 |
старший лейтенант, командир БМО‑519
|
|
|
|
старший лейтенант, командир БМО‑ 519
«Фон чужих ламп»
Если войти в Нарвский залив с норд‑ оста так, чтобы Кискольский риф остался слева, а башня банки Вигрунд справа, то очень скоро попадешь в тупик. И не то чтобы это был настоящий географический тупик – залив или каменная гряда. Нет, глубины здесь вполне приличные и пригодные для плавания. Но стоит пройти безымянный островок, что на рейде рыбацкого селения Гакково, и ты убеждаешься, что он все‑ таки существует, этот аппендикс, из которого нет выхода. Одним словом, пятимильный коридор в минном поле. На морских картах 1944 года у него и обозначение есть: фарватер 206‑ Д, или, по‑ военно‑ морскому, «двести шесть‑ „добро”». Он и сегодня в моей памяти. Торец тупика упирается в самую гущу заграждения. Почти напротив, милях в пяти, – берег, на нем лес, дюны и деревня Мерекюла. И еще – предельно насыщенная оборона противника.
Сильна и продуманна была минно‑ артиллерийская позиция врага в Нарвском заливе. Ее батареи смотрели на минные поля с обоих Тютерсов, с материка, от самых Синих гор. Морские дозоры обходили ее по краям, воздушные пересекали. Заградители планомерно усилили минные поля.
После 14 февраля, после высадки десанта, немцы превратили Нарвский залив в главный рубеж своей обороны на море. Они потратили на это всю весну, лето и почти все свои минные арсеналы на Балтике. И вот сейчас, в августе, в минной войне наступило равновесие. Наши тральщики пробились во фланг врагу и проложили фарватер 206 с коленами А, Б, В, Г. На колене Д, на самой середине залива, продвижение застопорилось. Немецкое командование понимало, что, как только мы пробьем путь к берегу, ждать десанта долго не придется, как не придется ждать обстрела открытых с веста Нарвских укреплений. Тогда немцам не под силу сдержать дрожащую уже сейчас тетиву Нарвского рубежа.
|
|
|
Но есть тупик. И снова с первыми утренними лучами снимаются с неуютных временных стоянок дивизионы тральщиков. Тяжелый труд. Бесконечный. Беспощадный. Опасность без паузы, без передышки.
Вместе с тральщиками с рассвета заступает на дежурство вражеская «рама» – самолет «Фокке‑ Вульф‑ 189». Он висит над районом, не торопится уйти от обстрела. «Рама» уберется только тогда, когда появятся наши самолеты. Пока же она корректирует огонь вражеских батарей. И вот уже аккорд расстроенной гитары, переходящий в свист пастушьего бича. Залп. Второй. Третий…
Нет‑ нет, а и вздрогнет море, ударит по стальному борту невидимая кувалда, и между двумя тральщиками поднимется и не торопится осесть пенистая башня, изнутри сверкнувшая злым пламенем, а чуть позже докатится гулкий раскат. Это значит, сработала в трале мина. Наконец, столб воды осел, и тогда на палубах всех БМО принимаются считать тральщики.
– Все целы! Хорошо!
Я шагнул из своей каюты, более похожей на шкаф, через полутораметровый тамбур к дверям радиорубки. Радисты, старшина и юнга не могли встать, как того требовала субординация, уже по той причине, что сделать это было невозможно.
– Вот, товарищ командир, – протянул мне старшина 2‑ й статьи Вайсбурд какую‑ то картонку со смонтированным на ней устройством из лампы, пары катушек и еще каких‑ то элементов. – Это работа юнги. Сколько раз говорил ему, что чувствительность приемника повышать нельзя, а он опять за свое. Понимаете, товарищ командир, он принимает по тринадцать групп, а надо‑ то восемнадцать! Как же я его на вахте оставлю, юнга же зашивается! Вот это что? Вайсбурд взмахнул бланком с текстом и сам же ответил: – Два пропуска! Недопустимо! А все потому, что только тринадцать групп он берет!
|
|
|
Командира такое сообщение не потрясло. Сам он не принимал и тринадцати. Правда, это не входило в круг его обязанностей. Но однажды был случай, когда командир решил дать передохнуть смертельно уставшему радисту и сел на прием. Береговые радисты тогда выходили из себя, повторяя текст неизвестно откуда взявшемуся новичку.
– А ты сажай его на самостоятельный прием ночью, когда радиообмен поменьше, – посоветовал я старшине. – Ну, а тебе, юнга, зачем этот усилитель? Рекорды Кренкеля покоя не дают или мечтаешь союзников услышать?
Юнга Добромыслов сидел согнувшись и втянув голову в капковый бушлат, с которым не расставался и летом. Его округлая спина и поднятые до ушей плечи отнюдь не выражали смирения. Напротив, из них каким‑ то образом излучалось тихое упрямство и пренебрежение к читаемой ему морали.
– Я этой приставкой могу работу любого приемника засечь по его фону. Гетеродин ловлю. Уже пробовал – и получается! – В мальчишеском голосе звучала уверенность в правоте.
Как это можно понять сегодня, юнга изготовил дополнительный усилитель радиочастоты к корабельному радиоприемнику, повысил с его помощью чувствительность последнего и в результате обнаруживал вражеские корабли по излучению их радиоприемников. Дело в том, что все радиоприемники немецких кораблей были супергетеродинного типа. Приемник такого типа содержит гетеродин – маломощный генератор незатухающих высокочастотных электромагнитных колебаний.
Не станем углубляться в теорию радио, но скажем: проникать в приемную антенну колебания гетеродина не должны, но из‑ за несовершенства схем и конструкций такое проникновение имело место. И поэтому, достигнув приемной антенны, колебания гетеродина излучались. Это создавало помехи другим приемникам и позволяло обнаружить объект, на котором расположен данный радиоприемник.
Приемник юнги Добромыслова работал в режиме приема амплитудно‑ моделированных колебаний, и поэтому настройка его на частоту гетеродина вражеского приемника должна была при достаточном усилении приводить к заметному возрастанию шума в головных телефонах, которыми пользуются радисты при приеме на слух. Причем шум этот должен был усиливаться с приближением врага.
|
|
|
Но это не «фон чужих ламп» и не «шум чужих ламп», а шум первой лампы собственного приемника, который при воздействии на вход радиоприемника незатухающих колебаний с частотой, на которую приемник настроен, лучше детектируется и поэтому сильнее слышен на входе. Но более чем сомнительно, чтобы это понимал юнга, все «радиотехническое образование» получивший во Дворце пионеров.
– В данной обстановке этого от вас не требуется, – официально ответил я. – Постарайтесь укладываться в норматив, а то и на самом деле переведем в строевые! И командира отделения слушайтесь!
– Но, товарищ командир, мы же всю эту премудрость еще во Дворце пионеров изучали. Нужен только чувствительный приемник, тогда любую ламповую схему поймаешь по фону!
Я подумал тогда, что старшине предстоит нелегкая задача – перетянуть по новой колодке «упертого пацана», как в сердцах называл своего подчиненного старшина 2‑ й статьи Вайсбурд.
На БМО‑ 519 юнга служил со дня его постройки. Целый год. Год далеко не безмятежный для наших новых катеров: восемь БМО были вычеркнуты за это время из списков флота.
Наш БМО‑ 519 пока считался счастливым: ни одной пробоины и только четверо раненых. И тут надо заметить, что команду нашего катера комплектовали с большими трудностями, – не было людей. Но летом 1943 года состоялся первый выпуск юнг военного набора. Причем почти одновременно из Школы юнг на Соловецких островах и рот юнг Кронштадтского учебного отряда. Из тех и других в экипаж БМО‑ 519 попало 17 человек при 7 взрослых членах экипажа. Это давало повод для многих трудностей в вопросах воспитания. К тому же флотские остряки тут же окрестили наш катер «детским садом» и однажды даже нашли момент, чтобы накрасить на борту, перед номером, эти слова. Так что читалось: «Детский сад № 519».
Как командир всыпал за это вахтенному, рассказывать не стоит…
Но вернемся к Добромыслову. Он был маленьким тщедушным пареньком – наверное, сказались недоедание и непомерный труд первых полутора военных лот. Возможно, по этой причине он не участвовал в шумной возне сверстников, когда то боролись, наскакивая друг на друга, или носились по катеру, не обращая никакого внимания на окрики вахтенных боевой смены.
|
|
|
Вайсбурд воевал с Добромысловым один.
– Ты не о том думаешь! – говорил он юнге. – Усовершенствовать схему есть кому и без тебя. Твое дело – учиться понимать, работать на ключе. Понял?
Добромыслов не спорил и не оправдывался. Но в его опущенных долу глазах не было и «грамма раскаяния», как говорил Вайсбурд.
Юнга был с характером. К тому же он умел делать обобщения и выводы. Кроме того, юнга вырос и воспитывался в городе, учился в городской школе и занимался во Дворце пионеров. Он обладал чисто материалистическим мышлением, которому чужды всякие зачатки мистики. Скажем попутно, что командир вырос в селе и был старше юнги на восемь лет. Так что он успел «зацепить» то время, когда грамотных у нас было меньше, чем верующих. Несмотря на высшее образование и комсомольское воспитание, остатки позабытой чертовщины гнездились где‑ то на дне командирской души. Пусть подсознательно, но он верил предчувствиям или, скажем, настроениям. Недобрые ассоциации действовали на него угнетающе.
В юнге же командир угадывал цельность натуры, ничем по принужденную способность верить только объяснимому и начисто отделять себя от метафизических начал. Быть может, как раз это и притягивало его к парнишке… Что же касается предчувствий, то им трудно не поддаться, если непрерывно бродишь среди минных полей!
Кто сам ходил по минам, тот знает, как давит на подошвы ожидание взрыва!
Ветер с ночи набрал силу, развел к утру крупную волну, заставил дивизионы катеров‑ тральщиков выбрать тралы и загнал их и нас тоже в гавань поселка Ручьи. Стоим у причалов, но покоя никакого: моторы прогреты, готовность номер один не снята, а БМО‑ 519 и БМО‑ 520 – парный дозор. Три других БМО – поддержка дозора, два МО – дежурные на спасение сбитого летчика.
К вечеру стало потише, но небо заволокло тучами, пошел дождь. И сразу приказ: «С падением волны до 4 баллов выставить подвижной дозор на 206‑ Д».
Уже на выходе из бухты волна встречает катера прямым ударом. Бьет под скулу и обрушивает холодный гребень на расчет носового автомата. Дождь сечет, его потоки почти горизонтальны. Я в рубочном люке. В правый мой сапог кто‑ то стучит пальцем. Просовываю руку вниз, в тепло, беру из рук рулевого кружку горячего чая. Хорошо его выпить в такую погоду! А еще я думаю о том, что помощник у меня попался хороший. Младший лейтенант Абдул‑ Гамид Керимов, а попросту Гриша, падежный и по‑ деловому уравновешенный офицер.
|
|
|
В наших отношениях существовала особенность. Керимов закончил Бакинский морской техникум, в оружии разбирался слабо. Поэтому все, что касалось тактики и оружия, принадлежало мне. Помощник обеспечивал навигацию. Среди погашенных войной маяков и разбросанных там и сям минных заграждений он ориентировался, как у себя дома.
– Товарищ старший лейтенант, – снова трогает командирскую ногу рулевой. – «Штаны»!
– Вижу, ложись на курс!
С месяц назад кто‑ то из наших катерников надел на самодельную веху, обозначающую место поворота на другой курс, краснофлотскую робу. И долго, пока не было выставлено штатное ограждение, чуть ли не весь флот знал эти «штаны». Промахнуться мимо вехи было никак нельзя – это значило сбиться с фарватера и залезть на минное поле.
Наконец – линия дозора. Катера одновременно заглушили двигатели, и сразу стало слышно, как стучит по броняшке дождь. Сквозь капельную мглу еле просматриваются проблески вехи‑ «мигалки». Теперь слушать, слушать и еще раз слушать. Акустик докладывает, что шумов нет. На водной поверхности тоже все тихо.
Обстановка пока нормальная. Пишем в вахтенном журнале о том, что прибыли на линию парного корабельного дозора и установили наблюдение за морем и воздухом. Катер разворачивается лагом к волне. Начинается дрейф и адская качка, какую можно испытать только на «стопе». Начинается длинная дозорная ночь. Какая по счету, сказать трудно. Точно одно: идет четвертый год войны.
После полуночи дождь прекратился, однако берег скрыт влажной мглой. Надоедливая качка успела осточертеть, и ежечасные пробежки с прогревом моторов казались отдыхом. Я находился на своем месте на подвесном сиденьице и отдавался толчкам волны и своим мыслям. Думал о том, что к следующему вечеру море угомонится и тральщики выйдут на работу. После короткого отдыха снова придется идти на их прикрытие. И вдруг в голенище сапога кто‑ то постучался, требовательно и властно. Внизу, нетерпеливо хватая меня за рукав, стоял Добромыслов!
– Чего тебе?
– Товарищ командир! – захлебывался юнга в полушепоте. – Корабли! Где‑ то близко – и не наши! От фона ламп все гудит! Я включил усилитель, а тут фон генераторных ламп! И не один приемник работает, а несколько.
Ах, Добромыслов, Добромыслов! Старшина, поди, только уснул на пару часов, доверив ключ упрямому мальчишке, а тот сразу воспользовался этим, задействовал самоделку и ловит фон чужих ламп, который ловить ему никто не поручал. Я внимательно смотрел на юнгу и тут же принял решение:
– Боевая тревога! Акустик – круговой поиск! Главные двигатели не запускать! Без команды не стрелять.
Лейтенант Юрий Бальтер, ведомый парного дозора, отмахивает рукой: понял! И скрывается в люке.
Чуть слышно зажужжала «канитель» – дополнительный двигатель малого хода, который впервые был применен именно на БМО. Небольшой, всего в 300 лошадиных сил, движок марки «Континенталь» в краснофлотском варианте превратился в «канитель», да с этим именем и прижился. А вообще «Континенталь» – двигатель подкрадывания. От него вращается маленький винт между главными. Он обеспечивает тишину, скорость хода в шесть узлов и возможность вести акустическое наблюдение без помех от своих шумов. Еще его звали «двигателем экономичного хода», ибо потреблял он топлива в несколько раз меньше главных при тех же шести узлах.
За несколько секунд, в которые юнга Добромыслов высказал свои предположения, в моей голове родился вариант действий. Они заключались в следующем. Если фашисты двигаются с моря в тупик, катера тихо, с помощью «капители», оттягиваются за кромку фарватера и пропускают их в «бутылку» с тем, чтобы потом атаковать с тыла, когда горлышко этой «бутылки» окажется нашим и можно будет его «заткнуть».
– Товарищ командир, – протиснулся из рубки рулевой, – акустик докладывает: шум винтов слева сорок градусов. Несколько единиц. Малым ходом идут в нашу сторону. Очевидно, однотипные корабли. Эха пока нет.
– Прав юнга! – говорю я, не слушая рулевого.
Два катера бесшумно скользят в темноте прочь от оси фарватера. Я намеревался было пырнуть в рубку, чтобы при свете шкал машинного телеграфа набросать несколько слов первого донесения по таблице условных сигналов. Но в этот момент вдруг заметил, что впередсмотрящий Юрий Кузнецов быстро отступает от форштевня к рубке. Он шел задом, очевидно для того, чтобы не потерять что‑ то такое, что открылось в ночной мгле ему одному.
– Вон, идут! – показал он в ночь.
Прошло несколько секунд, и, предельно напрягая зрение, я различил что‑ то белеющее вдали. Однако тут же увидел силуэт корабля. И следом за ним свет. Это отсвечивали ванты над дымовыми трубами. Никак миноносец? Нет, что‑ то не так… Но если это даже миноносец, с которым БМО конечно, не справиться, то он вовсе не там, где ему полагается быть, а гораздо дальше.
– Они за фарватером, командир, – спокойно говорит взобравшийся на боевую рубку Абдул‑ Гамид Керимов. – За кромочкой они.
Гулко лязгнувший взрыв сметает напряжение ожидания. Над миноносцем возникает алое зарево, на его фоне отлично просматриваются острые очертания корабля, люди, бегущие по его палубе и надстройкам.
– Типа «Т»! – кричит Керимов.
Я молча киваю и тут же перевожу телеграф «канители» на «стоп». Удаляться далее нет нужды, немцам не до нас. Но сколько же их? Вдруг сразу два взрыва все с тем же гулом и звоном в ушах. Так всегда срабатывает мина, выставленная с малым углублением. Проходит минутная глухота от этих взрывов, и в уши врывается жуткий, нестройный хор человеческих голосов. То кричат фашисты.
Несколько цветных ракет взлетело в небо с того места, где тонул второй корабль. И все, больше ни огонька!
– Держи ближе, и контркурсом, – говорю я Керимову. – Я сейчас набросаю кодограмму.
– Командир, третий!
И тут же ночь встряхивает БМО новым взрывом, четвертым. На головном миноносце раздается раскатистый треск, во все стороны беспорядочно разлетаются огни трассеров – это горит боезапас. Сейчас должны взорваться стоящие на палубе мины, если только корабль до того не опрокинется!
Дозорные катера осторожно приближаются к тонущим кораблям.
– Керимов! По три человека с каждого борта! С крюками и концами троса! Штормтрап! Возьми фонарик. Сигнальщики, приготовить прожектор и наблюдать за плавающими!
А первый и третий еще горят. Второй, по всей видимости, утонул. Ну и ночка!
Той ночью и последовавшими за ней утром и днем БМО, а также поспешившие в Нарвский залив торпедные катера, другие «малые охотники» и катера‑ тральщики подобрали с воды 104 пленных.
За образцовое выполнение боевых заданий командования на морских фронтах борьбы с немецко‑ фашистскими захватчиками 1‑ й Краснознаменный дивизион катеров‑ тральщиков был преобразован в 1‑ й гвардейский Краснознаменный ДКТЩ.
|
|
|
