 |
Пичок. Ездовский
|
|
|
|
Пичок
Утром следующего дня Чадов сидит за своим рабочим столом, погрузившись в листы исчерченной миллиметровки, потом обводит соседей взглядом: не появлялся ли Данков?
– Вроде бы не слыхать.
– Возможно, у себя. Не звонил?
В голосах коллег некоторое удивление: еще не случалось, чтобы Чадов проворонил Димин мотоцикл. Он различает его стрекот в потоке машин, идущих по шоссе, слышит, как влетает тот во двор института. Чтобы проехать к месту своей новой работы, в Физическую лабораторию, Данков должен скользнуть мимо их крыльца. Другие гадают: остановится Данков или нет? А Чадов обычно заявляет уверенно: «Сейчас зайдет», или: «Не ждите». Сегодня он озабочен, как бы ушел в себя; когда раздается треск мотоцикла, подбирается, напряженно ждет… Дверь открывается, на пороге Дима. Одет в цвета и комбинированную форму дворового волейболиста, который не упустит случая «постучать»: наперед, похоже, знает, откуда ждать ему нападения, и атакует первым:
– Как Эвиот?
– Вопрос в «девятку»! – отзывается Чадов. – Эвиот – это вещь. Перевод я еще не закончил…
Не погашая улыбки, Дима проходит к столу, с сочувствием глядит на Чадова:
– Не успеваешь?
– Все очень серьезно, Дима. Очень. С Эвиотом придется повозиться…
Я знаю, говорить об этом он сейчас не расположен, у него к Данкову другое дело.
– Можно, конечно, указать на отдельные противоречия, – продолжает Чадов, – но в целом…
– Разгромить!
Шея Чадова удлиняется.
– Разгромить, – повторяет Дима.
Костя пребывает в неподвижности, потом делает головой не то бодливое, не то усмешливое движение; более точное представление о том, что испытывает Чадов при таких ошеломляющих предложениях – а высказывать их в характере Димы, – более полное суждение об этом сложится, когда я услышу, как выговорил однажды Чадов Данкову в сердцах: «Кабы ты с такой‑ то решимостью да еще по ближним целям бил, вот здесь, в лаборатории, цены бы тебе, парень, не было! » А Данков ему ответит: «Ohne uns! » – и переменит тему…
|
|
|
Сейчас Дима во власти нового замысла – разгромить Эвиота; он поясняет не горячась, в углах рта теплится улыбка:
– Эвиот допустил ошибку, я, кажется, ее нащупал. – Совсем серьезно: – Надо просмотреть весь текст его статьи.
Тогда Чадов расстилает перед Димой кальку.
– А это видел? – как бы в пику спрашивает он. И вызов, и сомнение в его словах. Робкий вызов, скрытое сомнение. Тыльный обрез его карандаша вдвигается в узкий и острый излом внезапно взлетевшей кривой; этот же готический шпиль предусмотрительно вынесен Чадовым на поля в укрупненном виде – для лучшей наглядности.
– Пичок? – бегло произносит Дима.
Его локоть еще лежит на столе, а носки протертых баскетбольных кедов уже нацеливаются в сторону двери: его интересует Эвиот, цель его визита – получить перевод статьи Эвиота.
Чадов с надеждой ждет.
Пичок – своего рода сюрприз, Данков о нем не знает, если что и мог прослышать, то только стороной: Чадов подготовлял сюрприз в одиночку, с терпением и расчетливо, не вступая до поры до времени ни в какие объяснения с приятелем.
Следует сказать, что не многое впечатляет в жизни с такой обескураживающей силой, как внезапный рывок товарища, работающего рядом, на сходном материале, его стремительный отрыв, успех. Чистый успех, то есть без благосклонного вмешательства влиятельной руки, без дружеских «подсадок», а ценой одного таланта, заблиставшего под воздействием труда, как бы совершаемого между делом, но требующего упорного сведения всех душевных сил в одну точку, требующего самоотверженности, беззаветной верности идее…
|
|
|
Как бахвал, уличенный в бездарности, выслушивал подавленный Чадов длинные речи Данкова, принявшегося задним числом все выводить заново; ободрение, Костина поддержка были ему необходимы. «Не паникуй, – говорил ему Чадов. – „Неэффектная“, „грязная“, уж какая там в самом деле ни есть, а она твоя, эта гипотеза, а возражений‑ то и не было… Не было!.. Конечно, последнее слово за экспериментом, эксперимент покажет, прав ты или нет, но, признаться, все же удивления достойно, как это Альсен, великий Альсен не испытал свою модель вместо электрических полей – магнитными. Уму непостижимо!.. »
Он не Альсена – себя корил, участливо внимая Данкову. Собственные замыслы, еще недавно волновавшие, казались ему теперь пустыми, никчемными, мысль о прозорливце из Якутска не оставляла его, расстраивала, причиняла боль… Только пичок восстановил со временем в его глазах свою серьезность.
И сейчас, когда пичок преподнесен Данкову в качестве сюрприза, вопрос стоит, следовательно, так: этот обнаруженный Чадовым всплеск – «дюле» или же нечто большее? Пичок уловлен и отпрепарирован Костей – не до конца, не так глубоко, как хотелось бы, – вполне самостоятельно, без участия железной, направляющей логики. Данкова (в отличие от случая с «магнитной подушкой» и множества других подобных случаев), и ничто не мешает Чадову предположить взрывную силу, таящуюся в этом частном, единичном, не объясненном пока факте…
– Необходимы данные. Данных явно не хватает. – Дима на пороге кабинета делает ручкой, как три минуты назад, только без улыбки.
«На выпадение не надейся, не тот случай! » – готов, кажется, сказать ему вслед Чадов. Воздерживается.
– Черт его знает, – неуверенно произносит он вслух.
Системосозидателя пичок не взволновал.
– Смакует предстоящее сражение с Эвиотом, – пытаюсь я смягчить горечь момента. – Весь в предвкушении борьбы.
– Возможно, – отвечает Чадов; в его мощных бровях медленно прорисовался скорбный излом. – Возможно, – повторяет он, и в помыслах, вероятно, не отваживаясь на гласные, вслух, разъяснения в том духе, что теоретик, предвкушающий схватку с Эвиотом, среди своих, в лаборатории, бойцом себя, увы, не проявил… Дабы не быть неверно понятым…
|
|
|
Чадов уязвлен краткостью и результатом разговора, уже жалеет, что начал его, не выждав лучшей поры («Жизнь такая, не знаешь, чего завтра ждать…»); все проявилось достаточно ясно: Данков на подъеме, жаждет схваток, выбрал новую цель – Эвиота, готов побить Эвиота; Данков управляет событиями; Чадов же всецело от них зависит, он – раб событий; чтобы мало‑ мальски успеть в теории – только‑ то! Не о блестящих поединках и победах речь – он должен неопределенно долго и вполне пассивно ждать…
…Так приоткрываются отношения, в которых находятся космики.
Ездовский
Итак, инженер Сергей Ездовский. Все его несчастья происходят, возможно, оттого, что нет у Сергея преданных сообщников. Над статьями, правда, они трудятся втроем, и с момента появления данковской гипотезы втроем – Данков, Костя, Сергей – в спорах и ругани, как то было, для примера, с «магнитной подушкой», разработали несколько проблем, получивших в специальной прессе заметный отклик. Дабы подчеркнуть равноценность всех членов авторского коллектива, статьи подписываются ими не в алфавитном порядке, как заведено, а по вольной очередности: Чадов, Ездовский, Данков; Ездовский, Данков, Чадов и т. п. Дима, стоящий во главе триумвирата и по алфавиту, внимательно следит за чередованием этих комбинаций… Да ведь что эти статьи Ездовскому? Задумывая их, готовя по частям и связывая воедино, они сходятся втроем, чтобы почувствовать, какие бездны между ними, авторами, и как нуждаются они друг в друге. Их сообщество – лучшее, чем дарят Сергея дни; он готов ежечасно, неусыпно крепить их тройственный союз… но и после месяцев отраднейшей работы с друзьями должен бывает признать, что не много успел в своем желании…
Данков живет теорией потому, что ему открывается в известных или новых фактах чуть больше, чем другим; его может поразить подробность, мимо которой все прошли, и он примется выдвигать и развивать одну за другой свои догадки, поражая всех неистощимостью этого фонтана, не дающего удовлетворения, кажется, только теоретику… Чадов наделен умением уловить, что потребуют теоретики от инженеров‑ конструкторов завтра, и находит техническое решение близкой задачи.
|
|
|
Ездовский, сравнительно с Данковым и Чадовым, исполнитель. Ему поручены в лаборатории счетчики. И вот когда он приступает к своим экспериментам…
Но любопытно прежде проследить – как, по каким мотивам?
Первое побуждение не бывает связано у Сергея с интересами большой науки, с велением прогресса. «Человек мгновенных эмоций», – сказал он как‑ то о себе со вздохом. По ходу дальнейшего рассказа я уточню, как он повел себя, когда поступили первые известия о небывалой вспышке космических лучей, а Данкова, для которого это событие имело не меньшее значение, чем, скажем, эксперимент, способный подтвердить предсказанную им в споре с Альсеном величину 10–4 эрстед, – Данкова, увы, ни в лаборатории, ни в близком соседстве с ней не было… Но вот более близкий пример. «Гложет? » – спросил он Чадова, припухавшего без данных, на которые рассчитывал, не знавшего, ждать ему сообщений из Клаймакса, Линкольна и Барроу, верить в них или же ставить на всем могильный крест. Вид скорбно отвисших Костиных бровей расстраивал Ездовского. «Есть могучая идея, старик, – предложил он Чадову, – запустим сцинтиллятор. Зачем терять время? Будем мерить энергию частиц. Тебе же интересна энергия частиц? Видишь, есть шанс нащупать, кто ответствен за твой пичок». – «Ты свободен от плановой темы? » – охладил его Костя. «Счетчик Гейгера нам не поможет, – продолжал Ездовский, – я говорю: давай запустим сцинтиллятор. Сцинтилляционный счетчик. Он ко всем энергиям чуток». – «Да где ты его возьмешь, милый! Сцинтилляторы на спутниках запускают…» (Я, разумеется, рта не раскрыл, но, сославшись на памятный международный симпозиум в Москве, на рассказ Александра Евгеньевича Чудакова о своем малютке‑ удальце, сцинтилляционном счетчике, мог бы, с одной стороны, подтвердить, что их действительно запускают на спутниках, а с другой – сослаться на прекрасный эффект, полученный как раз посредством сцинтиллятора; повторяю, однако, я молчал. ) «Сделаю! » – сказал Ездовский. Чадов улыбнулся тепло и грустно: «Тебе опротивело, у тебя нет больше желания возиться с нашим монитором, перекраивать этот тришкин кафтан, изготовленный Чемпаловым? Тебя осенило, и ты освобождаешь себя от плановой темы? » – «Я не так глуп, как выгляжу, – сказал Сергей. – Разница между лабораторией космиков и сумасшедшим домом та, что в сумасшедшем доме шеф нормальный. Короче, я и говорить с Чемпаловым не буду…»
Так Сергей вызывается на новое дело.
|
|
|
Дальнейшее полно своего интереса.
Слух о всяком инициативном начинании Ездовского распространяется широкими кругами задолго до того, как у автора появятся какие‑ то рабочие наброски, реализующие прекрасную идею, а может и наброска не появиться. Короче, когда он объявил, что устраивает публичную демонстрацию своего сцинтиллятора, лаборатория после работы не опустела. «Экстра! Перышко! И точен, как атомные часики! » – приговаривал Сергей, вынося свое детище из монтажной, где он обычно таится, на общий стол. Было бы преувеличением сказать, что присутствующие горели нетерпением или что они трепетали за исход эксперимента. Техник Люда расположилась возле вмонтированного в пульт приемника, подстраиваясь между делом на знакомую волну, на голос женщины, которая подает команды самолету. Слушать эту властную, веселую женщину и быстрые, преисполненные готовности ответы летчиков – большое удовольствие для Люды. Сочная зелень ярких лампочек, разбросанных по пульту, оттеняла Людин свитер цвета апельсиновой корки. Лучшее для обзора место занимал научный сотрудник Петр Съедин, напоминающий своей наружностью человека, который набрал полные легкие воздуха, чтобы громко крикнуть, да так и оставшегося с выпяченной грудью, некоторой надутостью в лице. Съедин – старожил лаборатории, ее живая история: «Я всех знаю, меня все знают». Он представляет научную общественность и местную прессу: редактирует отдельский «Космик». Когда‑ то под псевдонимом «Устин Малопагов» он опубликовал в «Космике» свои фельетоны. Сейчас фельетонов Съедин не пишет. Задержался среди других молодой инженер Битехтин, кормилец обширного семейства. В воскресные дни Битехтин прогуливается со своим выводком по лугам, ищет эффектные ракурсы, щелкает «Зорким‑ 3». О своем семействе (жена месяцами бюллетенит) Битехтин говорит скупо, но с другой стороны, в лаборатории нет лучшего, чем он, знатока и собеседника по вечным проблемам цветного фото, а равно и домашнего рыбоводства. Он – владелец уникальной аквариумной ванны на двести литров, сваренной из стекла и стали; появление ванны связано, по слухам, еще с сорок пятым годом, с трофейным периодом войны, но и поныне никому не удалось соорудить что‑ нибудь подобное; Битехтин гордится ванной. Он единственный в коллективе лауреат областного конкурса любителей золотых рыбок, очень сведущ в делах такого рода, как, например, способы сбережения хвои новогодней елки от преждевременного осыпания. «Лимонная кислота и мел», – рекомендует Володя, и тут на него можно положиться. Корректность, внимание к работе товарища – вот что проявил Битехтин, оставшись на просмотр. Задал Сергею пару вопросов, исчез, не дождавшись начала демонстрации. Возможно, спешил к семейству, возможно – на солнечный закат: за окном угасал мягкий, щедрый красками вечер… Кто следил за Сергеем пристально, так это техник Шубочкин. Он даже стал набиваться к нему в помощники, соглашаясь быть «кухонным мужиком», «прислугой за все». Сергей отвел его домогания с достоинством, благородно. «Начнем, пожалуй! » – воздел Ездовский руки и опустил их на прибор.
Женщина‑ авиадиспетчер объявляла маршруты, по которым крылатые экипажи уходят с близкого – слышен гул моторов – аэродрома, и вряд ли видела Люда, что происходит перед нею на столе. Между тем в первый момент у Сергея что‑ то разладилось.
Все ждали, пока он устранит не ко времени возникшую задержку – пустяк, какую‑ то ерундовину.
Съедин держал блокнот и ручку на весу. Но ерундовина как‑ то Сергею не давалась. Шубочкин следил за инженером, немного ссутулившись. Пот лил с Ездовского градом. Сделав шаг назад – все за его спиной расступились, – он пристрелочно воззрился в черный кожух точеного бруска, длинного и узкого, как пачка итальянских макарон; его руки порхнули по клеммам и узелкам, с силой встряхнули прибор. «А! » – распрямился Сергей, обводя всех добрым, пристыженным взглядом. Люда увидела сцинтиллятор. Съедин опустил блокнот. Шубочкин перестал сутулиться, всматриваясь в изделие: опасения техника, видимо, подтвердились, дальнейшее не имело для него интереса. Ездовский снова вперился в молчащий счетчик. «Чепуха, я даже знаю, в чем причина!.. » – с этими словами он скрылся в монтажной…
Дня три спустя он быстро, гулко, аршинным своим шагом обходил лабораторию. Широко распахивая двери кабинетов, задерживался на пороге, провозглашал: «Прошу! » Следовал гофмаршальский жест. Народу собралось еще меньше. Сергей включил питание… быстрый, трепетный бег пальцев, взмокшие виски, ожесточенное – душа из тебя вон! – встряхивание бруска, пластика, в котором преобразуется энергия частиц… «Щеточки! » – разочарованно проговорил Ездовский, придавая лицу выражение, по которому все должны были понять и согласиться: неполадка так мала, так ничтожна, что и говорить‑ то о ней неловко; на экране между тем ничего не появилось.
Третье объявление желающих не собрало: единственным зрителем оказался я. Ездовский этих перемен во внешней обстановке как бы не замечал. Сдувая с пластика незримые пылинки, то поднося к нему, то отдаляя излучающий циферблат своих часов, он говорил, предвкушая торжество: «Гонял голубчика все утро. Высший класс! Визит‑ эффект не повторится…»
И долго стоял потом, огорошенный, убитый, со склоненной набок головой, пронзая свое безжизненное детище горящим взглядом…
В такую‑ то полосу тяжких неудач я впервые услыхал от Сергея его проникновенные, выношенные суждения о том, как бы он расставил людей, если бы его об этом попросили или окажись в его руках власть. Это была его любимая тема. Он начинал издалека, с Академии наук, разбирал президиум и шерстил отделения, взглядом реформатора оценивал институтский ученый совет, начхозов, снабженцев, чуть ли не физруков в его составе – таким ли должен быть ученый совет?! – а затем сосредоточивался на лаборатории. Тут, человек пристрастный, он проявлял строгую объективность. И вот что еще бросалось в глаза: высшим доверием Ездовского облекались люди, которым он поручил бы доводку: «Шубочкин и Кучин у меня стояли бы на сборке, а Моторзин… Моторзин хитрован. Ж и ла. Идеями тоже не блещет… Но хватка! Волчья хватка. Все вылижет, ничего не упустит. Его на доводку я бы как раз и поставил…»
|
|
|
