройке фундамента научного знания. Рациональнее (и экономнее)^[144] все-таки попробовать подтвердить первую гипотезу.

Примером действия принципа соответствия является и вопрос о статусе «идеального». Отказ от признания онтологического статуса идеального с точки зрения принципа соответствия проявляется в том, что это признание не согласуется с теми базисными теоретико-познавательными предположениями, на которых основывается естествознание.

Представление о развитии научного знания как постепенном накоплении новых данных и уточнении теорий в значительной мере отражает состояние современного естествознания. Однако в некоторых случаях, когда берется более широкая историческая перспектива или когда речь идет не только о естествознании, возможна и иная модель развития знания. В частности, в истории развития представлений о природе были случай, когда это развитие началось как бы сначала, после того как были полностью отброшены существовавшие долгое время до этого другие представления. Например, физика Ньютона не является продолжением и развитием физики Аристотеля. Эти доктрины строятся на разных исходных предположениях. Точно также и научная химия не является продолжением средневековой алхимии.

Если в науке возникает такая ситуация, то в этом случае принято говорить о смене парадигм как о смене системы базисных представлений о какой-либо исследуемой сфере реальности. Введение в современную философию науки понятий «парадигма» и «научная революция», которая является сменой парадигм, принято связывать с именем американского историка и философа Томаса Куна (1922 – 1996). Кун в работе «Структура научных революций» высказал мысль о том, что наука развивается не кумулятивно, а скачкообразно, как последовательная смена парадигм.

Мысль о смене парадигм – достаточно плодотворная идея. Примером ее, в частности, является и история философии, как, например, переход от средневековой философии к философии Нового времени, а от нее – к современной неклассической философии.

Тема принципиального изменения смысла, относимого к некоторой области знания, была также разработана в трудах современного французского философа М. Фуко, который, в частности, в работе «Слова и вещи» показал, что история смысла – это эволюция «эпистем» как исторически обусловленных способов интерпретации. «Эпистема» в смысле Фуко – это некоторое «историческое априори», в основе которого всякий раз лежит совершенно определенный способ понимания как того, что есть «реальность», так и того, какие именно методы могут быть использованы для ее интерпретации.

Рассматривая на примере филологии, биологии и экономической науки историю научного мышления в Европе с XVI в. по XIX в., Фуко выделяет три эпистемы: ренессансную (XVI в.), классическую (рационализм XVII – XVIII вв.) и современную (с конца XVIII – начала XIX в. и по настоящее время). В основе каждой эпистемы лежит определенный порядок связи «слов» и «вещей». Для ренессансной эпистемы характерно то, что здесь слова и вещи как бы тождественны друг другу, непосредственно соотносимы между собой и даже взаимозаменимы. Слово здесь символ некоторой вещи, определенный знак, который при этом мыслится не как знак, существующий независимо от нее (как самостоятельная психическая реальность), а как что-то такое, что непосредственно связано и слито с реальностью вещи. В основе классической эпистемы лежит другой тип связи. Слова и вещи тут лишены непосредственного сходства и соотносятся друг с другом лишь опосредованно – через мышление и в пространстве его представлений (здесь слово – символ, в основе которого лежит абстрактное и умозрительное понятие). Наконец, в рамках современной эпистемы соотношение слов и вещей опосредовано через такие неумозрительные феномены, как «язык», «жизнь» и «труд».

В культуре, в определенный период времени, может господствовать только одна эпистема. Следовательно, отдельные сферы знания – сколь бы внешне они не отличались друг от друга с точки зрения своего особого предмета и своих специфических методов – на глубинном (в терминологии Фуко «археологическом») уровне всегда представляют собой варианты понимания и интерпретации реальности в рамках одной, общей для них эпистемы.

В частности, характеризуя специфику ренессансной эпистемы, Фуко замечает следующее: «Столь очевидного для нас разделения между тем, что мы видим, тем, что заметили и сообщили другие, наконец, воображают или во что они наивно верят, великого деления на три части, по видимости столь простого и столь непосредственного, – на Наблюдение, Документ, Сказку – не существовало. И не потому, что наука колебалась между разумным призванием и всем грузом наивной традиции, а по причине более точной и более значимой: дело в том, что знаки были составной частью вещей, тогда как в XVII веке они становятся модусами представления»^[145].

Следствием этого является то, что, например, знание о живых существах в рамках ренессансной эпистемы – это нерасчленимый синкретический конгломерат всевозможных сведений о нем, где «слова» и «вещи» как бы перемешаны друг с другом. Знать здесь на «научном уровне», что из себя представляет то или иное животное – это значит знать о его анатомии и о том, как его надо ловить; иметь представление о вариантах его аллегорического истолкования и о способах его размножения; знать о тех легендах, которые про него сложены и о том, где оно распространено; знать, чем оно питается и какой наилучший способ приготовления из него соуса.

Экономическое знание в рамках ренессансной эпистемы – это вовсе не политическая экономия Давида Рикардо (рубеж XVIII – XIX вв., относимый Фуко к современной эпистеме) с ее вопросом об источнике всякой стоимости и с ее ответом на него, согласно которому таким источником является труд как производственная деятельность; и это даже не меркантилизм (XVII – XVIII вв., классическая эпистема) с его представлением о том, что торговля и обмен служат источником и поэтому основой для анализа феномена богатства, а это идея о том, что деньги, золото само по себе – это и есть богатство. «Для того чтобы область богатств оформилась в классическом мышлении как объект рефлексии, нужно было освободиться от конфигурации знания, установленной в XVI столетии. «У «экономистов» эпохи Возрождения … свойство денег измерять товары и их способность к обмену основывались на присущей им самим по себе ценности: … если они избирались в качестве эталонов, если они использовались в обмене и если, следовательно, они достигали высокой цены, то это потому, что в порядке природы и сами по себе они обладали абсолютной, основополагающей, более высокой, чем все остальное, ценой, с которой можно было соотносить стоимость каждого товара. Благородный металл был сам по себе знаком богатства; его затаённый блеск явно указывал, что он был одновременно скрытым присутствием и видимой подписью всех богатств мира. Именно по этой причине он имел цену; также потому он измерял все цены; наконец, поэтому его можно было обменивать на всё, имевшее цену. Он был драгоценностью как таковой»^[146].

Таким образом, здесь – как и в случае знания о живом – слова-смыслы не отделены от вещей, а представляют собой целостное и нерасторжимое единство. Золото является драгоценным не потому, что в качестве средства обмена может выступать в качестве денег, а потому, что оно самоценно. Другими словами, ценность как смысл и объект устремление (т.н. «слово») – это и есть само золото (т.е. «вещь»).

Согласно Фуко, непонимание того, что в основании всякого знания лежат совершенно определенные эпистемы, приводит к разного рода упрощениям и поверхностным интерпретациям, в основе которых лежат наивные представления о том, что знание и культурные миры прошлого в принципе такие же, как и современные, только лишь менее совершенные. В частности, по его словам, «хотят создавать историю биологии XVIII века, но не отдают себе отчета в том, что биологии не существовало и что расчленение знания, которое нам известно в течение более чем ста пятидесяти лет, утрачивает свою значимость для предшествующего периода»^[147].

В действительности в рамках классической эпистемы не было ни знакомой нам сейчас науки о жизни, ни филологии, ни политической экономии. Последней, например, потому, что производство как особый вид деятельности в системе знаний той эпохи просто не существовало.