Русский экзистенциализм в трудах философов и писателей XIX – нач. XX вв.: философия свободы в трудах Н.А. Бердяева, спор материализма и идеализма в трудах Л.Шестова.

Морозова А.Ю.

Источники:

1. https://postnauka.ru/video/45548

2. https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BA%D0%B7%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B5%D0%BD%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BC

3. http://scicenter.online/russkaya-filosofiya/ekzistentsialnaya-filosofiya-lva-55602.html

4. http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/SHESTOV_LEV.html

5. http://anthropology.rchgi.spb.ru/shestov/shestov_i3.htm

Экзистенциали́зм (фр. existentialisme от лат. existentia — существование), также философия существования — особое направление в философии XX века, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека, провозглашающее его иррациональным. Экзистенциализм развивался параллельно родственным направлениям персонализма и философской антропологии, от которых он отличается, прежде всего, идеей преодоления (а не раскрытия) человеком собственной сущности и большим акцентом на глубине эмоциональной природы.

Экзистенциализм не просто философское направление, а скорее культурное движение, запечатлевающее глубокое эмоциональное и духовное измерение современного человека, изображающее психологическую ситуацию, в которой он находится, выражение уникальных психологических трудностей, с которыми он сталкивается

Бердяев будет говорить о себе и своем познании: «Я этик, моя философия по преимуществу этическая». И действительно, этот этический момент абсолютности человеческой личности, которая внутри себя встречается со свободой и задается вопросом: «А что с этой свободой я могу делать? Могу ли я поступиться своей свободой во имя корма, во имя денег, во имя статуса, во имя богатства, во имя положения?» Бердяев не готов поступиться своей свободой ради чего бы то ни было. Свобода является абсолютной ценностью, в каком-то смысле даже более важной, более значимой, чем Бог. Бог является пленником и заложником свободы.

Свобода есть нечто изначальное, и Бог ничего не может сделать с этой свободой, он является таким же заложником свободы, как и мы с вами. И этой свободой можно распорядиться. Свобода мыслится Бердяевым трояко: есть «свобода от», есть «свобода для». «Свобода от» — это свобода как отсутствие каких-то рамок, отсутствие ограничений, свобода произвола, свобода делать то, что хочешь. Но более высокой свободой является «свобода для» — свобода, которая используется человеком для реализации каких-то целей, ценностей, задач. Человек свободен, и поэтому он ответственен. Эта связка свободы и ответственности за то, как ты распорядился своей свободой, — это очень важная тема русской философии, начиная с Бердяева.

Есть высшая свобода, свобода в Боге, когда человек освобождается от механического рабства греху, потому что грех в религиозном измерении, в философском измерении — это ошибка, ἁμαρτία по-гречески. Это то, что включает человека в цепочку нудящей его необходимости. Грех автоматичен, грех — это принуждение. Освободившись от этого автоматизма — автоматизма этического поведения, автоматизма мысли, человек спасается, освобождается от греха и становится свободным. В рамках религиозной философии такое освобождение возможно только с благодатной помощью свыше.

Свобода для Бердяева тесным образом связана с понятием творчества. Свобода и творчество — это образ и подобие Бога в человеке. Образ Божий — это свобода, человек несет в себе ту свободу, с которой Бог сотворил мир, и поэтому человек является продолжателем этого миротворения. А творчество — это подобие, человек может создавать нечто совершенно новое. На этом Бердяев разошелся со своим другом Булгаковым — одно время их называли Булдяев и Бергаков, настолько они были похожи по образу своих мыслей. Булгаков — политэконом, и он считал, что человек не создает ничего нового, а лишь припоминает то, что уже создал Бог. А Бердяев полагал, что человек может уподобиться Богу и быть не только управляющим некоего невидимого хозяина на земле, но и полноправным хозяином.

Шестов отвергает понятие вообще всякой истины, тем более «абсолютной». По его убеждению, «философия начнется лишь тогда, когда человек растеряет все критерии истины, когда он почувствует, что никаких критериев быть не может и что они даже низачем не нужны». Поэтому Шестов отвергает философию, которая исходит из разума, культивирует его, провозглашает единственным средством и источником познания. Из произведения в произведение Шестов повторяет как заклинание: разум должен быть разрушен! Вот лишь некоторые примеры обличения разума: «...Именно разум - который мы привыкли считать освобождающим и пробуждающим - и держит нас в состоянии сонного оцепенения»; «Последняя истина, та истина, которую наши прародители так неудачно искали в раю, лежит по ту сторону разума и разумом постижимого»; «...чтобы обрести Бога, нужно вырваться из чар разума с его физическими и моральными принуждениями и пойти к иному источнику». И отсюда задача теории познания, по Шестову, заключается «в том, чтобы определить момент, когда должно устранить разум от руководящей роли или ограничить его в правах».

Таким отношением к разуму и обусловлены историко-философские симпатии и антипатии Шестова. Он не приемлет рационалистическую традицию в философии, будь то Сократ или Аристотель, Декарт или Спиноза, Кант или Гегель, Вл. Соловьев или Гуссерль. Притом в его изложении «образ врага» далеко не всегда соответствует реальному образу того или другого философа, взгляды которого представляются подчас односторонне, но в то же время уважительно (например, своего друга-антипода Гуссерля Шестов называет «великим философом»). Шестов отвергает «идеализм» в его понимании, ибо, по его словам, «с идеями, и только с идеями, нужно бороться тому, кто хочет преодолеть ложь мира». «Идеализм» для него - это способ уйти от действительной жизни. Но и материализм Шестов также не жалует, считая его примитивной философией и, в сущности, не отличающейся от идеализма: «Материализм в своем существе от идеализма ничем не отличается, хотя на внешний вид они так не похожи друг на друга». Для религиозного мыслителя несомненный порок идеализма и материализма заключается в том, что «идеалистическая, как и материалистическая, философия всегда старалась возвыситься над Богом».

Экзистенциальная философия, утверждал Шестов, начинается с трагедии, она исходит из предположения, что «неизвестное ничего общего с известным иметь не может, что даже известное не так уж известно, как это принято думать, и что, следовательно, все предположения... были только обманчивыми иллюзиями». Шестов предлагает забыть о том привычном образе мира, который навязан человеку наукой, рационалистической философией и здравым смыслом. В мире экзистенциальной философии будущее совершенно неизвестно: «Всякое подлинное творение есть творение из ничего... Творчество есть непрерывный переход от одной неудачи к другой. Общее состояние творящего – неопределенность, неизвестность». Истина, которой владеет философ в настоящий момент, имеет значение («чего нибудь да стоит»), только если он признает, «что она безусловно не может быть ни для кого обязательной». Шестов отрицал «оправданность» любого универсализма в истории и был готов ниспровергать идею прогресса под любым обличьем: гегелевского панлогизма, «становления абсолютного всеединства» Вл.С.Соловьева или «творчества богочеловечности» Бердяева. Историческое познание в научно-рационалистическом смысле вообще невозможно. История – «простое повествование». Отношение к прошлому всегда должно носить личный характер. Открыть истину в истории может «только тот, кто ее ищет для себя, а не для других, кто дал торжественный обет не превращать свои видения в общеобязательные суждения».

Весь «Апофеоз беспочвенности» целиком сосредоточен в сфере притяжения одной основной мысли: окружающая нас действительность удивительно многообразна; жизнь во сто крат богаче наших представлений о ней; наши попытки понять ее — т.е. поместить в прокрустово ложе создаваемых нами познавательных схем — абсолютно несостоятельны, они только ограничивают наш личностный опыт, наш интеллектуальный кругозор. Только ответственное личное мышление, не загипнотизированное мифом «научного познания мира» и готовое принимать жизнь такой, какова она есть, со всей ее красотой и всем трагизмом, в состоянии помочь одинокой человеческой личности не потерять себя среди тягот существования.

Мыслитель постулирует бесконечное многообразие и богатство окружающего мира и на этой основе противопоставляет знание и понимание: «Стремление понять людей, жизнь и мир мешает нам узнать всё это. Ибо познать и понять — два понятия, имеющие не только не одинаковое, но прямо противоположное значение, хотя их часто употребляют как равнозначащие, чуть ли не как синонимы. Мы считаем, что поняли какое-нибудь новое явление, когда включили его в связь прочих, прежде известных. И так как все наши умственные стремления сводятся к тому, чтобы понять мир, то мы отказываемся познавать многое, что не укладывается на плоскости современного мировоззрения».

По мнению Шестова, всякая философская система стремится сразу разрешить «общую проблему человеческого существования», а из этого решения вывести для людей некие жизненные правила — но ведь разрешить эту общую проблему невозможно, точнее — каждый будет решать ее по-своему, в зависимости от особенностей своего характера, склада мышления и т.д. «А потому перестанем огорчаться разногласиями наших суждений и пожелаем, чтоб в будущем их было как можно больше. Истины нет — остается предположить, что она в переменчивых человеческих вкусах».

В основе принципиального плюрализма Шестова лежит принцип доверия к жизни. «В конце концов, выбирая между жизнью и разумом, отдаешь предпочтение первой»; из этого тезиса следуют как критика научного мировоззрения, так и допущение множественности истин.

Жизнь многообразна, и все люди так непохожи друг на друга, всем нужно разное — именно поэтому: «Кто хочет помочь людям — тот не может не лгать». Именно поэтому всякая философия, которую хотят сделать общедоступной и общеполезной, неизбежно превращается в проповедь.

Сознание должно освобождаться от всевозможных догм, от устоявшихся стереотипов, от расхожих анонимных представлений. «Нужно, чтобы сомнение стало постоянной творческой силой, пропитало бы собой самое существо нашей жизни», чтобы человек научился самостоятельно воспринимать окружающий мир, не перекладывая ни на кого ответственность за полноту и ясность своего видения.