 |
Почему я не стал премьер-министром 15 глава
|
|
|
|
— Несколько раз звонил какой-то Маленков, — сказала жена.
Вскоре снова позвонили, прислали машину, и Голованов оказался в кабинете секретаря ЦК Г. М. Маленкова, который после короткого разговора снова предложил сесть в машину. Не прошло и пяти минут, и они вошли в небольшой подъезд, поднялись на второй этаж. По кабинету от дальнего стола навстречу шел человек, знакомый всему миру по портретам.
— Здравствуйте, — сказал Сталин. — Мы видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду. Мы вот здесь, — он обвел присутствующих рукой, — ознакомились с вашей запиской, навели о вас справки, что вы за человек. Предложение ваше считаем заслуживающим внимания, а вас считаем подходящим человеком для его выполнения.
Как во сне. Все снова, с нуля, началось для Голованова. Верней, не с нуля. С полка. Сталин присвоил Голованову звание подполковника. За три года он вырос до Главного маршала авиации. Небывало!
— Как к вам относился Сталин? — спросил я его.
— Как я к тебе, — коротко ответил Александр Евгеньевич.
В Подольском военном архиве мы вместе будем читать разработку немецкой разведки:
«Голованов, в числе немногих, имеет право на свободный доступ к Сталину, который называет его по имени в знак своего особого доверия».
— А ведь правда, называл, — улыбается Голованов, снимая очки. — Откуда они все это узнали? Я тебе скажу следующее дело: я его ни разу не подвел, ни разу не обманул. А среди командующих такие были, и [203] Сталин имел при себе средство против них: записную книжку — «колдуна», как он говорил, которую доставал из глубочайшего кармана брюк. В нее он записывал наиболее важные цифровые данные.
|
|
|
«Средство против брехунов типа Еременко и Жига-рева», — говорил Сталин.
В одну из самых первых наших встреч я напрямик сказал Голованову:
— Александр Евгеньевич! Немецкие полководцы написали горы фолиантов о том, как вы их разбили, а вы, наши маршалы Победы, ничего не рассказали.
Еще не было мемуаров Жукова, Рокоссовского, Конева...
— Да я не умею.
— Поможем.
— Не напечатают.
В этом была большая доля истины, хотя поначалу повезло: несколько исписанных маршалом ученических тетрадок я показал В. А. Кочетову, возглавлявшему журнал «Октябрь», и в июле 1969-го в журнале появились первые главы «Дальней бомбардировочной...» Голованова. Но тут-то и началось!
Своими прямыми, откровенными воспоминаниями Голованов как бы разворошил былое. Каждая новая публикация давалась с великим трудом и автору, и редактору журнала. Было, конечно, немало сторонников и союзников. Однако было много и высоких недругов, некоторые из них ныне стали «пе-рестройщиками». Мемуары Голованова появлялись в «Октябре» с большими перерывами еще четыре раза, последний отрывок — в июле 1972 года. Были они набраны отдельной книгой в издательстве «Советская Россия», но по чьему-то злому умыслу ее рассыпали.
Я помогал маршалу, редактировал рукопись, добывал нужные материалы, но все — впустую. Неугоден-с. Книга вышла в Воениздате лишь в 1997 году, весьма сокращенная, мизерным тиражом.
— Я особенно им неудобен, — говорил Голованов, — потому что сам пострадал в 1937-м, мужа сестры моей расстреляли. Но я, работая со Сталиным, видел, какой это человек.
...В последнюю нашу встречу с Головановым, когда [204] ему оставались считанные дни, он лежал на даче, сломленный страшным недугом:
— Даже руки тебе не могу пожать. Давай попрощаемся с тобой по-испански: «Салют! Салют!» — Он с трудом поднял сжатую в кулак руку. Очень переживал, что не издана книга: — Какая-то букашка правит идеологией... Но придут люди из нашей России, Советской России, все напечатают!
|
|
|
Я понимал, что это будет не скоро, и все годы, как и при общении с Молотовым, вел подробнейший дневник, записывая каждую встречу. Сколько мне понарас-сказывал маршал Голованов!
Хочу поделиться с вами, читатель, ибо это, наверно, не только мне до сих пор интересно.
Я всегда вижу его перед собой. Вот он сидит за столом в белой рубашке, крутит в руках расческу и, покашливая, начинает:
— Я тебе должен сказать следующее дело...
Когда противен мир и не хочется жить, когда из года в год, изо дня в день над тобой измываются, оскорбляют и унижают животные разных уровней развития и общественного положения, думаешь: «Боже мой! Того мы все и стоим!» И не жаль становится ни прошлых жертв, ни будущих, и сам готов чуть ли не стрелять в любое омерзительное существо, у которого вместо бирки на шее почему-то имеется в кармане документ, удостоверяющий личность и гражданство, — вот тогда, чтобы остановить себя и не уподобиться стоящей перед тобой твари в человеческой одежде, я вспоминаю таких, как Александр Евгеньевич Голованов. И горжусь своей Родиной. Своим народом.
Награды
Приехали с братом на дачу к Голованову в Икшу. Брат мой говорит, что у них в интернате ребята болтают, будто Сталин сам себе присвоил звание генералиссимуса.
— Я тебе должен сказать по этому поводу следующее, — начал Александр Евгеньевич. — У Сталина [205] было очень немного наград, и каждый орден он получал только после согласия всех командующих. Никогда никаких орденов Сталин не носил. Это его только рисовали так. Исключение — звездочка Героя Социалистического Труда. Но тут была особая причина. Проснувшись в день своего рождения, он увидел эту звездочку, которую раньше никогда не носил, на своем свежевыглаженном кителе. Это дочь Светлана приколола. А у восточных людей есть обычай: если что-то сделала женщина, так должно и быть. С тех пор он и носил эту единственную звездочку до последних дней жизни.
Поздней осенью 1943 года в штаб к Голованову приехал генерал-полковник Е. И. Смирнов и привез обращение командующих в Президиум Верховного Совета с просьбой о награждении И. В. Сталина орденом Суворова. В обращении перечислялись его заслуги в войне против фашистских захватчиков.
|
|
|
— А почему я, подчиненный непосредственно Сталину, должен подписывать представление на своего руководителя? — спросил Голованов.
— Дело в том, что товарищ Сталин вообще отказался принимать эту награду и только по ходатайству командующих согласился, — ответил Ефим Иванович.
— Но здесь еще нет подписей. Мне как-то неудобно первым подписывать...
— Решили начать с тебя.
«Я подписал представление от чистого сердца, — вспоминал Голованов, — а в начале ноября 1943 года был опубликован Указ о награждении И. В. Сталина: «За правильное руководство операциями Красной Армии в Отечественной войне против немецких захватчиков и достигнутые успехи...» Я более чем уверен, что лаконичность и скупость формулировки Указа говорит о том, что его редакция не прошла мимо Сталина. Его награждали очень редко, и думаю, что его авторитет мог бы значительно уменьшиться, допусти он слабость в этом вопросе.
Когда я приносил папку с награждениями, повышениями, Сталин расписывался на ней сверху, не глядя, только спрашивал: «Проверил? Все проверил?» И не дай бог, если б я ошибся! [206] Иногда Сталин вносил свои поправки, добавления. Летчика В. В. Пономаренко я неоднократно представлял к званию Героя, и, когда приносил очередную папку, Сталин спрашивал: «А Пономаренко здесь есть?» «Есть». Тогда Сталин развязывал тесемки папки, вычеркивал Пономаренко и против его фамилии писал: «Орден Ленина». Понижал награду на ранг. Дело в том, что Пономаренко после выполнения боевого задания садился в сложных условиях и на летном поле побил несколько самолетов. Его хотели судить, но я заступился. Однако Сталин помнил этот случай... Надо сказать, после войны Сталин прекратил все повышения генеральских званий, исключая случаи особых заслуг.
Когда мы прибыли из Сталинграда, были учреждены новые ордена — Суворова и Кутузова. Сталину принесли образцы. Он взял орден Суворова первой степени, сказал: «Вот кому он пойдет!» — и приколол мне на грудь. Вскоре вышел Указ...»
|
|
|
Этим главным полководческим орденом Голованов был награжден трижды. Мало у кого из наших полководцев было три ордена Суворова I степени. Даже у Жукова, по-моему, два. Во всяком случае, сами маршалы, с которыми мне приходилось общаться, придавали этому большое.значение. Помню, умер один из полководцев, мы с Головановым читали некролог, и Александр Евгеньевич сказал: «А посмотри, сколько у него орденов Суворова?»
Маршальская звезда
Александр Евгеньевич показал мне свою Маршальскую Звезду — достал из ящика письменного стола. Как и большинство людей, я никогда раньше не держал ее в руках. Она из золота и платины, чуть больше Звезды Героя СССР, в центре — большой бриллиант, в каждом из пяти лучей — мелкие.
— Ты знаешь, ее можно в комиссионку сдать, — сказал Голованов, — и за нее дадут 5 тысяч рублей.
Александр Евгеньевич ошибся. В 1977 году я выступал на ювелирной фабрике и узнал, что Маршальская Звезда — ее там изготовляют — стоит от 12,5 [207] до 46 тысяч рублей, в зависимости от того, какие бриллианты.
В Краснознаменном зале Центрального Дома Советской Армии, где прощались с маршалом Головановым, я прикалывал его Маршальскую Звезду к алой подушечке. Рядом стоял солдат, которому внушал офицер:
— Смотри за ней в оба! И еще орден Сухэ-Батора, вот тот, большой, могут спереть!
Любил русских...
— Сталин очень любил русских, — рассказывал Голованов. — Сколько раз Чкалов напивался у него до безобразия, а он все ему прощал — в его понимании русский человек должен быть таким, как Чкалов.
Сталин жалел, что не родился русским, говорил мне, что народ его не любит из-за того, что он грузин. Восточное происхождение сказывалось у него только в акценте и гостеприимстве. Я не встречал в своей жизни человека, который бы так болел за русский народ, как Сталин.
Сталин сам не представлял масштабов своего влияния. Если бы он знал, что скажет — и человек разорвется, а сделает, он бы много еще хорошего сделал. Но в нем жила трагедия, что он не русский.
Он подчеркивал, что во время войны у нас было выбито 30 миллионов человек, из них — 20 миллионов русских. А Сахаров и прочие написали письмо Брежневу: чтобы поправить экономическое положение страны, нужно упразднить нации — пусть, дескать, как в Америке будет...
А ведь пройдет каких-нибудь 50 лет, и люди удивятся, как это были какие-то споры о Сталине, когда очевидно, что он великий человек! Да, сейчас у нас преобладает центризм — боятся загибов в ту и другую стороны, что на руку левакам, и они сейчас торжествуют. Почему на Западе так боятся воскрешения имени Сталина? Почему так приемлем был для них Хрущев? Да потому, что они боятся своего конца! А Сталин к этому дело вел.
|
|
|
...На встрече ветеранов в Барановичах 7 августа 1971 года Голованов сказал: [208]
— Мне посчастливилось работать с великим, величайшим человеком, для которого выше интересов государства, выше интересов нашего народа ничего не было, который всю свою жизнь прожил не для себя и стремился сделать наше государство самым передовым и могучим в мире. И это говорю я, которого тоже не миновал 1937 год!
Доктор Виноградов
Александр Евгеньевич рассказал, что ему академик Виноградов, врач, лечивший Сталина, говорил, что после ареста его вызвал Сталин и спросил:
— Так это правда, что ты шпион?
— Правда, товарищ Сталин.
— Неужели и правда то, что ты хотел меня убить?
— Правда, — ответил милейший человек Виноградов.
Зачем он так наговаривал на себя? Ему сказали перед этим: признаешься — поедешь лечить на Колыму, не признаешься — расстреляем.
«37-й год мне понятен»
— 37-й год мне понятен, — говорил Голованов. — Были такие, как Хрущев, Мехлис — самые кровавые, а потом пошло массовое писание друг на друга, врагомания, шпиономания, еще черт знает что! Великая заслуга Сталина, я считаю, в том, что он все-таки понял и сумел остановить это дело.
То, что взяли Тухачевского и прочих, видимо, было правильно, начало было правильным. Но зачем забирали простых людей по всей стране? Решили избавиться от подлинных врагов, но потом стали писать друг на друга. Я знаю одного человека. Спрашиваю: «Писал?» — «Писал». — «Почему?» — «Боялся». А ведь никто не заставлял.
Тухачевский через несколько часов на всех написал. Ворошилов возмущался: «Что это за человек?» А Рокоссовский, как его ни истязали, никого не выдал. Надо тебе, Феликс, написать о нашей дружбе с Рокоссовским. Из общевойсковых полководцев он был самый любимый у Сталина... [209] Из прокуренной редакции журнала «Октябрь» мы выходим с Александром Евгеньевичем на улицу «Правды», в морозный день, в снежок, идем пешком до Белорусского, спускаемся в метро и расстаемся на «Площади Революции». Я говорю, что иду в ГУМ покупать лыжи — сегодня сломал лыжу на крутом, градусов 85, склоне, где никто не катается.
— Видимо, там угол выхода неподходящий, — сказал Александр Евгеньевич.
До встречи со Сталиным
— Сталин был человеком не робкого десятка, — рассказывал Голованов. — Когда я работал у Орджоникидзе, мне довелось присутствовать на испытаниях динамореактивного оружия, созданного Ку-рчевским, предшественником создателей знаменитой «катюши». У Курчевского была пушка, которая могла стрелять с плеча. На испытания приехали члены Политбюро во главе со Сталиным. Первый выстрел был неудачным: снаряд, как бумеранг, полетел на руководство. Все успели упасть на землю. Комиссия потребовала прекратить испытания. Сталин встал, отряхнулся и сказал:
— Давайте еще попробуем!
Второй выстрел был более удачным. Со Сталиным я тогда еще не общался. До встречи со Сталиным, — продолжает Голованов, — я представлял его деспотом, кровавым тираном. И что же? Разговариваю с ним день, другой, месяц за месяцем, год за годом... Конечно, было у него мнение, что теперь ваши враги не станут работать по мелочам, а постараются заслать своих агентов повыше, проникнуть в Кремль...
«Еще бы! конечно испытаем!»
.....Отставал Красноярский танковый завод. Решили назначить нового директора. Нарком предложил своего заместителя.
— А сколько он получает? — спросил Сталин.
— Семь тысяч рублей. [210]
— А директор завода?
— Три тысячи рублей.
— А он согласен туда поехать?
— Он коммунист, товарищ Сталин.
— Мы все не эсеры, — ответил Сталин. Вызвали этого товарища.
— Есть мнение, — сказал Сталин, — назначить вас директором завода. Вы согласны?
— Если надо, поеду.
Сталин спросил у него о семье, детях.
— Давайте сделаем так: мы сохраним здесь для семьи вашу зарплату, а вы там, как директор, будете получать свои три тысячи. Согласны?
И человек с радостью поехал в Красноярск.
— Я тебе скажу следующее дело, — продолжает Голованов, — как-то Сталин приехал к летчикам-испытателям и стал выяснять, сколько потребуется времени для испытания одного весьма актуального самолета.
— Три месяца, — ответили ему.
— А за месяц нельзя испытать?
— Никак, товарищ Сталин.
— Сколько получит летчик за испытания?
— Двадцать тысяч рублей.
— А если заплатить сто тысяч, за месяц испытаете?
— Еще бы! Конечно испытаем!
— Будем платить сто тысяч, — сказал Сталин.
Кто из немецких полководцев?
— Кто из немецких полководцев во вторую мировую войну был наиболее силен? Манштейн? — спрашиваю.
— Фон Бок, — отвечает Александр Евгеньевич. — Его товарищ по академии попал в плен под Сталинградом и обратился с письмом к Боку, предлагая ему сдаться. Но как передать это личное письмо? Немец сказал, что, стоит только любому человеку на передовой показать, что у него есть письмо, адресованное фон Боку, — сразу пропустят. Такой авторитет. Наши послали офицера, одетого в немецкую форму. Тот пришел в штаб Бока, передал письмо и два часа дожидался ответа. Ответ, конечно, был отрицательным, но нашему офицеру выписали пропуск, и он [211] благополучно прибыл к своим. Ну, правда, страху натерпелся, но никто его не тронул...
Это тот самый генерал-фельдмаршал фон Бок, который еще в августе 1941-го, когда немцы на всех парах перли к Москве, сказал Гитлеру, что войну Германия проиграла...
Новая форма
Голованов рассказывал, как во время войны в Красной Армии вводили погоны и новую форму.
Буденный возражал против гимнастерок. С погонами не соглашался только Жуков.
На некоторое время кабинет Сталина превратился в выставочный зал со всякими вариантами новой формы. Чего только не напридумали! И эполеты, и лента через плечо...
Сталин смотрел-смотрел и спросил:
— А какая форма была в царской армии? Принесли китель с капитанскими погонами.
— Сколько лет существовала эта форма? — спросил Сталин.
Ему ответили: несколько десятилетий. Изменилось только количество пуговиц на кителе — было шесть, стало пять.
— Что же мы тут будем изобретать, если столько лет думали и лишь одну пуговицу сократили! Давайте введем эту форму, а там видно будет, — сказал Сталин.
Любимый царь
— Любимым царем Сталина, — говорил Голованов, — был Алексей Михайлович, «Тишайший». Сталин часто приводил его в пример...
«Вы жертвою пали...»
— Балет не люблю и не понимаю, — говорит Голованов. — Из опер мне больше нравится «Евгений Онегин». Люблю «Лунную сонату», лирическую музыку, терпеть не могу тяжелую, похоронную. До сих пор [212] не могу забыть и вспоминаю со смехом: когда мы в 41-м оставляли Курск, впереди шел оркестр и дул: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...»
Тут тебе немец сверху летает, поливает нас, артиллерия бьет, мы отступаем, и — «Вы жертвою пали...». И не хороним никого, ни одного гроба...
Быт Сталина
— Мне довелось наблюдать Сталина и в быту. Быт этот был поразительно скромен. Сталин владел лишь тем, что было на нем надето. Никаких гардеробов у него не существовало. Вся его жизнь заключалась в общении с людьми и в бесконечной работе. Явной его слабостью и отдыхом было кино. Много раз с ним я смотрел фильмы, часто одни и те же. У Сталина была удивительная способность, а может быть, потребность, многократно, подряд смотреть один и тот же фильм. Особенно с большим удовольствием смотрел он картину «Если завтра война», много раз смотрел, причем даже в последний год войны. Видимо, этот фильм нравился ему потому, что события в нем развивались совсем не так, как оказалось на самом деле, однако победили все-таки мы! А сколько раз смотрел-он созданный уже в годы войны «Полководец Кутузов»!
В его личной жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалась серой, бесцветной, видимо, потому, что в привычном нашем понимании ее у него просто не было.
Огромное количество людей каждый день бывали у Сталина — от самых простых до верхушки. Всегда с людьми, всегда в работе — так мне запомнилась его жизнь.
Василий
— Личная жизнь у Сталина не сложилась, — говорил Голованов. — Жена его, как известно, застрелилась, а дети возле него не прижились. Сын же его Василий представлял из себя морального урода и впитал столько отрицательных качеств, что хватило бы на [213] тысячу подлецов. Насколько отец был кристаллический (так и сказал — кристаллический. — Ф. Ч.), настолько сын был мерзавец. Единственный, кто его обуздывал, — отец. Он боялся отца пуще огня, но становился все подлее.
Василий был лейтенантом на фронте, через год встречаю его майором, потом полковником — это все Жигарев старался, Главком ВВС. Он хотел получить новое здание для штаба ВВС и присмотрел дом на Пироговке. «Уговоришь отца, — сказал он Василию, — станешь полковником!» Но Василий боялся идти к отцу с этой просьбой. Жигарев посоветовал ему сразу к отцу не обращаться, а под проектом решения собрать подписи членов Политбюро, сказав им, что отец согласен. Василий так и сделал, а потом пошел к отцу, показав ему, что все согласны. Так Василий стал полковником, а здание это и поныне служит штабом ВВС.
Командовал он полком, состоявшим из одних Героев Советского Союза. Летали они мало, больше пили и безобразничали во главе со своим командиром. Дошло до отца. Тот спросил у Жигарева:
— А почему в полку все Герои, а командир полка — не Герой?
— Мы представляли, а вы несколько раз вычеркивали его из списков, товарищ Сталин.
Сталин приказал полк расформировать, Героев определить по разным частям, а Василия разжаловал в майоры.
Василий исправился, стал вести себя примерно, но, как только отец сменил гнев на милость, взялся за прежнее. Наконец у отца лопнуло терпение, он решил разжаловать его в рядовые и отправить в Сибирь.
Василий прибежал ко мне в слезах. И надо ж, умел прикинуться, что его все обижают, как ему трудно быть сыном Сталина. «Позвоните отцу, — попросил он, — отец вас любит, он вас послушает!»
Я никогда не звонил Сталину, — продолжает Голованов, — обычно он мне звонил. На сей раз я позвонил — при Василии. Сталин удивился, обрадовался, что я звоню. Спросил: «Наверно, что-то случилось?»
Я заступился за Василия, попросил не столь сурово его наказывать: «Ведь он еще очень молодой человек, а вокруг него столько всяких людей, желающих его использовать в своих целях!» [214] Сталин ответил: «Товарищ Голованов, я лучше знаю своего сына, а вам не рекомендую вмешиваться в чужие семейные дела!» — и положил трубку. Я развел руками.
Но Василий радостно бросился ко мне: «Спасибо, вы меня спасли!» Как изучил своего отца! И действительно, ни в какую Сибирь он не поехал.
Василий был умен и изворотлив. Однажды приехал ко мне в штаб:
— Отец мне поручил инспектировать вашу авиацию!
— Было бы правильнее, Василий Иосифович, если бы вы сказали, что отец поручил вам помочь нашей авиации! — осадил я его, и Василий ничего не возразил.
Но он меня отблагодарил за все доброе. После войны на Тушинском параде вылетел со своими истребителями в нарушение программы на минуту раньше меня и поломал мне в воздухе строй бомбардировщиков.
Сталин не раз понижал его в звании, сажал под домашний арест, в конце концов разжаловал в подполковники из генерал-лейтенантов, но вскоре помер...
Сталин уговорил маршала Тимошенко выдать его дочь за Василия:
— У вас такая хорошая семья, — может, ваша дочь на него повлияет. А если вам что-то не понравится, рубите обоих шашкой!
«Против Ленина не пойдем!»
— Сколько раз приходили к Сталину различные товарищи с проектами повышения ежемесячной квартирной платы! Известно, что у нас в стране квартплата невысока и далеко не окупает затрат на строительство. Увеличение ее могло бы существенно пополнить государственный бюджет.
Сталин в таких случаях отвечал:
— Владимир Ильич подчеркивал: «Квартира — это главное для рабочего, и ни в коем разе нельзя ущемлять его в этом». — И сделав характерный жест трубкой, Сталин заканчивал так: — Против Ленина не пойдем! [215] »И НАОБОРОТ!»
— Как-то прихожу к Сталину, — рассказывал Голованов, — у него в кабинете верхом на стуле сидит Каганович — лысина багровая. Сталин ходит вокруг него:
— Ты что мне принес? Что это за список? Почему одни евреи?
Оказывается, Каганович принес на утверждение список руководства своего наркомата.
— Когда я был молодым, неопытным нарком-нац, — сказал Сталин, — я принес Ленину просьбу одного наркома, еврея по национальности, назначить к нему зама, тоже еврея. «Товарищ Сталин! — сказал мне Владимир Ильич. — Запомните раз и навсегда и зарубите себе на носу на всю свою жизнь: если начальник еврей, то зам непременно должен быть русским, батенька, и наоборот! Иначе они за собой целый хвост потянут!»
Резким движением трубки Сталин отодвинул лежащий на столе список:
— Против Ленина не пойдем!
Разбирает автомат...
— Не раз я заставал Сталина — сидит на диване и разбирает какой-нибудь автомат Калашникова... Или с пулеметом возится, потом вызывает конструктора, что-то уточняет и дает советы — весьма дельные. Левая рука у него почти не работала, так он ею только поддерживает, а все делает правой. Было у него в молодости костное осложнение, когда бежал из ссылки и провалился в полынью.
Самые лучшие люди
— Самые лучшие люди — на заводе, в ноле, на аэродроме. Когда я в 37-м приехал в Москву без партбилета, кто меня спас, заслонил? Летчики, техники взяли меня в кольцо... [216]
Штат купца Бугрова
Обсуждался вопрос об увеличении выпуска боевой техники. Нарком станкостроения Ефремов сказал, что такая возможность есть, но для этого нужна помощь и, в частности, необходимо увеличить управленческий аппарат до восьмисот человек.
Сталин, как обычно, ходил по кабинету и внимательно слушал Ефремова. Когда тот закончил, обратился к нему:
— Скажите, пожалуйста, вы слышали фамилию Бугров?
— Нет, товарищ Сталин, такой фамилии я не слыхал.
— Тогда я вам скажу. Бугров был известным на всю волгу мукомолом. Все мельницы принадлежали ему. Лишь его мука продавалась в Поволжье. Ему принадлежал огромный флот. Оборот его торговли определялся многими миллионами рублей. Он имел огромные прибыли. — Сталин сделал короткую паузу и спросил: — Как вы думаете, каким штатом располагал Бугров для управления всем своим хозяйством, а также контролем за ним?
Ни Ефремов, ни остальные присутствующие не знали этого. Верховный ходил и молча набивал трубку. Наконец произнес:
— Раз вы все не знаете, я вам скажу. У Бугрова были: он сам, приказчик и бухгалтер, которому он платил двадцать пять тысяч рублей в год. Кроме того, бухгалтер имел бесплатную квартиру и ездил на бугровских лошадях. Видимо, бухгалтер стоил таких денег, зря Бугров платить ему не стал бы. Вот и весь штат. А ведь капиталист Бугров мог бы набрать и больше работников. Однако капиталист не будет тратить деньги, если это не вызывается крайней необходимостью, хотя деньги и являются его собственностью. — И, помолчав, подумав, Сталин продолжал: — У нас с вами собственных денег нет, они принадлежат не нам с вами, а народу, и потому относиться к ним мы должны особенно бережливо, зная, что распоряжаемся не своим добром. Вот мы и просим вас, — обратился к наркому Сталин, — посмотрите с этих позиций наши предложения и дайте нам их на подпись. [217]
— Я не знаю, — говорил Голованов, — что представил Ефремов на утверждение Сталину, но в одном совершенно уверен, что числа в восемьсот человек там не было.
Генштаб
Не раз мы говорили о Генеральном штабе. Особенно после книг Штеменко и Василевского. Однажды я заметил:
— Василевский пишет, что Сталин не придавал значения роли Генштаба...
— А как он мог придавать, — откликнулся Голованов, — если до Сталинграда Генштаб был такая организация, которая неспособна была действовать и работать? Какое значение можно было придавать этому аппарату, который не в состоянии был собрать даже все необходимые материалы! Все основные предложения о ведении войны были от Сталина — я там каждый день бывал, а иногда и по нескольку раз в день.
Генеральный штаб войну проморгал — вот что такое Генеральный штаб!
И я, между прочим, пишу так: «Генеральный штаб в первый год войны особой роли не сыграл».
Жуков командовал дивизией, корпусом, округом. А что такое начальник Генштаба? Это человек, который все суммирует и докладывает без своего мнения, без навязывания идей, а когда все доложат, обсудят и спросят его мнение, он скажет. А Государственному комитету обороны решать эти вопросы. Как бы там ни было, Жуков показал бы документы — вот то, что происходит, это нападение на нас, это подтверждает заграница, а вот мнение Генерального штаба, — и расписался бы: начальник Генерального штаба такой-то. А почему этого не делали? Не делали потому, что Сталин говорил: «смотрите, это провокация!» И все хвосты поджали, к ядрене бабушке! Жуков — вон Василевский пишет: решение о боевой готовности приказали отдать в 8 часов вечера, а они только в час ночи передали, а в 4 часа уже немцы напали. С восьми до часу ночи! Это, знаешь что, за одно место нужно повесить за такие вещи! Василевский пишет: «Конечно, мы запоздали с этим делом». [218] Но мы же знаем, кто был начальником Генштаба. Каждый должен быть на своем месте. Когда козел ест капусту, а волк -ягненка, это одно дело, а когда волк начинает капусту жрать, ничего не получается. Жуков полгода не просидел, наверно, на этом деле, его поставили на свое место — командовать фронтом, замом Верховного — вот это его место, это волевой человек, который имеет свое мнение, организаторские способности, умеет предвидеть и крутит на свой лад. Все стало на свои места, когда начальником Генштаба опять стал Шапошников. Жуков никаким начальником Генштаба не был и быть им не мог — для этого надо иметь не такой характер. В то же время работники Генштаба, когда их посылали на фронты, дело проваливали. У Василевского не получилось с командованием в 1945 году, а в Генштабе он был достойным преемником Шапошникова...
|
|
|
