Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Остановимся в нашем чтении «Гештальт-терапии» и посмотрим, что предлагает «постмодернизм»




С точки зрения кого-нибудь из теоретиков пост­модернизма он предстает относительно цельным яв­лением. Но мне кажется, что сегодня рано говорить о постмодернизме как о некоем однородном движе­нии. Если нам захочется углубиться в этот вопрос, то я охотно могу указать на противоречия между разны­ми сферами, в которых бытует данное понятие. По­нятие постмодернизма в музыке использует парамет­ры, которые сильно отличаются и даже противоречат тем, которые использует архитектура, а они в свою очередь отличаются от параметров пластических ис-


 

48

Жан-Мари Робин

кусств. Если же рассмотреть, кроме того, направле­ния, за которые ратуют философия, социология, эпис­темология и другие дисциплины, то легко и вовсе по­терять всякую ориентацию. Воспользовавшись удач­ным выражением Макса Вебера, мы можем сказать, что вместе с постмодернизмом возникает «стремление расколдовать мир». Формы этого иногда хаотичны, но само понятие хаоса, сомнение и трения, которые с ним связаны, есть неотъемлемая часть постмодернистской парадигмы. Операции, название которые начинает­ся с предлога «де»: «деконструкция», «декомпозиция», «дерегуляция», «десакрализация», «дезинформация» и т. д. охватывают все больше разных областей. Постмо­дернизм подразумевает утрату иллюзий прогресса, на­уки, истины, образования, господствующей культуры.

В психологии принято ссылаться на постмодер­низм или точнее на одно из его ответвлений — конс­труктивизм; и одновременно — на гештальт-теорию, на творчество Пиаже и работы Школы Palo Alto. В об­ласть психологии и психотерапии постмодернизм во­шел под влиянием двух импульсов: один исходил от конструктивистского движения, включая сюда ана­литическое движение (хорошо представленное во Франции, например, Видерманом), и от противоре­чия между открытием и конструированием, который тогда углубился; другой импульс исходил от филосо­фии диалога, начало которой положил Бубер, а про­должили Левинас, Рикер и другие, от интеракцио-нистских, интерсубъективистских, коммуникатив­ных движений и других теорий, которые фокусируют­ся на значимости различий и важности других и от­ношений — я рискну добавить: первичности поля — в определении человека.

Я уже упомянул влияние конструктивизма, кото­рый является одним из мощных течений в постмо-


Быть в присутствии другого 49

дернизме. Этим интеллектуальным направлением утверждается, что не существует другой реальности, кроме той, которую мы конструируем. Тем самым от­метается миф об объективности науки и всех подхо­дов, включая науки о человеке, которые заигрывают с научным методом.

Модернизм опирается на предпосылки, которые можно обозначить фразой: «Я верю только тому, что вижу». Конструктивист охотнее сказал бы: «Я вижу только то, во что я верю».

В движении конструктивизма Бергером и Лукман-ном было выделено направление социального конс­труктивизма, в дальнейшем развитое Гергеном и дру­гими исследователями. В рамках этого направления эта мысль была продолжена следующим образом (ко­торый мне интересен тем более, что он объединяет две составляющих постмодернизма, о которых я толь­ко что сказал): нет иной реальности, кроме той, кото­рую мы конструируем в отношениях.

Из этой гипотезы следует новое понимание самой позиции психотерапевта в поле его отношений с па­циентами. Это значит, что мы включены в совмест­ное конструирование смысла, основанное на том, что пережито в опыте отношений, слов, которые придают форму опыту в то время, как опыт их воплощает.

Под влиянием таких философов, как Витгенш­тейн, Рикер, Лиотар, Гадамер — если называть толь­ко самых влиятельных — акцент был сделан на язы­ке. «Границы нашего языка составляют границы на-! шего мира», — писал Витгенштейн в 1953 году, указы­вая тем самым, что границы структур нашего расска­за, речи, которую мы адресуем себе и другому, грани­цы нашей способности нечто проговаривать опреде­ляют доступную нам способность понять и объяснить и очерчивают контуры того, что мы назвали бы «ре-


50


Жан-Мари Робин


Бытъ в присутствии другого



 


альностью». Иначе говоря, слова, которыми мы поль­зуемся, и рассказы, которые мы выстраиваем с целью понимания нашего опыта, составляют то, что может • открыть для нас или же закрыть от нас наш опыт.

Отсюда все, что сопряжено с понятием идентич­ности и self, поднято с глубины волной постмодер­низма. Согласно традиционной романтической или модернистской концепции, понятие self отсылает к континууму, к глубине «я». «Нормальное» и «патоло­гическое» в большей или меньшей мере связаны со способностью субъекта быть в контакте со своей на­иболее глубинной идентичностью, и терапия — в осо­бенности, те формы терапии, которые называют «мо­дернистскими» — имеют целью помочь субъекту удов­летворять этому условию.

В постмодернистском рассмотрении акцент сме­щается на эволюцию контекстов, обаяние персональ­ной истории уступает место вниманию к выстраива­нию перспективы, вопрос «как происходит измене­ние?» получает преобладание над вопросом «почему имеют место открывшиеся значения?». Мы есть от­ныне продукт контекстов наших разговоров и значе­ний, которые имеют социальное происхождение. И так как наши разговоры постоянно меняются, наши «self» находятся в непрерывном движении; можно даже сказать, что они столь же многочисленны, как ситуации.

По замечанию Эпштейна, это изменение словаря, который описывал объект, именуемый «self», в сторо­ну словаря, который описывает self как продукт пос­тоянно меняющегося социального взаимодействия, требует радикальной перемены в психологии и тем самым — в психотерапии. Действительно, проблема отныне состоит не в том, чтобы быть или не быть в подлинном «контакте» с тем, что существует в реаль-


ности, с нашей «глубинной» идентичностью, а в том, чтобы обрести гибкость в выдумках, рассказах, исто­риях, повествованиях, мифах, которые мы использу­ем повседневно с целью высказать себя.

Лишаясь этой позиции, мы лишаемся увереннос­ти в «обладании» внутренними богатствами, которые в большей или меньшей мере эксплуатируются нами или латентны, скрыты в глубине нас самих. Тем са­мым мы лишаемся фундаментальной опоры на поня­тие бессознательного. Мы лишаемся иллюзии иден­тичности, и по этой логике мы лишаемся возмож­ности {юзнатъ другого человека, как объект, который можно было бы измерить. Мы отказваемся от нор­мативности и необходимости знать «правду», под ко­торой отныне понимается лишь фикция. Мы теряем озабоченность измерением, диагностикой и други­ми практиками, более или менее прямо связанными с какими бы то ни было нормами. Мы теряем интерес к историческому объяснению и всякому объяснению вне конкретного контекста. В клиническом и тера­певтическом отношении мы теряем позицию власти и господства того, кто знает, или предполагается, что знает, и тем самым наши пациенты лишаются, сле­довательно, чувства стыда за то, что они не обладают знанием и безотчетно являются объектом манипуля­ций со стороны скрытых сил и неизвестных истин.

Пусть каждый сам для себя решит, надо ли эти ут­раты оплакивать или же они повод для радости.

Что предлагает нам взамен постмодернистская перспектива?

Мы приобретаем убеждение, что всякая теория есть фикция в ряду других фикций, но что именно благодаря теории и через нее мы пытаемся констру­ировать смысл нашего опыта. Поскольку подчерки­вается именно совместное конструирование смысла


52


Жан-Мари Робин


Быть в присутствии другого 53


 


в отношениях, мы возвращаем первостепенную важ­ность коммуникативным ситуациям и тем самым — отношениям, связям, солидарности, сообществу — в противовес тому, что предлагает индивидуалистичес­кая парадигма, говоря об автономии и персональной ответственности. Если мы проигрываем в независи­мости, мы выигрываем во взаимозависимости. Рас­сматривая опыт, мы сконцентрированы на вопросе «как?» в большей мере, чем на вопросе «почему?»; на творческом и отвечающем ситуации поиске ре­шения в большей мере, чем на объяснении причин. «Здесь-и-теперь и потом», а не «здесь-и-теперь на основании того, что было прежде». Терапия стано­вится, в таком случае, совместным созданием кон­текста и больше не отсылает нас к заданным рамкам. Любопытно, впрочем, заметить: там, где мы говорим о «рамках», англо-саксонские терапевты употребля­ют выражение «setting», т. е. буквально: «установка», «размещение в». Мы снова сталкиваемся с тем, что слова обременены нашими фикциями. Вместо того, чтобы искать некое «истинное self», которое якобы надо уловить и зафиксировать, следует быть внима­тельными к гибкости self, что чаще всего приходится рассматривать как процесс. Психотерапия становит­ся работой, причем не только языком, новым опы­том, основанным на двух отдельно протекающих пе­реживаниях, проговариваемых каждый по-своему; новым опытом, в котором конфликтность этих фик­ций, этих представлений, а также слияние горизон­тов открывают возможность для конструирования новых смыслов. Следовательно, надо призвать пси­хотерапевта впредь позиционировать себя не как эк­сперта, а как любопытного, наивного, человека и, гаким образом, открытого в диалоге для восприятия субъективности другого.


И снова повторю, что каждый сам для себя должен решить, считает ли он такую концепцию потенциаль­но выигрышной или же проигрышной для себя.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...