 |
Флотоводец 5 страница
|
|
|
|
– Отсюда пойдем в Чаячий город, – сказал капитан, – а из него вкруг Перстов к Сестрам и Белой Гавани, если погода позволит. У нас чисто, крыс мало, есть свежее масло и яйца. Желаете плыть на север, миледи?
– Нет. – Не теперь. Это большое искушение, однако…
По дороге к следующему причалу Подрик вымолвил:
– Сир… миледи… а вдруг миледи правда домой поехала? Леди Санса то есть.
– Ее дом сожгли.
– Все равно. Там ее боги, а боги не умирают.
Да… в отличие от молодых девушек.
– Тимеон был злодей и убийца, но не думаю, что он солгал насчет Пса. Нельзя плыть на север, пока мы не разузнаем все в точности.
Приют они нашли в восточном конце гавани, на борту потрепанной штормами торговой галеи «Мирийка». Во время бури она потеряла мачту и половину команды, а денег на починку не хватало, поэтому хозяин с радостью за несколько медяков сдал постояльцам пустую каюту.
Ночь прошла беспокойно. Сначала Бриенну разбудил дождь, потом ей почудилось, что Дик‑ Пройдоха подкрадывается и хочет убить ее, и она вскочила с ножом в руке. Не сразу вспомнив, что Дик погиб, она кое‑ как уснула опять, и ей приснились убитые ею Скоморохи. Они плясали вокруг нее, насмешничали и щипались, не боясь ударов ее меча. Она изрубила их в лоскуты, а они все не унимались – Шагвелл, Тимеон, Пиг… и Рендилл Тарли тоже, и Варго Хоут, и Рыжий Роннет Коннингтон. Роннет держал в руке розу. Когда он протянул ее Бриенне, она отсекла ему руку.
Проснулась она в поту и остаток ночи пролежала без сна под своим плащом, слушая, как стучит дождь по палубе. Ночь выдалась бурная. Далекие раскаты грома вызывали у Бриенны мысли о браавосийском корабле, отплывшем с вечерним приливом.
Наутро они отправились в «Смердящую гуску». Бриенна разбудила неряху‑ хозяйку, и та подала им жирные колбасы, поджаренный хлеб, вино, кувшин с кипятком и две чистые чаши. Кипятя воду, женщина все время поглядывала на Бриенну и наконец сказала:
|
|
|
– Вы с Диком‑ Пройдохой ушли, я вас помню. Что ж он, надул вас?
– Нет.
– Может, изнасиловал?
– Нет.
– Лошадь у вас увел?
– Нет. Его убили разбойники.
– Разбойники? – Женщина скорее удивилась, нежели расстроилась. – Я всегда думала, что его либо повесят, либо на Стену пошлют.
Они съели хлеб и половину колбас. Подрик пил воду, слегка приправленную вином. Бриенна подлила в вино воды, спрашивая себя, что она, собственно, здесь делает. Хиль Хант не заслуживает звания рыцаря. Его честная мина – всего лишь маска, какие носят скоморохи. Она не нуждается в его помощи, в его защите и в нем самом. Может, он и совсем не придет. Назначенное им свидание – еще одна из его шуток, не больше.
Она уже собиралась уйти, но тут он явился.
– Миледи, Подрик… Боги, вы здесь что‑ то ели? – ужаснулся он, глянув на посуду и стынущие в сале колбасы.
– Это вас не касается, – отрезала Бриенна. – Виделись вы с вашим кузеном? Что он вам рассказал?
– Сандора Клигана в последний раз видели при набеге на Солеварни. Потом он ушел вдоль Трезубца на запад.
– Трезубец велик, – хмуро сказала Бриенна.
– Да, но не думаю, что наш пес отбежал далеко от устья. Вестерос, как видно, ему опостылел – в Солеварнях он хотел сесть на корабль. – Сир Хиль достал из‑ за голенища пергамент и, отодвинув блюдо с колбасами, развернул его на столе. Это оказалась карта. – Пес убивает трех людей своего брата в гостинице на перекрестке дорог, вот здесь, а после налетает на Солеварни, – показывал пальцем сир Хиль. – Похоже, он угодил в западню. Вверху, в Близнецах, Фреи, на юге, за рекой, – Дарри и Харренхолл, на западе Блэквуды дерутся с Бракенами, в Девичьем Пруду – лорд Рендилл. Дорога в Долину завалена снегом, не говоря уж о стерегущих ее горных кланах. Куда псу податься?
|
|
|
– Если он заодно с Дондаррионом…
– Алин уверен, что нет. Люди Дондарриона его тоже ищут. Говорят повсюду, что хотят повесить его за то, что он натворил в Солеварнях. Они, дескать, к этому непричастны. А лорд Рендилл распространяет обратные слухи в надежде настроить простой народ против Берика и его братства. Пока люди укрывают лорда‑ молнию, взять его нет никакой возможности. Есть еще и другая шайка, которую возглавляет Бессердечная, будто бы любовница лорда Берика. Рассказывают, что ее повесили Фреи, но Дондаррион поцелуем вернул ее к жизни, и теперь она, как и он, бессмертна.
– Если Клигана в последний раз видели в Солеварнях, – изучая карту, сказала Бриенна, – то искать его след нужно там.
– Алин говорит, что в Солеварнях не осталось никого, кроме укрывшегося в своем замке старого рыцаря.
– Может быть, но начинать откуда‑ то надо.
– Есть один человек, септон. Он прошел через мои ворота за день до вас. Зовут его Мерибальд. Родился, вырос и прослужил всю жизнь на реке. Завтра он отправляется в свой обход и Солеварен никак не минует. Мы можем поехать с ним.
– Мы? – вскинула взгляд Бриенна.
– Я еду с вами.
– Нет.
– Скажем иначе: я еду с септоном Мерибальдом в Солеварни, а вы с Подриком как хотите.
– Лорд Рендилл снова приказал вам следить за мной?
– Он приказал мне держаться от вас подальше. Лорд Рендилл полагает, что изнасилование шайкой разбойников пошло бы вам только на пользу.
– С чего же вы тогда решили ехать со мной?
– Либо так, либо снова караулить ворота.
– Но если ваш лорд приказал…
– Он больше не мой лорд.
– Вы отказались от своей службы? – изумилась Бриенна.
– Его милость известил меня, что не нуждается более ни в моем мече, ни в моем нахальстве, что, впрочем, означает одно и то же. Отныне я буду вести полную приключений жизнь межевого рыцаря… хотя за Сансу Старк нас, думаю, вознаградят щедро.
Земли и золото – вот что у него на уме.
– Моя цель – спасение девушки, а не продажа. Я дала клятву.
– Но я‑ то, насколько помню, ни в чем не клялся.
– Потому я и не желаю, чтобы вы со мной ехали.
Они отправились в путь на следующее утро, как только солнце взошло.
|
|
|
Странное зрелище они представляли собой: сир Хиль на гнедом скакуне, Бриенна на крупной серой кобыле, Подрик на пегой кляче и пеший септон Мерибальд с посохом, ведущий за собой ослика и большую собаку. Ослик был так навьючен, что Бриенна опасалась за его спину.
– Тут у меня еда для голодных, – объяснил он своим спутникам у ворот Девичьего Пруда. – Семена, орехи, сушеные фрукты, овес, мука, ячменный хлеб, три круга желтого сыра из гостиницы у Шутейных ворот, соленая треска для меня, соленая баранина для Собаки… ну и чистая соль. Еще лук, морковь, репа, два мешка бобов и четыре с ячменным зерном. Еще девять штук апельсинов – у меня, признаться, к ним слабость. Мне дал их один моряк. Боюсь, что до весны других отведать уже не придется.
Мерибальд, септон без септы, согласно церковной иерархии, стоял всего одной ступенью выше нищего брата. Сотни таких же, как он, служителей переходили от деревни к деревне, отправляя священные таинства, скрепляя браки и отпуская грехи. Жителям полагалось кормить септона и давать ему кров, но поскольку они были такие же бедняки, как и он, Мерибальд старался не задерживаться долго на одном месте. Добрые хозяева гостиниц порой разрешали ему переночевать на кухне или в конюшне. Кроме того, он мог рассчитывать на гостеприимство в септриях, острогах и даже в нескольких замках. Когда никакого прибежища поблизости не оказывалось, он устраивался ночевать в лесу или под изгородью.
– У нас на реке много хороших изгородей, – говорил он. – Старые лучше всего. Со столетней живой изгородью ничего не сравнится. Заберешься внутрь и спишь, что в твоей гостинице, а блох там куда как меньше.
Он, не чинясь, признался, что читать‑ писать не умеет, зато знает сотню разных молитв и заучил наизусть целые страницы из Семиконечной Звезды, а деревенским больше ничего и не надо. Морщинистое обветренное лицо септона обрамляла грива седых волос. Высокий, шести футов ростом, он привык клониться вперед на ходу и казался из‑ за этого много ниже. Руки у него были словно дубленые, ногти грязные, а таких больших ног Бриенна в жизни не видела. От ходьбы босиком они ороговели и сделались черными.
|
|
|
– Двадцать лет никакой обуви не носил, – сказал он Бриенне. – В первый год у меня на ногах было больше мозолей, чем пальцев. Наступишь, бывало, на камень, и кровь хлещет, как из свиньи, но я молился, и небесный Сапожник сделал мои подошвы твердыми.
– На небе нет никакого сапожника, – возразил ему Подрик.
– Есть, только ты, наверно, зовешь его другим именем. Скажи, паренек, кого из семи богов ты любишь больше всего?
– Воина, – не задумываясь, выпалил Подрик.
– Отцовский септон в Вечернем Замке всегда говорил нам, что бог один, – сказала Бриенна.
– Един в семи лицах. Вы правы, миледи, но простым людям трудно понять единство Святой Седмицы. Я и сам человек простой, а потому говорю всегда, что богов семеро. Что до Воина, я еще не видывал мальчика, который бы его не любил. А я вот, по своим годам, люблю Кузнеца. Без его трудов Воину и защищать было бы нечего. В каждом городе и в каждом замке есть свой кузнец. Они куют плуги, чтобы землю пахать, гвозди, чтобы корабли строить, подковы для наших верных коней, крепкие мечи нашим лордам. Кузнеца все уважают, потому мы и назвали одного из Семерых в его честь… но он, бог то есть, мог бы называться и Крестьянином, и Рыбаком, и Плотником, и Сапожником. Это все равно, каким он ремеслом занимается. Главное то, что он трудится. Отец правит, Воин сражается, Кузнец работает – вот вместе и получается то, что должен делать мужчина. Кузнец – один из ликов божества, ну а Сапожник – один из ликов самого Кузнеца. Именно он услышал мою молитву и укрепил мои ноги.
– Милость богов велика, – сухо заметил сир Хиль, – но не проще ли обуться, чем беспокоить их?
– Это мне наказание такое положено, босиком ходить. Даже септон может быть грешником, вот и моя плоть слаба. И во мне бродили соки по молодости‑ то лет… а девушкам даже септон кажется принцем, ведь только он один и уходил дальше чем за милю от их деревни. Я им, бывало, читал из Семиконечной Звезды, и Книга Девы лучше всего пронимала. Грешен, грешен я был, пока обувь не сбросил. И вспомнить‑ то стыдно, скольких девиц я лишил невинности.
Бриенне тоже вспомнилось нечто постыдное: лагерь под стенами Хайгардена, где сир Хиль и другие рыцари поставили на кон ее собственную невинность.
– Мы как раз ищем одну девушку, – открылся септону Подрик Пейн. – Благородную девицу тринадцати лет, с золотистыми волосами.
– Я думал, вы разбойников ищете.
– Их тоже, – подтвердил Подрик.
– Другие путники стараются избежать встречи с ними, – заметил Мерибальд, – а вам вот они зачем‑ то понадобились.
|
|
|
– Нам нужен только один, – сказала Бриенна. – Пес.
– Сир Хиль говорил мне. Да хранят вас Семеро, дочь моя. Говорят, за ним тянется след из убитых младенцев и поруганных дев. Бешеный Пес Солеварненский, вот какое прозвище ему дали. Зачем добрым людям встречаться с таким злодеем?
– Возможно, что девушка, о которой говорил Подрик, сейчас у него.
– Вот оно как? Тогда за нее, бедняжку, нужно усердно молиться.
Помолись и за меня, хотелось сказать Бриенне. Попроси Старицу осветить мне своей лампадой путь к леди Сансе, а Воина дать мне силу, чтобы ее защищать. Но все это осталось невысказанным – Хиль Хант, чего доброго, мог услышать ее и посмеяться над ее женской слабостью.
Из‑ за пешего септона и его тяжело нагруженного осла всадники продвигались медленно. На запад они следовали не по большой дороге, которая когда‑ то привела Бриенну и Джейме в разграбленный, заваленный трупами Девичий Пруд. Слегка отклонившись на север, они предпочли ей тропу вдоль берега Крабьей бухты, которая не значилась ни на одной из драгоценных карт сира Хиля. По эту сторону Девичьего Пруда в отличие от мыса Раздвоенный Коготь не было и помину о крутых холмах, черных болотах и сосновых лесах. Здесь под серовато‑ голубым сводом небес простирались песчаные дюны и соленые заводи. Дорога, то и дело пропадая в тростниках и мелких прудах, вновь обнаруживалась милю спустя. Бриенна понимала, что без Мерибальда они бы сразу сбились с пути. Септон постоянно выходил вперед и пробовал зыбкую почву своим посохом. Деревья в этих местах не росли, и путники не видели ничего, кроме моря, песка и неба.
Нельзя было представить себе земли, более отличной от Тарта с его горами, водопадами, высокими лугами и тенистыми долинами, но и в ней была своя красота. В многочисленных медленных ручьях водились лягушки, над бухтой парили крачки, в дюнах слышались голоса птиц‑ перевозчиков. Однажды дорогу им перебежала лисица, и собака Мерибальда ее свирепо облаяла.
Люди им тоже встречались. Одни ютились среди тростниковых зарослей в домишках, слепленных из перемешанного с соломой ила, другие выходили рыбачить в бухту на кожаных челноках, а дома ставили на шатких, врытых в песок деревянных сваях. Многие из них жили вдали от других – скорее всего в одиночку. Чужих людей здесь, как видно, стеснялись, но ближе к полудню собака опять залаяла, и три женщины, выйдя из тростников, вручили Мерибальду корзину с раковинами. Взамен он дал каждой по апельсину, хотя моллюски здесь были дешевле грязи, а заморские плоды стоили дорого. Одна была совсем старая, другая беременная, третья свежая и прелестная, как весенний цветок. Когда Мерибальд отошел исповедать их, сир Хиль с ухмылкой заметил:
– Похоже, боги сопутствуют нам – по крайней мере Дева, Матерь и Старица. – Подрик был поражен, и Бриенне пришлось объяснять ему, что это всего лишь местные жительницы.
Снова тронувшись в путь, она заметила септону:
– Эти люди живут меньше чем в дне езды от Девичьего Пруда, однако война их не тронула.
– Да что с них и взять‑ то, миледи. Все их богатство – ракушки, камешки и кожаные лодчонки, а за оружие сходят ржавые ножи. Они родятся, живут, любят и умирают. Они знают, что правит ими лорд Моутон, но мало кто из них его видел, а Риверран и Королевская Гавань для них только названия.
– Однако богам они молятся, и это, думаю, ваша заслуга. Долго ли вы проповедуете в речных землях?
– Скоро сорок годов минет, – сказал он, и собака гавкнула, подтверждая его слова. – Каждый мой обход начинается в Девичьем Пруду и кончается там же, а занимает полгода, если не больше. Однако я не сказал бы, что хорошо знаю Трезубец. Замки знатных лордов я вижу разве что издали. Путь мой лежит через городки, остроги, деревушки, у которых даже имени нет, через изгороди и холмы, через ручьи, где можно напиться, и пещеры, где можно укрыться. Проселки, которыми пользуется бедный народ, на пергаменте не рисуют, но я их все исходил раз по десять.
Проселками и разбойники охотно пользуются, а пещеры могут служить им укрытием. Бриенну кольнуло подозрение, и она спросила себя, хорошо ли сир Хиль знает этого человека.
– Одиноко вам, должно быть, живется, септон.
– Со мной всегда Семеро, и мой верный слуга, и Собака.
– А имени у вашего пса разве нет? – спросил Подрик.
– Есть, должно быть, да только я не знаю его.
– Как же так? Он ваш, а вы не знаете, как его звать?
– С чего ты взял, что он мой?
Пес сказал свое слово, гавкнув и завиляв хвостом. Он был громадный, не меньше десяти стоунов, косматый, но добродушный.
– Чей же тогда? – настаивал Подрик.
– Свой и божий. Своего имени он мне не назвал, вот я и кличу его Собакой.
В уме Подрика явно не умещалась мысль, что собаку можно звать просто Собакой. Помолчав немного, он сообщил:
– У меня тоже был пес, давно, в детстве. Я его звал Героем.
– А он им был?
– Кем был?
– Героем.
– Н‑ нет. Но все равно хорошая была псина. Он умер.
– Собака охраняет меня в дороге. Ни волк, ни разбойник не смеет тронуть меня, когда он рядом, даже в эти опасные времена. Хотя с волками теперь просто сладу не стало, – помрачнел септон. – Одинокому путнику разумнее всего спать на дереве. За всю свою жизнь я не видел больше дюжины волков разом, а сейчас по Трезубцу рыщет стая, где зверей несколько сотен.
– Вы сами‑ то с ними встречались? – спросил сир Хиль.
– Семеро уберегли меня от такой напасти, но я не раз слышал их по ночам. Кровь в жилах стынет от такого хора. Даже Собаку в дрожь бросает, а он немало волков убил на своем веку. – Септон потрепал Собаку по голове. – Люди вам скажут, что это демоны, а водит их будто бы волчица, исчадие ада, огромная и безмолвная, словно тень. Говорят, что она зубра может повалить в одиночку. Ни силки, ни капканы ее не берут, сталь и огонь не пугают. Она убивает всех волков, которые тщатся ее покрыть, а питается одной только человечиной.
– Добились вы таки своего, септон, – засмеялся сир Хиль. – У бедняги Подрика глаза вот‑ вот из орбит выскочат.
– А вот и нет, – возмутился Подрик. Собака поддержал его лаем.
Ночлег они устроили в дюнах. Бриенна отправила Подрика на берег собрать плавник, но он вернулся с грязными коленками и пустыми руками.
– Теперь отлив, миледи. Вода отошла, там только мокрый песок и лужи.
– Не заходи на отмель, дитя, – предупредил его септон. – Морской песок не любит чужих и может тебя проглотить.
– Ну уж. Обыкновенная грязь.
– Да, пока она не набьется тебе в нос и в рот – тогда эта грязь убивает. – Мерибальд смягчил угрозу улыбкой. – Отряхни коленки, и вот тебе долька от апельсина.
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Позавтракав соленой треской и апельсиновыми дольками, они тронулись в путь еще до восхода. Позади них лежал розовый небосклон, впереди сиреневый. Собака бежал впереди, обнюхивая тростник и через каждые пару шагов задирая ногу – дорогу он знал, как видно, не хуже, чем Мерибальд. Резкие голоса крачек приветствовали утренний прилив.
Днем они остановились в крохотной деревушке, первой, что попалась им на пути. Над мелким ручьем торчали на сваях восемь домишек. Мужчины вышли в море на лов, но женщины с ребятишками спустились из своих жилищ по веревочным лесенкам и собрались вокруг септона на молитву. Мерибальд, совершив службу, отпустил им грехи и оставил репы, мешок бобов, а также два апельсина, которыми столь дорожил.
– Этой ночью хорошо бы покараулить, друзья мои, – сказал он, когда они ушли из деревни. – Эти люди видели трех недобитков в дюнах, к западу от старой сторожевой башни.
– Всего трое? – улыбнулся сир Хиль. – Для нашей воительницы это пустяк. И к вооруженным людям они вряд ли сунутся.
– Если только не оголодали вконец, – заметил септон. – На соленых болотах есть пища, да только не всякий ее найдет, а эти беглецы ведь не здешние. В случае нападения предоставьте их мне, сир, прошу вас.
– Что же вы будете с ними делать?
– Накормлю их. Предложу исповедаться, чтобы я мог отпустить им грехи. Позову их с нами на Тихий остров.
– Это все равно что предложить им перерезать нам глотки, пока мы спим, – ответил сир Хиль. – У лорда Рендилла против недобитков есть средства получше – сталь и пеньковая веревка.
– Сир‑ миледи, – вмешался Подрик, – а эти недобитки тоже разбойники?
– Более или менее, – сказала Бриенна.
– Скорее менее, чем более, – не согласился с ней Мерибальд. – Разбойники отличаются друг от друга как птицы разных пород. Крылья есть и у перевозчика, и у морского орла, но они – не одно и то же. В песнях разбойники преступают закон, чтобы отомстить злому лорду, но в жизни они больше похожи на вашего кровожадного Пса, чем на лорда‑ молнию. Это дурные люди, движимые жадностью, отравленные злобой. Они плюют на богов и ни о ком не заботятся, кроме себя самих. Недобитки больше достойны жалости, хотя могут быть столь же опасны. Почти все они люди простого звания, никогда и на милю не удалявшиеся от родного дома, пока лорд не повел их на войну. Они маршируют под его знаменами в худой одежонке и обуви, вооруженные порой серпами, мотыгами или палицами – привязал камень ремешками к дубине, вот тебе и оружие. Братья идут рядом с братьями, сыновья – с отцами, друзья – с приятелями. Наслушавшись песен и сказок, они мечтают о чудесах, которые увидят, о славе и о богатстве. Война представляется им самым замечательным приключением, которое им довелось испытать на своем веку.
А потом они вступают в бой.
Одним довольно одной битвы, чтобы сломаться, другие держатся годами, потеряв этим битвам счет, – но даже тот, кто пережил сто сражений, может дрогнуть в сто первом. Брат видит смерть брата, отцы теряют своих сыновей, друзья на глазах у друзей зажимают руками вспоротые животы.
Возглавлявший их лорд падает, другой лорд кричит, что отныне они переходят к нему. Кто‑ то вдобавок к плохо залеченной ране получает еще одну. Они никогда не едят досыта, сапоги у них разваливаются после долгого перехода, одежда изорвалась и сопрела, половина из них от плохой воды гадит прямо в штаны.
Новые сапоги, теплый плащ, ржавый полушлем снимают с убитых, а потом начинают грабить живых, таких же бедняков, на чьих землях идет война. Режут овец, забирают кур, а от таких дел до увода дочерей всего один шаг. Однажды такой вояка оглядывается по сторонам и видит, что его друзей и родных больше нет и он воюет среди чужих, под знаменем, плохо ему знакомым. Он не знает, где он и как попасть обратно домой, а лорд, за которого он сражается, не знает его по имени, однако приказывает ему стоять насмерть со своим копьем, серпом или мотыгой. Потом на него обрушиваются рыцари с закрытыми сталью лицами, и гром их атаки заполняет собой весь мир…
Тогда человек ломается. Он бежит или уползает с поля, скользя между мертвыми телами, он скрывается и ищет убежища. О доме он уже и думать забыл, а короли, лорды и боги значат для него меньше, чем кусок тухлого мяса или бурдюк с кислым вином, которые помогут ему протянуть еще день и заглушить страх. Так он и живет, недобиток, – со дня на день, от одного куска до другого, как зверь, а не как человек. Я не спорю с леди Бриенной – в такие времена путнику следует остерегаться беглых латников… но и пожалеть их тоже не худо.
За речью Мерибальда последовала глубокая тишина. Бриенна слышала шепот ветра в ивах и далекий голос гагары. Слышала дыхание Собаки, бегущего рядом с ослом и септоном.
– Сколько же лет было вам, – прервала она затянувшееся молчание, – когда вы отправились на войну?
– Не больше, чем вашему пареньку. Маловато для воина, но я не хотел отставать от братьев. Виллем назначил меня своим оруженосцем, хотя был, конечно, не рыцарем, а поваренком, и оружием ему служил уворованный там же на кухне нож. Он умер на Ступенях от лихорадки, так и не пустив свой клинок в дело, как и другой мой брат, Робин. Оуэну разнесли голову палицей, а его друга Рябого Джона повесили за насилие над женщиной.
– Война Девятигрошовых Королей? – спросил сир Хиль.
– Так ее называли, хотя я сам ни одного короля не видел и ни грошика не заработал. Но война была. Это точно.
Сэмвел
Сэм, покачиваясь с носка на пятку, смотрел в окно, где солнце закатывалось за остроконечные крыши. Опять напился небось или девчонку себе нашел. Хоть ругайся, хоть плачь. Дареон его брат по Дозору. Когда он поет, лучшего и желать невозможно, но если попросить его о чем‑ то еще…
Серые пальцы тумана уже ползли по стенам домов у канала.
– Он обещал вернуться, ты сама слышала, – сказал Сэм.
Лилли взглянула на него опухшими красными глазами сквозь завесу спутанных, немытых волос, словно боязливый зверек из‑ за куста. Они давно уже не зажигали огня, но она все жалась к очагу, словно надеялась найти в холодной золе остатки тепла.
– Ему тут не нравится, – тихо, боясь разбудить ребенка, сказала она. – У нас грустно, вот он и уходит туда, где много вина и улыбок.
Да уж. Вина всюду много, только не здесь. Гостиниц, кабаков и веселых домов в Браавосе хоть отбавляй. Если Дареон предпочитает огонь и чашу вина обществу плачущей женщины, трусливого толстяка и хворого старца, кто упрекнет его в этом? Один только Сэм. Он обещал, что вернется до сумерек, обещал принести вина и еды.
Сэм снова взглянул в окно, надеясь вопреки всякой надежде увидеть спешащего к дому певца. Ночь опускалась на город тайн, струилась по переулкам, текла по каналам. Скоро добрые горожане закроют ставнями окна и запрут двери. Ночь – время наемных убийц и продажных женщин, новых друзей Дареона. Последнее время певец только про них и толкует. Сочиняет песню об одной куртизанке по имени Лунная Тень – она, мол, услышала его пение у Лунного пруда и наградила его поцелуем. «Ты бы лучше серебро с нее взял, – ответил на это Сэм. – Нам деньги нужны, а не поцелуи». А Дареон ему с улыбкой: «Иногда поцелуй стоит дороже золота, Смертоносный».
Из‑ за этого Сэм тоже сердился. Не о распутных женщинах надлежит Дареону складывать песни, а о Стене и подвигах Ночного Дозора. Джон надеется, что такие песни привлекут молодежь в черное братство. А у певца на уме одно – золотые поцелуи, косы из серебра и алые губки. Кто же захочет надеть черное, слушая про алые губки?
К тому же дитя от музыки просыпается и начинает кричать, Дареон орет на него, Лилли принимается плакать – в итоге певец убегает и не возвращается несколько дней. «Руки чешутся врезать ей за это вытье, – жалуется он, – и спать она мне не дает».
Ты бы тоже плакал, если бы потерял сына, чуть не сказал ему Сэм. Нельзя винить Лилли за ее горе. Вместо нее Сэм винил Джона Сноу. Давно ли его сердце сделалось каменным? Однажды, когда Лилли спустилась за водой на канал, Сэм задал этот вопрос Эйемону. «Когда ты сделал его лордом‑ командующим», – ответил старик.
Даже теперь, в этой холодной комнате под нависшей кровлей, Сэму не хотелось верить в то, что Джон в самом деле так поступил. Но это, должно быть, правда – с чего бы еще Лилли так горевать? Спросить бы у нее попросту, чей ребенок у нее на руках, но для этого Сэму недоставало отваги. Он боялся услышать ответ. Я все‑ таки трус, Джон. Мои страхи сопровождают меня, куда бы я ни отправился.
Над крышами Браавоса точно гром прокатился – это Титан на той стороне лагуны объявил о наступлении ночи. Ребенок тут же проснулся, завопил и разбудил Эйемона. Лилли дала мальчику грудь. А старик, заворочавшись на своей узкой койке, сказал:
– Эг? Почему так темно?
Потому что ты слеп. После их прибытия в Браавос разум Эйемона стал слабеть с каждым днем. Мейстер забывает, где он находится, и бормочет бессмыслицу про своего отца или брата. Ему сто два года, напоминал себе Сэм, – но ведь в Черном Замке мейстер всегда мыслил ясно, несмотря на глубокую старость.
– Это я, Сэмвел Тарли, – в который раз повторил Сэм. – Ваш стюард.
– Сэм. – Старик моргнул, облизнул губы. – Да, верно. Мы в Браавосе. Прости меня, Сэм. Уже утро?
– Нет. – Сэм потрогал его лоб, холодный и липкий. Старик дышал тихо, но с трудом. – Теперь ночь, мейстер. Вы спали.
– Какая долгая ночь… и как холодно.
– Топить нечем, а хозяин больше в долг не дает. – Они уже в четвертый или пятый раз вели тот же разговор. Лучше бы я дров купил, каждый раз корил себя Сэм. Он бы по крайней мере лежал в тепле.
Их последнее серебро он истратил на целителя из Дома Красных Рук – высокого, бедного, в одеянии, расшитом красными и белыми узорами. Денег хватило всего на полфляги сонного вина. «Это облегчит его кончину, – сказал целитель, а на вопрос Сэма, нельзя ли сделать что‑ то еще, ответил: – У меня есть мази, настойки, микстуры, яды. Я мог бы пустить ему кровь, дать слабительное, поставить пиявки, да только зачем? Пиявками молодость не вернешь. Он стар, и в легких у него сидит смерть. Давай ему это питье, и пусть спит подольше».
Сэм так и делал и днем, и ночью, но сейчас старик что‑ то разошелся и порывался сесть.
– Надо идти вниз, в гавань.
Снова он за свое.
– Вы слишком слабы, чтобы идти. – Простуда, подхваченная Эйемоном в море, терзала его хилую грудь. К приходу в Браавос он так ослабел, что с корабля его вынесли на руках. Тогда их мешок с серебром был еще полон, и Дареон в гостинице потребовал самую большую кровать. Им дали такую, что восьмерым впору, и плату взяли тоже за восьмерых. – Мы пойдем туда завтра, – пообещал Сэм, – и найдем корабль, который отправляется в Старомест. – В браавосском порту жизнь кипела даже осенью. Будь Эйемон здоров, им не составило бы труда найти подходящее судно. Заплатить за проезд было бы потруднее… разве что дождаться корабля из Семи Королевств. Кого‑ то из староместских купцов, имеющего родственников в Ночном Дозоре. Должен же кто‑ то еще уважать людей, охраняющих Стену.
– Старомест, – вздохнул мейстер. – Я видел его во сне, Сэм. Как будто я снова молод, а со мной мой брат Эг и тот большой рыцарь, которому он служил. Мы выпивали в старой гостинице, где делают такой крепкий сидр. – Он опять попытался привстать, но тут же рухнул обратно. – Гавань. Там мы найдем ответ на вопрос о драконах. Мне нужно знать.
Тебе нужен сытый живот и жаркий огонь в очаге, думал Сэм.
– Кушать хотите, мейстер? У нас осталось немного хлеба и сыра.
– Не сейчас, Сэм. Потом. Когда окрепну немного.
– Как же вы окрепнете, если не будете есть? – В море после Скагоса они все почти ничего не ели. Осенние штормы гнались за ними по всему Узкому морю. Иногда они налетали с юга, чреватые громом, молнией и дождем, иногда приходили с севера, и свирепый ветер пронизывал человека насквозь. Однажды утром Сэм увидел, что весь корабль покрыт льдом и сверкает, как жемчуг. Капитан велел срубить мачту и закрепить на палубе. Дальше они двигались на одних только веслах. Пока вдали не показался Титан, еда никому не шла в горло.
|
|
|
