Сад (Краткая история мира) 5 глава

Беременность

Я все еще боролась с затаенным экзистенциальным отча­янием и понемногу начала задумываться, а стоит ли следо­вать по намеченному жизненному плану, который откры­вался передо мной широкой дорогой, — поступить в хоро­ший колледж, получить какую-нибудь профессию и стро­ить карьеру. Забеременев, я стала мечтать не о колледже, а о том, как выйду замуж за Джима и стану матерью семейс­тва. Эта полная перемена жизненных планов очень меня привлекала.

В этот момент мама догадалась о моей беременности, и у нас состоялся долгий разговор. Она уговаривала меня хоро­шенько подумать, и в конце концов я решила, что пока не готова заводить ребенка. В те времена аборты в США все еще были запрещены, и я рисовала в воображении жуткие картины подпольных операций где-нибудь на задворках. Однако в Швеции и Японии аборты были совершенно за­конным делом. Мама посоветовалась с друзьями, и одна ее подруга-японка предложила устроить для меня вполне ле­гальный аборт через ее сестру, жившую в Японии. Мы с мамой решили, что лучше мне отправиться туда и пройти через легальную операцию, чем рисковать здоровьем, делая подпольный аборт здесь. Сама по себе операция почти ни­чего не стоила, но перелет туда и обратно был очень дорог. Мама могла оплатить билеты только для меня одной.

Джим расстроился, потому что собирался на мне женить­ся и обзавестись ребенком. Я же чувствовала, что это его желание отчасти было обусловлено отчаянным стремлени­ем иметь уютную отдушину, позволявшую как-то скрасить унылую жизнь военного моряка, и мне совершенно не хо­телось взваливать на себя эту ношу. И вот, с наступлением весенних каникул я объявила всем, разумеется, кроме моих закадычных подружек (они-то знали все), что еду в Японию навестить родных, и уехала.

В токийском аэропорту меня встретила сестра маминой приятельницы, пожилая японка, немного говорившая по-английски, и отвезла меня в частную клинику молодого японского акушера-гинеколога.

Доктор английского не знал. Клиника не отапливалась и вообще выглядела довольно примитивно. Вся ситуация нас­только не походила на то, что рисовалось в моем вообра­жении (а я представляла себе большое белое здание), что я запаниковала.

Извинившись, я вышла в ванную комнату. Туалет в ней оказался устроенным на азиатский манер, с отверстием в полу, над которым надо было приседать. Словом, все было донельзя странным и чужим. Последней каплей стала зак­линенная дверь, которая никак не выпускала меня из ван­ной. Я заколотила в нее кулаками и разревелась в голос. Мне казалось, что вот здесь, в этом чужом месте, я и умру, а вокруг меня не будет ни одного родного лица.

Из ванной меня в конце концов вызволили, и я тотчас позвонила маме. Представляю, как должно было ее встре­вожить мое взвинченное состояние, но она сумела взять себя в руки и заговорила со мной спокойным, ободряющим тоном. И я понемногу успокоилась. Доктор и переводчица уговорили меня хорошенько выспаться.

На другое утро врач сообщил, что мне предстоят две операции — одна утром, другая вечером. Он сделал мне общую анестезию и выполнил первую процедуру. Весь день я чувствовала себя просто ужасно. Вечером была сделана вторая операция, после которой мне стало гораздо лучше. Я до сих пор понятия не имею, почему все было сделано имен­но так.

Несколько дней я провела в клинике, постепенно прихо­дя в себя, и за это время просто влюбилась в доктора и его семью. Все они были очень добры со мной, по-видимому жалея молоденькую американку, оказавшуюся без родных так далеко от дома. Его жена готовила для меня всякие вкусные вещи, стараясь кормить меня американскими блю­дами, хотя мне больше нравились японские. Две его малень­кие дочки ежедневно навещали меня после школы. А перед самым отъездом он пригласил нас с опекуншей на чашку чаю к своим престарелым родителям, которые жили вместе с ним в домишке из рисовой бумаги по соседству с клини­кой. Никогда не забуду, как стояла перед кланявшимися до земли низкорослыми японцами (правила вежливости тре­буют быть ниже собеседника), чувствуя себя чуть ли не великаншей. Я глубоко благодарна этим людям за доброту, и, когда я уезжала, мое сердце переполняла любовь к ним.

Мама рассудила, что коль скоро деньги за поездку в Япо­нию и так заплачены, то заодно я вполне могла бы развлечь­ся и обогатить свой культурный запас. Она устроила для меня трехдневную экскурсию вместе с другими американ­цами в прекрасный древний город Киото. Мои гормоны понемногу возвращались в прежнее русло, и настроения сменяли друг друга, словно океанские волны, — от эйфории до бездонного отчаяния. Рассказывать, что меня на самом деле привело в Японию, было нельзя, и от этого было как-то не по себе. Но Киото мне очень понравился. Изящная кра­сота садов и храмов нашла глубокий отклик в моей душе. Все вокруг казалось давно знакомым, и мне ужасно захоте­лось приехать сюда еще раз.

На обратном пути из Японии я на несколько дней оста­новилась в Гонолулу. Наш туристический агент зарезерви­ровал для меня самый недорогой номер в отеле, располо­женном прямо на пляже Вайкики, где в те времена было всего несколько отелей и царил безмятежный покой. Номер тогда стоил всего восемь долларов в сутки! Я прибыла туда в пасхальное воскресенье, последний день весенних кани­кул. Отель был полон, но большинство постояльцев в то утро уехали, он сразу опустел, и администратор дал мне один из лучших номеров за ту же цену! Номер находился на самом верхнем этаже, балконы выходили на обе стороны, на полулежал изумительный бирюзовый ковер точь-в-точь как морская вода, но венцом всему была громадная золотая кровать. Мое потрясение не уступало по силе удовольствию.

Короткое пребывание на Гавайях благотворно повлияло на мое тело и душу. Нежный, напоенный теплом воздух, яркое приморское солнце проникали в каждую клеточку. Там я познакомилась с Эдди, симпатичным биржевым мак­лером из Нью-Йорка, который, должно быть, почувствовав мою неприкаянность, взял меня под свое крыло, показывал окрестности, не пытался забраться ко мне в золотую постель и на прощание одарил меня непорочным романтическим поцелуем.

Вообще говоря, вся эта поездка оставила в душе образ одинокой беззащитной девушки, пустившейся странство­вать по свету и увидевшей заботу и душевную теплоту тех, с кем довелось встретиться. Это был очень сильный опыт веры в себя и других людей. Я знала, что никогда не смогу отблагодарить тех, кто пришел мне на помощь, но дала обет оделить таким же теплом тех, кто в ней нуждается.

 

Колледж

Лучшие мамины друзья Том и Дельфина Фрейзер, быв­шие для меня все равно что дядей и тетушкой, окончи­ли колледж Рид в Портленде, штат Орегон, и я давно меч­тала поступить именно туда. Рид не только отличался самы­ми высокими в стране академическими стандартами, но и задолго до того, как в конце 1960-х волна радикализма зах­лестнула все студенческие городки, был широко известен как творческое, радикальное и нетрадиционное учебное за­ведение. К моей великой радости я была принята и осенью 1966 года уехала в колледж.

Рид — это небольшой (в то время там было 900 студен­тов) частный колледж, расположенный посреди утопающе­го в зелени удивительно красивого студенческого городка в жилом районе Портленда. Первый год я прожила в замеча­тельном старинном каменном общежитии на территории городка. Учиться в Риде было очень интересно, так как все его обитатели — от профессоров до студентов, были на удивление талантливы. Несмотря на сугубо академическую ориентацию, ученые звания никогда не возводились во гла­ву угла и всячески поощрялись свобода духа, творческое мышление и действие. Там было немало выдающихся личностей — как преподавателей, так и студентов. Моя жажда знаний, несколько подавленная в школе, пробудилась с но­вой силой. Я была в восторге оттого, что начинаю взрослую жизнь в таком замечательном месте.

Не обошлось, правда, без синяков и шишек. До этих пор я привыкла, что меня, такую умницу, все время гладят по головке. Я привыкла всегда быть на первых ролях и, чем бы ни занималась, неизменно была в числе лучших. В Риде все были, как минимум, такими же умниками, а многие даже превосходили меня по уму и образованности. Многие сту­денты учились в частных школах на восточном побережье и вышли из их стен с налетом этакой старосветской интел­лигентности, до которой мне было как до небес. В скором времени я обнаружила, что не могу просто так написать курсовую работу и автоматом получить пятерку. Для этого требовалось основательно потрудиться, да и то не всегда получалось хорошо. Все мое представление о себе как о блестящей интеллектуалке было поколеблено до основания.

Учеба в колледже началась с неприятного инцидента. Как я уже говорила, Рид был форменным рассадником радика­лизма, а 1966 год как раз ознаменовался его резкой вспыш­кой. Я не замедлила вступить в студенческую группу про­тивников вьетнамской войны и стала активно ходить на демонстрации. Однажды вечером было назначено особенно многолюдное выступление. Тогдашний вице-президент США Губерт Хэмфри должен был присутствовать на банке­те, устроенном портлендской верхушкой для сбора средств на избирательную кампанию. Перед зданием, где проходил банкет, мы затеяли демонстрацию, которая началась до­вольно мирно, но приобрела угрожающие формы, когда на нас стеной двинулись полицейские в касках. Поднялась страшная сумятица. В какой-то момент молодой парень, участник демонстрации, рухнул на землю прямо передо мной, а коренастый полисмен принялся бить его ногами. У меня в руках был плакат, и чисто рефлекторно я с силой опустила его на голову полисмена. Плакат был картонный, а на полисмене была каска, так что удара он и не заметил, но видевший это другой полицейский подбежал ко мне из-за спины, схватил и поволок к арестантскому фургону.

Пожалуй, в революционные героини я не гожусь, потому что, к своему стыду, до смерти перепугалась и бессвязно залепетала что-то вроде «Я не хотела, я не хотела!» (А я действительно не собиралась бить полисмена, моя реакция была чисто интуитивной.) Никогда не забуду брошенной в ответ злой фразы: «Хотела, хотела, ты, идиотка!» И с этими словами он затолкал меня в фургон.

Целую компанию таких, как я, засадили в тюрьму. Когда выяснилось, что мне еще нет восемнадцати, меня перевели в тюрьму для несовершеннолетних, где стало совсем уже страшно, так как до утра я просидела совсем одна. Все по­лисмены и надзирательницы держались сурово и холодно, отчего было еще страшнее. Я знала, что в конечном счете меня отсюда вызволят, но не могла не задуматься о том, каково здесь приходится какому-нибудь подростку-мекси­канцу, которому негде искать защиты. Что и говорить, было от чего отчаяться.

В третьем часу ночи в участок приехал декан и забрал меня. Это был очень славный человек, а мне он и вовсе показался ангелом. Позднее мама рассказала, что надзира­тельница тюрьмы для малолеток позвонила ей среди ночи в Калифорнию и сообщила, что ее дочь напала на полисме­на, что того госпитализировали и неизвестно чем все это для него закончится! Мама не растерялась, потребовала расска­зать все в деталях и наконец сказала: «Так вы пытаетесь мне внушить, что тощая семнадцатилетняя девчонка ударила картонным плакатом полисмена в каске и вы не знаете, выживет ли он?» — после чего надзирательница повесила трубку.

Поднаторевшие в таких делах друзья заверили меня, что поскольку я еще несовершеннолетняя, то мой арест нигде не будет зарегистрирован, и у меня просто камень свалился с души. С тех пор мне ни разу не напоминали об этом инциденте.

Вскоре я свыклась с университетской жизнью. Обе сосед­ки по комнате стали моими закадычными подругами. У меня появился славный приятель, учеба была в радость. В порядке занятий физкультурой я записалась в балетный класс. Балет мне всегда нравился — еще в раннем детстве, когда мама водила меня на спектакли балетной труппы Сан-Франциско, я не могла усидеть на месте от восхищения. Я часто воображала себя балериной, но никогда не стремилась к этому всерьез, хотя и занималась современными танцами в школе, получая от уроков громадное удовольствие. Пос­тепенно балет захватил меня с головой, и я старалась не пропускать ни одного занятия.

На второй год учебы в Риде я начала разочаровываться в этом колледже. Рид до предела обострил мою склонность к интеллектуализму, и я была сыта им по горло. До сих пор помню ощущение, будто девяносто процентов моей жизни я живу головой, но ведь выразить себя стремились и другие части моего существа. Там же для этого почти не было возможностей, поскольку большая часть времени посвяща­лась учебе. Я решила бросить все силы на психологию, ко­торая по-настоящему меня заинтересовала, но базовые лекции отличались бихевиористской ориентацией и в ос­новном сводились к экспериментам с крысами и накопле­нием статистической информации —и то, и другое я нена­видела всей душой. Моя экзистеницальная хандра снова набрала прежнюю силу, и снова я стала задумываться, ка­кой, собственно, во всем этом смысл.

Перемены

К тому времени в моей жизни появились три фактора, которые начали изменять мое сознание и смещать воспри­ятие реальности.

Первым были наркотики. Марихуана и ЛСД тогда только входили в массовое употребление в студенческих городках, среди которых Рид держал передовые позиции. Кое-кто из моих друзей и раньше баловался наркотиками, но я была более осторожна. Я не курила, не пила спиртного и не при­нимала почти никаких таблеток, кроме аспирина. На пер­вом курсе я было сделала пару затяжек марихуаной, но так как курить я не умела, то ничего из этого не вышло.

На втором курсе я повторила попытку и, наконец, осво­илась достаточно, чтобы добиться нужного эффекта, кото­рый оказался очень даже приятным. Я начала время от времени прикладываться к сигаретам с травкой, наслажда­ясь возможностью видеть окружающее в ином свете.

В конечном счете я несколько раз попробовала ЛСД, испытав при этом фантастически прекрасные ощущения. Он давал чувство безграничной свободы и возможность воспринимать физический мир на энергетическом уровне. Я увидела, что все физические предметы на самом деле состоят из энергии, и научилась настраиваться на ее виб­рации. Но, хотя знакомство с психоделиками было для меня скорее приятным, я, в отличие от некоторых моих друзей, так и не пристрастилась к ним основательно. Вообще гово­ря, я не питаю особых пристрастий ни к еде, ни ко всевоз­можным одурманивающим веществам. Во мне очень силь­на потребность в равновесии, здоровье и прирожденная склонность держаться подальше от излишеств. К тому же я выросла в семье трезвенников и некурящих. Я даже думаю, что факт моего рождения без анестезии помог мне легко избавиться от привычки к наркотикам, насквозь поразив­шей мое поколение.

К концу второго курса в моей жизни зародилось второе по-настоящему серьезное чувство, ставшее поворотным моментом. У меня возникла прочная связь с молодым про­фессором психологии, пригласившим меня участвовать в своем эксперименте с «группой встречи», состоявшей из преподавателей факультета и нескольких студентов. Такие группы были относительно новым явлением, и никто из нас прежде в таких занятиях не участвовал.

Десятка два человек собрались в гостиной дома у одного из профессоров. Руководитель начал с того, что предложил нам всем представиться и вкратце рассказать собравшимся о своих проблемах и трудностях. Затем он велел нам выпол­нить несколько упражнений с партнерами, глядя друг другу в глаза, задавая и отвечая на определенные вопросы. На меня обрушивались разные эмоции —иногда печаль, иног­да любовь. Другие тоже приходили в эмоциональное воз­буждение. Кое-кто начинал плакать, давая выход тем чувс­твам, которые в повседневной жизни обычно загонялись внутрь.

Мы провели вместе три дня. Все это время каждый из нас выражал все больше и больше своих эмоций. Когда кого-то охватывал гнев, руководитель помогал ему выплеснуть его наружу. И чем больше мы делились друг с другом, тем больше сближались. К концу занятия мы превратились в одну большую дружную семью.

Я была на вершине блаженства. Никогда прежде я не испытывала столь сильного чувства любви. После этого я несколько дней летала, как на крыльях, —такого ощущения полета не давал ни один наркотик. Сердце было распахнуто настежь, и я поняла, что хочу испытать это снова.

Танец

Третьим мощным фактором перемен в моей жизни стал танец. В тот год у нас появился новый преподаватель, кото­рый вместо балета начал заниматься с нами современным танцем. Меня восхитило ощущение той раскованной силы, которое придавал телу новый танцевальный язык. Он давал моему интеллекту то равновесие, в котором я так отчаянно нуждалась, и я начала осознавать, что это единственные занятия, которые приносят мне подлинную радость. К кон­цу учебного года я всерьез увлеклась танцами и решила пойти на шестинедельные летние курсы танцевального мас­терства, организованные в калифорнийском колледже Лонг-Бич.

Для меня эти курсы прошли как в сказке. Я жила в обще­житии вместе с сокурсниками, мы занимались танцами по шесть часов в день шесть дней в неделю. Остальное время мы разговаривали, ели и дышали танцем. У нас были пре­восходные преподаватели, и мы занимались классическим балетом, разнообразными формами современного танца, джазом и хореографией. Не говоря уже о безоглядной люб­ви к танцам, мне очень по душе пришлась сосредоточен­ность, строгая дисциплина и аскетический образ жизни, которую я там вела.

Когда я вернулась к началу третьего курса в Рид, со мной произошла странная вещь. Я вошла в офис, чтобы записать­ся на различные курсы лекций, и вдруг поняла, что ничего такого не сделаю. Я просто развернулась и вышла.

В этот решающий момент я повернулась спиной к моей прежней сущности и той жизни, на которую я была запрог­раммирована с рождения. На мой взгляд, это был самый решительный шаг в моей жизни.

 

Танцы и открытия

Благодаря танцу я впервые сбросила кандалы самоконт­роля и всецело отдала себя во власть жизненной энергии. Я отпустила на волю разум и позволила жизненной энергии плясать с помощью моего тела. Я ощутила энергию Вселенной, пронизывающую мое тело и доводящую до эк­стаза.

Моя жизнь изменилась навсегда. О возврате к прежнему рациональному существованию уже не было и речи. Моя давнишняя сущность и приоритеты исчезли, растаяли без следа, и я уже не знала ни кто я, ни куда держу путь.

Остаток года я прожила в Портленде, сняв небольшой домик по соседству со студенческим городком вместе с мо­им тогдашним приятелем, молодым человеком довольно мистического склада, с которым я познакомилась в Сан-Франциско и пригласила к себе в Портленд. Я устроилась на работу и стала преподавать танцы в детских группах при отделе муниципалитета и заодно продолжала заниматься танцами в Риде. До сих пор благодарна моему учителю, который каждую неделю терпеливо втолковывал мне, чему учить детей. Я-то понимала, что опережаю их всего на один прыжок, и очень из-за этого переживала. Но, по-видимому, дела у меня шли неплохо, так как на общегородском кон­церте в конце года мои ребятишки показали себя с самой лучшей стороны, чем я очень гордилась.

Год, проведенный вне колледжа, дал мне время свык­нуться с происшедшими во мне переменами и найти новое направление в жизни.

Я решила полностью посвятить себя танцам, рассудив, что заниматься ими могу, только пока я молода — для всего прочего еще придет время, и решила увенчать высшее об­разование дипломом по танцевальному искусству. Пос­кольку Рид не специализировался в этой области, я переве­лась в университет штата Калифорния в Ирвине, где был очень сильный факультет балетного искусства. Переезд из Рида в Ирвин стал для меня довольно крутой переменой. Ирвин расположен в округе Орандж южнее Лос-Анджелеса, бывшем подлинным оплотом консерватизма. Ирвин ока­зался полной противоположностью Рида — это был но­венький с иголочки, огромный и совершенно безликий сту­денческий городок для среднего сословия. В нем я старалась игнорировать все, кроме уроков танца.

Балетный факультет Ирвина вечно оспаривал пальму первенства у известного танцевального факультета Кали­форнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Из стен последнего вышли многие талантливые танцоры и ба­летмейстеры либо преподаватели, но не профессиональные артисты балета. Факультет в Ирвине под руководством Юд­жина Лоринга прививал своим студентам достаточное тех­ническое мастерство, чтобы стать профессиональными тан­цорами. Поэтому главный упор здесь делался на технику — балет, модерн и джаз с некоторыми элементами хореог­рафии. Уровень требований был очень высок, высокие оценки давались ценой огромного труда, не говоря уже об острой конкуренции.

Я сразу оказалась в невыгодном положении, так как на­чала танцевать всего три года назад, тогда как большинство студентов занимались балетом с детства. Я работала, не жа­лея сил, радуясь сосредоточенности и суровой дисциплине, и сумела все-таки заложить прочные технические основы, чем горжусь по сей день. Основной упор на технику меня устраивал, так как мне явно не хватало технической подго­товки, но атмосфера соперничества изматывала донельзя. Мне очень нравилась хореография, и я нередко видела себя балетмейстером. Позднее я жалела, что не получила доста­точной поддержки в развитии творческого подхода к танцу, в чем, мне кажется, сумела бы достичь определенных высот.

 

***

На первом курсе в Ирвине — в первый раз с пятнадцати лет — у меня не было постоянного друга. Я жила в доме на Бальбоа Айленд вместе с двумя другими студентками и за­нималась почти исключительно танцами.

Примерно в это же время у меня зародился интерес к здоровому питанию, и я стала осознанно подходить к при­готовлению и подбору пищи. Моя школьная подруга Соно-ра начала практиковать хатха-йогу и рассказала мне о ней. Мне это показалось интересным, и я стала ежедневно брать уроки йоги. Я посвятила свою жизнь развитию здоровой и прочной взаимосвязи с собственным телом. Одиночество давало достаточно времени для созерцания, благодаря ко­торому я начала устанавливать контакт с моей сокровенной сущностью. Я и сегодня не без грусти вспоминаю ту замеча­тельную пору относительной простоты и строгой физичес­кой дисциплины.

На эмоциональном уровне я была совершенно одинока. Отсутствие близкого человека оставляло в душе странное болезненное ощущение пустоты. И только на третий год учебы в Ирвине я влюбилась в Лоуренса. Мы нашли слав­ный уютный коттедж далеко за городом и перебрались туда. Лоуренс работал в компании, занимавшейся химчисткой ковров. Поскольку мне нужна была работа, не мешающая учебе в колледже, мы решили открыть собственную хим­чистку. Я сделалась агентом и разъезжала по домам состав­лять сметы и заключать сделки, а Лоуренс занимался чист­кой. Оказалось, что общение с людьми доставляет мне удо­вольствие и я не лишена предпринимательской жилки. Все дело было в простом умении тепло и душевно общаться с людьми и дать им понять, что они тебе небезразличны.

Наш бизнес процветал, и в конце концов мы вернулись в город и обзавелись большой современной квартирой, от­ведя в ней комнату под офис, и наняли пару телефонных рекламистов, чтобы пробиться на местный рынок. («Доб­рый день, это химчистка ковровых изделий Мираклин. Мы начинаем работать в вашем районе. Предварительную оценку делаем бесплатно...») Деньги рекой не потекли, но на жизнь вполне хватало. (Позднее, после моего отъезда, Лоу­ренс продал компанию и, как я слышала, она до сих пор процветает.)

 

***

Восточная философия всегда вызывала во мне смутный интерес, и я даже успела прочитать пару книг Алана Уотса[4]. Старый доктор Рейнольдс, замечательный профессор ис­тории искусств в Риде, питал некоторую склонность к восточному мистицизму и частенько показывал нам слайды с образцами восточного искусства, бормоча какую-то невня­тицу о «космической пустоте». Звучало это довольно инт­ригующе, хоть я и не могла взять в толк, о чем он говорит. Он внушал нам, что для того, чтобы развить в себе умение должным образом ценить искусство, надо сесть перед кар­тиной или другим произведением и постараться очистить разум от всех посторонних мыслей, суждений и толкований, после чего просто открыть себя восприятию того, что, воз­можно, пытается донести до нас то или иное произведение. Я честно старалась следовать его советам, но это было очень непросто, если учесть, что я привыкла жить головой. Еще доктор Рейнольдс учил нас каллиграфии; он просил нас писать курсовые работы по истории искусств от руки, пос­тепенно оттачивая их содержание и внешний вид.

Теперь же, начав регулярно заниматься йогой, я заинте­ресовалась идеей медитации. Лоуренс тоже проявлял инте­рес к духовному росту, и мы начали читать разные метафи­зические книги. Первой такой книгой, оказавшей на меня сильнейшее воздействие, стала «Автобиография йога» Йогананды. Продолжая скептически относиться ко всему ир­рациональному, я была совершенно захвачена описаниями иных реальностей. Была в ней какая-то завораживающая сила, нашедшая глубокий отклик в моей душе. Я познако­милась с несколькими людьми, которых также интересова­ли эти идеи, и у нас вошло в привычку подолгу обсуждать их. Иногда эти дискуссии дополнялись парой затяжек джойнта, позволявших уплыть в космические просторы не­линейной реальности.

Мой интерес к йоге разделила и мама, которая к тому времени жила уже в Вашингтоне и работала на федеральное правительство. Она тоже начала посещать занятия йоги и ежедневно практиковать ее, чтобы расслабиться и полечить больной позвоночник. После нескольких месяцев занятий йогой она практически вылечила спину (и это после пятнад­цати лет непрерывных болей) и в пятьдесят лет чувствовала себя здоровой как никогда.

В июне 1971 года я окончила колледж. К сожалению, моя первоначальная страсть к танцам оказалась погребенной под толстым слоем разочарования. Я слишком много вре­мени потратила на усилия довести себя до чьих-то техничес­ких стандартов, вместо того чтобы найти пути выражения собственных творческих устремлений. Меня до сих пор до­нимает злость и обида, когда я думаю о напрасно растрачен­ном юношеском вдохновении и энтузиазме. То же самое мне приходилось слышать и от многих других о формаль­ном образовании, особенно в сфере искусств. Техническая сторона важна, спору нет, но не следует ставить ее во главу угла. Техника вырабатывается ради служения духу, а не для его подавления!

Что делать дальше, я не знала. Я получила степень бака­лавра танцевального искусства, но что толку, если я понятия не имела, в каком направлении двигаться дальше, чтобы продолжать танцевальную карьеру.

Дела в химчистке шли неплохо, но она мне успела надо­есть, и, уж само собой, я отнюдь не собиралась заниматься этим делом до конца дней. Отношения с Лоуренсом тоже оставляли желать лучшего. У нас с ним накопилось много невысказанных обид, и я начинала чувствовать, что меня недооценивают и принимают лишь как должное. Словом, все как-то повисло в воздухе.

В этот момент позвонила мама и сообщила, что в сентяб­ре хочет на три недели выбраться на Сардинию. В ту пору она восстанавливала душевное равновесие после продолжительного и бурного романа и предложила оплатить мне дорогу, если я составлю ей компанию. Разрыв дался ей очень болезненно, и, по ее словам, я очень была ей нужна. Я и сама чувствовала, что путешествие позволит мне чуть по-иному взглянуть на жизнь, и отправилась в дорогу.

Сардиния

Сардиния — это большой остров, раскинувшийся вдоль итальянского побережья немного выше Сицилии. Среди европейцев она считается очень популярным местом отды­ха, но по неведомой причине почти неизвестна в Америке (я редко встречала побывавших гам соотечественников). На острове есть небольшой городок Коста-Смеральда, превра­щенный в дорогой курорт для международного бомонда, но в остальном он по тем временам оставался в первозданном виде. Там царила сказочная красота — роскошные пляжи, очаровательные городишки и суровые острозубые горы. Далеко в горах даже сохранились немногие городки, где жители носили яркие традиционные костюмы. Сардиния всегда была перекрестком европейской и североафриканс­кой цивилизаций, и на острове сохранилось множество ин­тересных памятников древней архитектуры и искусства, уходящих корнями в глубину финикийской цивилизации, древнего Карфагена, Рима, испанской культуры и так далее. Сардиния говорит на собственном языке, ближайшем жи­вом родственнике древней латыни, хотя официальным язы­ком является итальянский.

Мы с мамой всей душой влюбились в Сардинию. К тому времени я уже как-то начинала воспринимать идею реинкарнации и испытывала настолько сильное чувство связи с этими краями, что стала задумываться, не жила ли я здесь в прежней жизни. Мама чувствовала примерно то же самое, и мы увлеченно говорили с ней о том, что, возможно, даже жили здесь вместе.

Сардиния была очень тихим, немного старомодным кра­ем, а местные жители относились к нам с подлинной душев­ной теплотой. Мы исколесили весь остров, переезжая из одного места в другое. Почти всю последнюю неделю мы провели в Вильясимиусе, курортном местечке с отелем и великолепным пляжем, где познакомились с двумя англи­чанками — матерью и дочерью, —которые тоже вместе проводили отпуск. Дочь по имени Джеральдина оказалась моей ровесницей, и мы быстро подружились.

В отеле был инструктор по водным лыжам — молодой красивый итальянец по имени Карло. Все время Карло про­водил если не на водных лыжах, то в седле мотоцикла, полностью отвечая в моих глазах образу сексуального ро­мантичного итальянца. Он и его приятель пригласили нас с Джеральдиной на прогулку, что привело нас в полный вос­торг. Карло отлично говорил по-английски, и нам с ним было о чем поговорить. Он был умен, чувствен и совершен­но меня очаровал. Когда пришла пора уезжать, мы пообе­щали писать друг другу и вернуться сюда при первой воз­можности.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: