/ 853  / по поводу удивительного и редкостного вместилища талисмана, поучительного ([предмета] заботы древних, несравненного предмета поклонения – древней Каабы злых калмыков

Далее, ссылаясь на свидетельства калмыков, ногайцев и поволжских татар‑ хешдеков, Эвлия Челеви очень пространно и путано повествует о паломничестве калмыков к своему святилищу.

Один раз в пятьдесят, шестьдесят, а то и в семьдесят лет замерзает огромная Ледяная река, которая находится на границе этого и другого миров. Вот тогда сто – сто пятьдесят тысяч калмыков собираются в громадный караван и, погрузив талкан, сухое кислое молоко и вяленую рыбу, на пятистах‑ шестистах тысячах лошадей отправляются в дорогу. Добравшись до края мрака, калмыки поспешно переправляются через Ледяную реку. Затем путь их пролегает через Страну мрака. Поход до подножия гор Каф продолжается в течение шести долгих месяцев. / 854  / В дневное время путникам в продолжение сорока‑ пятидесяти дней приходится спасаться от исполинских орлов, которые достигают величины двух слонов или двух верблюдов. Размах их крыльев измеряется целым фарсахом. Такой орел хватает клювом всадника вместе с конем, подымает пысоко в воздух и там разжимает клюв. Человек и лошадь падают на землю и разбиваются вдребезги. Орел тут же пожирает свою добычу. Единственное спасение от этих орлов – огни костров, которые непрестанно жгут калмыки, используя в качестве топлива прошлогоднюю траву. Ночью орлы улетают в свои гнезда, а паломники на лошадях рысью устремляются к заветной цели. В дороге они прикармливают своих лошадей, привязывая к хвостам впереди идущих связки сена, а на стоянках кормят их вяленой рыбой. Сами калмыки питаются сырой кониной.

/ 855‑ 858  / Добравшись до гор Каф, путники находят горный кряж, который называют Сверкающим, ибо составляющие его скалы следуют в строгой последовательности и состоят соответственно из золота, серебра, меди, олова, свинца, железа, стали, меди, бронзы, камеди, хрусталя, ртути и других редкостных элементов. / 859‑ 860  / При восходе солнца скалы вспыхивают ярким светом и начинают нестерпимо сверкать. По мнению Эвлии Челеби, этот горный кряж есть не что иное, как Стена Искандера, которую еще называют Стеной яджудж и маджудж, ибо именно эти дикие и свирепые народы были в свое время отгорожены от цивилизованного мира Александром Македонским. Вот здесь‑ то и находится святилище калмыков, которое турецкий путешественник по аналогии с известной мусульманской святыней называет Каабой. Святилище имеет вид величественного бронзового купола изумрудно‑ зеленого цвета. Он весь расписан какими‑ то чудесными, замысловатыми знаками. По словам калмыков, это святилище является домом их прародителя Хаша Сым Хаша, что означает что‑ то вроде «Господин Владыка Величия», а купол, как полагает Эвлия Челеби, воздвиг Александр Македонский. / 861‑ 862  / Он же приказал расписать его мудрыми изречениями Гиппократа, Сократа, Филиппа[312], Философа, Падре[313], Аристотеля, Платона и Пифагора, а также наставлениями святого Хызра. Под куполом сокрыты демоны.

Калмыки не сразу совершают паломничество к своей Каабе, а прежде сорок дней отдыхают в ее окрестностях, представляющих собой волшебный сад в Стране света, ибо здесь никогда не заходит солнце. В этом саду растут цветы, распространяющие далеко вокруг сильнейший аромат, и деревья, плоды которых оказывают на людей чудесное, бодрящее действие. Там есть большая река, в которую впадают ручьи разноцветной воды. Старый человек, испив этой воды, становится молодым и сильным. Под деревьями парами расхаживают певчие птицы величиной со льва. Они питаются опавшими плодами. Калмыцкие лошади, зачатые в этой местности, живут по сто лет и отличаются высокими боевыми качествами.

/ 863  / По истечении сорокадневного срока все калмыцкие паломники располагаются рядами вокруг святилища. Тогда из‑ под купола неходит некий голос: «Придите ко мне, придите ко мне! » Старейшие из собравшихся подходят к железному окну, которое находится на западной стороне святилища, и заглядывают в него. Как раз посередине громадного свода на цепях висят два гроба: стальной, а в нем – рубиновый. Под гробами сидит ангел в образе юноши ослепительной красоты, с черными вьющимися локонами до плеч. Юноша сообщает собравшимся радостные и приятные вести. Обращаясь то к одному, то к другому по имени, он предсказывает им долголетие, многочисленное потомство, мягкую зиму, обильные приплоды их скоту, рост их достатка. На следующее утро надлежит заглядывать в восточное окно святилища. Взорам предстает злой дух в образе ужасного старика, едва взглянув на которого некоторые люди тут же умирают от страха. Старик предсказывает голод и засуху, военные поражения и мучительную смерть. На третий день, который посвящается пророчествам, следует подойти к северному окну. Здесь ангел в образе изумительно прекрасной непорочной девушки сулит собравшимся победу над врагами и богатые военные трофеи, семейные радости и благоденствие всей стране. На четвертый день паломники с ужасом видят в южном окне святилища немыслимо уродливую древнюю старуху. Из глаз ее текут кровь и гной. Сквозь страшные зубы ее вместе с языками пламени вылетают гневные проклятия‑ предсказания. Они предвещают жестокую зиму, падеж скота, вражеские набеги, тяжкие беды. При виде колдуньи многие сходят с ума от страха.

Вкусив блаженную жизнь в этом райском саду и узнав спою дальнейшую судьбу из уст одного из предсказателей святилища, калмыки вновь собираются и, захватив с собой сколько могут чудесных плодов, возвращаются домой все той же мучительно‑ трудной дорогой.

По поводу множества подразделений калмыцкого народа. Они покорили [весь] мир, сделались миродержцами, охватили [весь] лик земли. У них двенадцать падишахов.

[О первых двух калмыцких шахах]. [Одни] – Тайша‑ шах, у которого мы побывали вместе с нашим баном‑ послом, [другой] – сын первого, Мончак‑ шах, постоянно живущий в этом Малом Хейхате. А его отец, / 864  / Тайша‑ шах, живет на той стороне великой реки Волги, в Большом Хейхате; эта обширная степь простирается до Чина и Мачина, Хатая и Хотана, до Страны мрака. В этой степи Хейхат два упомянутых падишаха распоряжаются каждый [войском численностью] 3 – 4 раза по 100 тысяч храбрых воинов. А число покоренных калмыками ногайцев и хешдеков знает только бог.

Относительно калмыцкого тайша‑ шаха Кураса [314]. Он владеет войском 2 раза по 100 тысяч, находящимся на берегу реки Яик; к северу от реки Волги, на той стороне, где мы ходили в течение трех месяцев, а также [своими] подданными – ведущими кочевую жизнь ногайцами и хешдеками числом 6 раз по 100 тысяч.

Похвала тайша‑ шаху Чакару. Он живет там, где река Яик впадает в Каспийское море. Но кочующих с юртами, подобно другим калмыкам, у него немного. Он живет в большом городе. Он владеет войском [числом] 3 раза по 100 тысяч. Народы могол и богол – его подданные.

Восхваление тайша‑ шаха Коба. Он владеет войском на той стороне, то есть на том берегу реки Яик, численностью 5 раз по 100 тысяч. Они воюют московские земли вплоть до Руси[315].

Упоминание о калмыцком тайша‑ шахе Дурумейте. Он живет на северной стороне реки Яик, владеет калмыками в количестве 2 раза по 100 тысяч. Но мне неизвестно, каким числом народа и подданных владеет Мончак‑ шах; этого не знают и московиты.

Сведения о калмыцком тайша‑ шахе Кёк‑ Дилине. Этот обитает на берегах озера, из которого добывается рыбий зуб. Он страдает от голода и холода. Владеет войском численностью 3 раза по 100 тысяч, подданными – 2 раза по 100 тысяч. Это – народ слабый, немощный.

О калмыцком тайша‑ шахе Бакаре. Число калмыков у него и пределы [их расселения] неизвестны, поэтому количество их [здесь] не указано. А степи, где они обитают, простираются до области Зенан[316] на берегу Тихого океана, на самом краю севера.

Калмыцкий тайша‑ шах Бик е. На языке монголов «бике» – женщина. Эта калмычка управляет страной женщин, или Зенаном. Сей великий народ является удивительным и редкостным. / 865  / Даже при калмыцком Мончак‑ шахе находилось шесть жен из женщин страны Зенан. Когда я, ничтожный, увидел их, я прочел нараспев стих из Корана: «Мы сотворили человека лучшим сложением»[317]. Однако они не рожают детей от сынов рода человеческого. И любовь их не похожа на любовь, [известную в] сем мире. Когда я высказал все это Мончак‑ шаху, он сказал: «Если хочешь, на сегодняшнюю ночь возьми одну из них». – «Боже упаси, невозможно», – сказал я.

А они – словно материализованный дневной свет, воплощение красоты. У них такие рост и сложение, плоть и стан, белая шея, подобная серебряному сосуду, сильно насурмленные глаза, такие, как у молодой газели, такая сладкая чагатайская речь, что, если послушаешь, кровь прильет к печени и ты не сможешь творить зла. Каждый раз, когда я видел [их] подле Мончак‑ шаха, я впадал в оцепенение, словно умирающий на глазах конь. А в стране Зенан все те [женщины] таковы.

Калмыки совокупляются с ними. Однако они не беременеют. В их роду мужские представители отсутствуют. У них есть большое озеро на тот случай, если женщина захочет рожать. Раз в год она входит в это озеро, и тогда, по велению всевышнего Аллаха, она становится беременной. Если, разрешившись от бремени, она родит мальчика, у него голова и руки – как у человека, однако туловище и задние ноги – как у собаки. А своих матерей и сестер они опять спаривают с собаками, но матери и сестры не беременеют. И если спарят их с сынами человеческими – все равно не беременеют[318].

Замечание о калмыцком тайша‑ шахе Кудале. Этот народ живет у предела седьмого пояса, в области под названием «городские развалины», близ Страны мрака. Пределы их [расселения] и численность ведает Аллах – владыка мира. Некоторые из них живут в качестве пленников у народа хешдек, они‑ то и рассказали [это].

Касательно калмыцкого тайша‑ шаха Улу‑ бана [319]. Сей народ обитает в некоей безвестной, не имеющей пределов стране – можно [предположить ее местонахождение] на чертеже поясов вместе с Белой землей, названной Птолемеем и древними народами Пустой землей. / 866  / Там никогда не бывает ночи, всегда – слабый полумрак, словно [рано] утром. А солнце не оказывает никакого влияния на землю и на тварей земных. Из‑ за этого [там] нет никаких посевов и все едят только сырое мясо, едва животное умрет.

Итак, сей калмыцкий народ имеет двенадцать падишахов и двенадцать языков. Из‑ за различия слов и выражений в этих языках у их носителей нет возможности понимать друг друга. Я, ничтожный, пребывая в странствиях пятьдесят один год[320], путешествовал в семи поясах по восемнадцати странам, где падишахам читают хутбу и они имеют свою монету. И я способен в некоторой степени говорить на любом языке, так как память моя стала крепкой и удерживает сто сорок семь языков. Однако я не слышал столь ужасного языка, подобного лаю самсонских собак[321], – с утробным произношением звуков «лям», «мим», «ха» и «нун», – столь трудного, как язык калмыков.