Предпосылки творческой демократии

Иван Ильин

Наши задачи-Том II

 

Иван Ильин

Наши задачи

Том II

 

Предпосылки творческой демократии

 

То политическое течение, которое, по-видимому, преобладает в современном мире, должно быть обозначено как «фанатизм формальной демократии». Фанатизм – потому, что это течение превратило Свой лозунг в «исповедание веры», в панацею (всеисцеляющее средство), в критерий добра и зла, в предмет слепой верности и присяги; так как надо было выбирать между тоталитарным режимом и формальной демократией, ибо ничего больше нет (тогда как на самом деле есть еще многое другое!). Это есть фанатизм формальной демократии, которая сводит все государственное устройство к форме всеобщего и равного голосования, отвлекаясь от качества человека и от внутреннего достоинства его намерений и целей, примиряясь со свободою злоумышления и предательства, сводя все дело к видимости «бюллетеня» и к арифметике голосов (количество).

Но в действительности такая «демократия» ни от чего не обеспечивает: ни от всеобщей продажности, ни от предательских заговоров, ни от эксплуатации плутами слабых, добрых, темных и глупых, ни от анархии, ни от тирании, ни от тоталитаризма. История (1914-1951) только что дала новые жестокие уроки, присоединившиеся к прежним (из эпохи греко-римской, из эпохи Возрождения и из революций нового времени). Но разве фанатик внемлет урокам исторического опыта? Сколько раз формальные демократии вырождались, теряли свою творческую силу и губили государства! И нам, русским патриотам, совершенно необходимо додуматься в этом вопросе до конца и договориться друг с другом.

Демократический строй далеко не всегда и не везде у места. Он имеет свои необходимые основы или «предпосылки»: если нет их налицо, то ничего, кроме длительного разложения и гибели, демократия не дает.

Каковы же эти предпосылки творческой демократии?

1. Первое: народ должен разуметь свободу, нуждаться в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. Все это вместе должно быть обозначено, как искусство свободы. Нет его – и демократия обречена.

Дело в том, что свобода совсем не состоит в «развязании» граждан или в «разнуздании» народа, но в замене «внешней связанности», идущей «сверху», – внутренней самосвязью, самодисциплиной. Свободный народ сам знает свои права, сам держит себя в пределах чести и закона; он знает, для чего ему дается свобода; он наполняет ее верной творческой инициативой – в религии, самоуправлении, в хозяйстве, в общении, в науке и в искусстве. Он не пойдет за негодяями, соблазняющими его «вседозволенностью», но заставит их замолчать. Он не позволит тоталитаристам отнять у него свободу, но сумеет отстоять ее.

Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией.

Если он воспримет свободу, как вседозволенность и начнет злоупотреблять ею (попирать все законы, вторгаться в чужие жилища, грабить чужое имущество, убивать своих действительных или мнимых врагов, разрушать, жечь и громить), то настанет анархия, которая сначала поведет страну и государство к гибели, а потом сменится тиранией – иногда своей, внутренней; иногда иностранной, завоевательной.

Если же он не поймет, на что ему нужна свобода, и не сумеет ею воспользоваться, то он отдаст ее любому авантюристу за обещания частного или классового прибытка. Он продаст ее тому деспоту, который сумеет разжечь его страсти, сорганизовать свой беззастенчивый кадр, увлечь людей несбыточными планами и «наградить» толпу «хлебом и зрелищами». Тогда демократия погибнет История свидетельствует об этом бесчисленное множество раз.

Не ясно ли, что первая опасность (анархия) настигла Россию в 1917 году – и осуществителем ее был Владимир Ульянов, и что вторая опасность (деспотия) настигла Германию в 1933 году – и осуществителем ее был Адольф Гитлер?

2. Второй предпосылкой творческой демократии является достаточно высокий уровень правосознания.

В каждом из нас есть две силы, обычно противостоящие друг другу: сила инстинкта и сила духа. Инстинкт, взятый сам по себе и не обузданный духом, – есть волк в человеке: он хищен, коварен и жесток. Но он хитрее и изворотливее лесного волка. Человек голого инстинкта – не ведает ни веры, ни совести, ни жалости, ни чести; он посмеивается над честностью, презирает доброту, не верит ни в какие принципы. Для него все хорошо, что ему выгодно. Он ищет богатства и власти. Он именно таков, каким его с восторгом и преклонением описал Фридрих Ницше в своем антихристианском произведении «Воля к власти», где Ницше взывает к «верховному зверю», «к единому» и злому человеку с «веселым брюхом», с грубым и диким нравом, к безбожному наслаждению.

Бездуховному инстинкту противостоит дух в человеке, начало сердца, разумной воли, ответственного предстояния и совести. Дух проявляется в жажде священного, в искании Бога, в способности к самообладанию и к деятельной любви. Правосознание есть одно из основных его проявлений: «я есмь личность с духовным достоинством и правами, я знаю, что мне можно, должно и чего нельзя; и такую же свободную и ответственную личность я чту в каждом другом человеке».

Человек, имеющий здоровое правосознание, есть свободный субъект прав; он имеет волю к лояльности (законопослушанию), он умеет блюсти и свои, и чужие полномочия, обязанности и запретности; он есть живая опора правопорядка, самоуправления, армии и государства. Человек, лишенный правосознания, подобен зверю и ведет себя, как волк. Человек, способный только к повиновению из страха, превращается в волка, как только отпадает страх. Человек без чувства ответственности и чести – не способен ни к личному, ни к общественному самоуправлению, а потому не способен и к демократии.

Если в народе нет здравого правосознания, то демократический строй превращается в решето злоупотреблений и преступлений. Беспринципные и пронырливые люди оказываются продажными, знают это друг про друга и покрывают друг друга: люди творят предательство, наживаются на этом и называют это «демократией». Спасти их и их страну от гибели может только строгий авторитарный (отнюдь не тоталитарный!) режим.

3. Третьей предпосылкой является хозяйственная самостоятельность гражданина. Я разумею при этом не богатство, и не предпринимательство, и не земельную собственность, но личную способность и общественную возможность кормить свою семью честным, хотя бы и наемным трудом. Свободный гражданин должен чувствовать себя в жизни самостоятельным работником, не извергнутым из жизни своей страны, но органически включенным в реальный жизнеоборот. Только тот, кто чувствует себя самокормильцем, приносящим пользу своему народу, имеет основу для независимого суждения в политике для неподкупного волеизъявления и голосования. Он имеет под ногами некую творческую почвенность и в душе тот реальный образ мыслей, который возводит к верному пониманию государственного хозяйства и к верному ощущению государственных польз и нужд. Без этого демократия быстро вырождается в непрерывную схватку беспочвенных рвачей: о государстве и его устроении, о родине и ее спасении не думает никто, потому что все заняты личной добычей.

Человек, лично неспособный к честному труду, есть профессионал темных путей, опасный проныра, мастер плутни, продажный рукогрей. Он живет вне правопорядка и правосознания и потому оказывается политическим идиотом. После проигранных войн, гражданских войн и длительных революций – в стране оказывается неисчислимое множество таких отбившихся от дела авантюристов, как бы созданных для того, чтобы разложить и погубить всякую демократию. Удачливые выходят в «нувориши» (многоденежные выскочки); неудачливые создают готовый наемный кадр для всевозможных «псевдогенералов», для крайних партий, для иностранного шпионажа и разбойных банд.

Человек, не имеющий общественной возможности кормить свою семью честным трудом, есть трагическое явление безработного. Он не повинен в своем несчастье и нередко сам с ужасом следит, как длительная безработица деморализует его и губит. С массовой безработицей справиться чрезвычайно трудно, ибо она вызывается сложными причинами: хозяйственными кризисами, перенаселением, экономическою отсталостью страны, разрушительными войнами и революциями. А эти причины легче поддаются гениальной инициативе одного человека, если таковой найдется, чем парламентской разноголосице.

На обоих этих путях демократия гибнет от обилия в стране черни, отвыкшей от честного труда и жаждущей подачек, развлечений и авантюр. Историк, конечно, вспомнит вырождение древнеримской демократии, разложение итальянской гражданской общины в эпоху Возрождения, воину Белой и Алой розы в Англии, русскую Смуту, тридцатилетнюю войну в Германии и первую французскую революцию; он вспомнит еще семь миллионов безработных в предгитлеровской Германии, учтет состояние некоторых держав в современной Европе – и присоединит к этому прогноз для послебольшевистской России.

 

* * *

 

Устанавливая основные предпосылки живой и творческой демократии, мы должны далее указать на следующее:

4. Есть минимальный уровень образования и осведомленности, вне которого всякое голосование становится своею собственной карикатурою. Здесь нужна не элементарная грамота, которая позволяет человеку вместо «приложения руки», вымазанной чернилами, нарисовать буквами свою фамилию. Здесь нужно понимание самого выборного процесса и предлагаемых программ, умная оценка кандидатов, разумение государственного и экономического строя страны и его нужд, верное видение политических, международных и военных опасностей; и, конечно, приобщенность к источникам правдивых сведений.

Баба Авдотья рассказывала в 1917 году о своем участии в избрании «учредительного собрания»: «Пришла я этта в волость, на крыльце люди толпятся; спрашивают – ты на выборы? на выборы… – что, откеда? – говорю: Авдотья Митрошкина, с Погорелых Выселок, – отыскали они на бумажке, чего-й-то отметили, а мне на ладонь крест поставили мелом, иди, говорят, домой, проголосила; ну, я и пошла»… Так социалисты-революционеры составляли свое «большинство» в «учредилке». Недостаточно и такого образования, чтобы принять правильно выписанный чек от партийного секретаря, поджидающего «грамотных избирателей» перед входом к урнам…

Есть уровень необразованности, малообразованности и неосведомленности, при котором голосует не народ, а обманываемая толпа; и из этого возникает не демократия, а охлократия (правление темной толпы). И нужно быть совсем наивным, чтобы воображать, будто люди, которым обманно морочили головы 30-40 лет, завтра станут «сознательными гражданами», способными разобраться в государственном вреде и политической пользе: стоит только провозгласить «свободу» и «равенство» – и все сейчас же объявят себя сторонниками республики и федерации, Керенского и Федотова, ибо «верно» поймут «благо» государства…

5. Но и этого мало: необходим политический опыт, которого в будущей России будут лишены и более образованные слои, и менее образованные массы.

Надо вдуматься и представить себе все отчетливо. Тридцать – сорок лет подряд голодом, страхом и пыткою людей отучали от самостоятельного мышления, от политической и хозяйственной инициативы, от ответственного решения; и с утра до вечера, от рождения до смерти людям завивали души мертвыми и ложными схемами вульгарного марксизма и пошлостями «диамата». Каких граждан, каких демократов готовила этим коммунистическая власть? Не граждан, а рабов, тоталитарного государства; не политиков, а до смерти напуганных карьеристов; не деятелей, а пролаз и доносчиков – готовил советский режим; людей, совершенно лишенных государственного кругозора и честного, – да, именно, честного, – опыта и самостоятельного, – да, именно, самостоятельного, – разумения.

Человек, пролежавший в тюрьме тридцать лет, заморенный в цепях, разучившийся стоять и ходить, – какой же он участник спортивного состязания? А демократия есть именно политическое спортивное состязание… Этого человека надо под руки водить, а не наваливать на него десятипудовые мешки ответственности…

Какая наивность, какая безответственность, какая историческая слепота нужны для того, чтобы воображать, будто навыки тоталитарного приказчика и тоталитарного поденщика могут создать на что-нибудь способную «демократию»… Как низко расценивают современные «демократы родом из России» – тот режим, которому они присягают! Годы, годы должны пройти до тех пор, пока русский человек опомнится, стряхнет с себя эти унизительные навыки и, встав во весь рост, найдет опять свой уклад, свое достоинство, свою русскую самостоятельность и свою независимую талантливую сметку.

Есть такая политическая неопытность, при которой «народное самоуправление» невозможно и при которой демократия может быть только фальсифицирована, как при позорной памяти «учредилке» 1917 года. На это-то, конечно, и возлагаются надежды.

6. А между тем настоящая, творческая демократия предполагает в человеке еще целый ряд свойств и способностей, без которых она становится обманным лицедейством и разбазариванием национального достояния.

Участнику демократического строя необходимы личный характер и преданность родине, черты, обеспечивающие в нем определенность воззрения, неподкупность, ответственность и гражданское мужество. Нет этого – и он пустое место, картонный кирпич в стене, гнилое бревно, проржавевшее кольцо в цепи, заранее обеспеченный предатель. Демократический режим, в котором такие люди преобладают, – не рушится только тогда, когда некому толкнуть его. Бесхарактерные люди неспособны ни к какому благому начинанию; они только кажутся людьми; они мнимые величины. Граждане, научившиеся интернационализму, суть граждане всех остальных государств, только не своего собственного. Голосователи, не имеющие определенных воззрений и не умеющие их отстаивать, подобны тем резиновым игрушкам-зверюшкам, которых надувают сзади и из коих потом чужой воздух выходит с писком, а сами они валятся на бок. Что же сказать о продажных? Ведь деньги-то будут только у иностранцев; а нищему – и вменить его продажность трудно. Человека, лишенного чувства ответственности, совсем нельзя подпускать ни к какому публичному делу: все погубит, словчится и скроется в толпе за ее многоголовой неуловимостью. А гражданское мужество есть сущее условие жизни – для всего демократа, во всякой демократии.

Напрасно было бы указывать нам на историю западных народов. Уже в силу одного того, что это была иная история. И еще в силу того, что ни один из западных народов не искал спасения в демократии после 30-40-летнего тоталитаризма. И особенно в силу того, что то, что одному народу может быть и здорово, то может принести другому смерть! И как же не спросить себя: почему так трудно дается демократия балканским народам, азиатским народам и южно-американским народам? Спасала ли демократия Испанию или губила? Почему Германия, начиная историю своей демократии сто лет назад, кончила тоталитарным крушением? Почему демократический режим, разыгрываемый по всем правилам парламента, никак не вывезет из оврага современную Францию, несмотря на ее политический опыт, цивилизованность и гражданственность? И в чем проявилась целебность демократии в современной Польше, Чехии, Венгрии и Румынии? Не следует ли раз навсегда оставить победоносный тон, аргументируя демократическим опытом на западе?

И пусть не найдется ни одного клеветника среди эмигрантских публицистов, который решится, вопреки всему, приписать нам скрытую симпатию к тоталитарному режиму. Мы видели левый тоталитаризм и правый тоталитаризм; мы испытали на себе оба режима вплоть до арестов, допросов, угроз, запретов, и даже более того. Мы имели возможность изучить оба режима до дна и относимся с нескрываемым нравственным и политическим отвращением к обоим.

Но о демократии мы мыслим гораздо выше и лучше, чем господа формальные демократы. И утверждаем следующее: страна, лишенная необходимых предпосылок для здоровой творческой демократии, не должна вводить у себя этого режима до тех пор, пока эти основные предпосылки не будут созданы. До тех же пор введение демократического строя может быть только гибельным для этой страны.

 

О грядущей диктатуре

 

Если таковы необходимые предпосылки творческой демократии (см. «Н.З.» с. 5, 8), то ясно, что при отсутствии их демократия перестает быть творческой государственной формой, а становится разлагающей. Желать ли нам для России такого разлагающего бесформия? Конечно, нет. Вся задача наша будет состоять на первых порах в том, чтобы сократить возможно более период неизбежного хаоса, который разольется в России после падения тоталитарного коммунизма. Нелепый и жизненно зловредный зажим был слишком длителен; террор, применявшийся им, был слишком жесток и беспощаден; несправедливость была безмерна; насилие было вызывающе; ставка все время делалась на бессовестных садистов, которые покупали подлецов, заговаривали глупцов и искореняли драгоценных русских людей. Негодование «загонялось внутрь», протесты заливались кровью. Как только люди почуют, что «режиму конец», так все закипит.

В чем выразится это «кипение»? Стоит ли это описывать? Одно можно сказать: искоренение лучших русских людей – оставляло жизнь и свободу худшим; система страха, пресмыкательства, лжи, лести и насилия снижала систематически нравственный уровень и вызывала на поверхность душ древние осадки жестокости, наследие татар. Надо предвидеть страшное, чего не остановят никакие уговариватели, что окажется непосильным для всех непротивленцев, как таковых. Сократить период самочинной мести, бесчинной расправы и соответствующего нового разрушения – сможет только национальная диктатура, опирающаяся на верные войсковые части и быстро выделяющая из народа наверх кадры трезвых и честных патриотов. Попытка же немедленно ввести «демократию» затянет это хаотическое кипение на непредвиденное время и будет стоить жизни огромному количеству людей, как виновных, так и невинных.

Кто этого не желает, тот должен требовать немедленной национальной диктатуры. Да, ответят мне, но – это диктатура должна быть «демократическая»! Это понятие может иметь три различных значения.

1. «Демократическая диктатура» может означать, во-первых, что диктатором должен быть партийный демократ.

Ждать добра от такого диктатора в России нет никаких оснований. Видели мы «всю полноту власти» в руках таких демократов: дивились на их красноречие, слышали их категорические отказы от усмирения погромов, видели, как они «защищали» свое учредительное собрание и как они бесследно скрылись за границу. Эти люди рождены для рассуждений, дискуссий, резолюций, интриг, газетных статей и бегства. Это люди позы, а не воли; люди пера, а не власти; люди сантимента, импонирующие только самим себе. А диктатору, спасающему страну от хаоса, необходимы: воля, сдерживаемая чувством ответственности, грозное импонирование и всяческое мужество, военное и гражданское. Русские формальные демократы совсем не созданы для России, им место в Дании, в Голландии, в Румынии; их умственный горизонт совсем неподходящ для великой державы; их трепет за «чистоту» своих сентиментально-свободолюбивых одежд – противогосударствен; их склонность ко всяческой амнистии и к международной солидарности, их приверженность к традиционным лозунгам и отжившим схемам, их наивная уверенность в том, что народная масса состоит везде и всегда из прирожденных и благонамеренных демократов, – все это делает их водительство в послебольшевистской России чрезвычайно опасным и безнадежным. Среди них нет ни одного Носке, который справился в Германии с переворотом Каппа; ни одного Мока, как во Франции, ни одного Шельбы, как в Италии, ни одного Салазара, как в Португалии. И если в Соединенных Штатах этого не видят, то люди там просто слепы.

2. «Демократическая диктатура» может означать, во-первых, что дело будет передано в руки немногочисленного коллегиального органа (директории), который будет поставлен в подчинение многочисленному коллегиальному органу (парламент по кооптации, набранный из всех февральских зубров с присоединением распропагандированной эмигрантской молодежи и перебежавших коммунистов).

От такой «диктатуры» можно ждать только одного: самого скорого провала. Коллегиальная диктатура есть вообще внутреннее противоречие. Ибо сущность диктатуры в кратчайшем решении и в полновластии решающего. Для этого необходима одна, личная и сильная воля. Диктатура есть по существу своему учреждение военно-образное: это есть своего рода политическое полководчество, требующее глазомера, быстроты, приказа и повиновения. У семи нянек дитя бывает без глаза. Медицина не поручает операцию коллективному органу. Гофкригсрат есть заведение просто провальное. Дискуссия как бы создана для растраты времени и упущения всех возможностей. Коллегиальность органа означает – многоволие, несогласие и безволие; и всегда – бегство от ответственности.

Никакой коллегиальный орган не овладеет хаосом, ибо он сам по себе уже заключает начало распада. В нормальной государственной жизни, при здоровом политическом строе и при наличности неограниченного времени – это начало распада может быть преодолено с успехом в заседаниях, прениях, голосованиях, уговорах и переговорах. Но в час опасности, беды, смятения и необходимости мгновенных решений-приказов – коллегиальная диктатура есть последняя из нелепостей. Требовать коллегиальной диктатуры может только тот, кто боится диктатуры вообще и потому старается утопить ее в коллегиальности.

Римляне знали спасительность единовластия и не боялись диктатуры, давая ей полные, но срочные и целевые правомочия. Диктатура имеет прямое историческое призвание – остановить разложение, загородить дорогу хаосу, прервать политический, хозяйственный и моральный распад страны. И вот есть в истории такие периоды, когда бояться единоличной диктатуры значит тянуть к хаосу и содействовать разложению.

3. Но «демократическая диктатура» может иметь еще одно значение, а именно: во главе становится единоличный диктатор, делающий ставку на духовную силу и на качество спасаемого им народа.

Не подлежит никакому сомнению, что Россия сможет возродиться и расцвести только тогда, когда в это дело вольется русская народная сила в ее лучших персональных представителях, – вся, сколько ее есть. Народы России, отрезвившиеся в унижениях, одумавшиеся в многолетней каторге коммунизма, постигнувшие, какой великий обман скрывается за лозунгом «государственного самоопределения национальностей» (обман, ведущий к дроблению, ослаблению и порабощению с тыла!), должны встать от одра, стряхнуть с себя паралич большевизма, братски объединить свои силы и воссоздать единую Россию. И притом так, чтобы все чувствовали себя не заморышами и рабами, застращиваемыми из бюрократически тоталитарного центра, а верными и самодеятельными гражданами Российской Империи. Верными – но не рабами или холопами, а верными сынами и субъектами публичных прав. Самодеятельными – но не сепаратистами, или революционерами, или разбойниками, или предателями (ведь они тоже «самодеятельны»…), но свободными строителями, трудниками, слугами, гражданами и воинами.

Эту ставку на свободную и благую силу русского народа должен сделать будущий диктатор. При этом качеству и таланту должна быть открыта дорога вверх с самого низа. Необходимый отбор людей должен определяться не классом, не сословием, не богатством, не пронырливостью, не закулисными нашептами или интригами и не навязыванием со стороны иностранцев, – а качеством человека: умом, честностью, верностью, творческой способностью и волею. России нужны люди совестливые и храбрые, а не партийные выдвиженцы и не наймиты иноземцев…

И если демократию понимать в этом смысле, в смысле всенародного самовложения, всенародного служения, творческой самодеятельности во имя России и качественного отбора вверх, – то поистине трудно будет найти порядочного человека, христианина, государственно мыслящего патриота, который не сказал бы вместе со всеми: «да, в этом смысле и я тоже демократ». И будущая Россия – или осуществит это и явит подлинную творческую народную силу, или расползется, распадется и ее не будет. Мы веруем в первое; господа расчленители явно добиваются второго.

Итак, национальный диктатор должен будет:

1. сократить и остановить хаос;

2. немедленно начать качественный отбор людей;

3. наладить трудовой и производственный порядок;

4. если нужно будет, оборонить Россию от врагов и расхитителей;

5. поставить Россию на ту дорогу, которая ведет к свободе, к росту правосознания, к государственному самоуправлению, величию и расцвету национальной культуры.

Можно ли думать, что такой национальный диктатор выйдет из нашей эмиграции? Нет, на это нет никаких шансов. Здесь не должно быть иллюзий. И если, не приведи Бог, Россия оказалась бы завоеванной иностранцами, то эти последние посадили бы или своего иностранного тирана,, или эмигрантскую коллегиальную диктатуру – для вящего позорного провала.

 

 

Ставка на количество

 

Когда читаешь статьи и программы современных русских зарубежных партий, то невольно удивляешься на ту торопливую беспечность, с которой они все (или почти все) спешат засвидетельствовать о своей «вере» в формальную демократию и «потребовать» для России западнодемократического строя.

Мотивы их, в сущности, понятны: 1. Они отвергают тоталитарный режим (и в этом они правы); но противопоставить ему они не умеют ничего, кроме западной формальной демократии (а это близоруко и беспомощно). 2. Они ищут опору у иностранных партий, закулисных организаций и тому подобной, заведомо нерусской или противорусской среды (что всегда опасно или прямо гибельно), а там без присяги формально-демократическому строю и разговаривать не хотят; вот и приходится приспособляться. 3. Только такой, формально-демократический строй обеспечивает им всем надежду на политическое фигурирование в будущем, а эмигрантская партия только и живет этой надеждой («я буду министром, ты будешь губернатором, он-она будут сенаторами»…). 4. Они все еще живут предрассудком, будто всякая демократия гарантирует человеку «права» и «свободу» и будто вне демократии «нет культуры» (то и другое опровергается историей).

Читая их журналы и газеты, понимаешь все это и все-таки удивляешься. Ведь «демократия» есть предмет не веры, а опытного знания. Что же, опыт тридцатилетней эмиграции, а нередко и шестидесяти-семидесятилетней жизни – не научил русских политиков, что демократия не есть величина однозначная и всюду сама себе равная? Неужели они доселе не поняли, что демократия не есть просто «государственная форма», которую можно нахлобучить любому народу, «сойдет-пойдет, не прямо, так набекрень»?.. Ведь демократия предполагает у народа хозяйственную самостоятельность гражданина, высокий уровень массового правосознания, личный характер, определенность политического понимания и воззрения, гражданское мужество и в особенности опытное разумение государственного дела (см. «Н.З.», с. 5, 8). Как же это они не уразумели, что западноевропейская формальная демократия – не есть ни единственная, ни лучшая разновидность демократии?.

России надо не заимствовать и не подражать, а искать и находить свое, только для нее подходящее. Нам, русским людям, надеяться не на кого; и бремя наше мы должны поднимать и нести сами. Не можем же мы надеяться на то, что какие-то другие, нерусские люди сумеют понять своеобразие России, постигнуть ее душу, ее дух, ее веру, ее природные трудности и внутренние (душевно-духовные!) недочеты и изобрести для России тот новый политический строй, который ей необходим… Иностранцы не знают России и не понимают ее; они боятся ее и собираются навязать нам свой политический штамп в расчете, что он разложит и обессилит Русское Государство.

А России действительно необходимо совсем особое и иное.

Автор этих строк нисколько не сомневается (и давно уже не сомневался), что народу подобает участвовать в политической жизни своего государства: это необходимо государству для единения, это может быть очень полезно правительству для осведомления и контроля, это важно, достойно и воспитующе для самого народа. Это имеет великое – духовное, нравственное, политическое, хозяйственное и военное значение. Но форма этого участия и степень этого участия должны соответствовать умственному и нравственному уровню народа, а также личным способностям и духовной зрелости человека. Вся задача состоит в том, чтобы научиться верно распознавать эти способности и верно распределять эти права. А эту задачу нельзя ни замалчивать, ни обходить.

Прошло то время, когда Ульянов-Ленин, этот рвеный представитель русского политического радикализма, уверял, что «каждая кухарка» способна управлять государством. Уже в 1921-1922 годах он открыто выговаривал: «Мы люди вроде того как бы полудикие», «ни одного шага не умеющие делать со своими правами и со своею властью»; «нам необходимо прежде всего учиться читать, писать и понимать прочитанное»; нас «государством управлять в тюрьмах не учили» и т.д. Уже тогда этот умный авантюрист понял; что наболтал глупостей, что личная непорядочность и массовая некультурность коммунистов губит советское государство и что политика требует качества. Но ставка на беспринципного и безбожного коммуниста была уже сделана и ему оставалось выделять кверху негодный человеческий материал и губить качественных русских людей. Сталин продолжал это дело с еще большей свирепостью.

Совсем не считаться с качеством голосующего человека все-таки невозможно; и это молчаливо признается как общее правило всеми конструкциями и всеми партиями. Именно поэтому малолетним и невеликовозрастным избирательное право не предоставляется (еще неспособны); сумасшедшие также не голосуют и не избираются (уже неспособны); уголовные преступники утрачивают на время или навсегда публичные права (доказали свою негодность). Вспомним еще и о женщинах, которым недавно «демократичнейшая» Швейцария в целом ряде кантонов снова отказала в избирательных правах, и притом в порядке всенародного голосования «референдума» (женщины имеют свое, неполитическое призвание).

Это означает, что есть категория людей, признаваемых неспособными и непризванными строить государство своим изволением; и еще, – что в разных государствах эти категории людей определяются различно.

Но вслед за тем у фанатиков формальной демократии начинается слепо-наивный и ничем не оправдываемый оптимизм; а может быть, и так, что эти люди не хотят видеть реальную жизнь и ее опасности… Все, все, все остальные признаются политически зрелыми гражданами, полноправными голосователями, компетентными судьями пользы и вреда, политического «добра» и «зла»: все они «признаны» распоряжаться законодательством, национальным воспитанием, обороной государства, благом народа, свободой, культурой и хозяйством страны – и притом независимо от того, какое невежество, какая деморализация и порочность, какая глупость, какой ограниченный кругозор и какие предательские замыслы живут в их душах…

Фанатики формальной демократии стремятся даже всемерно расширить право голосования: они жаждут признать политический авторитет за всяким взрослым-не-сумасшедшим, призвать к свободе некомпетентного и злокозненного суждения и допустить к урнам возможно больше количество обывателей.

Прежде всего – всех женщин, невзирая на органически верный принцип разделения труда («ты блюдешь дом, а я – на службе»; «ты строишь семейную жизнь, а я государство»); не считаясь с образованием женщин и их естественным, органическим бременем (деторождение); и совсем не оберегая их женственное достоинство, их высшее нравственное, духовное и религиозное призвание. Им надо вытащить всех женщин на митинги, на улицу, на трибуну, заставить их судить и рассуждать за пределами их подготовленности, вовлечь их в партийные раздоры, в политическую клевету, в ругань и драки (ибо теперь дерутся и в парламентах, и в сенатах!); им надо разложить множество браков и семей – партийно-политическим страстным разногласием между мужем и женой.

Затем они стремятся отодвинуть как можно дальше возрастной предел голосования: «Почему 21 год, а не 20? Почему не, 19? Почему не 18? Кто зарабатывает свой хлеб, тот взрослый гражданин. Самостоятельный заработок есть признак политической зрелости!»… Ну, что же, многие юноши и девушки зарабатывают себе на жизнь уже в школе: иной второклассник репетирует двух приготовишек, да так потом и кормится через всю гимназию. Кто не вспомнит десятилетних «папиросников» на улице? трактирных и лифтовых «пикколо»? В Западной Европе нередко пяти– и семилетние дети разносят по домам газеты… а в некоторых странах труд малолетних применяется в мастерских и на фабриках… А советские беспризорные несомненно сами зарабатывают себе на жизнь…

В революционной России господа «февралисты» пошли еще дальше: в марте 1917 года, на революционных радостях и в знак братского умиления, – они освободили из тюрем всех уголовных и дали им право голоса, о чем не без негодования и не без презрения свидетельствует начальник Всероссийского Уголовного розыска, умный и даровитый Аркадий Францевич Кошко (ныне покойный). Ну что ж, тюрьма – хорошая школа жизни, и «невинные страдальцы» (мошенники, грабители и убийцы) имели полное основание войти в радость февральского, а потом октябрьского режима и проявить свою «гражданственность»… И действительно, проявили!

«Обидели» только сумасшедших и обошли детскую…

Забыли дать свободу помешанным… Или, по крайней мере, произвести революционную проверку и демократическую чистку среди них, чтобы оставить вне голосования одних буйных и идиотов… Помилуйте, среди душевнобольных так много добрых и даровитых людей! Душевнобольными были поэт Батюшков, благороднейший Глеб Успенский, даровитый Гаршин, гениальный Врубель, поэт Кельдерлин, романтик Шуман и столь популярный среди мистических дам стихописатель Райнер Мария Рильке… Да, наконец, сам Дмитрий Иванович Писарев, нигилистические заслуги коего общепризнаны и воспеты даже в энциклопедических словарях, – сидел в сумасшедшем доме, потому что вообразил себя «богом»… (факт!). Как же можно лишать сумасшедших права голоса – огульно?

Да и детей не следовало бы обижать: у них души чистые, доверчивые и добрые; они наверное стали бы голосовать за «справедливость» – все: галчата, волчата, пыжики, рыжики и все остальные…

К сожалению, надо признать, что это тяготение к расширению голосующего кадра считается у фанатиков формальной демократии сущим проявлением «демократичности» или прямо ее критерием: чем большее количество людей имеет право голоса, тем «демократичнее» данный режим… Ибо они исходят из ложного воззрения, будто человек «воистину» участвует в государственной жизни тогда и именно тем, что от времени до времени всовывает в государственную «урну» установленный билетик, чтобы высказаться по вопросу, в котором он мало или ничего не понимает, и выдать свое личное, классовое или партийное вожделение за всенародную и государственную пользу…

 

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: