 |
Отступление о мужчине и женщине
|
|
|
|
Не первый уже год я занимаюсь изучением превосходной и остроумной книги "Вежливость на каждый день" польского автора Яна Камычека. Немножко забуксовок на вопросе, в какой последовательности надлежит, не нарушая хорошего тона, применять вилку, нож и салфетку, уничтожая заливное ассорти под грибным соусом с зеленым горошком. На странице 50 заинтересовало еще кое-что:
Заверяю мужей, что в каждом споре жену убедит заявление: "Ты мое самое дорогое сокровище" (разрядка моя. — В. Л.). Невозможно объяснить, почему мужчины так редко обращаются к этому прекрасному аргументу".
Первые проблески постижения причин этого удивительного феномена появились у меня на одной из игр. После семиминутной разминки, во время которой была разыграна ситуация "Первобытное стадо без вожака", перешли к очередному занятию Университета Любви. От обилия впечатлений слегка вспухла голова (к тому же из соображений инкогнито я сидел в балахоне, и было трудновато дышать). А когда начался урок Школы Жен (мужчины сидели в сторонке, внимательно слушая) и Мудрая Подруга прочла краткую лекцию о том,
Что такое мужчина, — мне стало, не скрою, и вовсе не по себе.
Вот эта лекция с магнитофонной записи, слегка сокращенная.
Сестры! Подруги!
Вспомним старую как мир истину: Мужчина управляет Вселенной, а Женщина управляет Мужчиной. Так было и пребудет вовеки: всегда и повсюду сложное управляет простым, тонкое грубым, совершенное — несовершенным.
Давайте же узнаем, что такое Мужчина, вспомним, если забыли, некоторые азы. Биология говорит нам, что это, прежде всего, существо, не способное рожать детей. В великом деле продолжения рода — только обслуживающий персонал. На Земле есть виды, обходящиеся без самцов: но обратного нет и не может быть. Без мужчин, увы, пока обойтись нельзя, с этим приходится смириться. Но будущее за нами…
|
|
|
(При этих словах мне захотелось выскочить из балахона.)
…Сама Природа сделала Мужчину носителем комплекса неполноценности. У него отсутствует главное природное начало — таинственность. Ничто не исправит врожденный недостаток его психики — неспособность к спокойному самодостаточному ожиданию. Природа женственна, а Мужчина, как всякий, кому предназначено быть исполнителем, не успокаивается, пока не находит способа вообразить себя всемогущим творцом. Сколько глупых легенд сочинил он, чтобы уговорить себя в этом: он-де и бог, и первый человек, и патриарх, и мы происходим из ребра его. А все потому, что не он рожает детей. Мы-то знаем: Мужчина — упрямый и слегка дефективный ребенок, которому в глубине души хочется быть послушным. Соответственно своим исполнительским функциям, он логичное, а потому элементарно управляемое существо: наши древние сестры постигли это задолго до Клеопатры; но сегодняшнее поколение сбито с толку эмансипацией.
("Что да, то да!" — шепнул кто-то из мужчин.)
…Оглушенные грохотом его техники, мы упускаем из виду свою, незримую и надежную. Мы словно запамятовали, что существет великий Рычаг Управления Мужчиной — его Самооценка; что ни наша внешность, ни возраст, ни интеллект, ни даже так называемая сек-сапильность при всем их кажущемся значении сами по себе не играют никакой роли. Пока легкая, но твердая рука пребывает на Рычаге, женщина может быть спокойна, как богиня…
Нужно ли напоминать простейшие сведения из учебника физики? Всякий рычаг имеет два плеча. Нажимая на одно из них (нужно только знать, на какое именно), можно поднять вес, сколь угодно превышающий наши физические возможности. У Рычага Самооценки тоже два плеча, и только два: Пряник и Кнут — одобрение и неодобрение, поощрение и наказание. Больше ничего — дайте мне точку опоры, и я переверну мужской пол. И точка опоры есть!
|
|
|
Стремление к вере в свою значительность практически исчерпывает содержание мужской психики: это его музыка, это его религия — значительность, набирающая очки по разным видам мужского многоборья. Его мускулы, его кошелек, его известность, положение, перспективы, его творчество, его хобби — все то, что он называет самовыражением, уверенностью, верой в себя и прочее, — все это законная наша добыча. Как бы щедро ни подкреплялась его уверенность всевозможными успехами, она всегда неустойчива, требует все нового и нового питания, постоянного подкрепления. Ибо мужская уверенность — всего лишь фантазия! Всего лишь — запомните, это важно! — всего лишь некое представление о собственном образе в глазах Идеальной Избранницы. (Возможная множественность не в счет, собирательно всегда одна — некая нереальная, мифическая Она.) Он жаждет, он добивается, чтобы мы эту фантазию разделяли — почему не пойти ему навстречу? И что еще остается? Он сам просит, требует, чтобы им управляли!
Помните, подруги! Всякое поползновение Мужчины освободиться от женской власти — знак, что Рычаг Самооценки не отрегулирован. И значит, ищется другая рука, более чуткая. Заметьте: даже самая необразованная представительница нашего пола начинает свои атаки на мужскую психику с попытки ухватиться за самооценку. Всякая начинает сразу с двух сторон, нажимает сразу на два плеча: и хвалит, и ругает, причем и то и другое — незаслуженно! И правильно, умницы! Хватайте его за самооценку! Это наш инстинктивный природный прием. Но одного инстинкта мало. Нужно учиться.
В наше время, особенно в периоде брачных уз, техника мужеуправления опасно хромает: всеобщая ошибка — нажатие преимущественно на отрицательное плечо, злоупотребление Кнутом в ущерб Прянику. В результате — пренебрежение семейными обязанностями, пьянство, измены и множество других неприятностей…
Я не говорю вам: "Берегите мужчин" — нет, призываю вас: будьте грамотными. Пусть он бережется от себя самого — только помогайте ему в этом. Давно знаем, что, несмотря на все громовые проявления, мужчина создание крайне хрупкое, пол, слабый воистину. Как мало вынослив к боли! Как любит жалеть себя!
|
|
|
Почему же мы забываем об этом? Почему вместо его самооценки, уподобляясь ему, заботимся о своей? Куда годится диспетчер, который пудрится и красит губы вместо того, чтобы следить за приборами? Что за врач, рука которого не на пульсе пациента, а на своем собственном?
Какая ошибка — стремясь к внешней независимости, утрачивать внутреннюю! До чего жаль мне тех дурочек, которые, забыв о своем великом предназначении, состязаются с Мужчиной в так называемом уме, во всевозможных талантах, этих жалких павлиньих перышках, не хотят уступать им в шахматах, а некоторые — о позор! — докатились до бокса.
("О темпора, о морес!" — послышался чей-то сдавленный бас.) …Подруги, матери, сестры!
Храните свое достоинство — достоинство тайное, не нуждающееся в рекламе! Не забывайте, что Мужчина ущербен — но никогда не напоминайте ему об этом. Пусть он играет в свои игры — подсовывайте ему игрушки. Пусть распускает перышки — подставляйте только зеркальце, — и все перышки наши. Помните ежечасно, что наша самооценка неуязвима. Мы вне всяких оценок, мы — начало и конец, жизнь и смерть, мы — его Судьба. Он же уязвим сверху донизу. Его душа — сплошная ахиллесова пята, растеньице, нуждающееся в беспрерывном поливе — в растущем, никогда не исчерпываемом восхищении, всегда еще что-то подразумевающем.
(На этом месте, к сожалению, оказался дефект пленки, вынужден пропустить изрядный кусок.)
…Помните: даже прирожденный подкаблучник, привыкший к режиму Кнута, при случае может взбрыкнуть и сломать Рычаг. Если уж вы решили, что данный Мужчина — ваш, не нужно бояться передозировать Пряник: потребность одобрения растет по мере удовлетворения и никогда не удовлетворяется, знайте это. Щадите ревность, будьте осторожны с примерами.
Даже косвенный намек на то, что кто-то из представителей его пола что-то может, вызывает, по меньшей мере, реакцию напряжения. Игра на мужской ревности — гомеопатия, требующая высокой квалификации: оружие это надо иметь наготове, но использовать лишь при крайней необходимости. Только он, единственный и неповторимый, несравненный и беспрецедентный, может все, что захочет, может невероятное, может, еще раз может и бесконечно может… И он щедро отплатит вам, если не достижениями, то привязанностью. Он сам, сам захочет всего, чего вы хотите, и сверх того!..
|
|
|
("Так разве ж мы и так не хотим?" — слабо взвизгнул некий мужчина.)
…Никогда! — ни малейшего раздражения, ни нотки агрессивного недовольства! — оставьте это ему; у нас раздражительность — признак недостатка женственности, у него — проявление недостатка духовности. Упаси боже применять сарказмы, иронический тон! Всякая критика допустима лишь в русле одобрения. Давайте ему авансы на мелкие расходы самолюбия, похваливайте за то, чего он не сделал (но, разумеется, сделает) — и все будет в порядке; он будет и рыцарем, и домработницей…
(Со стороны мужской половины послышалось легкое коллективное рычание.)
…Однако не поймите дело так, подруги, будто Мужчина должен привыкнуть к нашим восторгам и принимать их как должное. Отнюдь! При хорошо отлаженном Рычаге одно лишь уменьшение дозы Пряника оказывается хорошим Кнутом, который иногда следует применять и профилактически. Мужчина должен знать, за что вы его перехваливаете, но не должен знать, за что недохваливаете. Не надо двоек — достаточно просто не поставить отметку. Мимолетная сдержанность, мягкий холодок, выжидательная пауза — поверьте, в 99 % этого достаточно, чтобы вызвать священную панику! Ему ставят ноль, ноль без палочки — что может быть страшнее? Знаки же крайнего неодобрения — упреки, слезы, истерики и так далее — должны применяться лишь в аварийных положениях и оформляться так, чтобы демонстрировать нашу знаменитую слабость, да, вплоть до унижения, которое всегда нас возвышает…
(Признаки протеста среди слушательниц.)
…Учтите же, подруги, что, даже дойдя до полного понимания сути нашей над ним власти, Мужчина все равно не в силах освободиться; наоборот, понимая всю безнадежность этой затеи, он отдается нам с гордостью осознанной необходимости, и, очертя голову, бросается со своей творческой скалы в первозданное лоно матриархата, озабоченный лишь тем, чтобы прыжок вышел лихим. Будьте же артистическими царицами! Учитесь властвовать собой, чтобы владеть им в то самое время, когда он чувствует себя вашим властелином. Будьте гордыми и спокойными, сохраняйте уверенность в своем превосходстве и благородной миссии — мозгом и руками этого существа мы создали цивилизацию, увы, несущую на себе все отпечатки его несовершенства — сколько же еще предстоит"…
|
|
|
(Обрыв пленки.)
Возмутительный текст. Роль играла некая маска, в платье до пят, довольно широкоплечая, говорившая сгущенным контральто. А после перерыва выступил некто, отрекомендовавшийся Джентльменом. Этот человек был тоже в маске, его стройную фигуру скрывал плащ из простыни, говорил уплотненным дискантом.
Что такое женщина
(Речь Джентльмена)
Высокочтимые Джентльмены!
Известно всем, что Мужчина открывает, а Женщина заселяет, Мужчина строит — Женщина преображает, Мужчина изобретает — Женщина приспосабливает, — творческое содружество. Спору нет. Но не все еще постигли, что в мире со времен творения происходит и война полов, странная схватка. Каждая сторона в ней, стремясь к победе, хочет быть побежденной, и инициатор этой войны, агрессор — существо природно миролюбивое, кроткое…
Спокойствие, джентльмены. Взглянем в лицо Истины и оставим пыльные предрассудки, будто цель Женщины — найти мужа, опору, защитника, отца детей или жертвенного любовника, рыцаря или фантастического самца — все это, может быть, и так, но это совсем не предел, точнее — это не цель, а средство. Средство — для чего? — спросите вы. О, если бы знать, джентльмены, если бы знать. Женщина никогда не ответит на этот вопрос, ибо всегда знает, чего хочет, но никогда не знает, чего захочется. Когда она под властью Мужчины — она борется за свою свободу. Когда господствует, ей хочется подчиняться — ни с какой данностью не смиряется, влечет только несуществующее. Наверное, ее единственное постоянное желание — быть всегда нам необходимой, — но всегда по-иному, всегда в разных ролях! Если наша мужская, принципиальная неудовлетворяемость адресуется к строю вселенной, а в объятиях прекрасных мы находим покой и теряем себя, то неудовлетворяемость Женщины относится как раз к сфере взаимоотношений с мужчиной, вселенная же, судя по всему, ее вполне устраивает. Мы, мужчины, всюду немножко чужие, в нас есть что-то от бродячих собак, но внутри мы как раз существа домашние. У Женщины же — кошачий дар превращать в жилье любую точку пространства. Женщина в мире уюта, но у нее нет дома в душе — там, в глубинной внутренней точке, она чужая самой себе, и ее тревога утоляется только поглощением наших душ. Любовный боец древнейшей закалки, она жаждет нашей неостановимости, бесконечного мужского продолжения, развития и новизны, на всех уровнях. Без конца: борьба за власть над мужскою душой и за мужское сопротивление этой власти… Так крутится колесо Фортуны. Самое неинтересное для Женщины существо — мужчина прирученный, сдавшийся, предсказуемый как механизм, попавшийся в ею же расставленные силки: сие домашнее насекомое холят и лелеют, а при возможности украшают многоярусными рогами…
(Шум с признаками возмущения как на женской, так и на мужской половине.)
…"Ну а материнство? — возразите вы. — Разве это не конечная цель, разве не здесь замыкается круг женских желаний?.."
Не принимайте желаемое за действительное: это как раз начало. И продолжение все той же войны, той же междоусобицы господства и подчинения. Покориться, чтобы победить, победить, чтобы покориться — в этом и состоит, джентльмены, женская непостижимость, и нам остается лишь принять вызов…
(Неопределенный шум с обеих сторон.)
…B чем конкретно должна заключаться наша стратегия и наша тактика? Ответ прост, джентльмены. Сражайтесь ее же оружием: позвольте Женщине побеждать, но никогда не давайте уверенности в победе. Отразите тайну в себе, станьте ее зеркалом. Пусть и она не знает, чего от вас ожидать. Да, любима, всегда любима, но как — пусть остается загадкой. Пусть ее уверенность во власти над вами растет одновременно с уверенностью в вашей самодостаточности, пусть она всегда чувствует, что и в самых страстных проявлениях служения и поклонения вы отдаете себя не ей, но чему-то высшему. Научитесь подчиняться ей, гордо и властно, научитесь ею повелевать, так, чтобы и в самых твердых словах приказа слышалось благоговение. Самую пылкую нежность умейте выразить в виде веселой злости. О знаках внимания, к которым Женщина так чувствительна, обо всех этих поздравлениях, подарках, цветочках говорить не хочу: вы и сами понимаете, что все это несерьезно — скидки на бедность духа… Знаком внимания должна быть каждая минута общения, подарком — вся жизнь…
(Волнение и на женской половине, и на мужской.)…Помните, джентльмены: Женщина по натуре искренна, она может жить только в соответствии со своими чувствами. Но помните и то, что искренне выражать свои чувства Женщина, за редкими исключениями, не в состоянии, ибо весь аппарат выражения нацелен у нее на одно — воздействовать на нас, и этой всегдашней целью тяжело искажен. Да, уста женщины лгут, но ее поступки всегда правдивы; нам же гораздо легче говорить правду, чем поступать по правде. Положа руку на сердце, джентльмены, я бы предпочел искренность в делах, а не в словах… Женщина не придает никакого значения своим словам, но зато значение наших слов непомерно преувеличивает, как говорят, "любит ушами", и в этом ее всегдашняя роковая ошибка. Имея это в виду, при общении с Женщиной будьте в речах осторожны, а в поступках смелы.
Изучайте своих подруг, изучайте на всех уровнях, не имея и в мыслях, что это изучение может когда-либо закончиться. И помните: на свете живет и здравствует великое множеств перевоспитанных мужчин — мужей, любовников, кавалеров; но со времен творения еще не встречалось ни одной перевоспитанной женщины — помните джентльмены, не было и не будет! Не надейтесь на безнадежное!..
Теперь главное. Любят не за, а вопреки.
Любовь и оценивание — несовместимы.
Любовь не имеет никакого отношения к похвале. Любовь только вынуждена пользоваться поощрением, как и наказанием — по несовершенству, по слабости духа. Истинная любовь есть любовь НИ ЗА ЧТО и НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО.
"Любите ли вы меня или любите мои достоинства — нечто вам нужное, вам приятное?..
А если завтра несчастье, и я все потеряю?.. А если завтра вам это не понадобится?"
Совершенно секретно (Из письма Д. С. одному коллеге)
Друг мой, тезка!
Пишу наутро после веселенькой психодраматической ночки.
("Ночь трех Дмитриев"). Ты живой?..
Диагностика — терпи.
Основной упрек отцу. Увы, совпадает в немалой мере с одной из главных претензий сына. Я бы это назвал БОЯЗНЬ ДУШЕВНОГО ТРУДА.
Преобладает труд по защите себя от сына. Начиная с самого призыва меня в союзники…
Если не хватает любви, если и жалости недостаточно, это надо честно ПЕРЕД СОБОЮ признать. К этому не обяжешь. Что тогда?.. Простая ответственность породившего. Еще что? Простая разумность. Чтобы ОБЕ стороны поменьше понапрасну страдали и жили достойнее. Тоже немало. И самозащита разумеется, но не как главное. Потому что как только она становится главной, так моментально начинает работать против себя же.
Стенка между вами, а видишь ты ее только как стенку в нем, в виде его виновностей и пороков. ДРУГОГО в нем не желаешь видеть… Душевный труд — что разумею?
Не просто принимать, как есть. Это худо-бедно удается тебе; но смешивается с "махнуть рукой." Не только принимать и не только прощать.
Вникать в его жизнь. Жить вместе с ним — да, в его жалком и пустоватом мирке, кажущемся таким с нашей колокольни, а на самом деле полном вопросительных знаков. Да, на его уровень спускаться. (Но может быть, кое в чем и подниматься?..) Входить туда не с поучениями, требованиями, замечаниями, готовыми оценками и суждениями умудренного господина, а наивно, да, порой и глупо, и идиотично, как он. Вместе.
Не играть в это, а стараться оживлять в себе мальчишку и юношу. Отбросив свой достопочтенный опыт, честно пускаться в экспериментальные путешествия — хоть перед телевизором, хоть на рыбалке, — забыв, что ты родитель, и давая, главное, ему забывать хоть на полчаса в день. Страшно важно. Даже щенки любят и хозяином признают не того, кто кормит, а кто играет с ними на прогулках. И своих щенят я на этом и держу — становясь ими на какие-то небольшие, но дико драгоценные для них процентики…
Этого у тебя не видно совсем, никаких намеков. А ведь ты, при твоей живости и уйме здоровой детскости, можешь это наверняка в десять раз лучше меня. Только решись — окупится с лихвой.
Появится юмор, с бытом станет нечаянно повеселее…
Впускать в свою жизнь. Что бы он ни болтал, каким бы чудовищем ни величал тебя, ТЫ ЕМУ ИНТЕРЕСЕН. И вовсе не только корыстно и потребительски.
Опять: не требования с порога, а только впускание. Возможность присутствия и постепенной ориентировки "Учись, читай, повышай уровень, соответствуй"!." Ну нельзя так, отпугиваешь же, задавливаешь, не дав вздохнуть! Пусть болтается с тобой и при тебе, где только захочет, не убудет тебя, не бойся. Таскай его и по гостям, и по пациентам, и по театрам. Не всюду понравится, не пойдет?.. Не надо. Но чтобы знал, что такая возможность у него есть, что ты РАЗДЕЛЯЕШЬ с ним и его мир, и свой. Вот чего ЖАЖДЕТ он, ибо, конечно же, бедняк в сравнении с тобой, нищий, но не подачек хочет с барского стола, а авансового капиталовложения. Чтобы начать свое духовное дело!.. Сам этого не понимает еще, но ты верь, это так. И на этом уровне сыновнее требование, голодный этот крик оправдан всегда, понимаешь ли. Сначала втекать, а уж потом втягивать. Если это начнет продвигаться — все прочее, бытовое (сумбурное, по твоему выражению) тоже пойдет вперед.
А ты впадаешь в общеизвестную ошибку: "сначала аэродром (быт, порядок…) а потом взлет". Сначала материя, а потом дух, так, да?.. Базис, а потом надстройка? Нет, милый мой, нет. В духе все наоборот. Полет начинается сверху. Аэродром строится полетом. Сначала общенье, а потом мытье посуды и туалета.
Я молчал, но хотел, чтобы ты чувствовал, что В ЭТОМ я на его стороне. А ты защищался все новыми повторами своих претензий, в отдельности справедливых, а в целом пошлых. И он на это углубленно обозлевается. "Вы меня не любите" — что вы мне писаете в чайник".
Сорок бочек наговорил, а нужна конкретность… Несколько предложений.
1. ОТКРОВЕННАЯ ЖЕСТКОСТЬ — последовательная твердость в некоторых, строго определенных вещах.
Именно: как бы ни решил вопрос о материальной поддержке — держать твердо, не отступаясь, пока не решишь сам, что тактику меняешь, и не объявишь об этом с тою же твердостью. Денег даю столько-то на такое-то время. Все. Точность, определенность. Решения такого рода иногда стоит фиксировать письменно (на какой-то срок) и взаимно подписывать, чтобы не было потом разночтений. Лучше в порядке шутки, но все же железно. Бытовой контракт может висеть на кухне в виде, допустим, графика дежурств. При составлении не обойтись без препирательств, но если решение все-таки удастся выработать, это облегчит психологическую сторону дела. Ты скажешь, но ведь выполняться все равно не будет, испробовано!. Весьма вероятно. Но е этом случае применются ЗАРАНЕЕ ОГОВОРЕННЫЕ санкции. Предлагаю так: стипендия сбавляется за нарушение обязательств и снимается за крайние проступки НО НЕ СЛЕДУЕТ при этом производить "маневр общением". ПРИ ВСЕМ ЭТОМ продолжать общаться как ни в чем не бывало. Вот это самое важное, самое трудное.
2…???… разбив стены, словесного всякого дерьма уничтожение. Ты ведь умеешь… И еще важно, крайне необходимо знаешь что? Подходить к нему, когда он лежит в постели, иногда утром, иногда вечером, перед сном, если ложится раньше, даже если уснул уже… Ну просто чмокнуть, посидеть минутку-другую рядышком… Рассказать глупость какую-нибудь, да, как маленькому… Вот он, его самый нерв-то болящий. Нежностью недокормлен глубоко, еще с материнских времен, вот тут корень… Щенок он несогретый — и это при том, что и баловали его, и развращали поблажками. Ведь не это надо, а вот прикосновение, тепло без всяких слов. Тоска по этому заледенелая так ведь и брызжет из него, неужто не видишь?.. И может растаять, не сразу, но постепенно… Вот ты тут и должен быть совсем-совсем старшим, ты все понял уже… Почему — когда в постели? Потому что это самое детское положение, самое беспомощное. В постели каждый — ребенок. И каждый рядом стоящий — большой и сильный, от которого ты зависишь. Я почему-то уверен, что если ты хоть раз в неделю будешь подходить вот так к нему, засыпающему, и тихо гладить по голове, все-все очень скоро рассосется у вас, станет на места… Но ты должен начать, ты — ведь ты его причина, а не он твоя, папочка. Глубиной детства, еще недалекого, будет вспоминать, как ты брал его на руки…
3. ВЫРАВНИВАНИЕ ПОЗИЦИИ. Имеется в виду отмена как "позиции сверху" (я старше, помолчи, слушай, что тебе говорят, не суй нос куда не просят, не хватай, не крути, сядь как следует, учись, думай, следуй моим советам, я же тебе сказал, изволь сперва потрудиться и пр. — не только и не столько в словах, сколько в интонациях), так и "позиции снизу" (весь букет твоего скрываемого чувства вины и отсюда непоследовательности, нетвердости и попыток откупиться.)
Перестань шпынять. Проглоти упреки. Прекрати поминание старых грехов и обид. Это так и прет из тебя. Унижает обоих.
Первое, что ты сказал ему, когда мы уселись за стол: "Не хватай чужое", "Дай сюда, не трогай", "Не хватай зажигалку". И это семнадцатилетнему парню, которого ты через минуту объявляешь Совсем Взрослым, обязанным открывать свое сердце людям и прочее. И еще пару таких же штучек успел ввернуть, прежде чем разгорелся весь сыр-бор. Не замечаешь, как лезет из тебя на него постоянная мелкая въедливая агрессивность. Сдача сторицей. Прикуси язык, отец, прикуси.
Очень типичный для неудачливых воспитателей шизофренный разрыв. Одновременно и недооценка, и переоценка возможностей воспитуемого. И недоуважение, и переуважение, как-то вместе. По меньшей мере 30 раз за вчерашний вечер ты так или иначе дал ему понять, что он еще головастик, а не лягушка, ничтожество, эгоист с холодным сердцем, поганец… Но главное — головастик, имеющий все шансы остаться в своей тине все тем же головастиком, а по ходу неизбежной моральной деградации превратиться в глиста, а в дальнейшем в палочку Коха. Все это в репризах, в тирадах, в интонациях, в междометиях, а также в сурово-глубокомысленном: "Я не на допросе". Он действительно невероятно хамски пер на тебя, так что у меня заложило уши. Но один-два раза он тебя НОРМАЛЬНО спросил о чем-то, элегантно прижал к стене — и в эти моменты тебя не хватило на искреннее, спокойное, высокое признание себя неправым.
Уже говорил тебе: при всей его дикости и дремучести ты недооцениваешь живость его интеллекта, богатство души, способность к развитию. Уверяю тебя, он столько же своеобразный, сколько ИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Эгоизм, грубость, равнодушие, злоба — только поверхность, но не суть, только состояние, а не содержание.
"Чтобы общаться на уровне, нужно иметь уровень". Очень жестоко, глупо с твоей стороны требовать от него авансовых доказательств его достойности общаться с тобой. Ведь ты же сам не даешь ему на это времени и пространства, не прибавляешь сил, не ищешь путь ВМЕСТЕ С НИМ. От птенца требуешь трансатлантического перелета. С горы вопишь застрявшему в болоте: "Ну
что ж ты, лентяй, не поднимаешься ко мне?!."
Прости, если перегорчил. Ты еще не опоздал.
МИНУТА В ДЕНЬ
У нас есть огромный материал для изучения детской души — наше собственное детство, запечатленное в глубинах памяти, влияющее так или иначе на всю нашу взрослую жизнь. Мы помним свое детство, мы помним все, нам только кажется, что мы почти все забыли, потому что одни воспоминания накладываются на другие, третьи, четвертые… Так трудно достать лежащее в глубине, на дне, — но ведь оно там есть! Так свежий снег заносит ранее выпавший, и еще, и опять…
Вспомним, какими бесконечно длинными были сутки в далеком детстве, какая необозримая даль — от утра до вечера! Проснувшись и вовсе не залеживаясь, мы успевали слетать на Солнце; к Реке Умывания вела длинная извилистая Тропа Одевания, изрядно утомительная; на Холмах Завтрака мы строили пирамиды из манной каши, не торопясь, ибо знали, что Долина Обеда еще скрыта в тумане, а Горы Ужина — по ту сторону горизонта. Каким малореальным, почти несбыточным было «завтра», каким несуществующим — «послезавтра», а уж "через неделю" — вообще химера, не может быть!
Мы казались взрослым нетерпеливыми, невнимательными, бестолковыми, безответственными… Они не понимали, что наш мир несравнимо подробнее их мира, что наше время во много раз емче, плотнее. Сравнили: их минута и наша минута! За нашу мы успевали раза по три устать и отдохнуть, раза по два расстроиться и утешиться, захотеть спать и забыть об этом, поболтать ногами, посмеяться, подраться и помириться, заметить ползущего жучка и придумать о нем сказку, и еще раз посмеяться, забыв над чем, и еще чуть-чуть вырасти и чуть-чуть повзрослеть… А они только и успевали что сделать какое-нибудь замечание…
Оживим для начала
ПЕРВОЕ ВОСПОМИНАНИЕ "Лежу в кроватке. Надо мной склоняется…" "Сад, залитый солнцем. Иду — бегу — падаю…" "Сижу на горшке. Играю погремушкой. Забываю, зачем сижу. Повелительный голос…" Темно. Никого. Страшно. Кричу — никого…" "Сижу на плечах у папы, крепко вцепившись в волосы. Теперь я выше всех, а потолок совсем рядом, вот он!.."
Дальше, дальше, живем дальше… Воспоминание гасится, уносится, обрывается, возвращается…
Если хотите понять себя, то хотя бы МИНУТУ В ДЕНЬ сосредоточивайтесь на воспоминаниях детства, живите в них.
Воспоминание — мостик к вживанию. Если трудно с ребенком, если чувствуете, что не понимаете его, всего лишь МИНУТУ В ДЕНЬ
отдайте воспоминанию о себе в том же возрасте, в положении близком, подобном, хоть в чем-то схожем. Усилие не пропадет,
найдется, может быть, неожиданное решение…
Представим (вспомним!) себя ничего не знающими, совершенно неопытными, слабыми, беспомощными, неумелыми, ко всему любопытными,
всего боящимися, готовыми поверить кому и чему угодно, никому, ничему не верящими, зависимыми от больших и сильных, совершенно самодостаточными, влюбленными в родителей, ненавидящими родителей, влюбленными во весь мир, ненавидящими целый мир, эгоистичными и жестокими, но не знающими об этом,
мудрыми и добрыми, но не знающими об этом,
А ТЕПЕРЬ ЗНАЮЩИМИ…
Леонардо Подбитый Глаз
Глава для отдыха от внушений
У себя в мыслях, где-то в себе он открывает новый, ещё более удивительный мир. А дальше надо отыскать себя в обществе, себя в человечестве, себя во Вселенной
Я встречаю Д. С. как и раньше, вблизи Чистых прудов: он на работу или с работы, я по своим делам. Детали, перестающие быть секретными: он, ходит в куртке чечевичного цвета, делающей его похожим на студента, а в холодные дни в сероклетчатом торопливом пальтишке. Бугристая кепка плывет над макушкой, головной убор явно чужой.
Проявлять любопытство не в моих правилах, но однажды я всетаки не выдержал и спросил вместо приветствия, где ему удалось раздобыть такое замечательное лысозащитное сооружение. — Особая история. Дал зарок. Завтра вечером расскажу… Последние слова донеслись до меня уже из-за угла.
Назавтра вечером, за чаем у него в гостях, я напомнил. Д. С., как обычно, помедлил, начал не по существу:
— М-да. Жаль, вас вчера не было на приеме. Приходит юная особа, цветущая, симпатичная, первый год замужем, а на лбу пластырь, толстый такой, крестом. Осторожно интересуюсь. Нет, не ушиб и не что-нибудь. Третий глаз прикрыла. Чтобы не видеть меня насквозь, доктор все-таки.
— Третий глаз? Так ведь сквозь пластырь же…
— Я тоже так подумал, но не сказал. Чаю зеленого или черного?
— Черного, спасибо… А я бы попросил снять. Чего уж там, насквозь так насквозь. Житья не стало от этих экстрасенсов. — Чем они вам мешают?
— Ну знаете, если каждый будет видеть тебя насквозь…
— А что вы там такое скрываете?.. Покрепче? Ну так вот, головной убор этот, как вы заметили, мне несколько маловат… Я включил магнитофон.
ТЕОРИЯ НЕУМЕСТНОСТИ
(Физиогномический очерк)
Как сейчас помню… (Обрыв пленки.)
…Чернильницей в ухо… Итак, учился я в мужской средней школе № 313 города Москвы. Эпоха раздельного обучения, довольно серьезная, если помните. Учился с переменным успехом, был убежденным холеро-сангвиником, увлекался чем попало, бегал в кино, влезал в посильные драки, при возможности ел мороженое и, кроме жизни как таковой, ни к чему не стремился. Это легкомыслие, при всех очевидных минусах, давало свободу для наблюдений и незаурядную возможность совать нос в чужие дела — все десять долгих лет я провел преимущественно в этом занятии, да так оно практически получилось и дальше. Зато никто уж не скажет, что Кот не умел дружить — передружил со всеми, кто только ни попадался, никто не избег этой участи…
Одним из друзей был некто Клячко. "Одним из" — это, пожалуй, неверно сказано. Влияние, ни с чем не сравнимое. Навсегда очаровал могуществом мозга… Абориген страны, которую можно назвать ЗАПЯТЕРЬЕМ… — Как-как?
— Запятерье. То, что начинается за оценкой пять, за пять с плюсом — туда, дальше, выше… Страна, пространство, измерение, сфера — условно, вы понимаете. Между прочим, математик наш однажды не выдержал и поставил Клячко шестерку.
__?
— Да, это был скандал. Но по порядку. Имя его было Владислав, Владик Клячко. Но по именам мы друг друга, как и нынешние школьники, звали редко, в основном по фамилиям, кличкам да прозвищам. Вас как звали?
— Меня?.. Леви, так и звали. Левитаном, Левишником, Левишкой еще иногда, но я обижался.
— А меня Кстоном, Пистоном, потом Котом, одна из основных кличек, потом Чижиком, Рыжим, хотя рыжим был не более прочих, Митяем, Митрофаном, Демьяном, Кастаньетом, Кастетом, Касторкой… Так много прозвищ было потому, что я был вхож в разные общества. А Клячко — был Клячко, ну и Кляча, конечно. Еще звали его с самого первого класса Профессором, а потом произвели в Академики. Сам же он в наших разбойничьих играх называл себя одно время Леонардо Подбитый Глаз.
Наша дружба, как это часто бывает, основывалась на взаимной дополнительности; отношения балансировали между обоюдным восторгом и обоюдной завистью. Я завидовал его всевластному (по моему разумению) интеллекту, он — моей всеобъемлющей (по его масштабам) коммуникабельности. Он был для меня дразнящим светочем, пророком недосягаемых миров, а я для него — телохранителем, гидом и советником по контактам с ОБЫКНОВЕНИЕЙ. (Тоже страна такая, между пятеркой и единицей.) Я полюбил его отчасти за муки, он меня в некоторой степени за состраданье к ним, что, однако, ни в коей мере не мешало обоим мучить друг друга посильными издевательствами и изменами. С его стороны, правда, измены вынужденно бывали платоническими или символическими, не знаю, как лучше выразиться. Хорошо помню, например, как за мое увлечение Ермилой он отомстил мне Мопассаном — показал кое-что, а читать не дал: "Тебе еще рано" (дело было в шестом классе), а за любовь к Яське — внезапно вспыхнувшей томасоманнией и невесть откуда почерпнутыми идеями японских йогов ниндзя, о которых я до сих пор ничего не знаю. Как только я покидал его, устав от высокогорного климата, и спускался на отдых в Обыкновению, он находил повод меня морально уязвить, что давало повод его физически поколотить и тем самым вновь полюбить. И вот опять приходилось карабкаться вслед за ним, в Запятерье, до новой усталости и охлаждения, его или моего, и снова разрыв, и опять уязвление — таков был типовой цикл этой дружбы…
Среднего роста, с прямым, как струнка, позвоночником, он был среди нас самый подвижный и самый замкнутый, самый темноволосый и самый бледный.
Имел четыре походки. Одна — парящая, едва касаясь земли, на высокой скорости и без малейшего напряжения — неподражаемая походка, которую я пытался копировать, как и его почерк, и в результате остался с неким подобием. Вторая — прыгающая, враскачку, слегка карикатурная — так он ходил в школу. Третья — кошачья, упруго-угловатая поступь боксера (коснуться перчаток соперника, мновенно принять боевую стойку) — так подходил к книжным киоскам. И наконец, четвертая — плелся, словно увешанный гирями, чуть не приседая, почти ползя, — походка клячи, воистину.
Нежные точеные черты лица, грустные глаза цвета крепкого чая делали бы его красивым, если бы не ужасающая форма головы и чересчур резкая мимика глаз и бровей, от которой уже годам к двенадцати наметилось несколько причудливых морщинок. Кожа его была так тонка, что казалась прозрачной, и однако, когда его били, что случалось довольно часто, он умудрялся оставаться целым и невредимым: ни единой царапины, ни одного синяка, ни малейшего — кровоподтека никогда у Клячи не замечалось — очевидно, особая упругость тканей или повышенная иннервация… В телосложении были еще две особенности: крупные, не по росту, ступни ног — на номер больше, чем у классного дылды Афанасия-восемь-на-семь…
— Я читал где-то, что, чем больше относительная длина стопы, тем больше объем оперативной памяти, странная корреляция…
— Да, и длинные, чуть не до колен, руки, которым полагалось бы заканчиваться столь же крупными кистями; но кисти на тонких сухих запястьях были, наоборот, очень маленькие, хотя и крепкие, с гибкими тонкими пальцами, пребывавшими в постоянном легком движении, будто ткали невидимую паутину. Эти беспокойные паучки были ему равно послушны и в изобретательском рукодействе, и в Лепке, и в рисовании, и в игре на рояле…
— А что такое было с головой, гидроцефалия? (Черепная водянка. — В. Л.)
— Нет. Череп крупнее среднего, но в пределах нормальной величины, форма только была неописуемо усложненной.
|
|
|
