Некоторые мысли о сепаратизме и власти (Мэрилин Фрай)

Я пыталась написать что-нибудь о сепаратизме практически с момента появления у меня феминистского сознания, но это была такая неустойчивая тема, и каждый раз, когда я пыталась ухватить ее, она незаметно разбивалась на такие вопросы как сексуальность, ненависть к мужчинам, так называемая дискриминация наоборот, апокалипсический утопизм и так далее.
В моей жизни, в феминизме, как я его понимаю, сепаратизм — это не теория и не доктрина, и это не требование определенного поведения со стороны феминисток, хотя он действительно связан с лесбийством.

Для меня феминизм — это калейдоскоп, чьи формы, структуры и узоры меняются при каждом новом повороте креативности феминисток. Один из его элементов, который неизменно присутствует во всех его формах — это элемент сепарации. Этот элемент имеет разные роли и отношения с другими кусочками стекла — он принимает разные значения, по-разному определяется и определяет, зависит от того, какие еще кусочки стекла упадут и кто держит калейдоскоп. Однако тема сепарации, при всех своих вариациях, присутствует всегда: от развода до эксклюзивных лесбийских сообществ, от убежищ для избиваемых женщин до шабаша ведьм, от программ женских исследований до женских баров, от расширения доступа к детским садам до абортов по требованию.

Несмотря на свое присутствие, эта тема представляется как неприличная, банальная, мистическая или же она просто напрямую отрицается многими апологетами феминизма, которые, похоже, стыдятся ее. С другой стороны, наиболее вдохновляющие теоретики и активисты приветствуют, исследуют, расширяют и развивают эту тему.

Примечательно, что тема сепарации отсутствует или рассматривается крайне негативно в большинстве подходов, которые я читаю индивидуальными решениями и краткосрочными проектами, такими как легализация проституции, либеральные брачные контракты, улучшение обращения с жертвами изнасилований и позитивная дискриминация. Мне очевидно, по крайней мере, с моей личной точки зрения, что степень ассимиляции или сепарации — это один из главных показателей для оценки различных теорий, действий или практик, который и делает их реформистскими или радикальными, то есть направленными на корень проблемы. Так что главный вопрос следующий: Что такого в сепарации, независимо от формы или степени, что делает ее такой базовой и такой зловещей, такой волнующей и такой отталкивающей?

Феминистская сепарация — это различные виды и формы отделения от мужчин и от институтов, отношений, ролей и деятельности, которые определяются мужчинами, в которых доминируют мужчины и которые работают на благо мужчин и поддержание мужских привилегий. Эта сепарация инициируется и поддерживается по воле женщин. (Маскулинный сепаратизм — это частичная сегрегация женщин от мужчин и мужских сфер по воле мужчин. Разница здесь критическая.) Феминистская сепарация принимает множество форм. Разрыв или избегание близких личных и рабочих отношений; запрет кому-либо входить в твой дом; исключение кого-либо из своей организации или встречи; отказ от участия в определенной деятельности или институте, избегание такого участия; избегание определенной коммуникации или влияния (отказ слушать музыку с сексистскими текстами, отказ смотреть телевизор); отказ предоставлять поддержку или преданность; отвержение или грубость в ответ на чужие оскорбления. Некоторые формы сепарации — это просто скромные изменения идентичности, приоритетов, целей. Отказ от преданности кому-нибудь или чему-нибудь — это сепарация; как и прекращение любви.

Феминистская сепарация редко, если вообще когда-либо, становится сама по себе личной или политической целью. Чаще всего сепарация является инстинктивным отвержением систематической ненависти к женщинам, которая нас окружает. Как правило, сепарация инициируется и поддерживается ради достижения другой цели — независимости, свободы, роста, создания нового, сестринства, безопасности, здоровья, новых и еретических обычаев. Часто такая сепарация начинает эволюционировать, как только человек открывает для себя, что многие люди, институты и отношения на самом деле бесполезны, оскорбительны или слишком хлопотны, и от них действительно проще отказаться. Иногда сепарация планируется сознательно и культивируется как необходимое условие для какого-либо дела. Иногда сепарация с легкостью достигается и поддерживается, сопровождается чувством облегчения и даже радости; иногда сепарация достигается и поддерживается с трудом, сопровождаясь постоянным напряжением, тревогой, болью или горем.

Большинство феминисток, а возможно и все они, практикуют какую-либо форму сепарации от мужчин и институтов мужского доминирования. Особенность сепаратизма в том, что он состоит из осознанных, систематических и, вероятно, более глобальных практик, чем другие, а также в том, что он выступает за последовательную и «масштабную» сепарацию как осознанную стратегию освобождения. В отличие от имиджа сепаратизма как трусливой попытки сбежать от окружающей действительности, реальная сепаратистка выбирает такую жизнь и программу, которая обрекает ее на злобу, презрение, оскорбления и конфронтацию, и, как правило, ей приходится расплачиваться за свой выбор экономическими санкциями. Обычное наказание за отказ работать с мужчинами — голод (или, по крайней мере, отсутствие медицинской страховки), и даже если ее политика не-сотрудничества является более скрытой, ее жизнь все равно может оказаться под угрозой. Наказания за лесбийство — остракизм, оскорбления, ненадежная занятость, безработица. Наказанием за отвержение мужского сексуального внимания может быть изнасилование или, более часто, потеря профессиональных возможностей. В жизни сепаратистки также есть дополнительное бремя, потому что большинство посчитают ее морально неполноценной или мужененавистницей. Но здесь есть одна подсказка: если вы делаете что-то, что так строго запрещают патриархи, то вы поступаете правильно.

Есть одна идея, которая то и дело появляется как в феминистской, так и в антифеминистской литературе — это паразитизм женщин и мужчин, паразитизм мужчины на женщине... В целом, это означает, что силы, энергия, мотивация и забота женщин направляются на поддержку мужчин, и что силы, агрессия, духовность и поиски мужчин отнюдь не поддерживают женщин.

Иногда говорится, что есть и обратный паразитизм, что женщина — это паразит. Однако женщину можно представить, как паразита, только если принять очень узкий взгляд на человеческую жизнь, узкий взгляд на класс и расу и узкое понимание жизненных благ. В большинстве случаев вклад женщин в свое материальное обеспечение является основным, в большинстве исторических эпох и мест женщины сами обеспечивали себя. Также следует различить частичную или полную материальную зависимость женщин, которая создается определенной экономической и классовой структурой, и практически безусловную духовную, эмоциональную и материальную зависимость мужчин от женщин. В наше время мужчины частично поддерживают женщин материально, и это происходит в условиях, которые мешают женщинам обеспечивать себя самостоятельно. Однако женщины предоставляют и всегда предоставляли мужчинам энергию и заботу, чтобы они могли жить дальше, мужчины окружаются заботой женщин. И похоже, что мужчины даже частично не способны обеспечить себя такой заботой самостоятельно.

Я вижу такой паразитизм мужчин на женщинах в той панике, ярости и истерии, которые возникают у большинства из них при одной мысли, что женщины могут их бросить. Однако его доказательства можно легко обнаружить как в литературе, так и в социологических трудах. Доказательства можно найти в книгах Джесса Бернарда «Будущее брака» и Джорджа Гилдера «Сексуальное самоубийство» и «Одинокий мужчина». Эти работы убедительно демонстрируют, что шокирующе большое число мужчин начинают страдать от психических заболеваний, алкоголизма, физических недугов, хронической безработицы, наркозависимости и неврозов, если они лишены ухода и поддержки подруги-женщины, няньки. (При этом, с другой стороны, женщины без мужчины значительно более здоровы и счастливы, чем женщины с мужчинами).

Маскулинная литература полна описаний мужского каннибализма, того, как мужчины отнимают жизненную сущность у женщин. Образы каннибализма, визуальные и вербальные, очень распространены в порнографии: ее образы связывают женщин с едой, а секс с поглощением пищи. Как показала Миллет в своей «Сексуальной политике», да и другие феминистские аналитики маскулинной литературы, в ней постоянно присутствует тема того, как мужчина получает наслаждение от избиения, изнасилования или убийства женщин (или просто от их унижения). Такое взаимодействие с женщинами, или скорее, такие действия против женщин, позволяют мужчинам чувствовать себя хорошо, чувствовать себя выше, чувствовать себя обновленными. Мужчины чувствуют себя истощенными и разбитыми, когда живут сами по себе, когда общаются с обновленными и созданными заново мужчинами, которые могут прийти домой, где их ждет готовый ужин, чистая одежда и секс с женой; или забежать в квартиру подруги-женщины, которая подаст им кофе или выпивку и постарается поднять настроение; или снять проститутку для секса на скорую руку или для побега в любимые сексуальные фантазии; или насиловать военных беженцев. Забота женщин, будь она добровольной или вынужденной, бесплатной или оплаченной — это то, что восстанавливает мужские силы, волю и уверенность в себе, чтобы они могли вернуться к тому, что они называют жизнью.

Если правда, что фундаментальный аспект отношений между полами — это мужской паразитизм, то это может объяснить, почему некоторые проблемы особенно возбуждают патриархальных защитников. Например, учитывая очевидные преимущества простого доступа к абортам с точки зрения контроля населения, уменьшения расходов на детские пособия и сексуальной доступности женщин для мужчин, может показаться странным, что защитники патриархата так яростно выступают против них. Однако посмотрим с другой стороны...
Эмбрион живет паразитически. В буквальном биологическом смысле, используя жизнь (кровь) другого живого существа. Он неспособен выжить самостоятельно, не может самостоятельно питаться, он неспособен даже на взаимовыгодный симбиоз. Если правда, что мужчины паразитируют на женщинах, то тогда логично, что многие из них, а также их преданные сторонницы, чувствуют параллель между своей жизнью и жизнью эмбриона. Они с легкостью идентифицируют себя с эмбрионом. Женщина, которая может отнестись к эмбриону, как к паразиту, может и мужчину счесть паразитом. Желание женщины избавиться от связи с одним паразитом может символизировать желание избавиться от другого паразита. Женщина, которая способна (юридически, психологически, физически) принимать решения, действовать в собственных интересах и отказаться от одного паразита, точно также способна принять решение и настаивать на независимости, отвергая бремя другого паразита. В глазах другого паразита образ аборта, сделанного по собственному выбору, без ритуального подчинения власти мужчин — это зеркальный образ собственной смерти.

Другая подсказка в аргументах против свободного доступа к абортам в утверждении, что если от эмбрионов будут с легкостью избавляться, то пожилые люди станут следующими. Пожилые люди? Откуда здесь появились пожилые люди? И почему вдруг такая забота о них? Большинство пожилых людей — это женщины, а патриархальные защитники редко заботятся о благополучии женщин. Противники абортов не беспокоятся об избиениях жен или об убийствах жен — среди них не популярна поддержка борьбы с подобным насилием. Они не беспокоятся об убийствах и принудительной стерилизации в тюрьмах, их не волнуют убийства на войне или смерти в результате загрязнения окружающей среды или несчастных случаев на заводах. Похоже, что эти смерти кажутся им менее реальными, или они не могут идентифицировать себя с жертвами; но как бы там ни было, они не выступают против убийств вообще. Их беспокоит, что женщина по собственному усмотрению отвергает что-то, что паразитирует и полностью зависит от нее. Я подозреваю, что они дрожат не из-за пожилых людей, а из-за того, что следующими могут стать мужчины.

Конечно, есть другие причины, из-за которых аборт по требованию должен вызывать протест у защитников патриархата. Одна из главных причин в том, что он позволяет женщине самостоятельно контролировать репродукцию. Если посмотреть под определенным углом, то степень патриархата можно определить по тому, насколько мужчины контролируют репродукцию, начиная с того, что женщины считаются собственностью мужей и заканчивая некоторыми репродуктивными технологиями. Отказ от такого контроля со стороны мужчин, означает отказ от патриархата. Однако такие возражения против аборта слишком абстрактны, они требуют исторического видения, которое не объясняет текущую истерию против абортов. Я считаю, что эту истерию можно объяснить тем, что их противники представляют собственное изгнание из женской матки.

Я говорю здесь об абортах, потому что для меня это самая публичная тема, в которой идет эмоциональное и физическое обыгрывание темы сепарации и мужского паразитизма. Однако есть и другие сцены для этой игры. Например, женщины, которые недавно прошли через рост самосознания, часто оставляют свои браки и семьи, или полностью, с помощью развода, или частично — отказываясь по умолчанию готовить, убирать дом и предоставлять сексуальные услуги. Женщины-ученые начинают отчуждаться от своих коллег-мужчин и научных руководителей, отказываясь служить им аудиторией, стимулятором эго, редактором, корректором или любовницей. Многие пробудившиеся женщины становятся лесбиянками или выбирают целибат, либо же становятся гораздо более разборчивыми в отношении того когда, где и в каких отношениях они занимаются сексом с мужчинами. Мужчины, на которых влияют подобные акты сепарации, как правило, реагируют защитной враждебностью, тревожностью и попытками вызвать чувство вины, не говоря уже об иррациональных аргументах, которые вполне соответствуют их собственным мифам о «женской логике». Я утверждаю, что они так сильно этого боятся, потому что они очень зависят от тех благ, которые они получают от женщин, а сепарация отрезает их от этих благ.

Мужской паразитизм означает, что у мужчин должен быть доступ к женщинам — это Патриархальный Императив. Однако феминистское «нет» — это не просто частичное удаление (перенаправление, переадресация) благ и услуг, потому что Доступ — это лицо Власти. Отрицание мужского доступа к женщинам не только существенно перекрывает поток благ, но и формирует и знаменует изменение дисбаланса власти.

Дисбаланс власти также проявляется в ассиметрии доступа. У президента США есть доступ к кому угодно практически для чего угодно, если он того захочет, но практически никто не может получить доступ к нему. У миллиардера есть доступ к кому угодно; но практически никто не может получить доступ к нему. Ресурсы работника доступны для начальника, но ресурсы начальника не доступны для работника. У родителей есть безусловный доступ в комнату ребенка, но у ребенка нет такого же доступа в комнату родителей. Студенты приспосабливаются к расписанию работы профессора, но профессора не приспосабливаются к времени, удобному для студентов. От ребенка требуют, чтобы он не лгал, но родители вольны солгать ребенку. Раб всегда доступен для своего хозяина. Тотальная власть — это безусловный доступ, тотальная беспомощность — это быть всегда доступным. Создание и манипуляция власти состоит из манипуляций и контроля доступа.

Создается впечатление, что группы, встречи, проекты только для женщин вызывают противоречия и споры. Многие женщины оскорблены их существованием; многие боятся объявить об исключении мужчин; всегда есть ощущение, что это инструмент, использование которого требует отдельных оправданий. Я думаю, что причина этого в том, что осознанное и преднамеренное исключение мужчин со стороны женщин — это откровенное неподчинение, и оно вызывает у женщин страх наказания и отвержения (страх, который часто оправдан).

Наша собственная скромность и желание избежать конфликтов мешают нам проводить женские группы и встречи. Но даже если мы это делаем, мы неизменно привлекаем хотя бы одного защитника мужчин, который ставит под сомнение наше право на это. Обычно лишь несколько мужчин начнут возмущаться, что мероприятие рекламируется как исключительно женское. Лишь один мужчина попытался сорвать нашу встречу только для женщин «Изнасилование — открытый разговор». Лишь несколько мужчин спрятались под столами в аудитории, пытаясь шпионить за встречей только для женщин от организации NOW в Филадельфии. Однако эти немногие выражают то, чего не хватает большинству. Встреча только для женщин — это фундаментальный вызов структуре власти. Это безусловная привилегия хозяина — войти в лачугу рабыни, когда ему этого захочется. Если рабыня решила не пускать хозяина в лачугу, то это равнозначно отказу быть рабыней. Исключение мужчин на встречах не только лишает их определенных благ (они могут выжить и без них) — это контроль за доступом, а значит, и за распределением власти. И это не просто враждебность с их стороны, это самомнение.

Теперь становится ясно, почему сепаратизм всегда окружен такой негативной аурой, почему женственная оптимистка внутри нас сразу начинает бунтовать, заглушая политического теоретика. Во-первых, когда тот, кто контролирует доступ, сделал вас полностью доступной, вашим первым шагом для обретения контроля должен стать отказ в доступе, или отказ в доступе должен стать элементом такого шага. И это не потому, что вы заряжены (неженственной и политически некорректной) негативностью, это предполагает сама логика ситуации. Если мы начинаем из позиции полной доступности, то мы должны говорить «нет» (и это начало для обретения контроля) в каждом эффективном действии или стратегии, и эффективность невозможна без изменения в дисбалансе власти, другими словами, она всегда связана с контролем доступа. Во-вторых, если кто-то решает сказать «нет», или не отдает, или отвергает, то в этом случае способность и возможность сказать «нет» — это логически необходимый элемент контроля. Когда мы контролируем доступ к нам самим, нам приходится время от времени говорить «нет», и когда мы привыкнем к этому, когда это станет распространенной, обыденной частью жизни, то это станет настолько очевидным, что мы перестанем казаться негативными себе или окружающим. Мы начнем воспринимать себя как активных существ со своими собственными, четко определенными целями, которые обладают достаточной целостностью, чтобы действовать. Наш опыт наших «нет» станет одним из аспектов нашего самоопределения.

Когда феминистские действия или практики включают элемент сепарации, то мы обретаем власть, контролируя доступ, и одновременно определяем себя. Рабыня, которая изгоняет хозяина из своей лачуги, тем самым определяет, что она не рабыня. Определение — это еще одна сторона власти.

Тот, кто стоит у власти, обычно определяет, что говорится, и о чем можно говорить. Когда тот, кто стоит о власти, называет что-то или клеймит, то эта вещь становится тем, чем ее назвали. Когда министр обороны называет что-то мирными переговорами, например, то что бы это ни было на самом деле, это становится переговорами о мире. На самом деле там может говориться о торговле ядерными боеголовками или дележе территории, либо о действиях, которые приведут к росту числа беженцев, но это все равно мирные переговоры. Люди это одобрят, а переговорщики получат Нобелевскую премию мира. С другой стороны, если я называю определенный вид коммуникации изнасилованием, то мое «называние» ничего не изменит. В лучшем случае, мне придется очень долго объяснять и оправдываться, чтобы донести, что в этой коммуникации связано с насилием, что делает ее похожей на изнасилование или на образ изнасилования. Моя речь не будет признана простым актом самозащиты. И если я называю что-то отвержением паразитизма, то они называют это потерей «женственности», «женских достоинств» и «заботливости». В целом, когда женщина-еретичка называет что-то одним образом, а защитники патриархата называют то же самое по-другому, то побеждают защитники патриархата.

Женщины в целом — это не те люди, которые создают определения. Мы не можем, находясь в нашей изоляции и беспомощности, просто говорить по-другому и ждать, что эти определения приживутся. Но мы становимся способны создать новые определения себя, когда мы изменяем доступ. Начиная контролировать доступ, мы устанавливаем новые границы, новые роли и новые отношения. Таким образом, хотя это и создает напряжение, смятение и враждебность, во власти индивидов и небольших групп оказывается возможность новых вербальных определений.

Можно выделить два вида доступа — «естественный» и созданный людьми. У медведя-гризли есть то, что мы можем назвать естественным доступом к корзинке для пикника безоружного туриста. Доступ начальника к личным услугам секретаря — это доступ, созданный людьми, так как начальник пользуется институциональной властью. С определенной точки зрения, общественные институты — это и есть созданные людьми схемы доступа к людям и их услугам. Однако институты — это артефакты по определению.

Если речь идет об институтах, которые были созданы осознанно с соблюдением формальностей, то это очевидно. В этих случаях существуют очевидные законы, конституции, руководства и правила. Когда кто-то определяет термин «президент», то он определяет, что он может делать, что должна делать его администрация, и какой доступ к услугам других у него есть. Аналогично определяются слова «декан», «студент», «судья», «полицейский», и за ними всегда стоят определенные схемы доступа, но то же самое относится и к таким словам как «писатель», «ребенок», «владелец», и конечно, «муж», «жена», «мужчина», «девочка». Если кто-то меняет схемы доступа, то он принуждает использовать новые определения. Термин «мужчина» изменит свое значение в мире, где изнасилования будут невозможны. Когда мы начинаем контролировать сексуальный доступ к нам, доступ к нашей заботе и к нашей репродуктивной функции, доступ к материнству и сестринству, то мы заново определяем слово «женщина». Эта перемена в использовании терминов меняет социальную реальность; и в этом случае нам не нужно ждать, пока они признают наше право создавать свои определения.

Когда женщины отделяются (бросают, расстаются, объединяются друг с другом, отталкивают, уходят, мигрируют, говорят «нет»), то мы автоматически начинаем контролировать доступ и определения. Мы проявляем двойное неподчинение, так как ни то, ни другое нам не разрешается. Доступ и определения — это фундаментальные ингредиенты для алхимии власти, так что мы становимся вдвойне, радикально непокорными.

Если это правда, то тогда сепарация — это сердце нашей борьбы, и это помогает объяснить, почему сепаратизм оказывается таким спорным вопросом. Если есть одна вещь, которая сильно напрягает женщин, то это получение реальной власти. Пока мы будем останавливаться перед этим шагом, то патриархи будут настроены в целом благожелательно. И мы очень боимся того, что может случиться, если мы действительно их напугаем. И это вовсе не иррациональный страх.

Наш опыт в этом движении говорит нам, что все защитные реакции, враждебность, оскорбления, насилие и иррациональные реакции по отношению к феминизму прямо пропорциональны степени сепарации в отдельной стратегии или проекте, который провоцирует ответную реакцию. Сепаратизм включает женщин, которые расторгают брак и уходят от любовников, отказ вынашивать эмбрионы и сепаратизм лесбиянок — все это очень драматичные действия. В этом все и дело, эти действия становятся откровенными и драматичными, если смотреть на них с точки зрения патриархата и мужского паразитизма. Отказ от брака и развод, лесбийство и аборты затрагивают отдельных мужчин (и их сторонников), потому что они видят в них последствия для самих себя — они чувствуют угрозу того, что они могут стать следующими. Таким образом, гетеросексуальность, брак и материнство, то есть те институты, которые поддерживают индивидуальную доступность женщин для мужчин, становятся сердцевиной для антифеминистской идеологии. В то же время пространства только для женщин, организации только для женщин, встречи только для женщин и обучение только для женщин запрещаются, подавляются, срываются, высмеиваются и порицаются под флагом другого патриархального института — Равенства Полов.

Для некоторых из нас эти вопросы покажутся почти чужими... странно, что они занимают центральное место. Мы слишком заняты другим открытым неподчинением: мы живем своей собственной жизнью, заботимся о себе и друг о друге, делаем свою работу и, в особенности, рассказываем о том, что мы видим. И все-таки, всему этому предшествует первородный грех сепаратизма, не в качестве нашего искусства или философии, не в качестве наших речей или «сексуальных действий» (или воздержания), и именно за него нас преследуют, когда дела становятся все хуже.

 

Поделиться: